ГЛАВА V. Разворачивание сюжета в Индии. Кто прочь стремится в самомненьи

Несколько слов также нужно сказать о проблеме, лежащей в самом корне многих неправильных пониманий, а именно о переводе. Большинство текстов были письменными — даже если изначально записанными на малоизвестных и полузабытых языках далёкого прошлого. Задачу перевода взяла на себя гильдия профильных, узкоспециализированных филологов, которым пришлось воссоздать словари и грамматики тех языков. Было бы бестактным игнорировать их усилия, но необходимо принимать в расчёт несколько слоёв ошибок: (1) личные или систематические ошибки, возникающие из их предубеждений и глубоко укоренившихся предрассудков (психологических и философских) их эпохи; (2) сама структура нашего языка, архитектуры нашей вербальной системы, о которой очень немногие знают. Была когда-то великолепная статья Ирвина Шрёдингера (Irwin Schroedinger) с названием: «Существуют ли квантовые скачки?», которая обнажала множество таких недопониманий внутри хорошо проработанной области современной физики. [Британскийжурналфилософиинауки, British Journal for the Philosophy of Science 3 (1952), pp. 112ff.]. И всё это связано с ещё одним большим источником ошибок, исходящим от недооценки мыслителей далёкого прошлого. Мы инстинктивно отбрасываем идею того, что пять-десять тысяч лет назад вполне могли быть мыслители уровня Кеплера, Гаусса или Эйнштейна, работающие с теми средствами, что у них были под рукой.

Другими словами, нам нужно принимать язык всерьёз. Неточный язык обнажает нехватку точности мысли. Мы научились принимать язык Архимеда или Эвдокса всерьёз просто потому, что он напрямую переводится в современные формы мысли. Это нужно распространить на формы мысли, абсолютно отличные от нашей по виду. Возьмём этот великий подвиг в языке иероглифов, заключённый во впечатляющем египетском словаре Эрмана и Грапова. Для нашего простого слова «небо» (heaven) он даёт тридцать семь терминов, нюансы которых остаются на усмотрение переводчика и используются в соответствии с его убеждениями. Поэтому детальные инструкции в Книге мёртвых, касающиеся небесного путешествия души, переводятся в «мистическую» болтовню и их можно рассматривать лишь как святое шаманство. И тем не менее, современные переводчики так твёрдо верят в своё собственное изобретение, согласно которому подземный мир нужно искать внутри земного шара — а не в небесах — что даже 370 специфичных астрономических терминов не заставят их поколебаться.

Один маленький пример может показать способ, каким «улучшают» тексты. В надписях Дендеры, опубликованных Демихеном (Dumichen), богиня Хатор названа «госпожой всех радостей» (lady of every joy). В одном месте Демихен добавляет: «Буквально... "госпожа всех сердечных циклов"» (the lady of every heart circuit). [Hon-t, rer het-neb; see J. Duemichen, "Die Bauurkunde der Tempelanlagen van Edfu," Aeg.Z. 9 (1871), p. 28.]. Это не означает, что египтяне открыли кровообращение. Но определяющий знак для «сердца» часто фигурирует как грузик на конце отвесной линии хорошо известного астрономического или наблюдательного прибора мерхет (merkhet). Очевидно, «сердце» — это нечто очень узкое по смыслу, словно «центр тяжести». [См. Aeg.Wb. 2, pp. 55f.: знак сердца (ib) выражает в общем смысле «середину, центр».] А это может вести уже в несколько ином направлении. Арабы хранили имена для Канопуса — помимо названия Кальб ат-тайман (Kalb at-taiman, сердце юга) [С. Мовинкель, Названия звёзд в Ветхом Завете, S. Mowinckel, Die Sternnamen im Alten Testament (1928), p. 12.]: Сухейль эль-вазн, Канопус Пандрозус (Suhail el-wezn, Canopus Ponderosus), тяжёловесный Канопус — имя, быстро объявленное экспертами бессмысленным, но которое вполне могло принадлежать древней системе, в которой Канопус был грузом на конце отвесной линии, что и подобало его важной роли как тяжёлой звезде на Южном полюсе «вод внизу». Вот цепь предположений, которые могут быть верны, а могут и не быть, но допустимо её проверить, а из варианта перевода «госпожа всех радостей» не следует никаких предположений. Эта фраза выглядит утверждающей, что Хатор (Hathor = Hat Hor, "House of Horus", «Дом Гора») «управляет» вращением определённого небесного тела — намекает ли это на Канопус или нет — или, если мы можем доверять перевода слова «всех» (every), то вращением всех небесных тел. Что касается отождествления правящей госпожи, то наибольшая вероятность говорит за Сириус, но и Венеру нельзя исключать; в Мексике Венеру тоже называют «сердцем земли». Читатель приглашается самостоятельно себе представить, сколько тысячелетий подобных псевдо-примитивных или поэтических интерпретаций должны были привести к искажённому пониманию египетской интеллектуальной жизни.

Проблема астрологии. Величайший разрыв между древней мыслью и современной состоит в использовании астрологии. Здесь не имеется в виду обычная, или беспристрастная, астрология, ставшая вновь причудой и модой невежественной публики, бегством от официальной науки, а для толпы — новым видом чёрной магии, широко пользующейся престижем, но имеющей столь же непостижимые принципы. Необходимо вернуться в древние времена, во вселенную в полном неведении о нашей науке и об экспериментальном методе, на котором она основана, неведении об ужасном искусстве разделения, обособляющем проверяемое от непроверяемого. Это были времена, богатые другим знанием, позже утерянным, искавшим другие принципы. Они дали прошлому лингва франка, общепонятный язык. То знание было о космических соотношениях, нашедших своё подтверждение и печать истины в специфическом детерминизме, не чрезмерном детерминизме, подверженности силам, абсолютно не локализованным. Очарование и суровость Числа требовали обязательно, чтобы соотношения были точными во многих формах (Кеплер в этом смысле — последний из Древних). Множественность зависимостей, видимых или интуитивно понятых, навела на идею сконцентрироваться на тех, где вселенная выглядела определённой не на одном, а многих уровнях сразу. Это была подпись «панматематической идеации» /Прим. пер. идеация — процесс формирования идей./. Эта идея вполне могла привести к заранее установленной гармонии на бесконечном числе уровней. Лейбниц показал нам, как далеко это может зайти при наличии современных инструментов: вселенная, постигаемая вся сразу, завершённая, со своими индивидуальными судьбами для всех времён, «излучениями» божественного разума. Некий доисторический или протоисторический пифагорейский Лейбниц, чьё существование далеко не немыслимо, вполне мог бы лелеять ту же несбыточную мечту, переходя предел более невинно, чем наш собственный исторический мудрец.

Начиная с власти Числа, вся логика становится мыслимой в этом ракурсе. «Рок правит миром, все вещи подчинены установленному закону» (Fata regunt orbem, certa stant omnia lege). Единственным мыслителем античности, который мог бы стать доказательством, опровергающим эту склонность, был Аристотель, поскольку он считал, что формы были потенциальными лишь в начале и актуализировались только в процессе своего жизненного пути, таким образом, проходя свою судьбу по отдельности. Но это потому, что Аристотельотрицал математику с самого начала. У него были зачатки противоположной ей универсальной синхронистичности (это слово и идею изобрёл Янг (C. G. Jung), заменив пространство временем, что продолжает доказывать, что у древней схемы жизней больше, чем у кошки – 7 жизней). И всё же, и здесь вновь Данте выходит на первый план как свидетель: поскольку искусством магии (Gramarye), как её называл простой люд, он прокладывает полный маршрут, или может, нам лучше сказать: ход мысли (cheminement de la pensee), между двумя мировыми эпохами. Аристотелевский в сердцевине, погружённый в дисциплину томизма, а следовательно, по наследству анти-математичный, его дух в своём охвате понимает звёзды, в смысле из пифагорейских подтекстов. В своём восхождении в царство небесное он встречает друга и некогда товарища в распутной и романтичной юности, Карла Мартелла («Рай», Paradiso, VIII. 3.4-37), который говорит ему, что такое быть избранным: «Мы кружимся по одной орбите, в одном ритме, с одной жаждой, вместе с райскими Принцами, к которым ты однажды обратился из мира» — «Ты, Кто Пониманием Движет Третьи Небеса». Это одна из его (Данте) ранних поэм, уважаемая за это, она относится к небесным разумным существам в духе неограниченного платонического поклонения. Продолжение его песни через три царства покажет его всё более охваченным платоническими гармониями, во многом также, как он мечтал в юности, и фактически подтвердит его веру в астрологию как в божественный дар, хранящий природу в упорядоченности. Таким образом, требования обеих доктрин были спасены: классификация природы по родам и видам (Аристотель) и свободного развития себя (Фома Аквинский) в компромиссе, как у Плотина, затемнённом «Гармонией сфер». Таково было собственное непревзойдённое «искусство магии» Данте.

Тому я сам даю полёт;

Я искуситель и сомненье,

Тот гимн, что мне брамин поёт.

Р. У. Эмерсон, «Брама»
(перевод М. Зенкевича)

Параллель между сказанием о Кей-Хосрове и завершающим эпизодом пространного индийского эпоса «Махабхараты» обратила на себя внимание более ста лет назад. Её заметил великий ориенталист Джеймс Дармстетер. Нельзя сказать, что переводчики Фирдоуси не подозревали об этом, последняя фаза событий поэмы в их изложении такова:

Легенда о меланхолии Кей-Хосрова, его экспедиции в горы и вознесении на небо живьём имеет параллель в «Махабхарате», где Юдхиштхира, старший из пяти Пандавов, утомившись миром, решает удалиться от дел правления и обрести заслугу как пилигрим. Прослышав о таком намерении, четверо его братьев — Бхима, Арджуна, близнецы Накула и Сахадева — решают последовать примеру и сопровождать его. Юдхиштхира назначает наследников своим разнообразным царствам. Горожане и жители провинций, услышав царские слова, беспокоятся за него и осуждают. «Этого не должно случиться», — сказали они царю. Монарх, весьма сведущий в переменах, принесённых временем, не стал слушать их совета. Ведомый праведной душой, он убедил народ согласиться с его решением... Тогда сын Дхармы, Юдхиштхира, царь Пандавов, отдал все свои украшения, оделся корой деревьев... Пятеро братьев с Драупади, ставшей шестой [она была общей женой братьев] и собакой, ставшей седьмой, отправились в путь. Горожане и женщины из царского дома следовали за ними на некотором расстоянии... Жители города вернулись (так же, как это сделали подданные Кей-Хосрова). Семеро паломников, тем временем, отправились дальше. Сначала они брели в восточном направлении, затем южном, потом западном. В конце они повернулись лицом на север и пересекли Гималаи. Тогда они увидели перед собой обширную песчаную пустыню и вдали за ней гору Меру. Один за другим падали изнурённые паломники, первой стала Драупади, затем близнецы, за ними Арджуна, после него Бхима, но Юдхиштхира, который ни разу не обернулся на своих упавших товарищей, спешил и, сопровождаемый верным псом, который оказался Дхармой (Законом – Сириус «Песья звезда» Кюон - Сион), дотоле сокрытым в личине собаки, вошёл на небо в смертном теле, не вкусив смерти.

Среди второстепенных общих черт Уорнеры особенно подчеркивают эти:

Оба путешествуют в горы с группой преданных, число которых одинаково в обоих случаях, оба сопровождаются божественными существами, роль собаки в индийской легенде обозначена в иранском сказании Сурушем, ангелом /божества/ Ормузда. В обоих случаях предводители живыми проходят на Небо, и в обоих их смертные товарищи гибнут. Одна легенда, следовательно, должна быть произведена от другой, иначе (и это представляется лучшим вариантом) они относятся к общему источнику из глубокой древности.

[n1 Firdausi, Shahnama (Warner trans.), т. 4, стр. 136 идал.]

[n2. Гинзберг, Легендыевреев, Ginzberg, Legends of the Jews (1954), т. I, стр. 129 идал.]

Эти легенды в самом деле должны принадлежать глубокой древности, иначе не было бы сходной концовки, приписываемой Еноху и Кецалькоатлю. Фактически, точно так же как паладины Кей-Хосрова не послушались совета не оставаться с ним до самого вознесения, когда простой люд всё-таки остался позади, так и Енох убеждал свою свиту вернуться назад: «Идите домой, чтобы смерть не настигла вас, когда последуете за мной дальше». Большинство — а было их 800 тысяч — приняли во внимание его слова и пошли назад, но некоторое число осталось с ним в течение шести дней. На шестой день путешествия он сказал сопровождавшим его: «Идите домой, завтра я поднимусь на небо, и кто бы ни был со мной, он умрёт». Тем не менее, некоторые из его спутников остались с ним, говоря: «Куда бы ты ни шёл, мы тоже пойдём. Ей-Богу-живому, только смерть разлучит нас». На седьмой день Енох был перенесён на небо огненной колесницей, влекомой огненными конями. Днём позже цари, которых заставили повернуть в подходящее время, отправили гонцов разузнать о судьбе тех, кто отказался расставаться с Енохом, чтобы число их стало известно. Они нашли снег и огромные градины на месте, с которого Енох вознёсся, а когда стали искать ниже, им открылись тела всех, кто остался подле Еноха. Его одного не было среди них, он был высоко в небе.

Паладины Кецалькоатля, «рабы, карлики, горбуны... они умерли там от холода... все они были покрыты снегом», в горах, проходя между Попокатепетлем и Истактепетлем [n3 Э. Селер, Собрание глав исторических сочинений Фрая Б. де Саагуна, E. Seler, Einige Kapitel aus dem Geschichtswerk des Fray B. de Sahagun (I927), стр. 290.]. Кецалькоатль, плачущий и чрезвычайно удручённый одиночеством, прошёл на несколько стоянок дальше, прежде чем множество змей подхватило его, и объявил, что вернётся однажды, чтобы «судить живых и мёртвых» (Приложение 3)

Будь это только сам факт вознесения Юдхиштхиры и смерти его спутников высоко в горах, мы могли бы вовсе избежать лабиринта «Махабхараты». Но запутанная, подобно лабиринту, эта эпическая поэма в 12 томах, воистину есть — и то же относится к «Пуранам» — индийский миф, предлагающий ключики к секретам, которых не получить в другом месте. «Махабхарата» рассказывает о войне Пандавов с Кауравами, то есть братьями Панду и братьями Куру — что корреспондирует с Иранцами и Туранцами, сыновьями Калева и народом У нтамо и т.д. До сих пор общая ситуация не потеряла связи с нашим вопросом. Но эпические поэмы безошибочно указывают на то, что эти потрясающие войны были борьбой в период между Двапара и Кали Югой.

[n4 Махабхарата, Mbh. 1.2 (Roy trans., т. 1, стр. 18). См. Г. Якоби, Махабхарата, H. Jacobi's Mahabharata (1903), стр. 2.]

Когда та часть Вишну (что родилась у Васудевы и Деваки) вернулась на небо, началась эра Кали. Пока земли касалась его святая ступня, эра Кали не могла действовать на неё. Как только воплощение вечного Вишну удалилось, сын Дхармы, Юдхиштхира, вместе с собратьями отказался от верховной власти.... День, когда Кришна покинул землю, был первым днём века Кали... он будет длиться 360 тысяч человеческих лет.

Эта «заря» между двумя мировыми эпохами может быть определена точнее. Подлинной душой и силой на стороне Пандавов был Кришна — говоря словами Арджуны: «Тот, кто был нашей крепостью, могуществом, нашим героизмом, нашим мастерством, процветанием, яркостью, оставил нас и ушёл». [n5 Вишну Пурана, Vishnu Purana 5.38 (trans. H. H. Wilson [1840; 3-е изд. l961, стр. 484).] В настоящее время Кришна («Чёрный») — это наиболее известное воплощение Вишну. И только когда Кришна был подстрелен в пятку (или подошву стопы), единственное уязвимое место своего тела, охотником Йарой (= прежней эпохой), Пандавы решили тоже удалиться — в точности, как Кей-Хосров после смерти Кей-Кавуса. Существует высказывание Кей-Хосрова: «И теперь я почитаю за лучшее удалиться... Потому что корона и трон Кейана исчезнут». А случилось это в следующий решающий момент:

[n6 ВишнуПурана, Vishnu Purana 4.24 (Wilson trans., стр. 390). Сравните с 5.38, стр. 48 и дал.: «И в тот же самый день, когда Кришна удалился от земли — сильной Кали, чьё тело тёмно, век наступил. Океан поднялся, и полностью затопил Двараку», то есть город, который сам Кришна построил, как сказано в «Вишну Пурана» 5.23, стр. 449.]

И когда Кришна воссоединился с Вишну, и Арджуна вернулся в Индру [n7 См. Вишну Пурана, Vishnu Purana 5.12 (Wilson trans., стр. 422), где Индра говорит Кришне: «Часть меня родилась как Арджуна»], а Баларама — в Шешу-Змея, тогда то же самое происходит и с другими героями. Таким образом, когда Юдхиштхира воссоединился со всей своей семьёй Пандавов на небе, поэт Саути поясняет:

«Разные герои после истощения своей кармы воссоединялись с тем божеством, воплощением которого они были».

[n8 Махабхарата, О восхождении на небо, Mbh. 18.5 (Swargarohanika Parva) (Roy trans., т. 12, стр. 287-90). См. тж. Якоби, Jacobi, стр. 191.]

А теперь что там по поводу Кришны, самого любимого божества индийского пантеона? Некоторые из его бесчисленных деяний и победоносных приключений до «отбытия» покажутся знакомыми на вид.

Юдхитштхира воссоединился с Дхармой, выдававшим себя за верного пса. [n9 Достигнув последней стадии искажения, Дхарма, Пёс, отыскался в волшебной сказке Албании: «Младшая дочь царя — её две сестры напоминают Регану и Гонерилью — предлагает пойти воевать вместо своего отца, спрашивая только три костюма и отцовское благословение. «Тогда царь дал ей три мужских костюма (пояс Ориона)и своё родительское благословение, и это благословение превратилось в маленькую собачку (Сириус), которая отправилась вместе с царевной». (фон Ган, Греческие и албанские сказки, J. G. von Hahn: Griechische und Albaniscbe Marchen [1918], т. 2, с. 146). С этой позиции видно, что финский эпос представляет собой последнее — тусклое и, по всей видимости, бессмысленное — отражение. Куллерво идёт с чёрной собакой Мусти, единственной живой душой, оставшейся от его дома, в лес, где он пронзает себя мечом – Сириус находится на одной прямой с поясом Ориона. ]

Если Куллерво, трёх дней отроду, разрушил свою колыбель, мы можем ждать чего-нибудь удивительного и от Кришны, и не разочаруемся:

Был случай, пока Мадхусудана спал под телегой, Кришна плакал, чтобы ему дали грудь, и, пиная ножками, перевернул повозку, а все горшки и кастрюли опрокинулись и разбились. Пастухи и их жёны, слыша шум, пришли, восклицая «Ах! А!» и нашли ребёнка, спящего на спине. «Кто бы это мог перевернуть телегу?» — спросили пастухи. «Это дитя», — ответили мальчики, которые были свидетелями случившегося; «мы видели его», — сказали они, — «он плакал и пинал телегу ножками, так и перевернул: никто другой не мог бы это сделать». Пастухи были крайне удивлены по этому поводу [n11 Вишну Пурана, Vishnu Purana 5.6 (Wilson trans., стр. 406 и дал.].

Однажды ребёнок несколько раз не послушался матери, и она рассердилась.

Завязав верёвку вокруг его талии, она привязала его к деревянной ступе Улухала, и, войдя в раж, сказала: «Теперь, непослушный мальчишка, попробуй уйти отсюда, если сможешь». После этого она ушла и занялась домашними делами. Как только она удалилась, лотосоглазый Кришна попытался выпутаться, потянул за собой ступу к пространству между двумя деревьями ариуна, что вместе росли неподалёку. Протянув ступу между ними, чтобы она наискось заклинилась там, Кришна дёрнул её и вырвал стволы деревьев. Слыша хруст, люди Врайя пришли посмотреть, что случилось и увидели два больших дерева с обломанными стволами и ветвями, распростёртые на земле, ребёнка, обвязанного верёвкой вокруг живота, смеющегося и показывающего маленькие белые зубки, ещё только прорезывающиеся... Старший из пастухов... посмотрел на всё это с тревогой и счёл дурным предзнаменованием. «Мы не можем оставаться в этом месте», — сказал он, — «давайте уйдём в какую-нибудь другую часть леса».

Таким образом, они шли до Вриндавана, что в точности совпадало с желаниями ребёнка. Харивамша объясняет движение к Вриндаване так:

Кришна превратил волосы на своём теле в сотни волков, которые так тревожили и беспокоили жителей /местности/ Врайя — упомянутых пастухов — что они решили покинуть свои жилища.

[n12 ВишнуПурана, Vishnu Purana (Wilson trans., с. 406 идал.]

В индийском мифе, в виде исключения, эпизод с волосами Кришны, превращёнными в сотни волков, выглядит пустяком по сравнению с волками Куллерво, которых «он пением сделал скотом и превратил медведей в быков», тем более, что Кришна только «доставил беспокойство и тревогу пастухам». Эти дикие звери, тем не менее, обязательные для «Urkind» /Первоначального ребёнка/ — Куллерво ли это или Дионис (см. выше) — представлены и в истории Кришны, что довольно примечательно.

Канса [n.13 Тот «дядя» — в действительности «великий асур Каланеми, убитый могущественным Вишну... возродившийся в Кансе, сыне Уграсены» (Вишну Пурана, Vishnu Purana 5.1 [Wilson trans., стр. 396])], услышав о подвигах Кришны и Рамы, решает привести мальчиков в свою столицу Матхуру (матрицу) и там добиться их смерти, если не сможет погубить их до того. Излишне говорить, что всё было тщетно: Кришна убил Кансу и всех его солдат, и отдал трон отцу Кансы Уграсене.

Кришна не прикидывается дураком с улыбкой на лице. Он лишь вновь и вновь настаивает на том, что он простой смертный, в то время как все хотят поклоняться ему как высшему богу, которым он и является. Также не особо известен он и как «мститель». Он был уполномочен высшей стороной освободить землю — «перегруженную», как бывало и раньше, асурами — что он делал неоднократно и в прежних своих воплощениях. Кришна, тем не менее, принадлежит этому миру, потому что индийская традиция помнит о конструкции космоса, и это единственное, что наделяет смыслом масштаб войны и упоминание о преступлении и наказании, как они представлены в мифе.

Регулярное возвращение воплощений Вишну помогает внести ясность в вопросы. Так как это функция Вишну — возвращаться как мститель через фиксированные интервалы времён, то нет нужды в эпосе, чтобы придавать особое значение мести, реализованной Кришной в отношении своего дяди Кансы. Но на западе, где последовательная смена космических процессов, как рассказываемая мифом, была забыта — одновременно со знанием, что боги суть звезды — абсолютно та же самая месть обретает огромное значение, потому что это однократное событие, совершённое одной фигурой — либо героя, либо бога, и более того, этот герой или бог понимается как творение некоего одарённого богатым воображением поэта(который, таким образом, выступает натурально как объект отмщения для собственного же творения! – карма есть цикл этот своеобразный алтарь-и-трон дляДхармы). Знакомство с индийской традицией позволяет заново открыть контекст, в котором такие герои, как Саксоновский Амлет, такие типично невезучие парни, как Куллерво, имеют значение. Как только вполне проясняется, что «день, когда Кришна должен будет покинуть землю, станет первым днём Кали Юги», правильный взгляд на события установлен. Наш герой стоит в точности на пороге между закончившимся веком и новым Временем Ноль. Фактически, он и есть тот, кто закрывает старое.

«Шестой день Фарвардина, день Хурдад — Великий Навруз, праздник огромной важности для персов. В этот день, как они говорят, Бог закончил творение, потому что это последний из шести дней... В этот день Бог создал Сатурн, поэтому самые счастливые часы — те, что принадлежат Сатурну. В этот же день — они говорят — Сорс Заратустра пришёл, чтобы держать связь с Богом, и Кей-Хосров поднялся в воздух. В этот же самый день счастливые жребии распределяются среди людей земли. Поэтому персы называют его «днём надежды».

Большинство неприметных деталей обретает смысл, будучи рассмотрены с этой точки зрения. Например, Саксон, недолго думая, делит биографию Амлета на две части (между прочим, впутав героя в двоежёнство), точно так же, как Фирдоуси рассказал нам почти все приключения Кей-Хосрова в книге про Кей-Кавуса. У этих двоих, в действительности, сильней сбивает с толку то, как Фирдоуси заявляет: «Потому с сегодняшнего дня устанавливаются новые праздники и обычаи/ Что сегодня родился Шах Кей-Хосров». Фирдоуси, который очень хорошо разбирался в астрологии, настаивает на дне рождении Шаха потому, что в астрологическом смысле рождение есть момент, имеющий определяющее значение. Однако здесь, и в сходных случаях, когда хронология спорна, берётся в расчёт момент смерти, покидания сцены. Уход Кришны демонстрирует ту же схему. Аль-Бируни, в главе «Празднеств месяцев у персов», описывающей праздник Навруз («Первый день») в первый весенний месяц, пишет:

[14 Аль-Бируни, Хронологиядревнихнародов, Al-Biruni, The Chronology of Ancient Nations (trans. C. E. Sachau [1879], стр. 201).]

Считается, что так называемая Кейанидская династия – «Герои», согласно «Хронологии» Аль-Бируни [n15 стр.112.] — следующая за первой Пишдадианской династией («Праведных») — началась с Кей-Кубада, его сына Кей-Кавуса и правнука Кей-Хосрова, а закончилась Сикандером /Искандером/, Александром Великим, со смерти которого в действительности началась новая эра. Но ясно, что нечто новое начинается с вознесенияКей-Хосрова. Однако, Уорнеры утверждают, что с нашим Шахом «старый эпический цикл поэмы подошёл к концу, и до этого момента Кейаниды могут рассматриваться как часть Пишдадианской династии» [n16 Фирдоуси, Шахнама, Firdausi, Shahnama (Warner trans.), том 2, стр. 8 и далее] Тем не менее, в своём введении к переводу Фирдоуси, Уорнеры заявляют, что поэма разделена на два периода — один мифический, другой исторический: [n17 Структура времени — очень сложная структура, и мы не можем справиться с подразделением на два «периода» во всём, тем более, когда правление Шахов частично совпадает со скорее сказочными жизнями «героев» или Паладинов (Рустам, Заль и т.д.). То же относится к «изначальным» императорам Китая и их «вассалам». Но Боже сохрани нас от того, чтобы лезть в списки предполагаемых «правителей» какой бы то ни было области, а особенно из иранских таблиц!]

Это разделение основано не столько на природе изучаемого вопроса, сколько на именах главных героев. В определённый момент поэмы имена перестают быть мифическими и становятся историческими. Мифический период простирается с начала повествования до правления последнего двух Шахов Кейанидской династии... Под вопросом Шахи: Дара, сын Дараба, более известный как Дарий Кодоман, и Сикандер (Александр). [n18 Фирдоуси, Firdausi, т. 1, стр. 49 и дал.]

Фирдоуси объясняет, что мифический период кончается только со смерти Александра, последними двумя Шахами становятся Дарий Кодоман и Александр, который одерживает над ним победу. После него начинается «исторический» период поэмы. Другими словами, «история» начинается только тогда, когда Иранская империя сходит со сцены, чтобы смениться преемниками Александра. Удалять из истории великие и определённо исторические подвиги Дария I, Ксеркса, Камбиза и др. — парадоксально для поэмы, которая предназначалась для прославления Иранской империи. По-видимому, Фирдоуси подразумевал, что всё то время, пока царил зороастризм, время было святым и, таким образом, принадлежало скорее мифу, чем обычной истории. Это подтверждается странным утверждением Уорнеров: «Справедливо или нет, но зороастрийская традиция связывает Александра с Захаком и Афрасиабом как одного из трёх заклятых врагов веры». [n19 Фирдоуси, Firdausi, том 1, стр. 59 и далее.]

Великий миф авестийской религии пересилил хронологию и придал ей новую форму для своих целей. Настоящие цари Персии исчезли, несмотря на их славу, и заменились на мифических правителей и мифические сражения. Кей-Хосров пересказывает роль «Джамшида» в своих начинаниях, и с его вознесения на небо — дата которого теперь отмечает Новый год — Святая Империя действительно приходит к концу. Сражения же повсюду были между богами и демонами.

Мы следовали за историей заканчивающихся полномочий, воплощённых сначала в иранских, затем индийских «Царях», историей, которая по-разному акцентирована двумя различными легендами. Одна легенда есть беспокоящее подобие другой, и каждая уводит повествование от любого известного классического образца, форсируя события по направлению к катастрофическому финалу, которым ясно управляет самоВремя, посредством совсем иной цепи причин, чем та, что обозначена фактической последовательностью событий в текстах.

Во избежание недоразумений следует подчеркнуть, что пока невозможно точно знать, кто есть кто, или сделать точную идентификацию, такую, в которой бы говорилось, что Брьям — это Юдхиштхира или Кришна. Но подсказки, данные иранцами и индийцами могут привести к лучшему пониманию Куллерво («Калева возрождается в нём»), а также могут означать, что ловкость похожего насобакудуракаБрутав изгнании Царей обладала значением на уровне более высоком, нежели политический. Это не отрицает того, что Цари были изгнаны, а скорее указывает на специфический набор чеканных «фигур речи», производных от «крупных» изменений или сдвигов (таких как наступление Кали-юги), которое могло быть, и было, применено к менее значительным историческим событиям.