II. Жизнь и творчество Варлама Шаламова, поэта и прозаика.

Варлам Шаламов родился в Вологде 18 июня 1907 года. Старинный русский город, сохранивший национальные традиции в быту, языке, нравственной жизни, оставил заметный след в его судьбе. «Требования к личной жизни, к личному поведению были в Вологде выше, чем в любом другом русском городе», – не без основания утверждал писатель.

Отец его, Тихон Николаевич, соборный священник, был заметной в городе фигурой, совмещал службу с активной общественной деятельностью. Почти 11 лет он провел на Алеутских островах как православный миссионер, был человеком европейски образованным, независимых взглядов, волевым, категоричным.

От отца сын унаследовал твердость убеждений, бескомпромиссность там, где речь шла о чести, долге, достоинстве, хотя отношения их были непростыми.

Страстному любителю книг, Варламу ближе была мать. Занятая хозяйством, кухней, бесконечными заботами о многочисленной семье, она была наделена тонкой душой, любила поэзию. Ей посвятил Шаламов свои простые, непритязательные, но удивительно проникновенные, благодарственные стихи:

Моя мать была дикарка,

Фантазерка и кухарка.

Каждый, кто к ней

приближался,

Маме ангелом казался.

И, живя во время оно,

Говорить по телефону

Моя мама не умела:

Задыхалась и робела.

Моя мать была кухарка,

Чародейка и знахарка.

Мамин мир был очень узкий,

Очень узкий, очень русский.

Но, сгибаясь постепенно,

Крышу рухнувшей вселенной

Удержать сумела мама

Очень прямо, очень прямо.

И в наряде похоронном

Мама в гроб легла Самсоном, –

Доброй силе ворожила,

Ворожила доброй силе.

Как Христос, я вымыл ноги

Маме – пыльные с дороги, –

Застеснялась моя мама –

Не была героем драмы.

И, проехавши полмира,

За порог своей квартиры

Моя мама не шагала –

Ложь людей её пугала.

Позвоночник свой расправя,

Суету земли оставя.

Ей обязан я стихами,

Их крутыми берегами,

Разверзающейся бездной,

Звездной бездной, мукой крестной…

Моя мать была дикарка,

Фантазерка и кухарка.

Выше всех казалась мама,

Спину выпрямив упрямо.

1970

Варлам рос живым, впечатлительным, романтически настроенным: героями его детских и юношеских лет были русские революционеры. Как в жизни, так и в литературе его привлекали те, кто готов был стоять за справедливость, пойти на подвиг, на самопожертвование во имя высокой цели. Из юности Шаламов вынес верность правде, совести, чести, мечту о справедливости, он стремился к действию, к проверке своих сил, мужества.

Сыну священника путь к высшему образованию был закрыт (хотя учительница литературы предрекала ему счастливую писательскую судьбу). «Отцу мстили все – и за все. За грамотность, за интеллигентность. Все исторические страсти русского народа хлестали через порог нашего дома. Впрочем, из дома нас выкинули, выбросили с минимумом вещей. В нашу квартиру вселили городского прокурора» (о судьбе отца, ослепшего, без средств к существованию, – рассказ «Крест»).

В 17 лет покинув Вологду, Шаламов два года работал дубильщиком кожевенного завода в Сетуни, таким образом заслуживая право учиться дальше. В 1926 году он становится студентом факультета советского права Московского университета. Митинги, демонстрации, философские и литературные диспуты, поэтические вечера, проба пера – так живет В. Шаламов до 19 февраля 1928 года. Это день его ареста.

Причина ареста? Он был среди тех, кто распространял «Письмо к съезду» Ленина, так называемое «Завещание», с которым Ленин предостерегал от концентрации власти в одних руках. С «Завещанием» рушился миф о Сталине как единственном преемнике Ленина, недаром его объявили фальшивкой.

Далее Бутырская тюрьма и трехлетнее пребывание в Вишерских лагерях. Он принял эти испытания как проверку нравственных и физических сил, как испытание личности: «Достаточно ли нравственных сил у меня, чтобы пройти свою дорогу… – вот о чем я раздумывал в 95-й камере мужского одиночного корпуса Бутырской тюрьмы. – Там были прекрасные условия для обдумывания жизни, и я благодарю Бутырскую тюрьму за то, что в поисках нужной формулы моей жизни я очутился один в тюремной камере».

В Вишере у него зреет решение: «Твердо решил – на всю жизнь! – поступать только по совести… Худо ли, хорошо ли проживу я свою жизнь, но слушать я много не буду ни «больших», ни «маленьких» людей. Мои ошибки будут моими ошибками, мои победы – моими победами».

Шаламов постоянно подчеркивал положительный опыт тюрьмы и отрицательный опыт лагеря. В Бутырской тюрьме арестованные имели возможность пользоваться библиотекой, единственной в Москве, не подвергшейся изъятиям и конфискациям. Некоторые изучали здесь иностранные языки. И все же – тюрьма есть тюрьма, и в признании её положительных качеств есть что-то противоестественное.

Что же надо человеку пережить, испытать, чтобы тюрьма казалась по сравнению с испытанным и пережитым раем? Из тюрьмы в лагерь Шаламов отправился с твердыми принципами: совесть, достоинство, единство слова и дела – от этого не отступать.

По дороге в Соловецкие лагеря особого назначения он видит зверское избиение сектанта Петра Зайца.

«Я подумал, что, если сейчас не выйду вперед, я перестану себя уважать.

Я шагнул вперед.

– Это не советская власть. Что вы делаете?

Избиение остановилось. Начальник конвоя, дыша самогонным перегаром, придвинулся ко мне.

– Фамилия?»

Последствия? Конвойные продержали его ночь на морозе босиком…

– Знал Шаламов, что заступаться бесполезно? Тогда спросим себя, зачем он так поступал?

Сам Шаламов отвечает так: «Но заступился я за Зайца не для Зайца, не для утверждения правды – справедливости. Просто хотел доказать себе самому, что я ничем не хуже любых моих любимых героев из прошлого русской истории».

1932 год. Шаламов возвращается в Москву с мечтой наверстать упущенное и с головой уходит в литературную жизнь. Он пишет статьи, очерки, фельетоны для газет и журналов. В 1936 году в «Октябре» появляется первый рассказ.

Но наступает 1937-й. Арест и пять лет колымских лагерей, растянувшиеся на пятнадцать, так как в 1943 году прибавили еще десять лет за антисоветскую агитацию: назвал эмигранта Бунина русским классиком. Если бы не было этого повода, нашелся бы другой.

Варлам Тихонович Шаламов освободился из заключения в 1951 году, но выехать с Колымы не мог. Он работал фельдшером в маленьком поселке в Якутии. Отсюда с оказией он отправил две тетради своих стихов Б. Пастернаку (они были частично опубликованы при жизни Шаламова).

В 1953 году Шаламов приехал в Москву, но жить ему здесь не разрешили. В короткие два дня пребывания в столице он встретился с Б. Пастернаком, а потом уехал жить и работать на торфоразработки в Калининскую область.

В 1956 году Шаламов был реабилитирован и вернулся в Москву. После двух десятилетий бесправия, голода, невозможности заниматься любимым делом Шаламов в подлинном смысле воскресает из мертвых, воскресает и как писатель. Страстное желание высказаться за все долгие годы молчания заставляет его писать день и ночь.

В письме Пастернаку Шаламов вспоминает о том, о чем, он считает, забыть не имеет права: о густо размещенных, разбросанных на теле родной земли концлагерях, лживо названных исправительно-трудовыми лагерями: «Белая, чуть синеватая мгла зимней 60° ночи, оркестр серебряных труб, играющий туши перед мертвым строем арестантов. Желтый свет огромных, тонущих в белой мгле бензиновых факелов. Читают списки расстрелянных за невыполнение норм.

Беглец, которого поймали в тайге и застрелили «оперативники». Отрубили ему обе кисти, чтобы не возить труп за несколько верст, а пальцы ведь надо печатать. А беглец поднялся и доплелся к утру к нашей избушке. Потом его застрелили окончательно…

Свитер шерстяной, домашний часто лежит на лавке и шевелится – так много в нем вшей.

Идет шеренга, в ряду люди сцеплены локтями, на спинах жестяные №№ (вместо бубнового туза), конвой, собаки во множестве, через каждые 10 минут – Ло-о-жись! Лежали подолгу в снегу, не поднимая голов, ожидая команды.

Кто поднимает 10 пудов – тот морально, именно морально, нравственно ценней, выше других – он достоин уважения начальства и общества. Кто не может поднять – недостоин, обречен. И побои, побои – конвоя, старост, поваров, парикмахеров, воров.

Пьяный начальник на именинах хвалится силой – отрывает голову у живого петуха (там все начальство держит по 50–100 кур, яйца 120 руб. десяток – подспорье солидное). Состояние истощения, когда несколько раз за день человек возвращается в жизнь и уходит в смерть.

У кого-то видели листок бумаги в руках – наверное, следователь выдал для доносов. Шестнадцатичасовой рабочий день. Спят, опираясь на лопату, – сесть и лечь нельзя, тебя застрелят сразу.

Тех, кто не может идти на работу, привязывают к волокушам, и лошадь тащит их по дороге за 2–3 километра.

На свете нет ничего более низкого, чем намерение «забыть» эти преступления. Простите меня, что я пишу Вам все эти грустные вещи, мне хотелось бы, чтоб Вы получили сколько-нибудь правильное представление о том значительном и отметном, чем окрашен почти 20-летний период – пятилеток, больших строек, так называемых «дерзаний» и «достижений». Ведь ни одной сколько-нибудь крупной стройки не было без арестантов – людей, жизнь которых – беспрерывная цепь унижений. Время успешно заставило человека забыть о том, что он – человек…»

Как видим, освобожденный, он не освободился от жуткого груза перенесенного. Оно давало о себе знать до последнего дня.