Глава VI.Ручная мельница Амлоди

Камень, который отвергли строители,

Сделался главою угла.

Псалом 117:22, Лука 20:17

Всякий, кто упадёт на этот камень, тот разобьётся,

А на кого он упадёт — того раздавит.

Лука 20: 18

С проникновением в суть наводящей на размышления информации, полученной нами из других частей света, наступает время по-новому посмотреть на шекспировского Благородного Принца, утончённого, пытливого, «зеркало моды» и образец для подражания Датского Двора, известного когда-то как выдающаяся личность неординарной силы, универсального положения, а на Севере — как владелец огромной мельницы.

Вышколенный церковью, Саксон Грамматик мог писать на прекрасном и витиеватом латинском — достижение редкое в его время. Но, вдохновлённый патриотизмом на то, чтобы написать большую хронику своей страны, он был в Дании изолированной, но внушающей почтение рыбой в маленьком провинциальном пруду. Он оставался ориентирован на культурный полюс своего времени, которым была Исландия. Оттуда — большинство его источников, даже если он сделал их «более датскими», как мы видим в истории Гамлета, где все особенности указывают на местное династическое предание. Но то, что он находил в Исландии, было кусками уже «исторического» знания. Он не мог, как Снорри Стурлусон, извлекать пользу из высокого положения в самом центре богатой двуязычной культуры Исландии, а также из обширного опыта путешествий и жизни, полной приключений. Не мог он и оформить, как Снорри, большой проект реорганизации корпуса языческой и скальдической традиции внутри уже существующей христианской структуры. Саксон, судя по всему, знал исландский довольно хорошо, но недостаточно, чтобы понимать драгоценный и вычурный язык древней поэзии. Он не был чересчур уверен в отношении себя и не стал усложнять свой рассказ, выстроив его так хорошо, как смог, хотя имени отца Гамлета, Орвендела (См. Приложение 2), должно было бы хватить, чтобы предупредить о его мифологическом происхождении. Важная информация об этом есть у Снорри, и появляется она, как отмечалось ранее, в 16-й главе его Skaldskaparmal («Поэтические речения»), коллекции кеннингов или оборотов речи, оставшихся от древних бардов. Она составлена на таком языке, что даже современные учёные могут переводить только в порядке эксперимента. Приложение 5с содержит обсуждение многих версий. Снова сошлёмся на Голланца (стр. XI), чей перевод представляется наиболее аккуратным:

«Говорят, — пел Снэбьорн, — что далеко-далеко, вон за тем мысом, Девять Дев с Острова Мельницы с силой крутят много-жестокую скальную ручную мельницу — те, что века назад мололи муку для Гамлета. Благой вождь бороздит корабельное логово выступающим носом своего корабля. Здесь море зовётся мельницей Амлоди».

Это тёмное пророческое проклятие, как показал Мюлленхоф, есть самый старый из сохранившихся документов скальдической литературы, позволяющий отнести сказку Снорри к гораздо более ранней дате. Оно содержит биографии мрачных сестёр:

Фроди! Ты не был / Достаточно осмотрителен,

Друг людей, — / Когда покупал девиц!

Мельница, таким образом, не только очень большая и древняя, но также должна играть центральную роль в оригинальной истории Гамлета. Она появляется в Skaldskaparmal, где Снорри объясняет, почему кеннинг для золота — это «мука для Фроди» [n1 Skaldskap. 42, согласно Brodeur (1929), стр. 163-69, и Neckel и Niedner (Thule 20 [1942]), стр. 195 и дал. Другие переводчики Снорриевской Эдды не могут достичь согласия в методе разделения книги на главы,либо вообще воздерживаются от этого, как R. B. Anderson (1880), стр. 206-13, части перевода которого мы цитировали здесь. (Simrock [n.d.], стр. 89-93, делает это главой 63.)]. Фроди появляется в хрониках, но его имя на самом деле псевдоним Фрейра, одного из великих Ванов или титанов скандинавских мифов. Но Снорри, который любит давать вещам историческую оправу, как подобает его христианскому воспитанию, привязал Фроди к «тому самому времени, когда император Август установил мир во всём мире, и когда родился Христос». При правителе Фроди общее положение вещей было близко к Золотому веку, и это называлось «порядком Фроди». Саксон следует его примеру и, ни о чём не подозревая, приписывает этому мирному времени продолжительность 30 лет. [n2 Герман, Сказания Саксона Грамматика, P. Herrmann, Die Heldensagen des Saxo Grammaticus (1922), стр. 376 и дал.]. Теперь Фроди оказался владельцем огромной обычной или ручной мельницы, которую никакие человеческие силы не могли бы сдвинуть с места. Её название было Гротти, т.е. «дробилка». Нам не рассказано, как он получил её, это просто произошло, прямо как в сказке. Он путешествовал в поисках того, кто смог бы работать на ней, и в Швеции нанял двух гигантских девушек, Фенью и Менью, которые оказались в силах совладать с Гротти. Это была волшебная мельница, и Фроди приказал им намолоть золота, мира и счастья. Так они и сделали. Но Фроди, по своей алчности, вынудил их работать день и ночь. Он позволил им отдыхать ровно столько, сколько занимает прочтение определённого стиха. Однажды ночью, когда все спали, великанша Менья в гневе остановила работу и запела страшную песню.

На их силу ты глядел, / И на их честные лица,

Но не задал ты вопросов / Об их происхождении.

Крепок был Грунгнер / И отец его;

Но всё же Тьясс был / Сильней их,

Также Ид и Орнер, / Наши друзья, и

Братья горных великанов, / Что воспитали нас обеих.

Не пришла бы Гротти / С серых гор,

И этот твёрдый камень / Из земли;

Девы горных великанов / Не мололи бы так,

Если бы мы обе не знали / Ничего об этой мельнице.

Таковы были наши дела / В прежние времена,

Что мы храбрыми героями / Думали быть.

Острыми копьями / Героев мы пронзали,

Кровь лилась, / И наши мечи краснели.

Теперь мы пришли / В дом короля,

Никто не жалеет нас. / Крепостные мы.

Грязь ест наши ступни, / Ноги и руки в холоде,

Поворачиваем дарительницу мира. / Тяжело у Фроди.

Теперь возьмут руки / Копья крепче,

Кровавое оружие, — / Проснись, Фроди! Проснись, Фроди!

Если ты слушал / Наши песни,

Древние сказания.

Огонь, я вижу, горит / На востоке от крепости,

Новость о войне появилась. / Это называется предупреждением.

Хозяин сюда / Спешит,

Чтобы сжечь короля / Величавое жилище.

Больше не будешь ты сидеть / На троне Хлейдры

И править красными / Кольцами и мельницей.

Теперь должны мы молоть / Со всей своей силы,

Не получим тепла / От крови убитых.

Теперь дочь моего отца / Храбро поворачивает мельницу.

Смерть многих / Людей видит она.

Теперь сломались большие / Подпорки под мельницей,

Окованные железом подпорки. / Давайте молоть!

Давайте молоть! / Сын Ирсы

Отомстит Фроди за / Смерть Гальфдана.

Его Ирсы / Потомком назовут,

И также Ирсы братом. / Обе мы знаем это.

Как бы ни было тёмно пророчество, сбылось оно полностью. Девушки намололи для Фроди «нежданного хозяина», и в тот же день Мизингр, морской конунг, высадился на берег и убил Фроди. Мизингр («Сын мыши» — см. Приложение 6) загрузил Гротти на корабль и взял с собой также великанш. Он приказал им молоть снова. Но в этот раз они мололи соль.

«И в полночь они спросили Мизингра, не утомила ли его соль. Он велел им молоть больше. Они послушались, но не надолго, потому что корабль стал тонуть».

«Огромные подпорки ларя разлетелись,

железные заклепки лопнули,

осевой столб задрожал,

ларь был сбит,

массивный жёрнов разделился надвое».

[n3 Эти пять строк взяты у Голланца (стр. xiii), три предыдущие строки и две последние — у Brodeur (стр. 162 и дал.); в других случаях мы следовали переводу Андерсона.]

«И с того времени возник в море водоворот, где вода падает в отверстие жёрнова. Именно тогда море стало солёным».

Здесь кончается рассказ Снорри (Приложение 7).

Три основные и далеко идущие темы были созданы: сломанная мельница, водоворот, соль. Что касается проклятия великанш, оно торчит одиноко, как заброшенный мегалит в ландшафте. Но поразительно, что всё это также может быть найдено, как ни странно, в мире Гомера, на 2000 лет раньше. [n4 Фон Ган, Исследования саг, (Sagwissenschaftliche Studien [1876], стр. 401 и дал.) первым отметил сходство эпизодов снорриевской «Эдды» и «Одиссеи».]

Это последняя ночь в «Одиссее» (Песнь двадцатая, 103-119, Rouse trans.), которая предшествует решающему сражению. Одиссей высадился в Итаке и скрывается с помощью магического заклинания Афины, которое защищает его от узнавания. Как и у Снорри, все спят. Одиссей молит Зевса послать ему обнадёживающий знак перед большим и суровым испытанием.

«Самая слабая из всех», однако же гигантская фигура по праву. В крепкую и стройную структуру повествования этот эпизод встроен с большим искусством, но он того стоит, подобно огромному камню, встроенному в дом. У Гомера много таких вещей.

/…Так говорил он, молясь, и Кронион молитву услышал:/
Страшно ударившим громом из звёздно бестучного неба
Зевс отвечал. Преисполнилась радостью грудь Одиссея.
105 Слово же первое он от рабыни, моловшей на царской
Мельнице близкой, услышал; на мельнице этой двенадцать
Было рабынь, и вседневно от раннего утра до поздней
Ночи ячмень и пшено там они для домашних мололи.
Спали другие, всю кончив работу; а эта, слабее
110 Прочих, проснулася ране, чтоб труд довершить неготовый.
Жёрнов покинув, сказала она (и пророчество было
В слове её Одиссею): «Зевес, наш отец и владыка,
На небе нет облаков, и его наполняют, сверкая,
Звёзды, а гром твой гремит, всемогущий! Кому посылаешь
115 Знаменье грома? Услышь и меня, да исполнится ныне
Слово моё: да последним в жилище царя Одиссея
Будет сегодняшний пир женихов многобуйных! Колена
Мы сокрушили свои непрестанной работой, обжорству
Их угождая, – да нынешним кончатся все здесь пиры их!

Возвращаемся к Гротти, у этого имени интересная история. Оно всё ещё используется сегодня в норвежском языке для обозначения «фиксатора оси» — круглого куска дерева, который заполняет отверстие в жёрнове и фиксирует конец мельничной оси. На Фарерских островах, а также в диалекте Шетландских островов, это слово означает «втулка в жёрнове». Первоначальное санскритское «nabhi» охватывает и «nave» («втулка, ступица») и «navel» («середина, пуп»), и этот момент следует иметь в виду. По сюжету это, очевидно, втулка, что имеет значение, ибо она создала отверстие, когда мельничная ось выскочила из неё, и водоворот образовался в отверстии. Но «середина моря»было древним названием больших водоворотов. Голланц, с его звуковой интуицией, увидел связь сразу:

«Действительно, нельзя удержаться от мысли о возможной ссылке на изумительный Мальстрим, самый большой из всех водоворотов, одно из чудес мира; Umbilicus maris (Морской пуп) согласно старым географам, «gurges mirabilis omnium totius orbis terrarum celeberrimus et maximus» (удивительный для всех водоворот, целая вселенная, известная и огромная), как брат Атанасиус Кирхер описывает его в своём захватывающем труде «Mundus Subterraneus» («Подземный мир»). Согласно Кирхеру, предполагалось, что каждый водоворот формируется вокруг центральной скалы: под ней — большая пещера; в эту пещеру стекает вода; вращение возникает так же, как в бассейне, когда вода уходит через центральное отверстие. Кирхер даёт любопытную картину, иллюстрирующую эту теорию, со специальной ссылкой на Мальстрим».

[n5 I. Голанц, Гамлет в Исландии, Gollancz, Hamlet in Iceland (1898), стр. xiv.]

Очевидно, мельница не является «движимой вещью» («chose transitory»), как говорят юристы на своём жаргоне. Она должна принадлежать к неизменной оснастке древнего мироздания. Это приходит на ум всё время, даже если сопутствующие значения редко радуют. Из другого уголка памяти приходят строчки из «Джона Ячменное Зерно» Бёрнса:

Весь мозг его костей.

А мельник сделал всех больней —

Растёр меж двух камней!

Фиктивная трагедия ежегодного сельского праздника — часть огромного знания о ритуалах плодородия, открытого Фрэзером, с ритуальными причитаниями по поводу смерти Таммуза, Адониса, «Зерна-Осириса» из Египта; и никто не станет опровергать, что праздник Таммуза был сезонным ритуалом празднования смерти и возрождения растительности. Это стало банальностью. Но каков её первоначальный смысл? Неотразимый предрассудок наводит на мысль, что связь крестьянских обрядов с растительностью — самый простой и примитивный уровень мифа, от которого происходят все остальные. Это влечёт за собой также моральную весть: «Если зерно не умрёт...», которая соблазняет на высокие религиозные мысли.

Однако, в настоящих архаичных культах, как например у сабиев в Харране, нашедших отражение также у Ибн Вахшия в «Книге о набатейском сельском хозяйстве», смерть и мучения (перемалывание) Таммуза — это прославление и оплакивание изображений всех планетных богов, собравшихся в храме Солнца, подвешенном «между небом и землей», так же, как они когда-то плакали и сетовали в связи с кончиной Джамшида (или Джамбушада, как тогда называли его). Это странное и необычное замечание, очень неаграрное, которое заслуживает более внимательного изучения.

Рюдберг передаёт эти слова как «положили на мельницу», и понимает их как «положили под жернова». Соответственно, он объясняет lidmeldr Снэбьорна как «часть тела в качестве зерна для помола» на большой мельнице. [n6 Рюдберг, Тевтонская мифология, V. Rydberg, Teutonic Mythology (1907), стр. 575.]. Как станет ясно позже, этому можно предложить и другое толкование.

Вопрос, однако, продолжает стоять ребром. В «Перебранке Локи» (43ff.) непосредственно явлен Фрейр, первый хозяин Гротти. Удобным случаем стал пир, на который Эгир пригласил богов. Локи не был приглашён, но появился там, чтобы подмешать злобу в эль богов и отравить их удовольствие. Но когда Локи стал насмехаться над Фрейром, Бюггвир, верный слуга, выразил гнев от имени господина своего:

Но оно возвращает нас к скандинавскому мифу о Мельнице, и, фактически, сам Снорри в своём «Видении Гюльви» прокомментировал стих из «Речей Вафтруднира», который с тех пор широко обсуждается. В этой древней поэме рассказывается о конце Имира. Имир — «изначальный» мировой гигант, из разбросанного тела которого был сотворён мир. Снорри утверждает, что кровь Имира вызвала наводнение, в котором утонули все гиганты, кроме Бергельмира, который вместе со своей женой «отправился на свой Ludr и оставался там, а раса гигантов сошла на нет». Слово Ludr, как сказал Снэбьорн, означает «мельница». Но в «Речах Вафтруднира» (глава 35), Один спрашивает мудрого великана Вафтруднира о древнейшем событии, какое он только сможет вспомнить, и получает ответ: «За множество зим до созданья земли был Бергельмир великан; первая вещь, которую помню — это когда его var ludr um lagidr (Приложение 8).

/Бюггвир сказал:/
«Был бы я родом от

Ингунара-Фрейра

и тем заслужил место,

знай, я б тебя размолол,

/до самого костного мозга, злой ты ворон, /

раздробил бы тебя член за членом».

На что Локи отчевает:

«Что там за мелочь

виляет хвостом,

и ест как паразит?

К Фрейра ушам

Близок ты вечно

и гремишь под жёрновом».

Есть ещё и другие ключи, которые намекают на то, что мельница, на которую Бергельмир был «поднят», была очень особенной, даже если и малопривлекательной мифологической деталью, но они не могут быть рассмотрены здесь. Но даже если это так, должно отметить, что Бергельмир не был в состоянии произвести потомство для гигантов, если действительно был положен под жернова, к тому же есть пример из Мексики: принесённая к Тамоанчану (так называемый «Дом нисходящих») «драгоценная кость» или «жертвенная кость», которую Шолотль или Кецалькоатль добывает в «преисподней». Там богиня Сиуакоатль или Килацтли толчёт драгоценную кость на точильном камне, и основное вещество кладётся в драгоценную каменную чашу (chalchiuhapaztli). Несколько богов дурно обращаются (maltreat) с собой, делая так, чтобы кровь из их пенисов вытекала на «муку». Из этой смеси изготовили человечество.

Эти истории могут не соответствовать изысканным вкусам, но они, по крайней мере, гротескны и искажены достаточно, чтобы избавить нас от уверенности в естественном или интуитивном понимании бесхитростных сказок в исполнении деревенщин, танцующих на траве. Настоящие космологические сравнения отнюдь не интуитивны.

Один вопрос остаётся от этой дискуссии. Кем был Снэбьорн, эта туманная фигура, некоторые из строк которого обнаруживают столь многое? Учёные провели изыскания и откопали подлинные сокровища в древней «Книге поселений Исландии». Это связало поэта с первым открытием Америки. В этой книге, как Голланц пишет:

«Есть яркое изображение арктического авантюриста десятого века, по имени Снэбьорн, который отправился в опасную экспедицию, чтобы найти неизвестные земли, «Риф Гуннбьорна», после того, как осуществил месть, которая приличествовала благородному рыцарю в те времена, убийце невинной родственницы. Общепринято, и не может быть никаких сомнений, что этот Снэбьорн совпадает с поэтом Снэбьорном.

[n7 Голанц, Gollancz, стp. xviii]

Его семейная история не лишена интереса. Его прадед, Эйвинд Истерлинг, называемый так, потому что попал на Гебриды из Швеции, женился на дочери Кэрбхолла, Лорда Оссори, правившего как король Дублина с 882 до 888 гг., «одного из основных государей Европы в момент, когда Исландия была населена дворянами и другими лицами, которые бежали от тирании Гарольда Харфагра». Кэрбхолл происходил из Коннлы, был внуком Кримтхенна Коздаха, победоносного короля Ирландии, который, как говорят, процветал примерно за век до нашей эры. Ланн или Фланн, сводная сестра Кэрбхолла, был замужем за Малахией I, королём Ирландии, на дочери которого был женат Кэрбхолл. Фланн была матерью короля Сионна и леди Гормфлайт, которую преследовала злая судьба: дочь короля, жена трёх королей, [была] в конце концов вынуждена просить подаяния на кусок хлеба. Что касается сведений об арктической экспедиции Снэбьорна (ок. 980), то его двоюродный брат, Ари Марсон говорит, что они высадились на «Земле Белых Людей» или «Большой Исландии», — это часть побережья Северной Америки, которая простирается от Чесапикского залива, включая Северную и Южную Каролину, Джорджию и Флориду, он стал известен как один из самых первых открывателей Нового Света».

Таким образом, Снэбьорн, как член ирландской королевской семьи, олицетворяет взаимное влияние кельтской и скандинавской культур между 800 и 1000 гг. н.э., то самое влияние, которое было прослежено в Эддических песнях Вигфуссона в его Corpus Poeticum Boreale (Собрание северной поэзии). История Гамлета сама типичный образчик такого обмена. В более ранней и более простой форме она могла быть принесена в Исландию из Ирландии, откуда викинги первоначально взяли рассказ о сыне великого Орвендела.

Это помещает Гамлета в круг не только древнескандинавской традиции, но и удивительных сокровищ архаического мифа кельтской Ирландии, многие нити которого уводят на Ближний Восток. Универсальность фигуры Гамлета становится более понятной.

ГЛАВА VII.Пёстрая крышка

Есть мельница, которая мелет

сама по себе, сама вертится и

разбрасывает пыль на сотню вёрст

вдаль. И есть золотой столб

с золотой клеткой на нём, который

также является Гвоздём Севера.

И есть очень умный кот,

который лазит вверх и вниз

по этому шесту. Когда он лезет вниз,

то поёт песни; а когда лезет

вверх, то рассказывает сказки.

Сказка остяков с Иртыша

Исследования Компаретти /Comparetti/ показывают, что приключения Сампо — отдельный рассказ (подобно путешествию Одиссея в подземный мир), «мифическая формация, оставшаяся без какого-либо действия, что можно было бы рассказать» и которая была затем более или менее встроена в последующую традицию [n2 Д. Компаретти, Традиционнаяпоэзияфиннов, D. Comparetti, The Traditional Poetry of the Finns (1898).]. Народная легенда утратила этот смысл и трактует Сампо, как некоторый волшебный распределитель щедрот, разновидность Рога Изобилия, но оригинальная история вполне определённа.

Вяйнямёйнен, «мудрый и правдивый», волшебник высшего ранга, выброшен на берег Похьёлы, примерно как Одиссей оказался на берегу Скиры после кораблекрушения. Он гостеприимно принят Лоухой, Хозяйкой (также называемой Блудницей) Похьёлы, которая без объяснений просит его построить для неё Сампо. Он говорит ей, что только Ильмаринен, изначальный кузнец, может сделать это, поэтому она отправляет Вяйнямёйнена домой на корабле, чтобы привести его. Ильмаринен, который обращается со своим «братом» и собутыльником довольно легкомысленно, как со лжецом и тщеславным болтуном, не интересуется этим планом, так что Вяйнямёйнен, древний днями и мудрейший среди мудрых, прибегнул к недостойному трюку. Он соблазнил кузнеца историей о высокой сосне /или ели/, которая, по его словам, растёт:

«Калевала» смутно знакома широкой публике как национальный эпос Финляндии. Это сказание, полное необузданной фантазии, привлекательной нелепости и на удивление первобытных черт, фактически магическое и космологическое во всех отношениях. «Калевала» содержит всё наиболее важное, что есть в угро-финской традиции, имеющей отличные корни от индоевропейской. До XIX века эпос существовал только во фрагментах, вверенных устной передаче среди крестьян. С 1820 года до 1849 д-р Элиас Лённрот взялся собирать их в записи, скитаясь с места на место по самым отдалённым районам, живя с крестьянами и сопоставляя то, что слышит в некоторое подобие предварительной последовательности. Некоторые из наиболее ценных песен были открыты в регионах Архангельска и Олонца на Дальнем Севере, которые теперь принадлежат снова России. {Прим. пер.: эти города выходили из России только во время Гражданской войны 1918-1920.} В 1849 году окончательная редакция собрания Лённрота составляла 22 793 стиха в пятидесяти рунах или песнях. Много нового материала было открыто с тех пор. Поэма получила своё название от Калева /Kaleva/ — загадочного предка-персонажа, который не появляется нигде в сказании. Герои сказания — это три его сына: Вяйнямёйнен [n1 Его звали Väinämöinen, в силу гармонизации гласных, но мы пожалели наборщика.], «старый и правдивый», мастер волшебных песен, Ильмаринен — первобытный кузнец, изобретатель железа, который мог выковать больше вещей, чем найдётся на земле или на море; и «любимый», или «весёлый», Лемминканен, разновидность Арктического Дон Жуана. Куллерво, подобный Гамлету, чья история была рассказана раньше, огненно-рыжий Куллерво, «с голубейшими из голубых чулками» — ещё один «сын Калева», но его приключения выглядят развёртывающимися отдельно, они связываются только в одной точке с Ильмариненом, и кажутся принадлежащими к другой временной рамке, к другой мировой эпохе.

Пришло время рассмотреть основные линии событий. Эпическая поэма открывается с очень поэтической теории происхождения Мира. Девственная дочь воздуха, Ильматар /Ilmatar/, опускается на поверхность вод, где плавает семьсотен лет, пока Укко /Ukko/, финский Зевс, не отправляет к ней свою птицу. Птица свивает гнездо на коленях Ильматар и сносит семь яиц, из которых происходит видимый мир. Но этот мир остаётся пустым и бесплодным, покаВяйнямёйненне рождается от девственницы и воды. Старик с рождения, он играет роль, как это бывало, «акушерки природы», побуждая её создавать животных и деревья своими магическими песнями. Нехороший волшебник из Лапландии, Ёукахайнен /Youkahainen/, вызывает его на состязание в песнях и погружается постепенно в землю, пока не спасает себя, пообещав Вяйнямёйнену свою сестру, любимую Айно /Aino/. Но девушка не хочет принадлежать Вяйнямёйнену, он выглядит слишком старым. Она бежит в отчаянии и в конце концов оказывается у озера. Она плывёт к скале, ища смерти; «когда она ступила на вершину, на камень многоцветный, в волны та погрузилась под ней». Вяйнямёйнен пытается выловить её как рыбак, она вплывает в его сеть как лосось, смеясь над тем, что он не узнал её, а затем бежит навсегда. Вяйнямёйнен решает искать другую невесту и снаряжает свой корабль на поиски. Его целью стала «Похьёла, северная страна», /Pohjola/ туманная земля, «жестокая к героям», сильная в магии, смутно идентифицируемая с Лапландией. События разворачиваются словно во сне, с сюрреалистической неуместностью. Безыскусственность, капризный шарм и великолепный вздор, напоминающий Джека и Бобовый стебель, но позади них возникают ископаемые элементы сказаний, такие же старые, как мир — по крайней мере, мир человеческого сознания — чьи смыслы и нити были потеряны очень давно. Древние архаические темы остались стоять, как монументальные руины. Основная последовательность построена вокруг ковки и захвата великой мельницы, называемой Сампо (руна 10 описывает создание, руны 39-42 — похищение Сампо).

На вершине светит месяц

И Медведица на ветках.

{Здесь и далее цитируется перевод Л. П. Бельского.}

Ильмаринен не поверил ему; они оба пошли туда, на границу поля Осмо.

Ёлкой той полюбоваться,

Где Медведица на ветках,

Ясный месяц на верхушке.[5]

Ильмаринен быстро взобрался на дерево, чтобы схватить звёзды.

Тотчас старый Вяйнямёйнен,

Начал петь с большою силой,

Чтоб поднялся бурный ветер,

Всколыхнулся б страшно воздух,

Сам сказал слова такие

И такие молвил речи:

«Унеси его, о ветер,

Быстро мчи, чтоб он домчался

В Похьёлу, в страну тумана».

[n3 Магический заговор, опубликованный в «Вариантах», переведённый Компаретти, был спет Онтреем в 1855 г.]

Так спешит оттуда дальше,

По дороге ветра едет,

По стезе воздушной свежей,

Выше месяца, под солнцем,

Над Медведицей широкой.

Похьёлы во двор он въехал,

Прямо к бане Сариолы.

Таким, крайне непредвиденным, способом Ильмаринен достиг земли Похъёлы, и даже собаки не лаяли, что удивило Лоухи больше всего. Она проявляет гостеприимство,

Кормит досыта пришельца

И даёт довольно выпить,

Угощает превосходно

И слова такие молвит:

«О кузнец ты, Ильмаринен,

Вековечный ты кователь!

Ты сумеешь сделать Сампо,

Крышку пёструю сковать мне,

Взяв конец пера лебёдки,

Молока коров нетельных,

От овечки летней шерсти,

Ячменя зерно прибавив?[6]

[n4 См. эпиграф к Введению, стр. 1.]

Ты тогда возьмёшь в награду

За работу дочь красотку».

Ильмаринен согласился с предложением и три дня высматривал подходящее место, на котором поставит свою кузницу, «на крайних полях Похьёлы». Следующие три дня его рабы качали меха.

Вот на первый день нагнулся

Тот кователь Ильмаринен;

Он нагнулся, чтоб увидеть

На пылавшем дне горнила,

Что из пламени там вышло,

Из огня что поднялося.

Лук из пламени явился

С золотым сияньем лунным;

Серебром концы блестели,

Рукоятка – пёстрой медью.[7]

Был по виду лук прекрасен,

Но имел дурное свойство:

Каждый день просил он жертвы,

А по праздникам и вдвое.

Сам кователь Ильмаринен

И не рад такому луку:

Пополам он лук ломает

И бросает снова в пламя, /.../

На другой день вновь нагнулся

Тот кователь Ильмаринен

Посмотреть, что получилось

На пылавшем дне горнила;

Из огня челнок там вышел,

Вышла лодка – алый парус,

Борт весь золотом украшен,

И уключины из меди.[8]

Был челнок прекрасен с виду,

Но имел дурное свойство:

Сам собою шёл в сраженье,

Без нужды на битву рвался.

Ильмаринен бросил лодку в пламя, и на следующий день он снова пристально всматривался на дно горна:

Из огня корова вышла,

У неё рога златые,

Среди лба у ней созвездье /Медведицы/,

Меж рогов сияет солнце.

Хороша корова с виду,

Но у ней дурное свойство:

Спит средь леса постоянно,

Молоко пускает в землю.[9]

Сам кователь Ильмаринен

Недоволен той коровой:

Режет в мелкие кусочки

И в огонь её бросает,

На четвёртый день:

Из огня там плуг выходит,

У него сошник из злата,

Стержень плуга был из меди

И серебряная ручка.[10]

С виду был тот плуг прекрасен,

Он пахал поля чужие,

Бороздил соседний выгон.

Сам кователь Ильмаринен

Не обрадовался плугу:

Быстро плуг в куски ломает

И бросает снова в пламя,

Заставляет дуть он ветры,

Заставляет дуть он бурю.

Быстро ветры зашумели;

Дует западный, восточный,

Сильно дует ветер южный,

Страшно северный бушует;

Дует день, другой день дует,

Третий день бушуют ветры,

Из окошка вьётся пламя,

Из дверей несутся искры,

К небу мчится туча гари,

Дым смешался с облаками.

Ильмаринен, тот кователь,

Вновь на третий день нагнулся

Посмотреть, что получилось

На пылавшем дне горнила;

Видит: Сампо вырастает,

Крышка пёстрая возникла.

И кузнец тот, Ильмаринен,

Вековечный тот кователь,

Стал тогда ковать скорее,

Молотком стучать сильнее

И выковывает Сампо,

Что муку одним бы боком,

А другим бы соль мололо,

Третьим боком много денег.[11]

Вот уже и мелет Сампо,

Крышка пёстрая вертится:

И с рассвета мелет меру,

Мелет меру на потребу,

А другую – для продажи,

Третью меру – на пирушки.

Рада Похьёлы старуха.

Понесла большое Сампо,

В гору Похьёлы относит,

Отнесла в утёс из меди,

Что за девятью замками;

Корни Сампо там зарыла

В глубину на девять сажен,

И один шёл корень в землю,

А другой – на берег моря,

Третий корень – в глубь утёса.[12]

Ильмаринен не добился своей награды. Он вернулся без невесты. Долгое время мы ничего не слышим о Сампо. Происходят другие вещи: приключения, смерть, реанимация Лемминкяйнена, затем приключения Вяйнямёйнена в животе огра (великана-людоеда). Эта последняя история заслуживает того, чтобы её рассказали. Вяйнямёйнен стал строить лодку, но когда ставил нос и корму, обнаружил, что ему нужно три слова в руне, которые он не знает, сколько ни ищи. Впустую смотрел он на головы ласточек, на шеи лебедей, на спины гусей, под языки северных оленей. [n5 В «Речах Сигрдривы» из «Старшей Эдды» валькирия перечисляет места, где можно найти хугруны /в рус. пер. — «руны мысли»/, то есть, руны, которые дают мудрость и знание, среди них были следующие: щит солнца, ухо и копыто его лошадей, колесо колесницы Рогнира, зубы Слейпнира и язык Браги, клюв Орла, коготь /лапа/ медведя, лапа волка, ноготь Норны, верх моста и т. д. (Sigrdr. vs. 13-17).] Он нашёл много слов, но не тех, в которых нуждался. Затем он надумал искать их в царстве Смерти, Туонеле, но тоже впустую. Он сбежал обратно в мир живых только благодаря сильнодействующей магии. Ему всё ещё недоставало трёх рун. Пастух посоветовал ему их искать во рту Антеро Випунена, гигантского огра. Дорога, сказал он, идёт по мечам и заточенным топорам.

Ильмаринен сделал для него обувь, рубашку и перчатки из железа, но предупредил его, что великий Випунен может быть уже мертв. Как бы то ни было, герой отправился в путь. Гигант лежал под землёй, деревья росли над его головой. Вяйнямёйнен нашёл дорогу к гигантскому рту и всадил cвой железный посох в него. Гигант проснулся и внезапно открыл свой громадный рот. Вяйнямёйнен проскользнул в него и был проглочен. Так как вскоре он достиг чудовищного желудка, он подумал о выходе. Он построил плот и плыл на нём вверх и вниз внутри гиганта. Гигант чувствовал щекотку и сказал много недвусмысленных слов о том, куда тот может пойти, но он ещё не собрал никаких рун. Затем Вяйнямёйнен построил кузницу и начал ковать железо на наковальне, мучая кишки Випунена, который завыл магические песни, чтобы выгнать его наружу. Но Вяйнямёйнен сказал, спасибо, мол, я устроился очень удобно и не уйду, пока не получу тайных слов. Тогда Випунен наконец открыл сокровище своих могущественных рун.[13]

Много дней и ночей он пел, и солнце с луной и волны моря и водопады застывали на месте, чтобы послушать его. Вяйнямёйнен сохранил все песни и в конце согласился выйти наружу. Випунен открыл свою громадную челюсть и герой вылез, чтобы идти дальше и достроить, наконец, свою лодку.

История затем резко переключается на Куллерво, его приключения, инцест и суицид. Когда Куллерво случайно убил жену Ильмаринена, выкупленную такой дорогой ценой из Похьёлы, сказание возвращается снова к обязательству Ильмаринена. Он сковал для себя «Пандору», женщину из золота. Не получая удовольствия от неё, он вернулся в Похьёлу и стал просить вторую дочь Лоухи. Она отказала. Ильмаринен похитил девушку, но она оказалась такой злобной и вероломной, что он превратил её в чайку. Затем он посетил Вяйнямёйнена, который расспрашивал его о новостях в Похьёле. Всё там прекрасно, отвечал Ильмаринен, благодаря Сампо. Из-за этого они решили завладеть Сампо, даже против воли Лоухи. Двое плывут в лодке, хотя Ильмаринен предпочёл бы путь посуху, и Лемминкяйнен присоединился к ним. Лодка упёрлась в плечо гигантской щуки. Вяйнямёйнен убил рыбу и сделал из её челюстей (Приложение 10) Кантеле, арфу, на которой никто не может правильно играть, кроме самого Вяйнямёйнена. Далее следует совершенно орфическая глава о музыке Кантеле Вяйнямёйнена; целый мир подпадал под её чары. В конце концов, они появляются в Похьёле, и Лоухи, как и предполагалось, не захочет расставаться с Сампо или делить владение ею с героями. Тогда Вяйнямёйнен заиграл на Кантеле и играл до тех пор, пока весь народ Похьёлы не погрузился в сон. Братья украли Сампо, остановить которую оказалось трудной задачей.[14]

Начал старый Вяйнямёйнен

Возле медного утёса,

Перед крепостью скалистой,

Покачнулись там ворота,

И крюки их затрещали.

Сам помазал Ильмаринен,

Мажут вместе с ним другие

Жиром те замки у входа,

Салом те крюки дверные,

Чтобы дверь не заскрипела,

Чтоб крюки не завизжали.

Повернул замок он пальцем,

Поднял он засов рукою,

Без труда замки он отпер

И легко открыл ворота.

Молвил старый Вяйнямёйнен,

Сам сказал слова такие:

«О веселый Лемминкяйнен,

Всех друзей моих ты выше!

Захвати пойди ты Сампо,

Крышку пёструю в утёсе!»

И веселый Лемминкяйнен,

Молодец тот, Каукомъели,

Что всегда готов без просьбы,

Скор всегда без поощренья,

Устремился взять там Сампо,

Крышку пёструю в утёсе (...)

Вот сбивает Лемминкяйнен,

Он сбивает, ударяет,

Ухватил руками Сампо

И упёр колено в землю, —

Но не сдвинулося Сампо,

Крышка пёстрая не сбилась.

Сампо корни запустило