Глава IV. История, Миф и Реальность

Давайте попробуем основательно разобраться в указанных нами свойствах предмета и в способах его усвоения... Пожалуй, придётся услышать нечто не совсем обычное. Ведь мы сказали бы, что наука, о которой идёт речь, — чего никогда не предположил бы человек, не сведущий в этом деле, — называется астрономией. Вам неведомо, что истинный астроном по необходимости должен бытьвеличайшим мудрецом, — это не тот, кто занимается астрономией по Гесиоду, но тот, «истинный астроном, который познал семь из восьми циклов, каждый из которыхсовершает свой круговой путь так, что это нелегко смог бы усмотреть любой человек, непричастный свойствамчудесной природы».

Послезаконие, 989 E-990 B

Но здесь, напоследок, даётся apertis verbis («в открытую») — ключ к воображению: коронационные слова Кей-Хосрова:

«Весь мир — моё царство, всё принадлежит мне
От Рыб внизу до головы Тельца»

Странный конец иранской сказки, которая включает вознесение на небо, подобно Илье, оставляет читателя в недоумении. Если это национальный эпос (почти половина его содержания), где же эпический и трагический элементы? В действительности, у Фирдоуси есть в полной мере всё то, что мы находим у Гомера, просто мы многое оставили в стороне: великие битвы — как те, что происходили на ветреных равнинах Трои, вызовы и дуэли, невероятные подвиги героев, таких как Рустам и Заль, похищения и интриги, бесконечные вставные сказки, которых вполне хватит на то, чтобы бард смог развлекать своего покровителя неделями, имея гарантированный олений окорок. Но вмешательство богов в сказании Фирдоуси не так очеловечено, как в Илиаде, хотя боги неоднократно появляются в сложной символике причудливых волшебных сказок. Конфликт воли и судьбы не является уделом только человека. То, что было прослежено выше — это запутанная история династической преемственности в тени Славы, Славы без экстраординарных событий, ведущих в ситуации Гамлета, и без необъяснимой меланхолии. Суть бестелесного зрелища двусмысленных абстракций, неуловимого балета диких символических действий связана с ритуальной магией и религиозными доктринами, с мотивациями, которые не поддерживают никаких параллелей ни с чем повседневным. Вся вещь целиком — это загадка, которая толкуется через гимны — очень многочисленные, как в Ригведе.

«Весь мир — моё царство: всё моё

От Рыб внизу до головы Тельца».

Если герой западного полушария заявил бы: «Весь континент мой, от Хаттераса до Истпорта» [прим. пер.: самая восточная и юго-восточная точки США], то его сочли бы склонным к одномерной фантазии. Разве, по его мнению, эта часть линии побережья представляет собой весь континент? Однако, в эпосе слова абсолютно осмысленны, поскольку Кай-Хосров говорит не о земле. Он обозначает область зодиакального круга, расположенную между созвездиемРыб и Альдебараном, тридцать градусов шириной и представляющую собой созвездиеОвна. Это означает, что он правит не просто небом, а, по-сути, Временем. Измерение неба — Время. Кай-Хосров становится функцией времени, предопределённой событиями Зодиака.

«С сегодняшнего дня устанавливаются новые праздники и обычаи...»

Почему Овен, и что это всё значит — не относится к данному вопросу. Оказывается, что выражение «правитель Овна» было установленным титулом верховной власти в Иране [n1 Персия «принадлежит» Овну, согласно Павлу Александрийскому. См. Boll's Sphaera, стр. 296 и дал., где указано, что это старейшая схема. То же ещё можно найти в Апокалипсисе. Моисеевы бараньи рожки символизируют ту же эпоху.], и это может значить так же много или так же мало, как «Император Священной Римской Империи» на Западе. Считается, что Рим — это место на земле, чей престиж связан с определённым историческим периодом, тогда как Овен — область неба, или, поскольку небеса движутся, — скорее определённое время, заданное небесным движением в связке с созвездиями. Рим — это исторический факт, даже «Вечный Рим», который был только однажды и после того остался лишь в нашей памяти. Овен — это маркированное время, и оно связано с определёнными циклами.

Ирем действительно потерян со всеми его с розами

Даже если Кей-Хосров задумывался как земной правитель в эпосе, предшествующем истории, уже ясно, что никакое современное историческое или натуралистическое воображение не может дать ключ к таким умам, как те иранские барды, чьи рапсодии изучал Фирдоуси, создавая свою поэму. Ни исторического базиса, ни символики плодородия или времён года здесь не найти и не отследить, и даже психоаналитики перестали пытаться что-либо объяснить. Этот тип мышления может быть определён одним способом: по существу, космологическим. Он не делает труд напрасным, но очерчивает объективные временные структуры мифического мышления, вроде тех, что, фактически, нам очень знакомы и даже сейчас трудно распознаваемы. Он способен проявиться даже в виде лирической медитации, по крайней мере, в английском переводе Фицджеральда {стихов Омара Хайяма}:

И где кубок Джамшида, украшенный семью кольцами — не знает никто

Но древние Рубиновые Лозы всё ещё приносят плоды,

И всё ещё цветёт Сад у Воды...

И, погляди, — тысячи цветков вместе с Днём

Проснулись. И тысячи — рассыпались по Земле

А первый Летний месяц, что приносит Розу,

Джамшида с Кей-Кубадом забирает.

Но пойдём со старым Хайямом и оставим большинство,

Забывшее о Кей-Кубаде и Кей-Хосрове...

Омар Хайям может говорить как утомлённый скептик или мистический Суфий, но то, что он говорит — понималось как реальное. Герои прошлого так же реальны, как друзья, для которых он писал, как вино и розы, и воды, как его собственный опыт течения и непостоянства жизни. Когда он делает глиняные горшки для того, чтобы чувствовать и думать — это не литературный троп; это знание, что все преходящие вещи ловятся в одинаковых превращениях, что все субстанции суть одна: вещество горшков, люди и их сны сделаны из неё… therestissilence/Silicium - глина.[1]

Взгляни, где же они —Византийские

Это то, что можно было бы назвать живой реальностью, и оно весьма отличается от повседневной или объективной реальности. Когда поэт думает, что вот этот кирпич мог быть глиной, которая была Кей-Хосровом, он воссоединяется с Гамлетом, размышляющим на кладбище: «До какого убожества можно опуститься, Горацио! Что мешает вообразить судьбу Александрова праха шаг за шагом, вплоть до последнего, когда он идёт на затычку пивной бочки?» Здесь уже четыре персонажа, из них двое нереальны, двое потеряны в дымке времени, однако всё же представлены в нашей игре, тогда как более конкретных персонажей нет, скажет Государственный Мытарь (Начальник местного налогового управления в США), а они бы могли произвести на нас иное впечатление. В этом царстве «подлинной экзистенции» мы находим звёзды и виноградники, розы, воды, вечные формы, найдутся здесь и идеи математиков — это иная форма непосредственного опыта. А вот мир истории целиком находится по другую сторону. Ни Фирдоуси, ни, тем более, Хайям не упоминают более поздние поколения, славу Кира и Артаксеркса — одних только мифических героев, точно также, как наше Средневековье игнорирует историю и говорит об Артуре и Гавейне. Все они — «жили-были» когда-то, и если Данте, своей мощью, сумел возродить миф, то это потому только, что его современники верили в истинность своего происхождения от Дардана и Трои, и задумывались, а не жив ли по-прежнему Лорд Одиссей; в то время как Кайзер Барбаросса, спящий в пещере горы Кифхойзер — это, наверняка, сродни сказке про Белоснежку. Или вы так не считаете? Волшебные сказки часто упускают из виду просто потому, что их звук хорошо знаком. Но могло быть и так, что фигуры великих императоров, превращаясь в легенду, обретали жизнь, им самим неведомую, следуя закону мифа, установленному задолго до них. Даже король Артур не умер по-настоящему, но живёт в глубине волшебного озера, согласно пророчеству Мерлина, который подобен Годфри из Витербо (ок. 1190 г.), служившему у Барбароссы и единственному, кто принёс «правдивую» версию. Это ортодоксальное мнение оказалось удивительно стойким в архаическом языке: Император спит в глубинах Бездны Вод (см. глава 11 и Приложение 33), где пребывают удалившиеся от дел правители мира.

Императоры с золотой державой в руках...

Начинает появляться различие между мифом и басней. Гамлет, показывающий себя в аспекте настоящего мифа, оказывается единственным, кто универсален. Он таков и сегодня. А Хайям был величайшим математиком своего времени, автором запланированной календарной реформы, которая оказалась даже лучше и точнее реформы, которую приняли позже как Грегорианский календарь — это был ум, чей колкий скептицизм мог сосуществовать с бездонным мышлением суфия. Он знал прекрасно, что кубок Джамшида с семью кольцами не потерян, потому что это семь планетных кругов, правителем которых был Джамшид, равно как и волшебное зеркало Джамшида продолжает отражать весь мир — поскольку это само небо. Но естественно было позволить им сохранить переливающуюся всеми цветами тайну, поскольку они принадлежат живой реальности, подобно Платоновским пряслицам /пряслице — грузик на веретене/ и его Веретену Необходимости. Или подобно самому Гамлету.

Что же сталось потом с Джамшидом и Кей-Хосровом? Для простаков это был магический образ, басня. Для тех, кто понимал — отражение самого Времени, очевидно, одного из его главных аспектов. Они могли быть опознаны под многими именами во многих местах, даже в противоречивых намёках. Это был всегда один и тот же миф, и этого было достаточно. Он выражал законы вселенной на специфическом языке, языке Времени. Это был способ говорить о космосе.

Sub specie transeuntis («с точки зрения преходящего»), всё, что относится к живой реальности есть сказка, как и всё, что появляется в удивительном, или ужасающем, или утешительном аспектах, в «жуткой симметрии» тигров или теорем, или звёзд на их путях, но представляющаяся нашей душе всегда живой. Это игра превращений, включающая нас с вами, управляемая Временем, отлитая в формы вечности. Мысль, управляемая Временем, может быть выражена только в форме мифа. Когда язык мифов был универсальным и сам себя объяснял, мышление было также самодостаточным. Оно было живым, как сама реальность, и не искало объяснения себя самого в других терминах. Как говорил Гёте: «Всё преходящее есть лишь подобие» («Alles Vergängliche ist nur ein Gleichnis»).

Люди сегодня приучены думать в терминах, локализующих объекты. Когда детство заканчивается, первым вопросом становится: «Где и когда это случилось?» Когда наука и история вторгаются в целостный ландшафт мысли, события мифа становятся простыми баснями. Эти фантазии выглядят уходом от реальности: вне пространства, не вполне серьёзные, место их действия - повсюду, время их действия - циклично.

Всё же некоторые из этих историй обладают такой силой, что выживают, благодаря своей яркости и живости. Это и есть настоящие мифы. Их персонажи явно с чем-то отождествлены, даже неуловимые флюиды очерчены. Они говорят о гигантских фигурах и сверхчеловеческих событиях, которые, кажется, занимают всё живое пространство между небом и землёй. Тем фигурам часто даются имена исторических личностей, возникших на мгновение и исчезнувших. Любая попытка увязать их с историей, равно как и с великими и катастрофическими событиями, есть верный путь к неизменно ошибочной интерпретации. Исторические случаи никогда не «объяснят» мифологические события. Это было известно уже Плутарху. Вместо этого мифические фигуры проникли в историю под имитирующими /её/ формами изложения и тонко приспособили её к своим собственным целям. Это правило, установленное давно, работает и по сей день, если вы имеете дело с настоящим мифом, а не с обычными легендами. Мифические фигуры тоже рождаются и исчезают, но не совсем так, как смертные. Для них должны быть характерны образы, такие как «Некогда Бывший и Будущий Царь». Они были когда-то? Да, они были прежде или будут снова уже под другими именами, в других аспектах, точно так же, как небо вечно возвращает их очертания. Конечно, если пытаться точно определить их как персоны или вещи, они растают перед глазами, подобно продуктам больной фантазии. Но если проявить уважение к их истинной природе, они явят эту природу как функции.

Функции чего? Общего порядка вещей, как можно было додуматься. Эти фигуры выражают поведение того громадного комплекса вариаций, который однажды назвали «космосом». Они соединяют в себе разнообразие, вечность и повторение, подобно природе самого космоса. То, что космос может быть бесконечен, кажется, оставалось за порогом осознания человечества до времён Лукреция, Бруно и Галилея. И сам Галилей, всерьёз сомневавшийся в этом вопросе, согласился со своими предшественниками в том, что, конечно же, вселенная вечна, и отсюда следует, что все изменения проходят по закону периодичности и возврата. «Что есть вечное», — писал Аристотель, — «это кругообразное, а кругообразное есть вечное».

Это было зрелым заключением человеческой мысли по прошествии тысячелетий. Или это было, как говорят, одержимостью цикличностью. Ничто не ново под солнцем, но все вещи возвращаются на круги своя в изменчивом повторении. Даже ненавистное слово «революция» когда-то относилось только ко всё тем же небесным орбитам (прим. переводчика: revolve — вращать(ся), вертеть(ся)). Космос был одной громадной системой, полной шестерёнок внутри шестерёнок, чрезвычайно запутанных в своих соединениях, которые могли бы быть уподоблены многоциферблатным часам. В системе функции появлялись и исчезали, как кукушка в часах. И чудесные истории ткались вокруг них, чтобы описать поведение системы; но — как и в двигателе — отдельные части становятся понятны только тогда, когда уже понятен способ, каким эти части связываются воедино.

Подобным образом Редьярд Киплинг в шутливой аллегории «Корабль, который нашёл себя», однажды объяснил, что происходит с новым кораблём в его тряском путешествии. Все части бросились в шумное существование, так как все играли свои роли впервые, и погружающиеся поршни, и стонущие цилиндры, и крепкие карданные валы, натянутые переборки, дребезжащие клепки — каждый чувствовал себя центром происходящего, каждый выказывал энтузиазм по поводу своей уникальности и несравненных подвигов, пока, наконец, они не замолчали, и не раздался новый глубокий голос — голос/Silentium/SiO₂— корабля Арго, который нашёл самого себя.[2]

Точь-в-точь так же, как это случилось с великим множеством мифов. Все мифы представляют истории, некоторые из них таинственны, бессвязны или диковинны, некоторые эпичны или трагичны. В конце концов оказывается возможным понять их как частичные презентации системы, как функции полноты/Ρλήρωμα. [3] Необъятность и сложность системы начинает очерчиваться, когда части попадают на свои места. Только идя от частного к общему, шаг за шагом уходишь от предрассудков и позволяешь суждениям вести к их собственным выводам.

В простой истории Кей-Хосрова, гамлето-подобные черты оказались любопытно предопределены, хотя это и не объяснило того, что случилось в конце. Царская сила недвусмысленно связана во времени и пространстве с движущимися созвездиями. Все знают, что по движению неба определяется время и место на земле: навигационное искусство оперирует этой связью между тем, что сверху, и тем, что снизу. Но в давние времена эта связь была бесконечно богаче по значению. Никакой исторический монарх, какой бы убедительной ни была его харизма, не мог сказать: «Целый мир — моё царство, всё принадлежит мне от Рыб до Альдебарана». Земные понятия кажутся перенесёнными на небо и наоборот. Фактически, мир мифа — это мир перекрывающих друг друга уранографии и географии в полноте целого, которая есть единственно реальная космография, а «географические» приметы относятся к тому, что может быть использовано для мистификации, так как они подразумевают или одну из этих областей, или обе сразу.

Вот что значит здесь мифическое знание/Гнозис. Его понимали единицы, оно интересовало многих, и всегда было трудной задачей для тех, кто ищет подступов к «популярной математике» или теоретизирует о бессознательном. Другими словами, это отдельный и трудный метод, привлекающий средства и много мыслей, ограниченно верных, но устойчивых к фальсификации.

Например, когда упоминаются «реки» Океан или Эридан, значит ли это, что они понимались сначала как небесные, а потом, в конце концов, как ещё и земные? Это как если бы любой регион за пределами прямого кругозора древнего человека находился просто «наверху». Настоящие события, даже в официальных эпосах, подобных Шахнаме, не являются тем, что происходит «прямо-на-земле». Они стремятся двигаться «вверх». Это первоначальная форма астрологии, которая в одинаковой степени и больше, и меньше той поздней классической формы, которую придал астрологии Птолемей. Так же, как космос есть единое, так и космография составлена из неразрывно переплетённых данных. Говорить, что события на земле суть отражения тех, что на небе — это, прежде всего, упрощение, вводящее в заблуждение. На языке Аристотеля говорится, что в метафизике форме отдаётся приоритет перед материей, но обе они идут вместе. И всё ещё необходимо отыскать, что именно является фокусом «истинных» событий на небе.

Как именно сущностное знание в прошлом передавалось на двух и более интеллектуальных уровнях можно узнать по немецкому предисловию Жермены Дитерлен к книге «Беседы с Оготеммели» (Conversations with Ogotemméli) Марселя Гриоля, которая посвящена образованию у догонов и личному опыту общения автора с членами Миссии Гриоля, который ждал шестнадцать лет, прежде чем мудрые старцы племени решили «открыть дверь» [n4. M. Griaule, Conversations with Ogotemméli (1965), стр. xiv- vii.]. Это описание рассказывает о достаточно многом, чтобы его здесь полностью процитировать:

Повторим для ясности, что всякий настоящий миф не имеет исторического базиса, сколь бы ни была соблазнительна идея сведения /к нему/, каким бы массированным и хорошо вооружённым ни было воздействие множества современных критических работ по этому поводу. Есть так называемое «эвгемерическое» течение, происходящее от имени Эвгемера, первого разоблачителя, состоящее в попытке свести миф к истории. Мода на подобный подход сейчас уходит, поскольку это слишком глупо, чтобы продолжаться долго. Миф, по сути, есть космология. Небо в космосе намного важнее земли, так что удивляться нечему, если основные функции оказываются производными от неба. Идентификация их за всеми разнообразными проявлениями — вопрос мифологической рассудительности, способности распознать существенное посредством терпеливого просеивания громадного количества материала.

/Все/ эти разнообразные аспекты африканской цивилизации постепенно выяснились в ходе интенсивных исследований, свыше десяти лет проводившихся среди нескольких народов Мали и Верхней Вольты. В случае догонов, о которых уже существуют многочисленные публикации, эти исследования позволили разработать обобщённый труд, охватывающий большую часть их деятельности.

Гамлет «есть»: здесь Куллерво, там — Брут или Кей-Хосров, но персонаж всегда узнаваемо один и тот же. Джамшид появляется вновь как Яма среди индоарийцев, как Хуан-ди, Жёлтый Император в Китае и ещё под множеством других имён. В этом всегда присутствует подразумеваемое понимание для тех, кто говорит на архаическом языке, тех, кто был вовлечён в архаический космос — понимание того, что он повсюду имеет одну и ту же функцию. А кто такой Демиург? У него много имён в действительности. Платон не позаботился о том, чтобы объяснить в наших терминах. Не был ли это персонаж полунаучной фантастики, изготовитель планетария, точно так же, как Потерянный Континент Атлантида — в полуисторической фантастике? Сам автор говорит разве только то, что подобные истории «не вполне серьёзны». При этом, они, конечно, и не обман. Платон, придавший форму тому, что звалось философией и её языку, бывший мастером тонких смысловых различий, возвращался к языку мифа, если чувствовал, что это необходимо; и он использовал этот древний язык так, как если бы тот был его врождённой манерой изъясняться. [n2 В его Седьмом Письме (341С-344D) он категорически отрицает, что научные «имена» или «предложения» (ономата, ремата) могут помочь в прозрении сути. См. тж. «Строматы» Клемента Александрийского, 5-9-58.].

Теперь мы должны отчитаться о важном случае, /имевшим место/ во время полевой экспедиции 1947-го года, /который/ привёл к написанию этой конкретной исследовательской работы. С 1931 года догоны отвечали на вопросы и комментировали результаты наблюдений, сделанных во время предыдущих полевых исследований, на основе интерпретации фактов, которые они называли la parole de face /фр. «поверхностное слово»/; это «простое знание», которое они сразу дают всем, кто задаёт вопросы. Публикация информации до исследований 1948-го года относится к этому первому уровню интерпретации.

В этом «объяснении объяснения» прошлых мифов сердце проблемы остаётся незатронуто. Киплинг был писателем, на удивление хорошо настроенным на юношеское сознание, потому он и живёт в большинстве из нас. Но факт остаётся фактом: миф, как полнота, — это утраченный мир. Последние формы — или повторения — подлинных мифов встречаются в Средневековой культуре: «Роман об Александре» и Артуровский цикл, каким мы находим его у Мэлори [n3 Были и современные попытки заслужить право называться мифом. Одна из них — это, конечно же, «Утопия» Сэра Томаса Мора, которая обросла множеством смыслов за прошедшие столетия. Мы реализовали сейчас только ту из них, которая была частично пророческой. И мы не должны забывать «Алису в Стране Чудес», совершенно вздорный миф, такой же многозначительный и такой же вздорный, как «Калевала». Эти параллели будут уместны в конце приложений. На сегодняшний день есть «Исландия» Остина Райта, которая появилась в 1942 году, затем была продолжена романом «The Islar» Марка Сэкстона, опубликованным осенью 1969 года.]. – Исландия это остров, «остров» концепт заброски/заброшенности человека и его земной обители!

 

ИНТЕРМЕДИЯ.Путеводитель растерянных. Всесильные странники, неизменные звёзды...

Есть другие истории — мы называем их историческими документами — о завоевании человеком природы, о великом приключении человечества в целом. Но в них найдётся только безликий социальный человек, одерживающий победы. Это и не истории о технологии, разве только — научная фантастика, которая способна переносить приключения в будущее. Научная фантастика, когда она хороша, — это полноценная возможность возрождения мифа, с его приключениями и трагедиями, созерцанием человеческих ошибок и человеческого фатума. Потому как настоящая трагедия — это существенный компонент и, соответственно, существенный результат мифа. Быть может, науке истории и можно уделить минутку в своё время, а затем отказаться от её груза толкований и опасений прошлого, которые мы покамест читаем — но в реальном настоящем, единственная вещь, которая идёт в счёт — это вечный Сфинкс.

Сегодняшние дети, эти безучастные потомки, к которым проявим всё необходимое почтение, знают, где искать миф: в жизни животных, в «Книге Джунглей», в истории Лэсси и Флиппера (сериалы про животных — прим. пер.), где невинность бесспорна, или в приключениях Дикого Запада, которые подобающе составлены взрослыми для защиты закона и порядка. Большая часть из оставшегося, прилежно выстроенного СМИ — это современные заблуждения и иллюзии, как например, гламур, которым окружена королевская власть, или совершенство суперочищающих моющих средств и косметики: superstitio (суеверия) и пережитки. Так можно увлечься и сказать, что в настоящее время, как ни крути, не осталось ни крупицы мифа, но говорить так стоит только в отношении преднамеренной лжи о conditio humana («условие человеческого бытия и природы человека»). Толкиновские усилия воскресить жанр, с каким бы талантом они ни предпринимались, так же не вполне убедительны.

Валери, Юная Парка

Эта книга весьма нестандартна и поток историй зачастую будет прерываться словами напутствия, на манер Средних веков, чтобы выделить ключевые моменты.

В африканских обществах, сохранивших традиционное устройство, число тех, кто получает это знание, довольно велико. Его они называют «глубоким знанием» в противовес «знанию простому», которое считается «только началом в понимании верований и обычаев», чем и владеют люди, не обученные космогонии. Имеются различные причины для молчания, которое как правило наблюдается по этому вопросу. К естественной сдержанности перед чужаками, которые, даже относясь с сочувствием, всё так же проникнуты неосознанным чувством превосходства, следует добавить нынешнюю ситуацию быстрых изменений в африканских обществах в результате контакта с механизацией и влияния школьного обучения. Но среди групп, где традиция ещё сильна, это знание, которое ясно обозначено как тайное, секретно только в следующем смысле: оно, в действительности, открыто всем, кто демонстрирует волю к познанию достаточную, чтобы, с учётом их социального положения и морального поведения, их сочли достойными. Таким образом, каждый глава семьи, каждый жрец, каждый взрослый человек, ответственный за некоторую небольшую часть общественной жизни, может, как часть социальной группы, приобрести знание при условии, что у него есть терпение, как говорится в африканской пословице, «он приходит посидеть рядом со знающими старцами» в течение некоторого времени и в нужном состоянии ума.[4] Тогда он получит ответы на все свои вопросы, но на это уйдут годы. Обучение, начатое в детстве, во время собраний и обрядов по возрастным группам, в действительности, продолжается всю жизнь.

Но догонам пришлось признать огромное упорство Марселя Гриоля и его команды в расспросах и то, что становилось всё труднее отвечать на многочисленные вопросы, не переходя на другой уровень. Они оценили наше стремление к пониманию, которое первые объяснения, конечно же, не удовлетворили, и которое явно было для нас важнее, чем всё остальное. Гриоль также демонстрировал неизменный интерес к повседневной жизни догонов, высоко оценивая их усилия возделывать трудную землю, где в сухой сезон сильно не хватает воды, и наши отношения, которые таким образом вышли за рамки этнографических исследований, стали более доверительными и человечными. В свете всего этого, догоны приняли собственное решение, о котором мы узнали лишь позже, когда они сами сказали /о нём/. Старейшины родов двойной деревни Огол и важнейшие тотемические жрецы из района Санга встретились и решили, что более эзотерические аспекты их религии будут полностью открыты профессору Гриолю. Чтобы приступить к этому, они выбрали одного из своих наиболее знающих членов, Оготоммели, который, как будет показано во введении, дал первое интервью. Эта первая экспозиция длилась ровно столько дней, сколько записано в Dieu d'Eau /фр. «Бог Воды», вероятно, название сезона дождей/, во /время/ которого извилистый поток информации был правдиво передан. Хотя мы ничего не знали об этом в то время, ход обучения Оготоммели ежедневно сообщался совету старейшин и жрецов.

Серьёзность и важность, с которыми происходило изложение веры догонов, были тем больше, что догонские старцы точно знали, что они открывали дверь не для передачи информации в течение 30 дней, а для дальнейшей, более интенсивной работы, которая должна была продолжаться месяцы и годы. Они никогда не брали назад данное однажды слово, и мы хотели бы выразить здесь им нашу самую глубокую благодарность. После смерти Оготоммели другой продолжил работу. И после смерти Марселя Гриоля они с тем же терпением и усердием стали доводить до конца однажды полученное задание. Эти более поздние опросы сделали возможными многие последующие исследования, которые процитированы в библиографии, а также подготовку подробной статьи под заглавием «Le renard pâle» («Бледный лис»), первая часть которой печатается в настоящее время. И в 1963 году, в то время как пишется эта книга, исследования всё ещё продолжаются.

Начнём с того, что у нас нет системы, которую можно было бы представить в современных аналитических терминах. Нет ключа и нет принципов, на основе которых можно было бы оформить наши знания. Эта структура идёт из тех времён, когда ещё не было систем в нашем понимании, и было бы неверно искать таковую. Вряд ли существовал хоть один человек, в чьей памяти были собраны все эти идеи. Всё это можно считать чистой структурой чисел. В начале мы собирались назвать это эссе «Искусством фуги». А это исключает любую «картину мира», хотя этот момент не удаётся выразить достаточно явно. Любые попытки использовать диаграммы обречены привести к противоречию. Это вопрос времён и ритма.

Предмет /нашего исследования/ имеет природу голограммы — чего-то, что нужно представлять в уме как целое. [n1 В оптике «голограмма» — результат интерференции света с самим собой; то есть все точки изображения отображаются так, будто на каждую точку «смотрит» каждый источник света].

Архаичная мысль космологична от начала до конца; она выступает навстречу серьёзнейшим, невыразимым смыслам космоса такими способами, эхо которых обнаруживается в поздней классической философии. Важнейший же из этих, до конца не выразимых, смыслов — глубокая осведомлённость о том, что ткань космоса не только определена, но и сверхопределена, причём таким образом, который не допускает простого пространственного определения каких бы то ни было из её составляющих, будь то простая магия или астрология, силы, боги, числа, влияния планет, формы Платона, сущности Аристотеля или субстанции стоиков. В этой системе реальность физическая не может быть аналитической в картезианском смысле; её нельзя свести к конкретике, даже если перемещать с места на место. Бытие есть изменение, движение и ритм, неодолимый круг времени, место действия «правильного момента», определённого небесами.

Есть много событий, описанных в соответствующих земных образах, которые, тем не менее, никогда не происходят на Земле. В этой книге упоминаются потопы. Легенды знают не один, но три потопа, один из который библейский, а его эквиваленты упоминаются в шумерских и вавилонских летописях. Результаты усилий набожных археологов связать библейский сюжет с геофизическими событиями остаются на уровне гипотез. Да, были потопы в Месопотамии, унёсшие огромное количество жизней. Они до сих пор случаются в поймах рек Китая и других стран, но ни один из них не соответствует полностью описанию, приведённому в Библии.

Есть также истории о катастрофических потопах, затопляющих огромные континентальные территории в Азии и Америке, рассказываемые людьми, никогда не видевшими ни моря, ни озёр, ни крупных рек. Потопы, описанные греками, как например потоп Девкалиона, столь же «мифичны», как и сюжет /книги/ Бытия. Греция не затопляема, за исключением разве что цунами. Девкалион и его жена высадились /из ковчега/ на горе Парнас, высоко над Дельфами, «центром Земли», и оказались единственными выжившими после этого потопа, второго, посланного Зевсом, чтобы уничтожить людей одной из мировых эпох. Классические авторы не пришли к единодушию в том, какой именно мировой эпохи. Овидий предполагал, что Железного века. Солон Платона в разговоре с египетским жрецом сохранял мифический стиль, и его обсуждение двух типов уничтожения мира, с помощью огня и с помощью воды, было астрономическим.

Потопы отсылают к старому астрономическому образу, основанному на абстрактной геометрии. Не приходится удивляться тому, что это не «простая картинка», принимая во внимание объективную трудность астрономии как науки. Но, хотя современный читатель и не ожидает, что текст по небесной механике будет звучать как колыбельная, он /всё же/ настаивает на своей способности понимать мифические «образы»мгновенно, поскольку уважает в качестве «научных» лишь формулы аппроксимации на целую страницу и тому подобное.

Ему даже в голову не приходит возможность того, что подобное знание могло когда-то передаваться повседневным языком. Он никогда не заподозрит о такой возможности, хотя видимые достижения античных культур — упомянем лишь пирамиды и металлургию — должны быть убедительным поводом сделать вывод, что за ними стоит работа серьёзных и умных людей, людей, которые обязаны были использовать техническую терминологию.

Таким образом, древние «образы» строго вербальны и представляют собой особый вид научного языка, который не нужно понимать ни в буквальном значении, ни как выражение более или менее детских «верований». Космические явления и правила чётко формулировались с помощью языка (или терминологии) мифа, в котором каждое ключевое слово было, как минимум, столь же «тёмным», как уравнения и сходящиеся ряды, на которых базируется наша современная научная грамматика. Описать её вкратце, как мы собираемся сделать — не значит объяснить её, вовсе нет.

Этим можно было бы пренебречь, если бы не тот факт, что «точки» равноденствий — а, значит, и солнцестояний тоже — не остаются вечно там, где должны быть, чтобы сделать небесные события проще для понимания, а именно: на том же самом месте относительно сферы неподвижных звёзд. Вместо этого они упрямо движутся по эклиптике в направлении, обратном годичному движению Солнца, то есть против «правильной» последовательности зодиакальных знаков (Телец->Овен->Рыбы, вместо Рыбы->Овен->Телец).

Во-первых, чем была «Земля»? В самом общем смысле, «Землёй» называлась идеальная плоскость, проходящая через эклиптику. «Сушей», в более узком смысле, была идеальная плоскость, проходящая через небесный экватор. Таким образом, экватор, пересекаясь с эклиптикой под углом в 23,5 градуса, делил зодиак, расположенный в плоскости эклиптики, на две половинки, одна из которых была «сушей» (северная часть зодиакального пояса, простирающаяся от весеннего до осеннего равноденствия), а вторая представляла собой «воды ниже» равноденственной линии (южная дуга зодиака, от точки осеннего равноденствия, через зимнее солнцестояние, до весеннего равноденствия). Термины «весеннее равноденствие», «зимнее солнцестояние» и т.п. используются здесь намеренно, поскольку миф связан со временем, периодами времени, которые соответствуют угловым мерам, а не отрезкам в пространстве.

Насколько далека эта точка зрения от современного безразличия едва ли сможет оценить кто-то, кроме тех, кто способен видеть величину исторического разрыва, что возник с принятием доктрины Коперника. Что было для сэра Томаса Брауна o altitudo — высотой, заполненной религиозными эмоциями, сущностями и предчувствиями — стало банальностью, которая в лучшем случае могла бы вдохновить российского космонавта на триумфальное наблюдение: «Я был высоко в небесах, но нигде там не нашёл Бога». Астрономия свелась к сфере внешней баллис