Блеск русского двора в XVIII веке

Блеск двора Елизаветы был изумительный, щегольство и кокетство дам тогда было в большом ходу при дворе, и все дамы только и думали о том, как бы перещеголять одна другую. Елизавета сама подавала пример щегольства; так, во время пожара в Москве, в 1753 году, у нее сгорело четыре тысячи платьев, а после смерти ее Петр III нашел в гардеробе ее с лишком 15 000 платьев, частью один раз надеванных, частью совершенно не ношенных; два

сундука шелковых чулок; лент, башмаков и туфлей до нескольких тысяч, более сотни неразрезанных французских материй и проч.

Даже французы, привыкшие к блеску своего Версальского двора, не мог­ли надивиться роскоши нашего двора. Но не одна Елизавета любила, чтобы вокруг нее все сверкало и блистало —- чрезвычайная пышность двора была и в предшествовавшее царствование.

Известна любовь Анны Иоанновны к роскоши и блеску, требовавшей от вельмож и придворных громадных расходов, и для того, чтобы быть на хо­рошем счету у императрицы, чтобы не затеряться в раззолоченной толпе, наполнявшей дворцовые апартаменты, человек, не обладавший миллиона­ми, неминуемо должен был продавать ежегодно не одну сотню «душек», по нежному выражению известного майора Данилова.

Придворные чины, по словам Миниха-сына, не могли лучшего сделать императрице уважения, как если в дни ее рождения, тезоименитства и ко­ронации приедут в новых платьях во дворец. Манштейн в своих записках пишет: «Придворный, тративший на свой туалет в год не более 2000 или 3000 руб., был почти незаметен». К русским можно было очень хорошо при­менить сказанное одним саксонским офицером польскому королю о его вель­можах: «Государь, надобно расширить и возвысить городские ворота для того, чтобы могли проходить в них дворяне, несущие на спинах своих целые де­ревни». Словом, все, имевшие честь служить при дворе, разорялись оконча­тельно, чтоб только быть замеченными. Портным же и модным торговцам достаточно было прожить два года в столице, чтоб составить себе большое состояние.

ФРАНТЫ И МОДИСТКИ

В Екатерининские времена покупки модных вешей совершались, по боль­шей части, в гостином дворе, а не в магазинах на Кузнецком мосту, как те­перь. На Ильинке, около лавок, в зимнее время бывали самые модные гуля­нья всей московской аристократии, и тогдашние волокиты назначали там свидания. На это купцы неоднократно жаловались царице, говоря, «что пе­тиметры и амурщики только галантонят» и мешают им продавать.

Приезды в магазины наших бар в те времена отличались необыкновен­ной торжественностью. Большие, высокие кареты с гранеными стеклами, запряженные цугом крупных породистых голландских лошадей всех мастей, с кокардами на головах, кучера в пудре, гусары, егеря сзади и на запятках, с скороходами, бежавшими впереди экипажа; берлины с боковыми крыльца­ми, широкие сани с полостями из тигровых шкур, возницы, форейторы в треуголках с косами, вооруженные длинными бичами; чинные и важные поклоны, приветы рукой, реверансы и всякие другие учтивости по этикету того времени — все это представляло довольно театральную картину на ули­цах Москвы.

Но помимо гостиного двора существовали и лавки, куда ездили наши аристократки. Так, в Екатерининские времена была модистка Виль; здесь продавались тогда модные «шель-мовки» (шубки без рукавов), маньки (муф­точки), чепцы, рожки, сороки, чепцы «королевино вставанье», а-ля грек подкольный женский кафтан, распашные «кур-форме», башмачки «стерляд­ки», «улиточка» и проч. Разные бантики, кружева, цветы, гирлянды для на­колок и на дамские платья модницы покупали у мадам Кампиони, «уборщик

и волосочес» Бергуан рекомендовал всем плешивым помаду для отращива­ния волос из духов «Вздохи Амура», он же делал изобретенную им новую накладку для дамских головок в виде башен с висячими садами Семирами­ды. Другой парикмахер из Парижа, Мюльет, рекомендовал для мужчин па­рики из тонких белых ниток, которые так легки и покойны, что весят толь­ко девять лотов; одевая, их не надо помадить толстым слоем сала и обсыпать мукою.

РАЗДАЧА НАСЕЛЕННЫХ ИМЕНИЙ

В Екатерининскую эпоху вельможа без богатой дворни или нескольких тысяч душ крестьян почти был немыслим. Сама императрица покровитель­ствовала таким барским привычкам, щедро раздавая вельможам населенные имения. И встретить среди толпы царедворцев того времени лиц, которые бы не имели крестьян или от них отказывались, было исключительным яв­лением...

Всего роздано крестьян Екатериной 11 с 1762 года по 1796 год около 800 000, обоего пола около 2 000 000. Случайные люди получили более четверти того, что было роздано во все царствование Екатерины II...

Цены на людей в Екатерининское время были различны: при продаже с землей душа ценилась от 70 до 120 руб. в начале царствования и до 200 руб. в конце его. При продаже без земли люди ценились весьма дешево, так, в 1773 году одна мешовская помещица продала души по 6 рублей за штуку. За рекрута вначале царствования платили по 120 рублей, в конце — 400 и даже 700 рублей.

Крепостных людей продавали публично на базарах и ярмарках. Текели, бывший в России в 1778 году, видел в Туле, на площади, до сорока девиц, стоявших толпою: на вопрос проводника, что они здесь делают, был ответ, что продаются.

ПРОДАЖА КРЕПОСТНЫХ

Одним из главных центров этой торговли была Урюпинская ярмарка, на которой парней и девушек покупали преимущественно армяне для сбыта в Турцию.

В старинных ведомостях то и дело встречаются публикации о продаже людей, так: «Продаются 20-ти лет человек, парикмахер, и лучшей породы корова» или «Лучшие моськи продаются и семья людей, за сходную цену». Крепостных не только продавали, но и проигрывали, давали ими взятки, платили ими врачам за лечение и проч.

В 1850-х годах в Москве необученная горничная стоила 50 руб., а умею­щая шить и проч. 80 руб. Дорого ценились в Екатерининские времена музы­канты и разные артисты. Так, например, Потемкин заплатил Разумовскому за его оркестр 40 000 руб., одна крепостная актриса была продана за 5000 руб. Вигель описывает одного владельца крепостных артистов: «его повара, его лакеи, конюхи делались, в случае надобности, музыкантами, столярами, са­пожниками и т.д.; его горничные и служанки — актрисами, золотошвейка­ми и т.д.». Они в одно и то же время — его наложницы, кормилицы и няньки детей, рожденных ими от барина...

В начале царствования Екатерины II оброк с крестьян доходил от одного рубля до трех. В конце же царствования — от 5 до 25 с души, но одной де-

нежной платой часто помещики и не ограничивались, а заставляли своих кре­стьян платить натурой. Из официальных сведений 1766 года видно, что у са­мых добрых помещиков крестьяне работали на барина три дня в неделю.

НИЩИЕ НА РУСИ

Православная церковь искони была попечительницей и кормилицей ни­щих, убогих и калек, которых она, как видно из церковных судов великого князя Владимира, начисляла к церковным людям; священные притворы и паперти церквей служили для них надежным пристанищем и убежищем: к их оградам примыкали скудные их избушки, клети и кельи.

В XVII веке нищие в Москве делились на соборных, монастырских, пат­риарших, гуляющих и богаделенных. Последние жили при устроенных при церквях богадельнях; первый устроитель таких общежитий был патриарх Иоаким. Царь Федор Алексеевич особенно умножил такие благотворитель­ные дома. Велел нищих кормить и содержать на иждивении патриаршего дома и на этот предмет общественного призрения указано было собирать в патриарший дом по три алтына с церквей митрополичьих, архиепископских и епископских. Такие пошлины сбирали чиновники святительского двора: десятинники, неделыпики и наместники.

Петр Великий в 1701 году учредил тоже до шестидесяти нищенских бо­гаделен при московских церквях для помещения в них самых старых, дрях­лых, больных и увечных, при которых назначено было воспитывать и мало­летних до 10-ти лет.

До половины XVIII-го столетия нищие жили при церквах, большею час­тью «под кровом бревенным», т.е. в скудных избушках. Императрица Ели­завета в 1748 году указала строить при церквах вместо деревянных богаде­лен каменные, с крепкими каменными сводами, длиною в жилье 5 саженей, а шириною 3 сажени 3 аршина. Первым примером в делах милосердия были нищелюбивые цари и пастыри. Отправляясь, например, на богомолье или в путь, цари и патриархи во всю дорогу раздавали ручную милостыню нищей братии, которая ожидала их на перекрестках, мостах, у городских ворот, на крыльцах у церквей и монастырей.

В старину не было той улицы, где бы не было сотни нищих, а в церквях и рядах от них не было прохода. Были нищие, которые просили по привычке из ремесла; от подаяния они только богатели.

По старинным рассказам, тогдашние ростовщики все прежде были нищи­ми; они вначале собирали себе с миру по нитке, да шили себе рубашки; но после тот же мир не расплачивался с ними и кафтанами. Эти же нищие дер­жали у себя размен мелкой монеты и получали почти всегда на промен вдвое и втрое сбора денег против вынесенного ими на сутки. Вот откуда берут на­чало наши меняльные лавки и биржевая звонкая валюта.

БОЯРЕ И БЛИЖНИЕ ЛЮДИ

При царском дворе были царевичи касимовские и сибирские, крещеные в христианскую веру. Честью они были выше бояр, но в думе не сидели, служ­ба их была: когда в праздник царь идет в церковь, они ведут его под руки и каждый день последние обязаны были быть у царя на поклонении; получа­ли они от царя ежемесячно денежный корм; дети и внуки этих царевичей назывались тоже царевичами.

По взятии в плен семейства сибирского царя Кучума все семейство пос­леднего содержалось в Посольском подворье в Китай-городе. Только одни потомки удельных князей назывались князьми. Котошихин говорит: «Царь московский не может никого пожаловать вновь князем, потому что не обы­чай тому есть и не повелось. Также не бывает и графов и вольных господ».

При пожаловании в дворяне не давали ни грамот на дворянство, ни гер­бов. Давались только грамоты на поместья и вотчины. Все чины обязаны были ежедневно съезжаться к царскому дворцу. Бояре, окольничие, думные и ближние люди приезжали каждый день рано утром к царю ударить челом. Государь с ними разговаривал, слушая дела, они стояли перед царем, а ус­тавши выходили сидеть на двор. Приезжали они к царю и после обеда, к ве­черне. Они собирались все наверху, в передней палате, и ждали царского выхода из покоя.

Ближние же бояре входили прямо к царю в палату. Стольники, стряпчие, жильцы, московские дворяне, полковники, головы не входили в палату, ос­тавались на крыльце пред палатами непокоевыми, другие же чины не имели права доходить и до этого места, оставались на площади, ожидая приказа­ний от царя. Так ежедневно толпились перед дворцом все чиновники.

Ко дворцу старики ехали в каретах, зимою в санях, молодые — верхом; не доезжая до царского дворца, вдалеке от крыльца, выходили из карет, слеза­ли с лошадей и уже пешком шли к крыльцу. На царский двор не пускали лошадей, также не смели ходить по нему с оружием, и кто шел с оружием, того пытали и казнили.

Как мы уже сказали, дома бояр и ближних людей находились по большей части в Китай-городе. Котошихин говорит: «Бояре и ближние люди живут в домах своих каменных и в деревянных, без всякого устроения и призрения. И живут с женами и с детьми своими покоями и держат в своих домах муж­ского и женского полу человек по 100 и по 200, 300, 500 и 1000, сколько мож­но, смотря по своей чести и животам. Таким же образом и иных чинов люди держат в домах своих кому сколько можно прокормити, вечных и кабальных, а некабальных людей в домах своих держати не велено никому».

СЛУГИ БОЯРСКИЕ

О числе людей на боярских дворах можно судить по следующему. В 1653 году в Москве была моровая язва. На боярских дворах у Бор. Морозова умерло 343 человека, осталось 19, у князя Ал. Ив. Трубецкого умерло 270, осталось 8, у Ник. Ив. Романова умерло 352 человека, осталось 134 и т.д.

Содержание значительного количества слуг при боярских домах в Москве, с одной стороны, вызываемо было необходимостью, так как бояре со своими людьми хаживали на войну и по наряду царскому обязаны были высылать бо­лее или менее значительное количество даточных конных людей на встречу иностранным послам, часто приезжавшим в Москву, а с другой стороны, осно­вывалось на честолюбии, потому что бояре за честь себе считали при езде по городу иметь человек пятьдесят слуг, предшествующих им пешком.

Сокращено по источнику: Пыляев М. Старая Москва (рассказы из былой жизни первопрестольной столицы). М.: Московский рабочий, 1996.

Б. Тернер Статус

В общепринятом значении понятие статуса выведе­но из латинского слова «положение» и означает просто чью-то позицию в обществе. Мы сразу же можем уви­деть, что понятие статуса ведет к идее политических и юридических прав личностей в социально-политичес­кой общности (community), в результате чего вопросы, касающиеся статуса, оказываются связанными с граж­данством. Мы можем дать предварительное определе­ние статуса как позиции в обществе, возлагающей на личность как гражданина права и обязанности в пре­делах политического сообщества (community). Понятие статуса в социологии часто связывается с понятием социальной роли. Роль — это набор ожиданий, характеризующих позицию личности в обществе. Роли могут определяться как «совокупность социально детерми­нированных атрибутов и ожиданий, ассоциирующихся с социальными по­зициями». В пределах такой терминологии социальный статус является как бы статической стороной роли. Одна из наиболее влиятельных школ в соци­ологии США — структурно-функциональный анализ — берет статусно-ро­левую единицу (unit) как базовый элемент социальной стратификации. Эта теория стремилась объяснить, как индивиды в обществе мотивируются к занятию этих позиций в социальной структуре.

Однако этот описательный подход к статусу не особенно интересен с со­циологической точки зрения; статус становится важен для социологичес­кого анализа потому, что статусные позиции в обществе обычно иерархи­чески ранжированы с точки зрения объема привилегий и престижа. Более того, измерения, с помощью которых определяется чей-то статус в обще­стве, многомерны, а отношения между самими измерениями могут быть изменчивы и сложны. Например, мой статус в обществе может определяться одновременно по моему доходу, уровню образования, моему этническому происхождению и моему полу. Когда эти переменные измерения согласо­ваны, социологи часто говорят о наличии статусной согласованности (consistency) или статусной кристаллизации. Эта идея статусной согласован­ности привела к ряду интересных социологических исследований возник­новения политического радикализма в социальных группах, характеризу­ющихся отсутствием статусной кристаллизации; это толкает к некоторым психологическим предположениям относительно уровня фрустрации, пе­реживаемой индивидами, чьи позиции в обществе характеризуются напря­жением или противоречиями между различными измерениями их статус­ных позиций. Например, в американской социологии правые и реакцион­ные политические движения часто ассоциируются с беспокойством, напряжением и фрустрацией тех социальных групп, которые переживают «статусную панику» по поводу своей нестабильной позиции в современном обществе. Эти статусные беспокойства характерны для социальных групп,

чьи позиции в обществе находятся под угрозой в результате социальных и экономических перемен. Например, лавочникам в традиционном бизнесе угрожает развитие супермакетов, которые могут подорвать их бизнес и, соответственно, их престиж в обществе.

В литературе по статусам они различаются по двум важным критериям. Во-первых, принято различать «приписываемый статус» (относящийся к таким атрибутам личности, которые слабо или вообще не контролируются, например раса, пол или возраст) и «достигаемый статус» (относящийся к позиции, которая может быть достигнута личностью, например через кон­куренцию в сфере образования). Часто утверждают, что в то время как при­писываемый статус характерен для домодерновых (pre-modem) обществ, до­стигаемый статус играет гораздо большую роль в современном индустриаль­ном обществе, где определенные ценности или нормы вытекают из общей приверженности равенству, особенно равенству возможностей для граждан. Например, в современной Америке закон вынуждает многих работодателей предпринимать позитивные или поощрительные (affirmative) программы по найму женщин на том основании, что открытая дискриминация по призна­ку пола уже более нетерпима.

Для некоторых социологов развитие модернового общества видится в терминах перехода от партикуляристско-предписательных (particularistic-ascriptive) стандартов или ценностей к социальной системе, основанной на универсалистско-достигаемых (universalistic-achivement) ценностях, посколь­ку такое общество делает больший упор на индивидуальной социальной мо­бильности, а не на почестях или традиционных стандартах престижа и чес­ти. Поскольку модерновые общества делают упор наличном достижении, ус­пехе в учебе и приобретении дипломов об образовании, что становится ключевым в распределении престижа и вознаграждений, то это приводит некоторых социологов к определению современного общества как «общества дипломов».

Во-вторых, проводится различие между субъективным и объективным статусом или между самоощущением статуса и извне определяемой статус­ной позицией. Понятие субъективного статуса, как мы увидим, особенно влиятельно в американской социологической традиции. Так, следуя одному из аспектов веберовского анализа статуса, С. Липсет определил статус как «позитивную или негативную оценку знатности {honour) или престижа, по­лучаемую индивидами или позициями». В американской системе упор на потребительство, социальную мобильность и персональные достижения со­здают культурную среду, в которой самоощущение ранга становится особенно важным. Эта черта американской жизни нашла отражение в исследовании социальной стратификации социологами, которые особенно интересовались самоощущением и престижем. Эта традиция особенно заметна в традиции изучения местных общин (community) начиная с 1930-х гг. Ее важность можно объяснить так.

«Престиж — это социально-психологическая категория: индивид или соци­альная группа могут пользоваться им до тех пор, пока их требования престижа признаются другими, желающими выразить им почтение. Следовательно, ста­тусные различия зависят от осознания ранжирования по престижу».

Важно признать, что этот американский подход к индивидуальному пре­стижу представляет собой отход от европейской традиции, где статус харак-

теризует объективную позицию в обществе, объем прав и привилегий, а не просто самоощущение. В традиции изучения местных общин У. Уорнера статус часто выступает как эквивалент личного престижа, а не социальных обязательств, прав и обязанностей.

Таким образом, статус — это позиция в социальной структуре, по кото­рой индивид в соответствии с приписываемым или достигаемым критерием оценивается с точки зрения престижа или знатности. Эта оценка будет как личностной, так и объективной, поскольку самооценка тесно связана с внеш­ней оценкой, которую индивид получает в соответствии со своим местопо­ложением в общественной иерархии. В социологической литературе, как мы уже отметили, имеется «субъективное» измерение статуса (индивидуальное ощущение престижа) и «объективное» измерение (социально-правовое по­ложение индивида).