Записки декабристов и современников

    «6 декабря стоял я во внутреннем карауле в Зимнем дворце; выход к обедне был многолюдным… По окончании обедни ко мне подошел Оболенский и сказал: «Надо же положить конец этому невыносимому междуцарствию».

    10 декабря вечером я получил записку от товарища капитана Н.П. Репина, в которой он просил меня немедленно приехать к нему; Это было в 8 часов… В кратких и ясных словах изложил он мне дело важное, цель восстания, удобный случай действовать для отвращения гибельных междоусобиц. Он просил моего содействия к приведению 1-го батальона, в чем я положительно отказался… С Репиным поехал я к К.Ф. Рылееву: он жил в доме американской компании у Синего моря; мы застали его одного… Во взорах его выразительных глаз, всех чертах его лица виднелась восторженность к великому делу, речь его была убедительна, просто текла без всякой самонадеянности, без надменности, без фигурных фраз и возгласов.

    11 декабря приехал к Репину, где к большому неудовольствию застал до 16 молодых офицеров нашего полка, рассуждающих о событиях дня и частью посвященных в тайны главного предприятия. Мне удалось … заметить ему (Репину) неуместность и опасность таких преждевременных откровений… Из всех тут присутствующих не было ни одного члена тайного общества, кроме хозяина…

    12 декабря вечером я был приглашен на совещание к Рылееву и князю Оболенскому; тем застал я главных участников 14 декабря. Поставлено было в день, назначенный для новой присяги, собраться на Сенатской площади, вести туда сколько возможно будет войска под предлогом поддержания прав Константина, вверить начальство над войском князю Трубецкому, если к тому времени не прибудет из Москвы М.Ф. Орлов. Если главная сила будет на нашей стороне, то объявить престол упраздненным и ввести немедленно временное правление из 5 человек, по выбору членов Государственного совета и Сената. В числе пяти называли заранее Н.С. Мордвинова, М.М. Сперанского и И.И. Пестеля… Наверное никто не знал, сколькими батальонами или ротами, из каких полков можно будет располагать. В случае достаточного числа войска положено было занять дворец, главные правительственные места, банки, почтамп для избежания всех беспорядков. Принятые меры к восстанию были неточны и неопределенны, почему не мои некоторые возражения князь Оболенский и Булатов сказали с усмешкою: «Ведь нельзя же делать репетицию!» Все из присутствующих готовы были действовать, все были восторженны, все надеялись на успех, и только один из всех поразил меня совершенным самоотвержением, сказал мне: «Да, мало видов на успех, но все-таки надо, все-таки надо начать; начало и пример плоды принесут»

              А.Е. Розен. Записки декабриста. Иркутск, 1984. С. 121 – 123.

    «Он (Рылеев) не дремал и старался каждого одушевить собою. Брошенное им слово: «Теперь или никогда!» казалось, воспламенило всех. Нельзя было понять важности и благоприятства настоящего момента. Некоторые молодые люди, а их большая часть, с энтузиазмом готовы были на все. Не то встретил Рылеев от тех, кто был постарее и починовнее: они увлекались приманкою и расчетами.

    Один из не принадлежавших обществу, но знавший о нем с 1824 г. с 1824 г., хотя и неопределенно, по одной дружеской доверенности Рылееву, представлял ему, что в России революция в республиканском духе еще невозможна, она повлекла бы за собой ужасы. В одной Москве из 250000 тогдашних жителей 90000 было крепостных людей, готовых взяться за ножи и пуститься во все неистовства… Рылеев не опровергал, но, дыша свободно, рвался к ниспровержению, как он говорил, ненавистного, оскорбительного для человека деспотизма. Далеко уже то время, более четверти века кануло в вечность; не место пристрастию и увлечениям, должно говорить истину, одну неумолимую истину».

    В.И. Штейнгель. Сочинения и письма. – Т. 1. Иркутск. – 1985. С. 151.

    Наконец, настало роковое 14 декабря … Это было сумрачное декабрьское петербургское утро, с 8º мороза. До девяти часов весь правительствующий Сенат был уже во дворце. Тут и во всех полках гвардии производилась присяга. Беспрестанно скакали гонцы во дворец с донесением, где как и шло дело. Казалось все тихо. Некоторые таинственные лица показывались на Сенатской площади, в приметном беспокойстве… 

 

    Сбежалось много простого народа, и тотчас разобрали поленницу дров, которая стояла у заплота, окружающего постройки И Исаакиевского собора. Адмиралтейский бульвар наполнился зрителями…

 

    Тут выразилась вполне возможность восстания, которою ноги инсургентов, так сказать, приковались к занимаемому ими месту. Не имея сил итти вперед, они увидели, что нет уже спасения назади. Жребий был брошен. Диктатор к ним не явился. В каре было разногласие. Оставалось одно – стоять, обороняться и ждать развязки от судьбы. Они это сделали».

(Восстание 14 декабря 1825 г. в Петербурге по воспоминаниям декабриста В.И. Штейнгеля / Хрестоматия по истории СССР XIX в. Книга для учителя. Сост.: П.П. Епифанов, О.П. Епифанова. М., 1991. С. 44.)

«Выставляли великодушие великого князя Николая, который по завещанию одного брата и по отречению другого имел все права на престол, но не принял власти, чтобы не обидеть брата и чтобы отстранить всякую причину к восстанию. Я уже сказал, что он знал о существовании тайного общества. О том знали и гр. Милорадович и много приближенные к великому князю Николаю, которому были адресованы важнейшие бумаги в Петербург, откуда сообщаемы были в Варшаву. Какие же меры были приняты к уничтожению предстоящих опасностей заговора или грозившего восстания?! Решительно никакие. Во всем выказывалось колебание, недоумение, все предоставлено воле случая: между тем как, по верным данным, следовало только арестовать Рылеева, Бестужевых, оболенского и еще двух или трех декабристов – и не было бы 14 декабря. Но у страха глаза велики – в виду были отношения семейные. Правительственные лица думали о сохранении своих мест и доходов, прильнули к государю, оставив в стороне отечество и государство…». (А.Е. Розен Записки декабриста. Иркутск, 1984., С.121)

«15 декабря. Среди лиц, приведенных во дворец, находится князь Трубецкой, полковник 4-го армейского корпуса, зять графа Лава-ля, я не хотел верить своим глазам. А между тем говорят, что он является одним из главарей заговора. Генерал Толь … всю ночь допрашивал заговорщиков, утром он отбыл в Могилев, чтобы прочесть присягу своей армии. Допрос был поручен императором генералу Левашову. Двое братьев Бестужевых пришли и сдались сами…

16 декабря не проходит минуты, чтобы не находили и не сажали в тюрьму кого-либо из заговорщиков. Все Бестужевы в наших руках … Князь Одоевский был выдан своим дядей сенатором Д. Ланским, у которого он скрылся. Этот плут Якубович, который так хорошо разыграл искреннее раскаяние, оказался одним из главных руководителей заговора. Мы дали ему «бесплатное» помещение в крепости.

20 декабря. Так как петербургские казематы не в состоянии более вмещать арестованных, то многие из них были отправлены в Шлиссельбург и Кронштадт.

9 января. Постоянно встречаются жандармы, ведущие заговорщиков в Петербург».

(Из дневника флигель-адьютанта Н.Д. Дурново /Декабристы в воспоминаниях современников. М., 1988. – С. 286 – 289.)

 

    «Присылаемого Бестужева посадить а Алексеевский Равелин под строжайший арест.

    Трубецкого при всем присылаемого посадить в Алексеевский равелин. За ним всех строже смотреть, особенно не позволять никуда не аыходить и ни с кем не видеться.

    Присылаемого Якушкина заковать в ножные и ручные железа; поступать с ним строго и не иначе содержать, как злодея.

    Присылаемого к. Сергея Волконского посадить или в Алексеевский равелин, или где удобно, но, так, чтобы и о приводе его было неизвестно.

    Присылаемого злодея Муравьева Артамона заковать и содержать наистрожайше»

              (Из записок Николая I генерал-адьютанту А.Я. Сукину, коменданту Петропавловской крепости /Декабристы и Сибирь. Авт-сост. М.Ф. Сергеев, Н.Н. Гончарова, А.Ф. Серебряков. М. – 1988).

    «Обвиняемые содержались в самом строгом заточении, в крепостных казематах и беспрестанном ожидании и страхе быть подвергнутыми пытке, если будут упорствовать в запирательстве. Многие из них слышали из уст самих членов следственной комиссии такие угрозы… Ночью внезапно отпиралась дверь каземата; на глову заключенного накидывали покрывало, ведя его по коридорам и по крепостным переходам в ярко освещенную залу присутствия. Тут по снятии с него покрывала члены комиссии делали ему вопросы на жизнь и на смерть и, не давая времени образумиться, с грубостью требовали ответов мгновенных. (М.А. Фонвизин, декабрист) / Документально-методические комплексы по истории: Методические рекомендации по написанию курсовых и дипломных работ для студентов ИФ _Ав.-сост.: З.П. Горьковская, Ю.Л. Троицкий. Новосибирск, 1990. С. 11 – 12.

        

    «Жертвы скоро свозились отовсюду. Многих привозили прямо во дворец. К некоторым монарх выходил сам. Гнев его преобладал в нем: укоризмы, сарказмы наполнили слова царя-пророка… Надо отдать должное, что не применяли пыток… Но дозволяли себе для вынуждения сознания, налагать железа на руки и на ноги и определять в диету хлеб и воду, как будто это не одно и то же. Прибавьте к этому помещения в некоторых смрадных нечистых номерах, наполненных всякого рода насекомыми… Каков это был способ дознания историны, можно судить по тому, что один из содержавшихся, полковник Булатов, убил себя, разбивши голову об стену; другой думал лишить себя жизни, глотая осколки разбитого стекла…»

       (В.И. Штейнгель. Сочинения и письма. – Иркутск. – Т. 1. 1984. – С. 160).

 

    «Чтобы не возить преступников по городу, комитет собирался для допросов по вечерам в Петропавловской крепости, в комнатах, занимаемых комендантом. В первое заседание, 21 декабря, были опрошены: Трубецкой, Рылеев, Якубович. Ответы Трубецкого были уклончивы, Рылеева – отрывисты, Якубовича – многословны, но не объясняли дела. Он желал увлечь более красноречием, чем откровенностью. В заключении он сказал: «Цель наша была благо Отечества, нам не удалось – мы пали; но для устранения грядущих смельчаков нужна жертва. Я молод, виден собой, известен в армии храбростью, так пусть меня расстреляют на площади, подле памятника Петра Великого.»

    Главное упорство большей части допрашиваемых состояло в открытии соумышленников, но когда им показывали бывшие в комитете списки членов их общества, когда сказали им, что они почти все забраны, тогда стали они чисто сердечнее…

    О всех вопросах и ответах на допросах я составлял краткие мемории для государя императора…

    К концу 1826 года взяты и допрошены были не только главные деятели заговора, но и почти все участники, так что разве очень немногие, и то совершенно незначительные, остались еще неизвестными.

    В первой половине февраля я представил комитету очерк о составе и цели тайных политических обществ, извлеченный из показаний главнейших членов и добровольно открытий некоторых, отклонившихся от обществ.

    … В ожидании решения суда мне поручено было по высочайшему повелению составить записку о степени виновности каждого из отсланных к суду… Я понял важность этого поручения: о каждом преданном суду изобразил добросовестно, как мне представлялось, из совокупности следствия и личной известности. Сладко мне было видеть плоды моей работы в указе Верховному суду 10-го июля 1826 г. Там облегчены наказания: Матвею Муравьеву-Апостолу, Кюхельбекеру, Александру Бестужеву, Никите Муравьеву, князю Волконскому, Якушкину…

    Странно показалось мне, что Верховый уголовный не поместил князя Трубецкого вне разрядов вместе с приговоренными к смертной казни Пестелем, Рылеевым, Сергеем Муравьевым-Апостолом, Бестужевым-Рюминым и Каховским. Разве Трубецкому не вменяли в заслугу, что при возмущении 14-го декабря он не явился на площадь командовать мятежниками? Однако он был диктатором, деятельным распорядителем заговора, следовательно, должен быть поставлен во главе наказания…(Из воспоминаний правителя дел Следственной комиссии А.Д. Боровкова /Декабристы в воспоминаниях современников. – М., 1988. – С. 293 – 302.

        

    «Начальные допросы в Зимнем дворце не могли вникать во все подробности, но только служили тому, чтобы государь смог лично каждого видеть и узнать сообщников… Государь принял Бестужева Н.А. ласково, был тронут его выражениями и чувствами, исполненными высокой любви к отечеству, и сказал ему: «Вы знаете, что все в моих руках, могу просить вас, и если б мог увериться в том, что впредь буду иметь в вас верного слугу, то готов простить вас». «Ваше величество! В том и несчастье, - ответил Бестужев, - что вы все сможете сделать, что вы выше закона: желаю, чтобы жребий ваших подданных зависел от закона, а не от вашей угодности». В том же духе говорили другие, стараясь, сколько возможно, яснее представлять зло от своеволия и самовластия. Они не могли укорять нового царя, царствующего только несколько дней, они не могли иметь личностей к нему, следовательно, могли говорить беспристрастно. С гораздо большими подробностями они не могли развить свои убеждения изустно и письменно перед комитетом. Были, однако, примеры: чистосердечное признанием императору, мольбы к нему о пощаде спасали привезенных в Зимний дворец. Так было с Трубецким, с Раевским, с Бурцевым… Почти все члены первоначального тайного общества, не участвующие в тайных совещаниях 1824 года и 1825-го, и особенно последних недель до 14 декабря, были изъяты от предания суду и только временно удалены на Кавказ или оставлены в местах своего жительства под присмотром полиции»

    (А.Е. Розен. Записки декабриста. – Иркутск, 1984, - С. 143 – 144).

    «Когда по наложении покрывал и петель отняли подмосток, и страдальцы всею тяжестью своею повисли, трое – Муравьев, Бестужев (по друним источникам – К.Ф. Рылеев) и Каховский – оборвались. Сейчас подскакал один из генералов, крича: «Скорей! Скорей!» Между тем Муравьев успел сказать: «Боже мой! И повесить порядочно в России не умеют» (П.И. Штейнгель, декабрист/ Декабристы и Сибирь. Авт.-сост.: М.Ф. Сергеев, Н.Н. Гончарова, А.Ф. Серебряков. М., 1988. С. 35.)

        

«Когда Рылеев писал исповедь Наливайки, у него жил больной брат мой Михаил Бестужев. Однажды он сидел в своей комнате и читал, Рылеев работал в кабинете и оканчивал свои стихи. (Речь идет об Исповеди Наливайки» - З.Г.)[8] Дописав, он принес их брату и прочел. Пророческий дух отрывка невольно поразил Михаила.

- Знаешь ли, - сказал он, - какое предсказание ты написал самому себе и нам с тобою? Ты как будто хочешь указать на будущий свой жребий в этих стихах.

- Неужели ты думаешь, что я сомневался хоть минуту в своем назначении, - сказал Рылеев. Верь мне, что каждый день убеждает меня в необходимости моих действий, в будущей погибели, которою мы должны купить нашу первую попытку на свободу России, и вместе с тем в необходимости примера для пробуждения спящих россиян».

(Н.А. Бестужев. Воспоминания о Рылееве / Верные сыны отечества. Воспоминания участников декабристского движения в Петербурге. Л., 1982. С. 173 – 174.)

    «Цвет всего, что было тогда образованного, истинно благородного в России отправилось в цепях на каторгу, в почти необитаемую, часть Сибири! (А.И. Герцен)

Бог помочь Вам, друзья мои,

И в счастье, и в житейском горе,

В стране чужой, в пустынном море

И в темных пропастях земли!

                                                   (А.С. Пушкин)

    «Из боязни привлечь внимание населения, политические преступники были отправлены в разные сроки и разными путями. Наш пролегал через Ярославль, Кострому, Вятку, Екатеринбург, Омск. Никому не позволялось приближаться к нам. В оковах мы сделали эти 6050 верст в 24 дня. Величайшая скорость была предписана, не принимай во внимание плачевное состояние нашего здоровья. Мы были без гроша.

    О причине, из-за которой мы страдали, догадывались. Несмотря на наши оковы, нас всюду встречали чрезвычайно сердечно. Когда фельдъегерь находил это возможным, нас кормили, не желая получать платы от представителя власти. В Тихвине, недалеко от Санкт-Петербурга, народ с обнаженными головами желал нам счастливого пути, несмотря на меры воздействия со стороны фельдъегеря. То же самое происходило в Ярославле». (А.М. Муравьев, декабрист / Декабристы и Сибирь. Авт.-сост.: М.Ф. Сергеев, Н.Н. Гончарова, А.Ф. Серебряков. М., 1988. С. 78.)

 

 «Каземат нас соединил вместе, дал нам опору друг в друге и, наконец, через наших ангелов-спасителей, дам, соединил нас с тем миром, от которого навсегда мы были оторваны политической смертью… дал нам материальные средства к существованию и доставил материальную пищу для духовной нашей жизни.

…постоянный грохот цепей, топот снующих взад и вперед существ, споры, прения, рассказы о заключении, о допросах, обвинения и объяснения – одним словом, кипучий водоворот, клокочущий неумолчно…» (М.А. Бестужев, декабрист) Документально-методические комплексы по истории: Методические рекомендации по написанию курсовых и дипломных работ для студентов ИФ _Ав.-сост.: З.П. Горьковская, Ю.Л. Троицкий. Новосибирск, 1990. С. 18.

 

Всего превосходнее было то, что между нами не произносилось никаких упреков, никаких даже друг другу намеков относительно нашего дела. Никто не позволял себе даже замечаний другому, как вел от себя при следствии, хотя многие из нас обязаны были своею участью неосторожными показаниями или недостатку твердости кого-либо из товарищей» (Н.В. Басаргин, декабрист). Документально-методические комплексы по истории: Методические рекомендации по написанию курсовых и дипломных работ для студентов ИФ _Ав.-сост.: З.П. Горьковская, Ю.Л. Троицкий. Новосибирск, 1990. С. 18.

 

«…в Чите … сначала поместили нас более 60 человек в трех крестьянских избах. Здесь начались споры, упреки друг друга в неправдивых и вздорных показаниях на очных ставках, в комитете следственной комиссии и проч. Чтобы прекратить эти раздоры, всем обществом – единогласно было принято условие ни под каким видом не упоминать о прошедшем, относительно вопросов и ответов… и название «комитет» предать забвению. Эта благая мера не только выдворила мир и тишину, но и связала тесною дружбою страдальцев за одно и то же дело» (Из письма П.И. Фаленберга – Е.И. Якушкину от 12.07.1872 г.) Документально-методические комплексы по истории: Методические рекомендации по написанию курсовых и дипломных работ для студентов ИФ _Ав.-сост.: З.П. Горьковская, Ю.Л. Троицкий. Новосибирск, 1990. С. 19.

«В нашей тюрьме всегда и все были заняты чем-нибудь полезным, так что эта ссылка наша цклым обществом, в среде которого были образованнейшие люди своего времени… была чудесною умственной школою как в нравственном, умственном, так и в религиозном и философском отношениях. Если б мне теперь предложили вместо этой ссылки какое-нибудь блестящее в то время положение, то я бы предпочел эту ссылку. (А.П. Беляев, декабрист) Документально-методические комплексы по истории: Методические рекомендации по написанию курсовых и дипломных работ для студентов ИФ _Ав.-сост.: З.П. Горьковская, Ю.Л. Троицкий. Новосибирск, 1990. С. 19.

«Нас запирали в 9 часов вечера, по прибытии зари, не позволяли иметь свечи, а как невозможно было так рано уснуть, то мы или беседовали в потемках, или слушали рассказы Кюхельбекера о кругосветных его путешествиях и Корниловича из отечественной истории, которой он прилежно занимался, был издателем журнала «Русская страница»…

Образованность умных товарищей имела влияние на тех из нас, которые прежде не имели ни времени, ни средств обогатиться познаниями». (А.Е. Розен, декабрист) Документально-методические комплексы по истории: Методические рекомендации по написанию курсовых и дипломных работ для студентов ИФ _Ав.-сост.: З.П. Горьковская, Ю.Л. Троицкий. Новосибирск, 1990. С. 19.

 

Положение нашего духа далеко от веселости, но не менее того справедливо, что и всякая печаль чужда нас. Мы думаем, что несчастие должно переносить с достоинством; что всякое выражение скорби неприлично в нашем положении. Человек, который упал, смешон; еще смешнее, ежели он делает гримасы от ушиба». (Н.А. Бестужев, декабрист) Документально-методические комплексы по истории: Методические рекомендации по написанию курсовых и дипломных работ для студентов ИФ _Ав.-сост.: З.П. Горьковская, Ю.Л. Троицкий. Новосибирск, 1990. С. 20.

«Жизнь наша в Минусинске была очень деятельна… В понедельник один из нас уезжал на пашню, а другой оставался дома и занимался в школе, которую мы устроили по просьбе мещан, крестьян близлежащих сел и некоторых чиновников. Небольшое количество учебников грамматики, географии, истории, арифметики было у нас с собой… Школа имела в разное время до двадцати учеников. Главная наша цель была с развитием ума внушить правила чистой нравственности, разумной религиозности, честности и уничтожения дурных привычек…». (А.П. Беляев, декабрист) Документально-методические комплексы по истории: Методические рекомендации по написанию курсовых и дипломных работ для студентов ИФ _Ав.-сост.: З.П. Горьковская, Ю.Л. Троицкий. Новосибирск, 1990. С. 21.

«Я еще помню блестящий ряд молодых героев, неустрашимо, самонадеянно шедших вперед… В их числе были поэты и воины, таланты во всех родах, люди, увенчанные лаврами и всевозможными венками… и вся эта передовая фаланга, шедшая вперед одним декабрьским утром сорвалась в пропасть, и за глухим раскатом исчезла…» (А.И. Герцен) (Цит. по: / Декабристы и Сибирь. Авт.-сост.: М.Ф. Сергеев, Н.Н. Гончарова, А.Ф. Серебряков. М., 1988. С. 241.)

 

 

«Довелось мне видеть возвращенных из Сибири декабристов, и знал я их товарищей и сверстников, которые изменили им и остались в России и пользовались всяческими почестями и богатствами. Декабристы, прожившие на каторге и в изгнании духовной жизнью, вернулись после 30 лет бодрые, умные, радостные, а оставшиеся в России и проведшие жизнь в службе, обедах, картах, были жалкие развалины, ни на что никому не нужные, которым нечем хорошим было помянуть свою жизнь; казалось, как несчастны были приговоренные и сославнные, и как счастливы спасшиеся, а прошло 30 лет, и ясно стало, что счастье было не в Сибири и не в Петербурге, а в духе людей, и что каторга и ссылка, неволя, было счастье, а генеральство и богатство и свобода были великое бедствие». (Л.Н. Толстой). (Цит. по: / Декабристы и Сибирь. Авт.-сост.: М.Ф. Сергеев, Н.Н. Гончарова, А.Ф. Серебряков. М., 1988. С. 241.)