Как проходить Босфор с кларнетом

 

В северные ворота Босфора «Опричник» входил в большой компании самых разных судов – от рыболовецких сейнеров до огромных танкеров.

Справа по борту отлично был виден мыс Румели, окаймленный высокими крутыми скалами, старый, разрушенный форт, маяк и небольшое селение, из которого приметно торчали мачты радиостанций.

Слева – низенький и почти незаметный мыс Анадолу, тоже с маяком, сигнальной мачтой и каким‑то большим белым строением рядом с минаретом…

По мере вхождения яхты в пролив количество судов, идущих вместе с «Опричником» в одном направлении, и судов, следующих навстречу, все увеличивалось и увеличивалось.

Арон стоял у штурвала, Василий читал лоцию, сверял ее с картой.

– Арон! Пора переходить на двигатель… Вот Румели, вот Анадолу… – Василий на всякий случай заглянул в лоцию. – Все. Пора убирать паруса!

– Погоди, Васек! Погоди, родной… – Арон тревожно смотрел вперед, крутил головой, испуганно поглядывал на скопление судов вокруг. – Там горючего – кот наплакал!.. Надо на парусах тянуть сколько можно…

– Ты чувствуешь, что течение увеличилось?

– Чувствую, чувствую!.. Ну, хоть еще пару миль…

– Нельзя, Арончик! – Василий нырнул в каюту, вылетел оттуда со «Справочником яхтсмена». – Вот, пожалуйста!.. Послушай, что пишет Боб Бонд…

– Да вали от меня со своим Бондом!.. – плачущим голосом закричал Арон, еле увернувшись от какого‑то нахального сейнера. – Не до него мне сейчас!

– Единственных три человека, которым можно было доверять, строго‑настрого предупреждали – проливы проходить только на двигателе! – крикнул Василий.

– Что ты мне голову морочишь?! Какие еще «Три человека»?!

– Как это «какие»!.. Неблагодарный тип! Боба Бонд – раз!.. – для убедительности Василий потряс «Справочником…» перед носом Арона. – Старый пират Ши Го‑сюн – два! И самое главное: Марксен Иванович – три!..

Упоминание имени Марксена Ивановича сделало свое дело – двумя веревками, привязанными к штурвалу, Арон закрепил его в одном положении и со словами:

– Все! Тут ты меня достал!.. – бросился травить шкоты большого паруса. – Становись на лебедку, хрен моржовый!

На удивление и к обоюдному удовольствию, быстро и ловко убрали паруса. В их слаженных действиях уже отчетливо стал проглядывать какой‑то опыт мореплавания.

– Сам уложишь? – спросил Арон.

– Спрашиваешь!.. – кряхтя и посапывая, Василий стал укладывать тяжеленный парус на гик.

Арон отвязал штурвал и попытался завести двигатель, но тот только чихал, всхлипывал одним цилиндром и не заводился.

Яхту течением стало разворачивать поперек пролива, и тут же сзади раздался панический гудок какого‑то пароходишки.

– Ну, что там у тебя?! – закричал Василий.

Арон хотел было ответить ему, но тут двигатель вдруг завелся, застучал и потянул яхту вперед.

Арон облегченно вздохнул, выровнял штурвалом направление яхты и крикнул Василию:

– Стаксель уложи верхним концом наружу! А то потом опять будем три часа искать фаловый угол!

В черной пиратской шапочке со сбившимся к уху козырьком, мокрый от напряжения всех своих небольших сил, Василий крикнул ему в ответ:

– Ароша! Смотри вперед и занимайся своим сраным двигателем! И молись, чтобы у тебя хватило горючего!..

– У «меня»?! – возмутился Арон. – Ну, мерзавец! Ну, шейгиц!.. Да если бы ты не перепутал канистры!..

В самом узком месте пролива Босфор, у Мыса Ашиян с роскошной старинной крепостью, украшенной белоснежными башнями, где интенсивность судов как в одну сторону, так и в другую достигла скученности муравейника…

…большая, грязная турецкая шхуна волокла на буксире притихший «Опричник» с убранными парусами и молчащим двигателем.

На корме шхуны, свесив босые ноги за борт, сидел средних лет турок и специально для «Опричника» играл на кларнете «Калинку».

«Калинка, калинка, калинка моя…» – неслось над Босфором.

Еще три турка, таких же грязных и живописных, как и их шхуна, валялись на корме рядом с кларнетистом и прихлопывали в ладоши в такт мелодии.

Изредка они что‑то по‑турецки кричали Арону и Васе, на что Арон кричал им в ответ:

– Айм но индостайн! Тенк ю вери мач! Ай гоу ту Хайфа!..

Турки заливались сочувственным смехом, а кларнетист менял «Калинку» на «Не слышны в саду даже шорохи…»

Арон сидел в кокпите, стыдливо оглядывался по сторонам на плывущие рядом суда и бормотал:

– Просто перед людями неудобно… Все своим ходом, а нас волокут, как убогих…

Василий стоял у штурвала, пытался его успокоить:

– Чего ты дергаешься?! Ну, не хватило горючего! Ай, ай, ай, ай. Делов на рыбью ногу! С каждым такое может случиться…

– И вообще… – глухо сказал Арон и уставился вниз, в решетчатый настил кокпита.

Вася посмотрел на Арона и понял, что дело не только в том, что их, на глазах у всего мира, тащут на буксире.

– Прекрати сейчас же! – мягко сказал он. Плывем на халяву – одно удовольствие… Первый раз можем хоть по сторонам посмотреть. Гляди какая крепость… Ты же таких в жизни не видел!..

Не поднимая глаз, Арон отрешенно проговорил:

– Наша Петропавловка ничуть не хуже…

Васе вдруг до боли в сердце стало жалко Арона, да и себя вместе с ним, покойного Марксена Ивановича, оставленных Леху Ничипорука, Гриню Казанцева и Нему Блюфштейна, потерянных навсегда Клавку и Ривку, и ему захотелось бросить к чертовой матери этот штурвал, лечь навзничь на решетку кокпита и, глядя в чужое небо, завыть от нахлынувшей дикой тоски…

Но он только горько усмехнулся и тихо сказал Арону:

– Петропавловка уже вторую неделю, как не наша, Арончик… И постарайся привыкнуть к этой мысли как можно быстрее. Тогда все остальное будешь воспринимать менее болезненно…

А кларнетист на буксирной шхуне уже играл «Очи черные, очи страстные…». И плыла старая мелодия российско‑цыганского романса между турецких берегов самого узкого места пролива Босфор, уводила за собой яхту под названием «Опричник» с экипажем из двух очень немолодых людей, впервые увидевших море и не умеющих плавать, в неведомые края и страны, расстилая перед ними совсем‑совсем другую жизнь…