III. Своеобразие раскрытия «лагерной» темы в повести «Один день Ивана Денисовича».

1. Слово учителя.

Одним из первых произведений в творческой биографии Александра Исаевича Солженицына стала повесть «Один день Ивана Денисовича», напечатанная в «Новом мире» (1962, № 11). Автор дебютировал в солидном возрасте – в 1962 году ему было 44 года – и сразу заявил о себе как зрелый, самостоятельный мастер. «Ничего подобного давно не читал. Хороший, чистый, большой талант. Ни капли фальши…» Это самое первое впечатление А. Твардовского, который прочитал произведение в рукописи.

Вхождение Солженицына в литературу было воспринято как «литературное чудо», вызвавшее у многих читателей сильный эмоциональный отклик.

Примечателен один трогательный эпизод, который подтверждает необычность литературного дебюта Солженицына. Одиннадцатый номер «Нового мира» с повестью Солженицына пошел к подписчикам! А в самой редакции шла раздача этого номера избранным счастливчикам. Был тихий субботний вечер. Как позже рассказывал об этом событии А. Твардовский, было, как в церкви: каждый тихо подходил, платил деньги и получал долгожданный номер. Вот и вы можете себя представить среди тех счастливчиков – первых читателей повести.

2. Работа с текстом.

Повесть «Один день Ивана Денисовича» привлекла внимание читателей не только своей неожиданной темой, новизной материала, но и своим художественным совершенством. «Вам удалось найти исключительно сильную форму», – писал Солженицыну Шаламов. Сам автор относил свое произведение к жанру рассказа. Жанровое обозначение «повесть» появилось по предложению Твардовского, который хотел придать рассказу «больше весу». Повесть полностью соответствует основному эстетическому требованию Солженицына: выражать правду жизни во всей её полноте.

– Найдите в повести эпизоды, выражающие основное эстетическое кредо автора.

Авторский замысел родился в 1952 году в Экибастузском Особлаге: «Просто был такой лагерный день, тяжелая работа, я таскал носилки с напарником и подумал: как нужно бы описать весь лагерный мир – одним днем… достаточно в одном дне собрать как по осколочкам, достаточно описать только один день одного среднего, ничем не примечательного человека с утра до вечера. И будет всё».

– Объясните смысл названия рассказа. Как оно сказалось на его сюжете?

Твардовский оценил такой угол зрения, он увидел, чтó отразилось в зеркале одного дня: «Описан один день, но о тюрьме сказано всё». Первоначальное название рассказа – «Щ – 854». В редакции «Нового мира» родилось окончательное название, по-другому определился и жанр произведения – повесть.

– Образ Шухова. По отдельным деталям восстановите его прошлое. Что дорого писателю в этом герое? Какие уроки лагерной жизни извлекает Шухов?

«Лагерь глазами мужика», – сказал Лев Копелев, передавая Твардовскому рукопись Солженицына. Да, глазами Шухова, потому что глазами Буйновского или Цезаря мы бы увидели лагерь другим. Лагерь – это особый мир со своим «пейзажем», со своими реалиями: зона, фонари зоны, вышки, бараки, колючая проволока, начальник режима, зэки, черный бушлат с номером, пайка, миска с баландой, надзиратели, собаки…

Солженицын воссоздает подробности лагерного быта: мы видим, что и как едят зэки, что курят, где достают курево, как спят, во что одеваются, где работают, как говорят между собой и как с начальством, что думают о воле, чего сильнее всего боятся и на что надеются.

Автор пишет так, что мы узнаем жизнь зэка не со стороны, а изнутри, от «него». Солженицын создал на страницах своих произведений образ огромной впечатляющей силы – «Архипелаг ГУЛАГ».

Твардовский считал «удачным выбор героя». По признанию автора, «образ Ивана Денисовича сложился из солдата Шухова, воевавшего с ним в советско-германскую войну (и никогда не сидевшего), общего опыта пленников и личного опыта автора в Особом лагере каменщиком. Остальные лица – все из лагерной жизни, с их подлинными биографиями». Рассказывая о лагере и о лагерниках, Солженицын пишет не о том, как там страдали, а о том, как удавалось выжить, сохранив себя как людей. Шухову навсегда запомнились слова первого его бригадира, старого лагерного волка Куземина: «В лагере вот кто погибает: кто миски лижет, кто на санчасть надеется, да кто к куму ходит стучать».

– Автор и его герои. Кого автор выделяет из лагерного люда? О ком пишет с симпатией? Кого называет «дерьмом»?

«В «Одном дне…» есть лица, о которых автор рассказывает с большой симпатией: это бригадир Тюрин, Шухов, латыш Кильдигс, Сенька Клевшин. Писатель выделяет еще одного героя, не названного по имени. Всего полстраницы занимает рассказ о «высоком молчаливом старике». Сидел он по тюрьмам и лагерям несчетное число лет, и ни одна амнистия его не коснулась. Но себя не потерял. «Лицо его вымотано было, но не до слабости фитиля – инвалида, а до камня тесаного, темного. И по рукам, большим, в трещинах и черноте, видать было, что не много выпало ему за все годы отсиживаться придурком».

«Придурки» – лагерные «аристократы» – лакеи: дневальные по бараку, десятник Дэр, «наблюдатель» Шкуропатенко – «первые сволочи, сидевшие в зоне, людей этих работяги считали ниже дерьма».

Судьбы героев повести убеждают, что историю тоталитаризма Солженицын вел не с 1937 года, а с первых послеоктябрьских лет. Об этом говорят лагерные сроки зэков. Безымянный «высокий молчаливый старик» сидит с первых советских лет. Первый бригадир Шухова – Куземин был арестован в «год великого перелома», а последний – Тюрин – в 1933, в «год победы колхозного строя». Наградой за мужество в немецком плену стал десятилетний срок для Сеньки Клевшина… С думой о них, с воспоминаний о них Солженицын начал работу над главной своей книгой «Архипелаг ГУЛАГ».

ПОСВЯЩАЮ

всем, кому не хватило жизни

об этом рассказать.

И да простят они мне,

что я не все увидел,

не все вспомнил,

не обо всем догадался.

3. Самостоятельная работа в группах (или можно дать как домашнее задание).

1-я группа: В каких случаях автор относится к своим героям с симпатией, в каких – с иронией, а в каких – с неприязнью? Чем вы объясните выбор Шухова на роль центрального героя?

2-я группа: Прокомментируйте сцены – столкновения: Буйновский – Волковой, бригадир Тюрин – десятник Дэр.

3-я группа: Раскройте нравственный подтекст ситуаций: Шухов – Цезарь.

4-я группа: Какую роль в повести играют биографии героев?

Урок 87
Исследование человеческой природы
«в крайне важном состоянии,
близком к состоянию зачеловечности»
в прозе Варлама Шаламова (1907–1982)

Цели: обзорно познакомить с жизнью и творчеством Шаламова; выявить особенности его прозы (автобиографический характер, достоверность, глубина поднимаемых проблем); развить представление о психологизме литературы.

Ход урока

Жизнь в глубинах своих, в своих подземных течениях осталась и навсегда будет прежней – с жаждой настоящей правды, тоскующей о правде…

Шаламов Пастернаку, 12 августа 1956 г.

I. Вступительная беседа.

1. Слово учителя.

– Что вы знаете об историческом этапе нашей страны как тоталитарного государства?

– Как это отразилось на судьбе русской литературы?

О времени репрессий, политике беспросветной лжи, глумления и издевательства над человеческой личностью вы могли узнать из повестей «Ночевала тучка золотая» А. Приставкина, «Черные камни» А. Жигулина. В рассказах В. Шаламова показана еще одна сторона этой политики: в лагерях была целая система истребления, физического и нравственного уничтожения человека, осужденного по 58-й статье. Миллионам людей государственная машина «перемолола судьбы, самое лучшее, что было», как писал Шаламов, сам проведший в неволе почти два десятилетия.

2. Художественное чтение подготовленным учеником.

Из статьи О. В. Волкова «Незаурядный талант».

Есть люди, встречи с которыми вызывают не только сочувствие и сострадание, но и жгучее ощущение своей вины перед ними. Вины из-за того, что на твою долю не досталось и сотой доли перенесенных ими бед и унижений.

Я общался с Варламом Шаламовым после его реабилитации, когда уже были опубликованы его первые книги, сразу замеченные и получившие признание….

У Варлама Тихоновича слегка дергалась голова, и слушал он собеседника напряженно – следствие побоев, навсегда повредивших его слух. Выдавал и нездоровый, желтовато-бледный цвет лица – из-за длительного пребывания на сорокаградусном морозе, продубившем кожу на всю жизнь. Ходил он, прихрамывая и опираясь на палку. И в условиях однокомнатной московской квартиры Шаламов выглядел зэком, привыкшим к алюминиевой кружке и миске, нарезанным на столе ломтям хлеба, который он ел, держа кусок в одной руке, а другую подставляя горстью, чтобы не ронять крошек. В комнате было голо, хозяин не хотел заботиться о комфорте. Неприхотливая меблировка – железная кровать, не слишком аккуратно застеленная, кухонный стол и тройка разнобойких стульев – составляла убранство комнаты, однако пол был чисто выметен и книги на полке аккуратно составлены. На единственном столе, за которым мы чаевничали, стояла сверкающая чистотой новенькая пишущая машинка.

Говорил Варлам Тихонович медленно, с запинками, чувствовалась его выработанная годами привычка к одиночеству, замкнутость характера. Мы разговаривали на профессиональные темы – я и познакомился с Шаламовым после того, как написал рецензию на сборник его колымских рассказов, горячо рекомендуя его издательству «Советский писатель». Впрочем, бесполезно. В те годы никакое издательство не могло и помыслить их опубликовать. То был потрясающий своей правдивостью сборник свидетельств о страшных, тщательно засекречиваемых палаческих делах, творимых на Колыме.

На долю автора рассказов о Колыме пришлись как раз те тяжелые мучительства, что в них описаны. Да, именно он виделся мне с кайлом в руках, долбящим породу на лютом морозе… Именно ему грозила казнь за невыполнение нормы выработки, о которой он писал в новелле «Одиночный замер». И, глядя на дрожащие руки Шаламова, на нервный тик, то и дело подергивающий его лицо, на застывший взгляд, я знал: в его свидетельствах нет ни грамма выдумки, передачи с чужих слов, все это испытал на себе сидящий передо мной истерзанный, но еще сильный, еще не сдающийся человек… Перед тем, как перенес колымчанин Шаламов проведенные на Колыме СЕМНАДЦАТЬ лет, меркнут испытания сонма зэков на прочих островах Архипелага…

Измученным инвалидом подошел писатель к концу своего трагического пути. Брали свое недуги: крепкий от природы организм, подточенный пытками и лишениями, не выдержал.

Язвит сознание, что кончил свои дни Шаламов в доме для инвалидов. Около него не было родной души, которая бы скрасила его последние дни. Он выстоял, у него хватило сил, чтобы остаться человеком вопреки ожесточавшим и принижавшим условиям. Однако ценой веры в возможности торжества добра, ценой отчуждения от людей…. Он много знал, видел, помнил, как никто, и, обладая редкой памятью, эрудицией и начитанностью, был бы особенно нужен в новых условиях.