Житие протопопа Аввакума, им самим написанное» в историческом и литературном процессе 2-й половины XVII в. Особенности жанрового и стилевого воплощения.

 

Суть: Аввакум описывает свою биографию. Родился в нижегородских пределах, за Кудмою в селе Григорове в семье священника Петра. По благословению матери женился на дочери кузнеца Анастасии Марковне. В 22 год стал диаконом, в 22 священником, в 28 лет стал протопопом. На момент написания автобиографии Аввакуму было 50 лет. Будучи священником, обличал скоморохов, блудодеев и бреющих бороды. Затем Аввакум сообщает о реформах Никона, когда «от дьявола житья не стало». После чего он был отправлен в Сибирь (Тобольск, Енисейск, Братск). Описывает Аввакум свое плавание в сопровождении Афанасия Пашкова по Большой Тунгуске, озеро Байкал и путешествие в Даурскую землю на Нерчу рядом с Мунгальским царством. Затем, после опалы патриарха Никона, три года возвращался в Москву. Однако в Москве Аввакум не задержался и вновь был сослан в Пустозёрье. Здесь он написал своё житие. Его держали 15 лет в земляной тюрьме, но «остался упорен» и 14 апреля 1682 года был сожжён в срубе дерева вместе с иноком Епифанием и другими старообрядцами.

 

Аввакум так определяет рамки своего повествования: «...предлагаю житие свое от юности до лет пятидесят пяти годов». Он отбирает лишь самые важные, самые главные вехи своей биографии: рождение в семье сельского священника-пьяницы, первые испытания во время пребывания в Лопатицах и Юрьевце-Повольском; начало борьбы с Никоном и ссылка в Тобольск, а затем в Даурию; возвращение на Русь («...три года ехал из Даур»), пребывание в Москве и подмосковных монастырских темницах и, наконец, лишение сана и последняя ссылка в Пустозерск.

 

Центральная тема жития — тема личной жизни Аввакума, неотделимая от борьбы за «древлее благочестие» против Никоновых новшеств. Она тесно переплетается с темой изображения жестокости и произвола «начальников»-воевод, обличения «шиша антихристова» Никона и его приспешников, утверждавших новую веру «кнутом и виселицами».

 

На страницах жития во весь свой гигантский рост встает образ незаурядного русского человека, необычайно стойкого, мужественного и бескомпромиссного. Характер Аввакума раскрывается в житии как в семейно-бытовом плане, так и в плане его общественных связей.

 

Аввакум проявляет себя и в отношениях к «робяткам» и верной спутнице жизни, преданной и стойкой Анастасии Марковне, и в отношении к патриарху, царю, и простому народу, к своим единомышленникам, соратникам по борьбе. Поражает необычайная искренность его взволнованной исповеди: горемыке-протопопу, обреченному на смерть, нечего лукавить, нечего скрывать. Он откровенно пишет о том, как прибегнул к обману, спасая жизнь одного «замотая» — гонимого человека, которому грозила смерть. Вспоминает о своих тяжких раздумьях и колебаниях, когда в порыве отчаяния, истерзанный пытками, гонениями, он готов был молить о пощаде и прекратить борьбу.

 

Аввакум — поборник справедливости: он не терпит насилия сильного над слабым. Он заступается за девицу, которую «начальник» пытался отнять у вдовы; защищает двух престарелых вдов, которых самодур-воевода Пашков решил выдать замуж. Выступая защитником слабых и угнетенных, Аввакум переносит, однако, решение вопроса социального в область религиозно-моральную, развивая евангельскую идею равенства всех людей «в духе», идею одинакового их подчинения богу.

 

Суров и непримирим Аввакум к своим идейным противникам — Никону и его приверженцам. Используя иронию и гротеск, он создает их яркие сатирические образы. На первый план выдвигается лицемерие и коварство Никона, который перед избранием в патриархи ведет себя, «яко лис, челом да здорово»; а после «друзей не стал и в крестовую (приемную, патриаршую палату) пускать». В изображении Аввакума Никон — это «плутишка», «носатый, брюхатый борзый кобель», «шиш антихристов», «волк», «пестрообразный зверь», «адов пес». Он подчеркивает жестокость Никона, который «жжет огнем», пытает и мучает своих противников; говорит о распутной жизни патриарха. Под стать Никону и его соратники. Аввакум в одном из сочинений дает гротескный образ рязанского архиепископа Илариона: «В карету сядет, растопырится, что пузырь на воде, сидя в карете на подушки, расчесав волосы, что девка, да едет, выставя рожу на площаде, чтобы черницы-ворухиниянки любили».

 

Обличает Аввакум сребролюбие никонианского духовенства: дьяк тобольского архиепископа Иван Струна за полтину оставляет безнаказанным «грех» кровосмесительства.

 

Изображает в житии Аввакум и представителей светской власти. Один из них избивает протопопа в церкви, а дома «у руки отгрыз персты, яко пес, зубами. И егда наполнилась гортань его крови, тогда руку мою испустил из зубов своих». Этот же «начальник» пытается застрелить протопопа из пищали и, пользуясь своей властью, изгоняет его, «всего ограбя и на дорогу хлеба» не дав. За отказ благословить «сына бритобрадца» боярин Шереметев приказывает бросить строптивого попа в холодную Волгу. Жестокостью превосходит всех остальных «начальников» воевода Пашков: он нещадно избивает Аввакума, нанося ему три удара чеканом (боевым топориком с молотком вместо обуха) и 72 удара кнутом, после чего в Братском остроге протопоп «все на брюхе лежал: спина гнила». Пашков «выбивает» Аввакума из дощаника и, издеваясь над ним, заставляет идти пешком через непроходимые таежные дебри. Подчиненных ему людей суровый воевода морит на работе.

 

Обличая представителей церковной и светской власти, Аввакум не щадит и самого царя, хотя царскую власть он считает незыблемой. С царем Аввакум познакомился еще в молодости, когда, изгнанный воеводой из Лопатиц, он «прибрел» к Москве. Бегство протопопа от мятежной паствы из Юрьевца-Повольского вызвало «кручину» — гнев«государя: «На што-де город покинул?»

«Яко ангела божия» принимает его царь после возвращения из даурской ссылки. Проходя часто мимо монастырского подворья, где жил Аввакум, царь раскланивается «низенько-таки» с протопопом. В то же время он дает приказ боярину Стрешневу уговорить Аввакума, чтобы тот молчал. Но это было не в характере «огнепального» протопопа, и он «паки заворчал», подав царю свою челобитную, чтобы тот взыскал «древлее благочестие». Это вызвало гнев и раздражение Алексея Михайловича. Сосланный в Пустозерск, Аввакум в своих посланиях переходит к обличению «бедного и худого царишки», который ко всем поддерживает «еретиков». Не считаясь с авторитетом царской власти, Аввакум предрекает Алексею Михайловичу адские мучения.

Характерно, что царь Федор Алексеевич, принимая решение о казни Аввакума в 1682 г., выносит постановление: сжечь его «за великая на царский дом хулы».

 

Если Аввакум непримирим и беспощаден к своим противникам, то он ласков, отзывчив, чуток и заботлив по отношению к своим сподвижникам, к своей семье. Иван Неронов, Даниил Логгин, Лазарь, Епифаний, дьякон Федор, юродивый Федор, «христовы мученицы» Федосья Прокопьевна Морозова и Евдокия Прокопьевна Урусова изображаются протопопом в житии с большой симпатией и любовью.

Он образцовый семьянин. Он любит «своих робяток», печалится об их горькой участи и о своей разлуке с ними (семья протопопа была сослана на Мезень). С грустью говорит Аввакум о своих сыновьях Прокопии и Иване, которые, испугавшись смерти, приняли «никонианство» и теперь мучаются вместе с матерью, закопанные живыми в землю (т. е. заключенные в земляную темницу). С любовью говорит протопоп и о дочери своей Аграфене, которая вынуждена была в Даурии ходить под окно к воеводской снохе и приносить от нее иногда щедрые подачки.

 

Наиболее значителен в житии образ жены Аввакума Анастасии Марковны. Безропотно идет она вместе с мужем в далекую сибирскую ссылку: рожает и хоронит по дороге детей, спасает их во время бури, за четыре мешка ржи во время голода отдает свое единственное сокровище — московскую однорядку (верхнюю одежду из шерстяной ткани), а затем копает коренья, толчет сосновую кору, подбирает недоеденные волками объедки, спасая детей от голодной смерти. Марковна помогает мужу морально переносить все невзгоды, которые обрушивает на него жизнь. Лишь раз из истерзанной груди женщины вырвался крик отчаяния и протеста: «Долго ли муки сея, протопоп, будет?» Но стоило мужу вместо утешения сказать: «Марковна, до самыя смерти!», как, собрав все свои силы и волю, она, вздохнув, ответила: «Добро, Петрович, ино еще побредем!» И какая красота души, сколько благородства, самоотверженности скрыто в этом простом ответе русской женщины, готовой делить все муки, все тяготы и невзгоды жизни с любимым человеком! По возвращении из ссылки протопоп решает, что ему делать: проповедовать ли «слово божье» или скрыться, «понеже жена и дети связали» его. И видя печального супруга, протопопица благословляет его на проповеди слова Божьего и обличение Никона, а о ней и детях говорит «не тужить».

 

Изображая себя в обстановке семейно-бытовых отношений, Аввакум стремится подчеркнуть неразрывную связь бытового уклада с церковью. Патриархальный уклад, охраняемый старым обрядом, и защищает он. Он стремится доказать, что старый обряд тесно связан с самой жизнью, ее национальными основами, а новый обряд ведет к утрате этих основ. Страстная защита «древлего благочестия» превращает житие в яркий публицистический документ эпохи. Не случайно свое житие протопоп начинает с изложения основных положений «старой веры», подкрепляя их ссылками на авторитет «отцов церкви» и реши­тельно заявляя: «Сице аз, протопоп Аввакум, верую, сице исповедаю, с сим живу и умираю». Собственная его жизнь служит лишь примером доказательства истинности положений той веры, борцом и пропаган­дистом которой он выступает.

 

Жанр и стиль «Жития Аввакума...»

У «жития» есть главное отличие от других произведений того времени — грубый язык, нарочитая простота. В произведении не отражены литературные каноны и нормы.

 

Житие Аввакума — это первая в истории нашей литературы автобиография-исповедь, в которой рассказ о злоключениях собственной жизни сочетается с гневным сатирическим обличением правящих верхов, с публицистической проповедью «истинной веры». Тесное переплетение личного и общественного превращает житие из автобиографического повествования в широкую картину социальной и общественно-политической жизни своего времени. Житие вбирает в себя и этнографические описания далекого сибирского края, его рек, флоры и фауны.

 

С традиционными формами агиографической литературы житие связывает немногое: наличие вступления, ссылки на авторитет «отцов церкви», присутствие религиозной фантастики, хотя характер ее резко изменился по сравнению с традиционными житиями; использование ряда образно-изобразительных средств агиографической литературы — например, олицетворением судьбы выступает корабль, а жизнь человеческая уподобляется плаванию.

 

Религиозная традиционная фантастика под пером Аввакума приобретает реальные бытовые очертания. Вот, например, «чудо», которое происходит в темнице Андрониева монастыря: три дня сидит здесь в темнице на цепи томимый голодом Аввакум, и перед ним предстает то ли ангел, то ли человек, и дает ему похлебать щей. Или пищаль, из которой пытается убить Аввакума «начальник», трижды не стреляет, и протопоп объясняет это промыслом Божиим. И еще «чудо»: Бог помогает Аввакуму наловить много рыбы там, где ее никто не лавливал и т. п. Таким образом, все «чудеса», описываемые Аввакумом, не выходят за пределы реального бытового плана.

 

Новаторство жития Аввакума особенно ярко обнаруживается в его языке и стиле. Он пишет «русским природным языком», о своей любви к которому заявляет во вступлении: «не позазрите просторечию нашему, понеже люблю свой русский природной язык, виршами философскими не обык речи красить». Говорить «природным языком» призывает он и царя.

 

В стиле жития протопоп использует форму сказа — неторопливого рассказа от первого лица, обращенного к старцу Епифанию, но в то же время подразумевающего и более широкую аудиторию своих единомышленников. Но, как отметил В. В. Виноградов, в стиле жития сказовая форма сочетается с проповедью, и это обусловило тесное переплетение церковно-книжных элементов языка с разговорно-про­сторечными и даже диалектными.

 

Для стиля Аввакума характерно отсутствие спокойного эпического повествования. Его житие состоит из ряда искусно нарисованных правдивых драматических сцен, построенных всегда на острых конфликтах: социального, религиозного или этического порядка. Эти драматические сцены соединены между собой лирическими и публицистическими отступлениями. Аввакум либо скорбит, либо негодует, либо иронизирует над противниками и самим собой, либо горячо сочувствует единомышленникам и печалится об их судьбе.

 

Житие — это мастерский изустный рассказ, не связанный никакими условностями. Рассказчик часто любит забегать вперед, возвращаться к ранее рассказанным эпизодам; он не следит за точной хронологической последовательностью повествования. Аввакум использует народные пословицы, поговорки, каламбуры, в которых подчас скрыта тонкая ирония. Например: «Любил протопоп со славными знатца, люби же и терпеть, горемыка, до конца»; «Бес – от веть не мужик: батога не боится».

 

Исследователи стиля Аввакума в местах наиболее драматических отмечают наличие ритма и рифмы, звуковых повторов, аллитераций и ассонансов.

 

Свое эстетическое кредо Аввакум излагает в четвертой «беседе», посвященной иконному писанию. Он не принимает нового направления русской иконописи. Протопопа возмущают иконы, писанные «по плотскому умыслу, понеже сами еретицы (никониане)». Аввакум считает, что иконы нельзя «будто живыя писать» «по фряжьскому, сиречь по немецкому» обычаю. Ведь фряги, отмечает Аввакум, пишут «Христа на кресте раздутова: толстехунек, миленькой, стоит, и ноги - те у него, что стульчики. Ох, ох, бедная Русь, чего-то тебе захотелося немецких поступков и обычаев!»

Теоретически отвергая «живство» в иконном писании, Аввакум в своих сочинениях постоянно к нему обращался. Он предельно конкретизировал абстрактные религиозные понятия и представления, наполнял их реальным бытовым содержанием, которое позволяло ему делать психологические и морально-философские обобщения.

 

Небесная иерархия получает у Аввакума реальное земное осмысление. Ту духовную пищу, которую он раздает своим «питомникам», протопоп, подобно нищему, собирает по богатым дворам: «У богатова человека, царя Христа, из Евангелия ломоть хлеба выпрошу; у Павла апостола, у богатова гостя, из полатей его хлеба выпрошу; у Златоуста, у торговова человека, кусок слова его получю: У Давыда царя и у Исайи пророка, у посадцких людей, по четвертинке хлеба выпросил. Набрал кошель, да и вам даю, жителям в дому Бога моего».

 

Тексты «священного писания» в истолковании Аввакума приобретают бытовую конкретность, которая сочетается с широкими обобщениями. Так, в толковании книги «Бытие» Аввакум изображает грехопадение Адама и Евы. В раю случилось, считает протопоп, то же самое, что «до днесь творится... в слабоумных человеках». Совершив грехопадение, Адам стыдится признаться в своей вине Богу, ему не велит этого «лукавая совесть», и он «коварством хочет грех загладить, да и на людей переводит». Адам торопится свалить вину на Еву, а Ева на «змею». «Каков муж, такова и жена; оба бражники, а у детей и давно добра нечева спрашивать, волочатся ни сыты, ни голодны»,— заключает Аввакум.

 

Особенности стиля жития и других сочинений Аввакума позволяют говорить о неповторимой творческой индивидуальности этого талантливейшего писателя второй половины XVII в., ярко отразившего характерные черты переходной эпохи. Стиль писаний Аввакума привлекал к нему внимание писателей XIX в. И. С. Тургенев, не одобряя личности Аввакума, восторгался его «живой речью московской» и отмечал, что он «писал таким языком, что каждому писателю следует изучать его». «Язык, а также стиль писем протопопа Аввакума и «Жития» его остаются непревзойденным образцом пламенной и страстной речи бойца, и вообще в старинной литературе нашей есть чему поучиться»,— писал А.М. Горький. Стиль жития высоко ценил А. Н. Толстой. Создавая «Петра I», он использовал живую разговорную речь Аввакума для передачи исторического колорита эпохи.

 

ЕСАУЛОВ ГОВОРИТ

Текст немного напоминает «Хождение Афанасия Никитина». Перед нами происходит перверсия: перед нами житие, которое «самим написанное», что невиданно, потому что ранее установка была другая у книжника – «я недостойный, пишу там о чём угодно». А здесь перед нами теряются грани между классическим житие и жизнеописанием.

Аввакум составляет гневное «антижитие», как будто бы он старообрядец, но, как это часто бывает, в своих речениях выступает с прекрасным русским языком, используя разные, втч бранные, слова. Конечно, он мученик.

 

 

2. Жанр оды в русской литературе XVIII в. Понятие одического канона. Религиозно-философские оды М.В. Ломоносова. // Ода на день восшествия Императрицы Елизаветы...», «Утреннее размышление о Божьем величии», «Вечернее размышление...», переложения псалмов 14, 103, 145 //

 

Почему тут Ломоносов? Потому что одно из следствий петровского времени – макроническое смешение всех стилей. Польские вкрапления, немецкие, голладнские, французские (но уже после петра) и тд. Читателю указа Петра очень трудно – потому что все смешалось со всем. И в этом смешении нужно было как-то упорядочить жанры.

Как упорядочить? Одна из главных задач Ломоносова – как раз это дело. Русский язык – прекрасен, но его нужно упорядочить, он не очень удобен.

Ломоносов разделил на 3 штиля: высокий, низкий, средний. Затем, чтоб любимой девушке не отвечать на языке, на котором команды матросам отдаешь.

В этом контексте нужно воспринимать одический канон. Одический канон – очень существенно, что это высокий штиль. Жанр лирического парения, особого рода возвышение, «я пишу высоким штилем, и ничего другого быть не должно». Во-вторых, должно быть какое-то оживление, и я зачитаю в рамках этого высокго штиля предметы разного калибра, но высоким штилем. Я пишу о мелком, о далеком, но я все это делаю высоким штилем.

Державин попытался потом по этому же канону писать, он об этом писал сам. На долгие десятилетия то, что внедрил Ломоносов (разделение на строки, например), держалось. По содержанию – все абстрактно, ничего не понятно (о ком идет речь). Если убрать название, понять, о ком написана ода, невозможно. Это не недостаток Ломоносова; генерализация эпохи просвещения, частность какая-то – неправильна, ее не должно быть. Все «частности» (Включая имена) – уходят в название оды, в тексте оды их быть не должно. ЭТО И ЕСТЬ ОДИЧЕСКИЙ КАНОН.

Державин взорвал канон оды. «Фелица», друзья его удерживали от того, чтобы передать ее Екатерине, потому что там говорится «богоподобная царевна киргизко-сакская орды». Зато в содержании мы видим, что она пешком ходит, что она разбирает все дела – можно узнать Екатерину. Плюс Державин бичует недостатки (не императрицы, но мира вокруг нее). «Таков, Фелица, я развратен: но на меня весь свет похож» - Державин дерзнул написать такое Екатерине (и ей очень понравилось, что ее облик так узнаваем).

__________

 

В России XVIII век стал эпохой, когда общество активно осваивало завоевания западноевропейской культуры и литературы. Начиная с реформы, которую определила теоретическая и творческая деятельность Михаила Васильевича Ломоносова, в литературе стал господствовать классицизм. В произведениях писателей-классицистов нашли отражение идеи сильного независимого государства с абсолютной властью монарха, а воспитание гражданина считалось главной задачей.

Эстетика классицизма базируется на принципе рациональности и строгой нормативности. Большое значение для формирования эстетики классицизма в России имели созданное Ломоносовым учение о трех «штилях» и разработанная на его основе теория литературных жанров («О пользе книг церковных в российском языке», 1758). Ломоносов делит художественные произведения на три стилистические группы — высокие, средние и низкие — и связывает это деление с «тремя родами речений» (слов) в русском языке.

Среди жанров высокой поэзии особенно выделяется ода, причем она имеет несколько разновидностей. Ода (от греч. ode — песнь) — стихотворение восторженного характера в честь какого-либо лица или значительного, торжественного события. Любимый жанр Ломоносова. Постоянной темой его од была деятельность Петра I, которую он представляет как образец для царствующей императрицы Елизаветы Петровны («Ода на день восшествия на Всероссийский престол Ее Величества Государыни Императрицы Елизаветы Петровны, ноября 25 дня, 1747 года»).

В понятие «одического канона» входят устойчивый метр и устойчивая строфика. Все торжественные оды Ломоносова написаны четырехстопными ямбами, и очень многие — чистыми, т.е. без пиррихиев. Все они состоят из десятистишных строф с определенной, почти не варьирующейся, системой рифмовки. Канонический вид одической строфы: аАаАввВссВ (а, в, с – женские рифмы, А, В – мужские). Варьировался и изменялся Ломоносовым и Сумароковым. Одическим каноном обеспечено формальное единообразие жанра в его структурных и содержательных элементах. Этим торжественная ода как жанр уподобляется столь же устойчивой жанровой структуре сатиры Кантемира, с которой ода оказывается сложно соотнесена в своей поэтике.

Вместе с тем наряду с «похвальной» — торжественной и гражданской — одой, в творчестве Ломоносова получает распространение особый жанр научно-философской лирики, который он определяет как духовную оду. В этих произведениях он не только выражает веру в науку и человеческий разум, но и восхищается природой как творением Божьим. Речь в данном случае идет прежде всего о таких стихотворениях Ломоносова, как «Утреннее...» и «Вечернее размышление о Божием Величестве», а также переложениях из текстов Священного Писания.

В жанре духовной оды написаны произведения поэта, в которых он опирается на тексты из Ветхого Завета. Некоторые из них являются стихотворными переложениями псалмов (14-го, 103-го, 145-го). В этих стихотворениях неизмеримое величие Творца являет себя в устройстве мира, картинах грандиозной природы, ее могуществе и силе. Это приводит поэта в благоговейный восторг, подобный духовному состоянию автора библейских псалмов (царь Давид), и облекается в насыщенную мощными образами поэтическую картину:

Да хвалит дух и мой язык

Всесильного Творца Державу,

Великолепие и славу...

О, Боже мой, коль Ты велик!

Одеян чудной красотой,

Зарей Божественного света,

Ты звезды распростер без счета

Шатру подобно пред Тобой.

Покрыв водами высоты,

На легких облаках восходишь,

Крилами ветров шум наводишь,

Когда на них летаешь Ты.

Другим библейским источником, на который опирается Ломоносов, стала «Книга Иова», также входящая в Ветхий Завет (им написаны переложения глав 38, 39, 40 и 41 из этой книги). Интересно, что в Книге Иова Ломоносова не столько привлекает бурный протест человеческой души против дисгармонии жизни, пламенные вопросы Иова, обращенные к Всевышнему, о причине бед и несчастий, постигших этого праведника. Такая тематика будет потом подробно разработана в творчестве Ф.М. Достоевского. В духовной оде Ломоносова, «выбранной из Иова», выражено преклонение и удивление пред мудростью и всемогуществом Создателя вселенной:

Кто море удержал брегами

И бездне положил предел,

И ей свирепыми волнами

Стремиться дале не велел?

Медная крепость стиля этой оды вполне гармонирует с грандиозностью рисуемых образов, как в «Размышлениях...», в которых поэт выражает чувство потерянности и религиозный энтузиазм человека, охватывающие его ум при созерцании величественных картин природы. У человека, выросшего среди сурово-величественной природы Севера и ставшего ее исследователем и певцом, картина первозданной природы вызывает особое отношение:

Там огненны валы стремятся

И не находят берегов,

Там вихри пламенны крутятся,

Борющись множество веков;

Там камни, как вода, кипят,

Горящи там дожди шумят.

Сия ужасная громада Как искра пред Тобой одна!

О, коль пресветлая лампада

Тобою, Боже, возжена,

Для наших повседневных дел,

Что Ты творить нам повелел!

 

(«Утреннее размышление о Божием величестве")

Вера в человеческий разум, стремление познать «тайны множества миров» сочетается в этих духовных одах с преклонением перед безграничной созидательной силой Творца. При этом поэт рисует здесь удивительный по своей поэтичности новый пейзажу в котором выступает как прямой предшественник Ф.И. Тютчева:

Лице свое скрывает день,

Поля покрыла влажна ночь,

Взошла на горы черна тень,

Лучи от нас прогнала прочь.

Открылась бездна, звезд полна, —

Звездам числа нет, бездне дна!

 

(«Вечернее размышление о Божием величестве»)

 

По мнению многих исследователей, эта духовная ода Ломоносова считается одним из лучших его творений в этом роде и самым блестящим из всех его стихотворений по художественной форме.