Как поведет себя перед лицом ее предпринимательский класс — та его часть, которая осознает всю бесперспектив- ность следования за магнатами спекулятивно-ростовщичес- кого глобализма?

Для разработки сценариев грядущего важно учитывать законы исторической драмы: возврат к продуктивному прин- ципу в экономике не может не сопровождаться решитель-

Искушение глобализмом 383

Ным противостоянием нынешнему виртуальному комплексу во всех его составляющих.

Если дельцы виртуальной экономики ведут себя как без- ответственная богема, презирающая порядок, долг и дис- циплину, то будущие адепты продуктивного принципа ста- нут самоопределяться как аскеты долга, морального закона и накопления. Если финансовые спекулянты эксплуатируют идею открытого общества для беспрепятственного вывоза награбленных капиталов за границу, то новые аскеты накоп- ления станут решительными сторонниками крепких госу- дарственных границ, протекционистской защиты нацио- нальной промышленности, ценностей патриотизма.

Если интеллектуальная богема и полубогема, создающая и обслуживающая «дутую» интеллектуальную ренту, испове- дует постмодернистскую всеядность и приблизительность, многозначность неверифицируемых смыслов, к которым не- приложимы четкие критерии «да» и «нет», то реставраторы продуктивного принципа непременно заявят о себе и как реставраторы четких принципов строгого знания, поддаю- щегося недвусмысленной опытной проверке. Категория опыта вернет себе центральное значение в интеллектуальной сфере, потеснив двусмысленный постмодернистский символизм.

Кое-какие прецеденты в этом направлении уже были со- зданы неоконсервативной волной на Западе. Зачинатели не- оконсервативного переворота исходили из нескольких пре- зумпций:

— из того, что наряду с богемствующей интеллигенцией, промотавшей национальное, культурное наследие в процес- се безответственной «игры в бисер», существует националь- но ответственная интеллигенция, в то же время ничем не ус- тупающая мондиалистской богеме по профессиональным критериям современного духовного производства;

— из того, что наряду с крикливым меньшинством, мо- нополизировавшим средства массовой информации, суще- ствует консервативное «моральное большинство», сохранив- шее нетленные духовные ценности;

— из того, наконец, что возможен и необходим союз не- оконсервативной интеллигенции с молчаливым большинст-

А. С. Панарин

Вом, заключенный в обход компрадорского «крикливого меньшинства».

Мы сегодня вправе исходить из сходных предпосылок. Никто не станет отрицать, что между нынешним либераль- ным авангардом и молчаливым большинством народа, тер- пяющим невиданную нужду и лишения, ныне пролегла на- стоящая пропасть. Сегодня народ отлучен и от действитель- ного участия в политике (его потребность в политической оппозиции удовлетворяет сама власть, подсовывая ему про- вокаторов), и от средств массовой информации. Вынужден- ное молчание народа в условиях растущего возмущения по- литикой верхов становится все более драматическим. Если российская интеллигенция еще сохранилась как специфи- ческий социокультурный феномен, сочетающий жреческие и пророческие функции в нашем теряющем духовность ми- ре, то она непременно выделит внутри себя тот костяк, кото- рому суждено будет озвучить немой протест народа. В рус- ской истории действуют два тайных принципа:

— союз грозного царя с народом против изменников- бояр;

— союз пророчествующей церкви с «нищими духом»

Против сильных и наглых,

Изучение мировой истории показывает, что это — архе- тип не только нашей культуры, но и всех монотеистических культур. Множество ссорящихся богов создает «постмодер- нистскую» ситуацию, удобную для тех, кому выгодна неоп- ределенность морально-правовых и ценностных критериев. Но монотеизм исключает эту лукавую двусмысленность со- циальных и нравственных оценок, как и двусмысленность долгосрочной исторической перспективы.

Эффекты постмодернистского многобожия в «либераль- ную» эпоху мы на себе уже испытали. То, что это многобо- жие выгодно ловкачам виртуального мира, клянущимся в не- возможности отличить истину от лжи и добро от зла, вряд ли у кого еще остались сомнения. Вопрос, следовательно, в том, в каких формах в грядущую постлиберальную эпоху будет восстановлена культура единобожия — нетерпимая к лукав-

Искушение глобализмом 385

ству и двусмысленностям в важнейших вопросах человечес- кого самоопределения. Важно с этих позиций оценить неко- торые старые и новые идеологии XX века — какие из них могли бы вписаться в монотеистическую доминанту постли- беральной эпохи.

Начнем с социал-демократической идеологии. На нее се- годня возлагают некоторые надежды те, кто уже понял бес- перспективность современного либерализма, выродившего- ся в социал-дарвинизм, в безграничное потакание сильным и приспособленным в ущерб нравственности, справедливос- ти и цивилизованности. Обращают внимание и на то, что на Западе, в соответствии с известными законами «смены фаз», деятелей неоконсервативной волны сменяют социал-демо- кратические правительства. Наконец, можно указать и на то, что социал-демократическая политика включает близкий нашему менталитету акцент социального равенства и соци- альной справедливости. Что можно ответить на это?

Во-первых, необходимо отметить, что социал-демокра- тический ответ на современный либеральный «беспредел», на бесцеремонный выход экономической элиты во главе с ее финансовым авангардом из системы гражданского консен- суса является неадекватно слабым, невнятным. Нынешние социал-демократы на Западе по-настоящему не ответили на вызов либеральных монетаристов и атлантистов ни в области внутренней политики, ни в области внешней, касающейся эксцессов «однополярности». Да и коллизии нашей пере- ломной, по большому историческому счету, эпохи не тако- вы, чтобы их можно было разрешить в рамках ритуальной смены республиканцев демократами, консерваторов — лей- бористами, христианских демократов — социал-демократа- ми. Российский избиратель интуитивно чувствует это: наша новоиспеченная социал-демократическая партия едва наби- рает 1% голосов.

Дело в том, что в культуре назревает жесткая реакция на расточительные эксперименты модерна в форме новой аске- зы. Социал-демократическое течение ближе к модернист- ской доминанте расточительного эмансипаторства, чем к ас- кезе и самодисциплине.

А. С Панаарин

А. С. Панарин

Совсем недавно общей культурной реакцией на это рас- точительство воспользовались западные неоконсерваторы. Они критиковали попустительство леволиберального и со- циал-демократического комплекса, социальное государство за вскормленную им «субкультуру пособий» (социального иждивенчества), прожектерство и утопизм. Но, как оказа- лось, монетаризм и кейнсианство, правый либерализм и со- циал-демократия борются между собой внутри общей попус- тительской доминанты модерна. Речь просто идет о том, ко- му преимущественно будет адресовано это попустительство.

В социал-демократическом варианте речь идет о балов- нях Из низов — тех, кого левые считают «социально близки- ми». В либеральном варианте — о баловнях из числа верхов, которые давно уже тяготятся тем, что правовое государство норовит обращаться с ними «как со всеми», хотя каждому ясно, что они не такие, как все. Для меня лично очевидно одно: вернуть в систему современного гражданского консен- суса даже ту часть предпринимательского класса, которая тя- готеет к продуктивной экономике и готова порвать со спеку- лятивно-мафиозными дельцами виртуальной экономии, на основе социал-демократической платформы не возможно. Если вы хотите потребовать от предпринимательского класса национально ответственного поведения со всеми вытекаю- щими отсюда служилыми тяготами, вы не можете одновре- менно снисходительно относиться к низовой «субкультуре пособий» и в духе «демократии равенства» одинаково возна- граждать радивых и нерадивых, работающих и неработаю- щих.

Грядущий социокультурный и политический переворот в духе этики социального служения, аскезы и ответственности предполагает по меньшей мере равенство в жертвенности. По опыту российской истории мы знаем, что утрата нацио- нального единства происходила тогда, когда верхи односто- ронне нарушали консенсус служилого государства, как это было, например, после указа Петра III о золотой вольности дворянства.