Тема 6 Русская общественная мысль конца XIX - начала ХХ вв.

О терроре как средстве революционной борьбы.

Аннотация

Условия и факторы, способствовавшие появлению идеологии террора в России. Роль разночинской интеллигенции в формировании идеологии терроризма. Труды М.А. Бакунина, П.Л Лаврова, П.Н. Ткачева, «Катехизис революционера» С.Г. Нечаева.

Появление идеологического обоснования террористических методов революционной борьбы. С.М. Кравчинский и Н.А. Морозов. Террористическая литература 1880-х – 1890- гг.

Терроризм в программных документах революционных организаций конца XIX в.

Эволюция теории терроризма в трудах В.М. Чернова. Н.В. Чайковский и теория «партизанской войны».

Анархизм и терроризм. Взгляды П.А. Кропоткина. Терроризм в деятельности анархических групп. «Безмотвный» терроризм: цели и задачи.

Взгляды на терроризм в социал-демократических организациях к. XIX – нач. XX вв. Лидеры «большевиков» и «меньшевиков» о возможности революционного терроризма.

Реакция российского общества рубежа XIX – XX вв. на терроризм.

 

Текст лекции

Идеология террора в России имеет достаточно долгую историю. Проведенные Александром II и его сподвижниками «Великие реформы», постепенно приближали Российскую империю к более развитым государствам западной Европы, однако значительная часть русского общества, считала их слишком медленными и непоследовательными. Для подобного взгляда существовали веские причины, ибо реформы действительно являлись медленными и проводились недостаточно последовательно, с колебаниями и отступлениями. Российская самодержавная политическая система весьма неохотно шла по пути ограничения своих властных полномочий. В силу этого, легальная оппозиция режиму, даже в форме «оппозиции его величества» не существовала. В России фактически до начала XX в., не было разрешенных партий, зародыша парламентской системы. Модернизация «Царя – Освободителя» принесла с собой не только благо, но и целый букет социальных и экономический проблем, решить которые, в рамках громоздкого имперского бюрократического аппарата было достаточно тяжело. Напуганное призраками революции правительство при любой малозначительной реальной или кажущейся реальной «крамоле» предпочитало идти по репрессивному пути.

С другой стороны, новый общественный слой – разночинная интеллигенция второй половины XIX в., ставшая питательной средой для террора во многом была заражена революционными настроениями. Теории «возвращения долга народу», справедливого переустройства общества в социалистически – уравнительном стиле накладывались на православный идеал страдальческой «правды», вульгарно прочитанного Ф. Ницше, на перманентную «студенческую» бедность, сопряженную с большими амбициями, реализовать которые часто не представлялось возможным в строго ранжированном российском обществе того времени.

Первыми ласточками формирующейся идеологии террора явились труды М.А. Бакунина – проповедника анархизма, П.Л Лаврова, П.Н. Ткачева, «Катехизис революционера» С.Г. Нечаева. Общей чертой этих писаний являлась непоколебимая, фанатичная вера в неизбежность революции, в стихийную революционность простого народа, а также в необходимость создания организаций революционных «мучеников», которые, не гнушаясь никакими средствами, в том числе и политическим террором, поведут аморфную массу к торжеству справедливости. Их ученики из Народной воли впервые введут террор из сферы теории в практику революционной борьбы. Апофеозом их недолгой деятельности на этой почве станет «охота на царя», завершившаяся 1 марта 1881 года убийством Александра II.

К концу XIX – началу XX вв., практически все радикально настроенные политические организации в Российской империи прямо или косвенно будут использовать террор в своей системе борьбы. Справедливости ради стоит добавить, что и консервативные политические движения, вроде печально прославившихся «Союза Русского народа» и «Союза Михаила Архангела» будут использовать те же самые методы. Либеральное направление российской общественной мысли чаще всего будет молчаливо покрывать и оправдывать левый террор при негативном отношении к консервативному.

Поскольку именно в практике революционных организаций политический террор в различных формах был наиболее употребим, имеет смысл начинать с их идеологии террора, поскольку именно революционеры наиболее четко и последовательно развивали идеологические и практические аспекты терроризма. Этим занимались как народнические и неонароднические идеологи, так и эсеры, анархисты, марксисты и социал-демократы различных направлений.

В конце XIX в., еще до гибели Александра II С.М. Кравчинский и Н.А. Морозов пишут специализированные брошюры, посвященные террористической теории и практике. «Террористическая борьба» Н.А. Морозова опубликованная в 1880 году в Женеве станет настоящим «классическим произведением» для поколений левых террористов.

При Александре III практика политического террора на время становится маловозможной и малоэффективной, что не мешает бурно развиваться теории терроризма.

Богатый эмигрант леворадикальных взглядов П.Ф. Алисов печатавшийся в «Общем деле», с 1870- х. гг., за собственный счет опубликовал ряд брошюр посвященных террору. Наиболее интересны брошюра «Террор» 1893 года и статьи в трех номерах «Народовольца». По мнению автора террористическая деятельность в условиях России того времени имеет религиозный характер, «победы террора – победы святого духа», каждый взрыв – это мистическое откровение. Террор для П.Ф. Алисова – лучшая и неизбежная форма революционной борьбы. Террор должен быть систематизирован. Враги революции должны последовательно уничтожаться, организацией операций должно заниматься единое заграничное бюро, в метрополии должны действовать взаимно независимые группы, чью деятельность контролирует бюро. Особое значение террористам следует уделять средствам технического прогресса, прежде всего взрывчатым веществам.

Х.О. Житловский под псевдонимом С. Григорович выпускает в 1898 году в Лондоне «Социализм и борьба за политическую свободу». Работа направлена против критики террористической практики со стороны Г.В. Плеханова. Если для Плеханова террор синоним прошлого, то для Х.О. Житловского в деятельности Народной воли это единственный действительно важный метод борьбы «…которому одному партия обязана своей известностью, своим могуществом, своим обаянием…».

Он отмечал массовость воздействия террора («на всю страну»), что он дезорганизует правительство, создает у населения представление о безнадежности положения государства, вызывает страх у управленцев и они банально начинают бояться занимать ответственные посты, побуждает прессу и общество переходить к большему радикализму и решительности. Кроме того, самим фактом удачного покушения на священную фигуру, которой являлся царь, террор наносил удар по «наивному монархизму» масс, разрушал почти религиозное отношение к персоне царя. Невозможность справиться с террором будет способствовать падению престижа самодержавия на западе. Единственная причина гибели Народной воли – это ее узкая социальная база. При опоре на один из недовольных слоев, (в оригинале «класс»), в частности рабочих террор можно было сделать не эпизодическим, а постоянным. Т.о., Житловский предлагал отказаться от практики использования неуловимых одиночек и перейти массированному террору.

Примерно в это же время начинает свою бурную деятельность В.Л. Бурцев, в течение всей своей общественно-политической деятельности ратовавший за террор как панацею для революции. Особый упор В.Л. Бурцев делал на практике «индивидуального» террора, направленного против ключевых сотрудников бюрократического аппарата самодержавия. Как и П.Ф. Алисов, он обращает особое внимание на активное использование мощных технических средств, прежде всего новых взрывчатых веществ.

Интересны вышедшие в 90-е гг., программные документы «Северного союза социалистов-революционеров» и «Рабочей партии политического освобождения России». В этих материалах террор определялся как одно из важнейших средств борьбы с существующим режимом. Полагая невозможным создание массовой партии, теоретики движения предлагали ограничиться «партией заговорщиков». Помимо уже упоминавшихся оснований эффективности политического террора, брошюры воспринимают его как средство самозащиты партии от правительства, уповают на его агитационный и пропагандистский эффект. Мрачным предсказанием печального будущего России звучат слова о том, что прекращения террора не предвидится даже после либерально-буржуазной конституции. Отказ от него возможен только после обретения некоей абстрактной «полной свободы», т.е. никогда.

Наработки предшественников легли в основу теории и практики партии социалистов-революционеров, сформировавшейся на рубеже 1901 – 1902 гг. Теоретик эсеров В.М. Чернов считал одним из своих наставников Х.О. Житловского, но сам пошел куда дальше своего учителя в теоретической разработке политического терроризма как средства революционной борьбы.

Статья В.М. Чернова «Террористический элемент в нашей программе» говорила о методике и о «моральности» эсеровского терроризма. Террор определялся уже ни как самозащита преследуемой нелегальной партии, а как способ самообороны общества от произвола властей. Отмечалось, что это агитация, воздействующая на миллионы людей, причем куда быстрее, нежели пропаганда. Дезорганизация власти сама по себе не являлась целью акций, террор необходимо сочетать с использованием бунтов, демонстраций, стачек. Без этих форм борьбы террор малоэффективен. Его организацией должны заниматься только специализированные подразделения партии (будущая Б.О.), а не все ее силы. Задача руководства – определить цель теракта, его время, техническая сторона разрабатывается отдельно, на местах.

Для В.М. Чернова террор должен иметь «Безличный характер». В этом он порывал с предшествующей практикой предшественников, предпочитавших выбирать в качестве целей известных персон. Предполагалось, он не будет стремиться к этому, а станет карать всех противников революции в правительственном лагере.

Одной из важных задач для партии предполагалась реабилитация террора среди сочувственно настроенной революционной «публики».

«Нравственность» террора обосновывалась следующими доводами... Политический террор при своей реализации забирает намного меньше жертв, чем даже успешно проведенная революция.

Безмерные страдания народа при деспотическом правительстве способном на применение любых карательных мер «согласно нашей нравственности» оправдывают любые методы достижения поставленной высокой цели.

Жизнь борца отдается за жизнь противника, самопожертвование считается честью, теракт является святым делом.

Следует отметить, что В.М. Чернов не был одиноким автором подобной риторики. Фактическая проповедь имморализма среди отечественных радикалов всегда прикрывалась флером высоких фраз о неизбежности жертв ради грядущего великого изменения мира.

К 1905 году, эсеры начнут говорить не только о терроре, но и о переходе к полномасштабной партизанской войне. Подобную идею горячо отстаивал бывший народник И.В. Чайковский. Предполагалось создание в приспособленных для этого самой природой местах (Кавказ, польские владения империи, часть европейской территории покрытой густыми лесами и болотами) летучих отрядов идейных партизан. Их цель – дестабилизация власти в ближайших населенных пунктах, грабеж и борьба против армейских частей. Неизбежные жертвы среди «классово близких» солдат, очевидно, не принимались в расчет.

Немалую роль занимал политический террор и в деятельности российских анархистов различного толка. В их практике и теории террор основывался на идее «пропаганды действием», разработанной французскими анархистами. Признается и единичный и массовый террор не только против власти, но и частной собственности, собственников, против каждого эксплуататора.

По иронии судьбы, основоположники российского анархизма М.А. Бакунин и П.А. Кропоткин достаточно осторожно высказывались по поводу использования террора, что не помешало их последователям идти дальше «отцов-основателей». М.А. Бакунин, расстроенный печальным для всего революционного движения финалом своего общения с С. Нечаевым сомневался в его эффективности. П.А. Кропоткин в своих «Записках революционера», «Этике анархизма» и «К молодому поколению» четко не высказался ни «за», ни «против» политического террора. Кропоткин не считал серьезным воздействие террора на массы, сомневался, что его использование может серьезно подорвать авторитет власти. Однако, он был за использование аграрного и фабричного террора, считал террористов застрельщиками, авангардом крестьянского восстания, отмечал его неизбежность во время революции.

Когда теория перешла в страшную практику, в 1904 году теоретик анархизма был напуган рассказами о реальном массовом терроре и сопутствующими ему «экспроприациями», грабежами и убийствами. Он требовал взвешенной позиции по этому поводу, говорил об отрицании экспроприаций, поскольку они лишают революцию ее «нравственного обаяния». Заявлял, что убивать можно только под воздействием эмоционального потрясения и только в ответ на встречное насилие.

Тем не менее, ответственность даже за эти эксцессы он возлагал не на сподвижников по борьбе, а на правительство, т.к., любой преступник всего лишь жертва общества, а писаные законы противоречат «законам совести». Кропоткин был одним из последних идеалистов террора. Он называл его самозащитой против властного произвола, призывал организаторов терактов самостоятельно проводить их, ибо принимать за другого решения подобного рода и рисковать жизнями сподвижников безнравственно.

Но и критиковать публично практику тех же эсеров Кропоткин не считал возможным, ведь даже это приближало «зарю революции».

Далеко не все последователи князя были столь стыдливы в выборе средств. Г.И. Гогелия, характеризуя тактику анархистов требовал обратить основное внимание на массовый децентрализованный террор, на фабриках, заводах, сельской местности. Убийство помещиков, фабрикантов и управляющих цинично именовалось «изъятием из обращения с педагогической целью». Фраза Гогелия была использована им в программной работе анархистов «К характеристике нашей тактики. Террор», из организации «Хлеб и воля». Подобный пассаж вызвал бурю возмущения у П.А. Кропоткина.

Революция 1905 – 1907 гг., привела к размежеванию среди «хлебовольцев». Выделившиеся группы «Безначалие» и «Чернознаменцы» не просто считали террор основным средством борьбы, но и перешли к практике «безмотивного террора». «Безмотивный террор» - это террор против любого человека ведущего буржуазный образ жизни, или просто выглядящего как эксплуататор. Одесский анархист Ушеров, например, считал врагом трудящихся тех, кто по неосторожности или из франтовства одевал белые перчатки. Анархисты бросавшие бомбы в случайных посетителей кафе полагали что избавляют мир от вредных элементов, ведь там по определению не могло быть обычных людей!

Не только массовые убийства рекомендовались к применению. Поджоги, грабежи также допускались, т.к., частная собственность считалась отмененной. Идеолог «чернознаменцев» И.С. Гроссман-Рощин критиковавший даже Кропоткина за «докапиталистический демократизм», как и эсеровские идеологи, заявлял, что даже в будущем, после свержения самодержавия и установления демократии борьба с властью будет продолжена. Завидное единство при всех имеющихся разногласиях…

Другое направление анархизма – анархо-синдикалисты выступали против применения «безмотивного террора», не отрицая его в принципе. Извращенная этика анархистов считала теракт высшим актом морали, актом «творения нового человека». В области тактики террор должен был использоваться как средство усиления эффективности массовых возмущений населения и направляться против «лютых врагов».

Слова Кропоткина о личном совершении «акций» не пропали даром. Теракты проведенные анархистами относились к одним из самых жестоких и кровопролитных, даже сравнительно с далеко не мягкосердечными в этом смысле эсерами.

Перейдем к рассмотрению отношения идеологов российской социал-демократии к интересующей нас проблеме. В 1883 году программа группы «Освобождение труда» под редакцией Г.В. Плеханова признавала необходимость террористической борьбы, считая ее авангардом армии рабочего класса. К 90-м гг., XIX в., для Плеханова становится ясно, что террористическая практика является результатом слабости революционного лагеря.

Его соратники П.Б. Аксельрод и Ю.О. Мартов полагали, что террор приводит к неоправданному распылению сил социал-демократов, лишая их возможности вести активную работу среди рабочих, их основной опоры. В.И. Ленин в статье «С чего начать?» сообщал, что до момента построения сильной революционной организации от террора не следует отказываться.

С начала XX в., социал-демократы в своих изданиях «Искра» и «Заря» начинают активную антитеррористическую кампанию. Во многом, этот демарш был вызван внутренними склоками и борьбой за влияние на массы между ними и эсерами. Легендарный для левых ветеран В.И. Засулич в 1901 году публикует статью «По поводу современных событий». По ее мнению, без участия обширных социальных сил достижения террора бесполезны. Собственный опыт прошлого и опыт 70-х., – 80-х., она оценивает весьма критично и называет его террором от отчаяния.

Ей вторил Ю.О. Мартов, говоря о терроре Народной воли как отрицании всякого народного движения. Г.В. Плеханов писал, что террор отрывает «революционеров от массы, штаб от армии». Запустив маховик террора, его нельзя остановить и он поглотит все силы партии. Это вредная деятельность. Только в исключительных случаях его применение допускается. К главным недостаткам он относит невозможность осуществления активной агитации, т.к., деятельность агитатора и бомбиста противоречат друг другу, обречение рабочих на пассивное сочувствие, ибо их недовольство благодаря террору не выливается в активное сопротивление режиму, а иллюзорно компенсируется, самопожертвованием не разрушишь самодержавие. Его применение провоцирует ответный, еще более массовый «Белый террор».

В.И. Ленин развязал беспощадную войну, (его выражение) против эсеров в 1902 году. В статье «Почему социал-демократия должна объявить решительную и беспощадную войну социалистам-революционерам» и тезисах против эсеров он объясняет причины своей враждебности. По его мнению, террор как метод борьбы «ни в какой связи с работой в массах, для масс и совместно с массами не стоит». Такая практика мешает созданию революционной рабочей партии, порождает пассивность сочувствующего радикалам населения, отчуждает «героев» и «толпу». Агитационный эффект террора – дутые сенсации для бульварной прессы и не более того.

Националистически-революционный «Бунд», устами анонимного автора статьи «О партийной мести» проводит знак равенства между террором и местью партии действующему режиму. Однако, значительного признания среди сопартийцев, такая точка зрения не получила. Применение террора подверглось острой критике и уже к 1903 году «Бунд» отказался от этого метода, считая его нецелесообразным.

Интересно, что критика террора шла только вокруг его эффективности, но никак не моральной стороны проблемы. В случае изменения ситуации, если она станет благоприятной для политического террора, то никакая этика не могла удержать революционеров от него. Кроме того, далекие от заграничных «верхов» своих партий рядовые социал-демократы и эсеры активно сотрудничали, исходя из принципа, что все, что разрушает прежний режим, является полезным.

Тем не менее, до 1904 года теоретики социал-демократов относились к террору резко отрицательно. Даже раскол на «большевиков» и «меньшевиков» не привел их к существенному расхождению во мнении по этому вопросу. Позиция резко меняется с началом революции в России.

Вызванная массовыми волнениями политическая нестабильность затруднила правительству эффективную борьбу с террористами. Вера в то, что желанный момент для победоносного восстания наступил, заставила и В.И. Ленина и Г.В. Плеханова резко изменить свою тональность в сфере терроризма.

В феврале 1905 года Г.В. Плеханов в «Искре» публикует знаковую и неожиданную для многих знавших его людей статью «Врозь идти, вместе бить.». Произнеся ритуальную фразу о том, что террор занимает подчиненное место среди основных методов революционеров, он отмечает, что с началом восстания он вполне целесообразен, ибо дезорганизует правительственный лагерь. В ответ на критику в свой адрес за смену позиции, он сообщил, что преследуя определенную цель (победу революции), он волен использовать все методы и выбирать среди них наиболее действенные для данного момента.

В.И. Ленин писал о возможности боевого соглашения с эсерами ради восстания. Разрабатывались проекты объединения с ПСР (партией социалистов-революционеров). Формального соглашения тем не менее не произошло, но на местах они действовали совместно.

Сам Владимир Ильич во время революции написал откровенно террористические «Задачи отрядов революционной армии», а также особое письмо в «Боевой комитет при Санкт-Петербургском комитете». В письме он требовал отойти от формальностей и пассивности. Под этими вещами он понимал массовое вооружение, переход к взрывам полицейских участков, охранных отделений, нападения на банки, убийства «шпиков» и военных. Начать он требовал хотя бы с избиений городовых. О неизбежных потерях среди своих, ибо жизни врагов, судя по всему, он вообще не считал стоящими, Ленин писал, что свои потери окупятся с лихвой, ибо на сотни погибших будут приходиться десятки новых опытных борцов.

В «Задачах отрядов революционной армии», даются инструкции к использованию разных видов оружия, выбираются наиболее подходящие для ведения боевых действий в городе, описываются правила конспирации, основные цели для поражения. Допускалось начало этих действий и до общего народного восстания. Поскольку правительство пыталось использовать своих нелегальных сторонников – черносотенцев против волнений, говорилось о противодействии этим формированиям. Марксистская «партизанская война» в городе по факту, мало в чем отличалась от классического террора.

Несмотря на призывы теоретиков к боевым группам в своей деятельности стараться не трогать мирных жителей и не конфисковывать их имущество, (по поводу имущества четкой позиции не было), происходило и то и другое, и борьба за идеалы часто выливалась в банальную уголовщину. Поэтому В.И. Ленин требовал установить жесткий контроль над движением, чтобы не скатиться до уровня «пропойц и босяков». Призвать к этому было намного проще, чем реально осуществить подобные вещи.

Провал революции и вооруженного восстания вновь изменил риторику и теорию социал-демократов. Сильный удар по идеологии террора нанесло скандальное разоблачение Азефа, одного из руководителей БО эсеров. Ленин в письме к социал-демократу Ф. Коричионеру по поводу покушения социал-демократа из Австро-Венгрии Ф. Адлера на одного из австрийских министров, уже говорил о терроре, как нецелесообразном приеме борьбы. Но, с точки зрения этики большевиков он никогда не был запретным. Цель для большинства из них всегда оправдывала средства. «Killing is no murder писала наша старая «Искра» о покушениях», в том же письме, лукаво замечал Владимир Ильич.

Подводя итог теории и практике террора среди радикальных организаций России конца XIX – начале XX вв., представляется следующая картина. Подавляющее большинство отечественных «левых» практиковали террор как метод в своей борьбе за власть. Различие было в схоластических определениях этого явления – считать ли его основным или второстепенным, классовым или «безмотивированным», «местью партии» или ее «самозащитой». Даже критики террора среди революционеров быстро прекращали это делать в благоприятной ситуации. «Революционная мораль» фактически одобряла преступную практику своих адептов. Откуда у более или менее интеллигентных людей появлялась подобная индифферентность по отношению к подобным вещам? Сами они списывали свою черствость на ужасную российскую действительность, самодержавное государство. Действительно его можно было упрекнуть во многих вещах, но можно ли полагать, что только оно порождало подобных людей? Это лишь часть верного ответа. Другая сторона медали российского террора была отчеканена многовековой историей российской культуры и общества. Попробуем прояснить, каким было отношение видных деятелей российской общественной, политической и культурной элиты к террору.

Современные российские исследователи М.И. Леонов в своих статьях «Террор и русское общество. (Начало XX в.), И.М. Пушкарева «Российское общество начала XX века и индивидуальный политический террор» приводят целый калейдоскоп свидетельств современников о практике террора, их реакцию на наиболее громкие теракты.

Начнем с печального признания А.В. Герасимова – непосредственного противника революционеров-террористов. Начальник Петербургского охранного отделения отмечает, что в его обширной практике он практически не встречал людей готовых помогать его подразделению не за деньги, как раз таких всегда находилось немало, а «за идею» сохранения монархии. Революционеры же «встречали сочувствие и поддержку повсюду».

Очень богатые люди, представители таких известных в деловом мире фамилий как Панкеевы, Морозовы, Мешковы, Парамоновы, Гоцы, Зензиновы и.т.д., добровольно жертвовали часто огромные деньги на организация «центрального террора». (Центральный террор – вульгарное обозначение, подразумевающее организацию убийств в самой верхушке правящей элиты.)

Уже Ф.М. Достоевский рассматривая гипотетическую возможность случайно услышать разговор бомбистов о готовящемся покушении говорил о жуткой невозможности сообщить властям о этом: «боязнь прослыть доносчиком…Это дело полиции…Мне бы либералы не простили. Они измучили бы меня, довели бы до отчаяния. Разве это нормально? У нас все ненормально, оттого все это происходит».

Немалую часть средств на подготовку первого покушения эсеров выдали М. Горький и Н.А. Рубакин. И.А. Пушкарева подобрала заставляющую задуматься подборку цитат из произведений весьма популярных в начале XX в. писателей. Среди них Л.Н. Толстой, М.Горький, Л.Н. Андреев, С.Г. Скиталец, и.т.д.

Вот что пишет Л.Н. Толстой - «зеркало русской революции» по выражению В.И. Ленина в своем «Не убий!». Отмечая, что власть сама подает дурной пример обществу своими казнями, тюрьмами и войнами он заявляет, что эта практика более жестока, чем террор. Естественно, что реформатор христианства и великий русский писатель, в конце концов, призывает все стороны отказаться от убийств, но сведение воедино пускай даже излишнюю самозащиту власти и терроризм заставляет задуматься.

По свидетельству В.Г. Короленко, на отдыхе в Крыму в 1902 году Л.Н. Толстой сказал «как будто и есть за что осудить террористов…И все-таки не могу не сказать: это целесообразно». Даже само объяснение террора уложилось в одно и то же слово и у радикалов и у великого писателя, моральный авторитет которого был громадным.

Облик любого человека выступающего против самодержавия часто неоправданно идеализировался писателями, читающая Россия впитывала эти мысли, делала свои выводы. Быть революционером, анархистом, «бомбистом» означало быть кумиром и идеалом для подражания среди интеллигентной и полуинтеллигентной молодежи.

Возможно, среди правительственного лагеря бытовали иные мысли? Видный политик С.Ю. Витте, размышляя по поводу террористических убийств совершенных эсерами, понимает, что с точки зрения либерализации режима и общественного прогресса они приносят больше вреда, чем пользы. Однако, то, что для построения гуманного государства могут использоваться убийства, не вызывало отторжения у министра.

П.А. Столыпин в частном разговоре упоминая о националистически окрашенном революционном терроре, признавался в тягостном впечатлении от мест, где проживали многие российские евреи. Резюме министра - сама жизненная ситуация толкает еврейскую молодежь в ряды революционеров.

После убийства В.К. Плеве даже консервативные «Московские ведомости» осуждали не только террористов, но и самого министра, возлагая на него самого ответственность за такой финал.

Верно подметил бывший социал-демократ, а затем кадет А.С. Изгоев (Ланде): «часть русского общества, не сочувствуя террору, в то же время не отказалась от мысли, будто насильственное устранение с политической арены тех или иных лиц, может оказать заметное влияние на судьбы общественного развития…поддерживаемая примитивными формами нашей общественной жизни разделяется не только левонастроенными, но и правыми элементами русского общества». Среди консервативных кругов бродили мысли о физическом устранении С.Ю. Витте, П.Н. Милюкова.

Либеральное направление российской общественной мысли также обращало свое внимание на проблему террора.

П.Б. Струве, проделавший мучительную эволюцию от марксиста к видному деятелю кадетской партии в журнале «Освобождение» № 52 пишет, что террор является морально противоестественным, но его применение естественно в противоестественных условиях русской жизни. Самодержавный режим полицейско-бюрократического государства порождает атмосферу общественного негодования, а оно в свою очередь рождает мстителей.

Не совершая терактов самостоятельно, либерально настроенное сообщество пассивно и активно поддерживало террористическую практику. П.Н. Милюков в своих воспоминаниях описывая реакцию либералов после убийства Плеве писал о всеобщей радости по поводу убийства одиозного министра. А.В. Тыркова-Вильямс сообщала о бурной радости в доме редактора журнала «Освобождение» (П.Б. Струве) при получении известий о смерти «временщика».

Такая ситуация благожелательного отношения к террору будет длиться приблизительно до начала революции 1905-1907 гг. Столкнувшись не с абстрактным, далеким террором, а с близкой каждому практикой вышедших из под контроля боевых групп, боевых организаций и просто уголовников, часть либералов резко меняет свое отношение к нему.

Когда в 1911 году был убит П.А. Столыпин П.Б. Струве в своем «Преступлении и жертве» говорил уже о вырождении террора, о том, что он вызывает «непреодолимое естественное отвращение». С негодованием он пишет адептах этого метода: «общество не способно понимать такого «революционера»… Народился новый тип революционера…»…«максимализм» означал слияние «революционера» с «разбойником», освобождение революционной психики от всяких нравственных сдержек…в революцию ворвалась струя прожигания жизни и погони за наслаждениями, сдобренной «сверхчеловеческими» настроениями».

На Земском съезде в ноябре 1905 года А.И. Гучков требовал осуждения всяких насилий и убийств, как средства политической борьбы. Октябрист М.А. Стахович выступал в I Государственной Думе со столь же безаппеляционным предложением. В обоих случаях эти инициативы не были реализованы. Немалую роль в провале сыграла позиция кадетской партии и в частности ее лидера П.Н. Милюкова. Количество либералов отвернувшихся от террористов оказалось весьма незначительным. Психология двух половин российской интеллигенции, революционной и либеральной оказалась достаточно схожей.

Весьма точную картину облика сочувствовавшей террору русской интеллигенции дали авторы «Вех» в 1909 году. Для нас особенно интересны мысли С.Н. Булгакова, М.О. Гершензона, А.С. Изгоева (Ланде), Б.А. Кистяковского, П.Б. Струве, С.Л. Франка. Возьмем на себя смелость произвести некое обобщение их представлений по этому вопросу.

Вульгарно понимаемый атеизм исповедовался многими в интеллигентской среде. При этом сам «атеизм» оказывался новой религией, адепты которой ставили на место низвергнутого бога самих себя. Построение рая на земле, идеально устроенного общества, в котором будет отсутствовать всякое угнетение и социальные противоречия во многом являлось религиозной, а не научной концепцией. Марксизм и прочие социалистические учения воспринимались как истина с большой буквы, как новое Евангелие. С.Л. Франк говорил о практически религиозном фанатизме отечественных интеллигентов в этом вопросе. Он приводит очень красочное наименование для деятельных революционеров и им сочувствующих. Это «монахи – воины». Спустя годы И.В. Сталин назовет ВКП(б) орденом меченосцев. Разные личности, разное время, одно определение.

Отряд посвященных, как пишет С.Н. Булгаков, освобождает себя «не только в целях и планах, но и путях и средствах…освобождаю себя от уз обычной морали, я разрешаю себе право не только на имущество, но и на жизнь и смерть других, если это нужно для моей идеи».

Достигнуть идеала достаточно просто. Для начала выучить основные компоненты единственно верного учения, затем механистически уничтожить вещественное зло и несправедливость, выраженное в существующей системе власти. Как замечает С.Л. Франк, это разрушение и обеспечит осуществление общественного идеала, четкого представления о котором не было даже у лидеров революционного движения. Достаточно вспомнить как противоречиво и бессистемно начиналось строительство советского государства и общества.

История России, изобиловавшая произволом и насилием провоцировала появление «преступного правосознания русской интеллигенции» (Б.А. Кистяковский). Все что плохо для государства – хорошо. Сотрудничать с государством, работать для его блага – постыдно, да и слишком скучно. В этом нет подвига, нет быстрого решения всех проблем. Не стоит забывать и о том, что немалая часть российской интеллигенции в аграрной по существу стране, происходила из крестьянства и городских низов, а для крестьянской массы государство никогда не воспринималось как благо, чаще как инородное зло.

Примером и идеалом для подражания поколений предреволюционной интеллигенции были герои «Что делать?», (трагикомический факт – эту книгу часто дарили молодоженам в качестве запрещенного, но оттого более притягательного подарка), нигилисты, революционеры, террористы. Правительство в конце XIX – начале XX вв., проиграло своим противникам в том, что впоследствии назовут информационной войной. Великая русская литература, пресса, общественное мнение выступали прямо или косвенно на стороне ниспровергателей основ. Распространение образования, доступность нелегальных книг и газет, несмотря на неуклюжую и оттого еще более возмущающую население цензуру, вносило свою лепту в идеализацию революционеров в целом, и их методов в частности. Кроме того, многие революционеры, того времени действительно представали для молодежи в силу свойственного ей отсутствия жизненного опыта в качестве ярких, привлекательных личностей. Для них, террористы – подвижники, отрекшиеся от личного счастья и привязанностей, своей жизни.

В концепции героя-мученика не было новизны. Подобный образ давно был сформулирован российским православием. Жертвенность «за други своя» являлась идеалом традиционной русской культуры. Победа без кровавой, ожесточенной схватки – не победа для национального сознания. И более значим тот герой, чья жизнь завершилась смертью «страдальца» - подвижника. В результате – культ смерти среди радикальной и либеральной молодежи. Идеал человека – профессиональный революционер, рискующий несколько лет, затем героически погибающий.

Точные и нелицеприятные характеристики отечественного «просвещенного» класса не принесли популярности авторам «Вех». Их мнение слишком расходилось с мнением большинства.

В силу этого, не стоит удивляться тому, что террористическая практика и террор как метод политической и революционной борьбы пользовался значительной поддержкой в российском обществе, и лишь эффективно работающий контртеррористический аппарат г<