Чернокожие «косиньеры» и фузильеры, медные ружья, деревянные пушки и каменные ядра. Бутылочная почта с золотом и объявлениями и прочие странные феномены на острове Мбарха

 

Для «организации вооруженных сил территории Мбарха», разумеется, нужно было оружие. И вот, тут‑то в полном объеме проявился всесторонний военный талант Наполеона. Правда, и случай пришел к нему на помощь: море, выбросив на берега Мбарха остов «Анны‑Марии», словно само позаботилось о том, чтобы уцелело почти все содержимое судна. Волны вынесли на тот же берег множество ящиков и бочонков, бывших в трюмах судна. При рассмотрении этих ящиков и бочек там нашлась целая коллекция металлических изделий, предназначавшихся, правда, для мирных целей – для сельского хозяйства. Это были серпы и косы. Немедленно Наполеон вспомнил, что при войнах конфедератов против России польские магнаты, выставляя в поле банды своих крепостных крестьян, за неимением другого оружия, снабжали их именно косами, укрепленными на длинных древках. Вооруженные «хлопы» носили название «косиньеров». Поэтому часть кафров Наполеон вооружил таким же образом, и получился первый африканский легион косиньеров.

В одном из ящиков, выброшенном на мелкое место почти у берега, оказались довольно толстые и короткие медные трубы, – части неведомой машины. Осмотрев эти трубы, Наполеон решил, что из них можно соорудить примитивные короткоствольные ружья. Бен, в качестве корабельного плотника, получил поручение изготовить ложа. Сам Наполеон вычертил простой и удовлетворительно действующий механизм для спуска кремневого курка, а когда оказалось, что изготовление этого механизма не дается местным кузнецам, обошел встретившееся препятствие самым простым образом: фузильеры или стрелки должны были носить с собой в походе глиняные горшки с горящими угольями. Каждый фузильер имел, кроме ружья и горшка с горящими угольями, несколько аршин фитиля, приготовленного из морской травы. Когда фузильеру надо было стрелять, он совал конец фитиля в горшок с угольями, и фитиль загорался. Тогда оставалось только приложить горящий фитиль к затравке, и ружье палило.

Правда, вся эта операция требовала времени. Но, во всяком случае, армия Наполеона имела ружья, – а это одно делало ее грозной для врагов.

Долго, но тщетно Наполеон среди остатков груза, «Анны‑Марии» искал какого‑либо материала, пригодного для изготовления артиллерии. Но ничего подходящего не нашлось, и тогда он вышел из затруднения положительно гениальным способом: на острове Мбарха росло одно дерево, отличавшееся невероятной крепостью своей древесины. Из молодых ветвей этого дерева туземцы, распаривая их на огне, выделывали ручки для своих ассегаев.

Потерпевшие крушение спутники Наполеона прозвали это дерево железным. Работая под руководством Наполеона, а отчасти при его помощи, тот же Бен успел, правда, с огромным трудом, высверлить два обрубка, каждый длиной в полтора метра. Впрочем, речь шла не столько о высверливании, сколько о выжигании внутренности обрубков. Работа эта была невероятно медленной, потому что «железное дерево» сопротивлялось огню почти в такой же мере, как и железу. Но терпение и труд все перетрут, и в конце концов работа была сделана. Изготовление двух пар колес из другого сорта дерева не представляло уже никаких затруднений, и через два месяца после начала работ армия Наполеона имела уже пару примитивных полевых орудий. Разумеется, каждый европейский артиллерист рассмеялся бы при виде оригинальных деревянных пушек, стволы которых «для крепости» были обмотаны сначала пятерным рядом железной проволоки, а потом еще засмоленными веревками, но Наполеон не смеялся; он, как артиллерист по призванию, не мог забыть того, что запорожские казаки в своих войнах против татар и поляков не без успеха применяли именно такие деревянные пушки, которые отлично выдерживали значительное число выстрелов, не разрываясь.

– Надо всегда пользоваться тем материалом, который имеется под рукой, – твердил Наполеон своим спутникам, скептически относившимся к неуклюжим, чудовищно тяжелым ружьям и еще более неуклюжим пушкам.

Вопрос о порохе решался просто: среди груза «Анны‑Марии» имелись бочки с этим снадобьем. При крушении порох несколько подмок, но его высушили, и после испытания оказалось, что он взрывался ничуть не хуже того пороха, который сохранялся в спасенном рожке.

Да не подумает читатель, что все вооружение африканской армии состояло из описанных ружей и пушек. Кафры, работая над разборкой затонувшей у самого берега шхуны, которая в часы отлива оказывалась на обсыхавшей песчаной отмели, извлекли из капитанской каюты несколько кортиков, абордажных топоров, и, кроме того, четыре ружья, а в довершение небольшую сигнальную носовую пушку. Ее Наполеон тоже поставил на колесный лафет и возлагал на нее большие надежды.

В чем чувствовался явный недостаток, так это в снарядах, ибо запас пуль оказался ничтожным, а свинца на «Анне‑Марии» не оказалось.

Но из этого затруднения Наполеон вышел победоносно: для стрельбы из пушек он изготовил порядочный запас каменных ядер из морских голышей, недостатка в которых на этом берегу не было; вместо картечи должны были служить мелкие голыши и гвозди из корпуса «Анны‑Марии», а для кремневых пистолетов было отлито несколько сот пуль из тех же медных труб.

Кафры, повиновавшиеся Наполеону Килору, как они повиновались бы богу, не понимали смысла всех предпринятых работ. Те люди, которых Наполеон снабдил импровизированными ружьями, под страшной клятвой держать все дело в секрете, для упражнений с непривычным огнестрельным оружием уходили в глубь острова, за несколько километров от берегового поселка, в лесную чащу. До поселка оттуда гул выстрелов почти не долетал. А кто и слышал этот странный гул, тот находил определенное объяснение:

– Громоносный Килору сводит гром с неба.

В середине сентября месяца 1821 года «африканская армия» была уже организована и обучена во всех отношениях. Кафры проявляли изумительные таланты в этом деле, что, впрочем, было совершенно естественно: это ведь одна из самых воинственных наций если не всего мира, то, во всяком случае, Африки. В каждом кафре сидит прирожденный воин. Все они вообще проявляют полное равнодушие к смерти. Островитяне не представляли собой исключения в этом отношении. Кроме того, ими двигало особое побуждение: «живой Килору» обещал им месть их врагам, отнявшим у них кумира в лице «немого» или «лежащего Килору».

Услышав это обещание, они положительно из кожи лезли, проявляя невероятное усердие и непонятную для европейцев выносливость.

Когда Наполеон стал явно увлекаться своей идеей создания первых кадров «великой африканской армии», большая часть его злополучных спутников отнеслась к этому резко отрицательно. Даже Костер и Джонсон, не стесняясь, упрекали императора в том, что он занимается игрой в солдатики, вместо того, чтобы употребить все силы на поиски выхода, из положения современных Робинзонов.

На этой почве неоднократно происходили дебаты, при чем мало‑помалу страсти разгорались и отношения обострялись.

– Нам надо выбираться из этой дыры! – ворчал Джонсон. – Солдатики – это хорошо! Направо, налево! Шагом марш… Но я предпочел бы наблюдать эту игру издали, а не принимать в ней участие, черт возьми!

– Адмирал Джонсон! – возражал ему Наполеон. – Я очень люблю, чтобы мои маршалы высказывали мне свое мнение откровенно, и я умею уважать каждое частное мнение, лишь бы оно было честным.

– А разве бесчестно то, что я говорю? – допытывался Джонсон.

– Хуже, чем бесчестно: оно глупо! Во‑первых, упрек в том, что мы не заботимся об исходе отсюда, – не справедлив.

– Это вы не про бутылки ли говорите? Так, по‑моему, ничего из этого не выйдет, и выйти не может. Даром только бумагу переводите да деньги в воду бросаете.

– Посмотрим, даром ли. Я думаю, что нет! – возражал Наполеон.

Сказанное требует маленького пояснения.

Суть в том, что как только император Наполеон превратился в бога богов Килору, он стал систематически каждые три дня бросать в море бутылки. В каждой такой бутылке помещался один английский золотой соверен или французский наполеондор и две записочки. В первой стояло следующее:

«Человека, в руки которого попадет эта бутылка, во имя гуманности просят доставить находящееся в бутылке объявление в одну из газет французских, английских или американских – для немедленного напечатания. Плата за напечатание должна быть произведена при помощи лежащей в той же бутылке золотой монеты. Лицо, просящее об этом, выплатит тому, кто исполнит его просьбу, щедрое вознаграждение ровно через год, по напечатании сказанного объявления».

В чем же состояло объявление?

Несомненно, текст этого объявления принадлежал к так называемым условным. В нем имелось заявление, что крупная партия товара, который может подмокнуть, закуплен удачно неким Джеремией Стоксом, который просит торговый дом «Альберс и К°.» позаботиться об уборке груза, лежащего в депо Амаба‑Арахара.

Другое извещение было от имени Питера Крэга, извещавшего дорогую матушку о том, что он временно находится в финансовом затруднении и просит прислать на выручку условленную сумму денег через пастора Арчибальда Мак‑Абраха.

Было еще несколько других объявлений столь же невинного на взгляд содержания. Внимательный наблюдатель мог бы заподозрить, что речь идет о чем‑то гораздо более важном, чем подмокший товар или вексель проигравшегося пехотного поручика. Но и самому внимательному наблюдателю не пришло бы в голову, что во всех объявлениях путем добавления условленных лишних букв обозначено одно и то же слово африканский остров Мбарха.

Наполеон, предвидя возможность спасения бегством, заранее условился с некоторыми лицами на счет того способа, каким он может дать знать друзьям о месте своего убежища, о том, куда должна быть направлена помощь.

Кроме указанных объявлений, предназначенных к напечатанию в газетах, было изготовлено еще несколько совершенно отличных по содержанию записок к частным лицам, в которых содержалось обращение то экипажа рыбачьего судна, то письмо капитана Ладзаро Пьюфи, то духовное завещание ловца губок Аристида Париди. И в каждой такой записке в скрытой, понятно, форме, содержалось обозначение имени острова, давшего приют потерпевшим крушение.

В общем, таким образом, было брошено в море больше трех десятков бутылок разных форм и величин. Огромное большинство их погибло, не достигнув назначения, но две бутылки попали в честные руки, в руки людей, которые, не подозревая всей важности возложенного на них судьбой поручения, свято исполнили его. Записки попали к тем, кому предназначались, хотя и с огромным опозданием, и нашли отклик. Какой? Об этом – после.

Пока же вернемся к жизни Наполеона в качестве африканского Робинзона.

Темная безлунная ночь. Море тревожно: бегут валы и с глухим рокотом разбиваются о пологий песчаный берег. По небу мчатся тучи. Остров погружен в сонную дрему. На всем его пространстве не видно ни одного огонька. Только в кустах перекликаются ночные птицы, да ветер свистит, качая ветви.

И, вот, в нескольких милях от берега показывается словно рой призраков: от континента, который днем виден в форме голубоватой полоски на горизонте, несутся нестройными рядами длинные приземистые пироги, переполненные людьми. Изредка эти люди перекликаются вполголоса, и тогда флотилия пирог совершает различные эволюции, то ускоряя, то замедляя ход и меняя направление. Юркие и подвижные суда то собираются в кучу, то рассыпаются по значительному пространству. Все ближе, ближе к острову подплывают таинственные пироги. Вот, они вошли в залив, скользнули по его берегу в полукруглую бухту недалеко от поселка, где стоит храм Килору, живого Килору.

В тот момент, когда пироги уже приставали к берегу, на берегу тревожно вскрикнул маленький серый попугай. Ему издали откликнулся другой поближе к поселку, третий – уже у самого поселка. Скрипнула дверь храма Килору. Как будто проползло что‑то тяжелое по тропинке.

Зашумели кусты, пропуская кого‑то к холму.

Люди, высадившиеся с пирог, разделились на два отряда и подошли к поселку с двух сторон. В сотне шагов от поселка они остановились, собираясь с силами, чтобы ринуться на беззащитную, беспомощную добычу.

Это были старые враги жителей острова Мбарха, такие же кафры, как и они, но кафры с континента.

Отдохнув несколько минут перед приступом, они снова ползут к поселку. Вот, ведущий их вождь дает сигнал к нападению. Темнокожие воины, держащие в руках пучки ассегаев, вскакивают с диким воем, чтобы ринуться на стоящие в нескольких шагах хижины островитян.

Но что это?

С вершины холма срывается огненно‑золотистая змея, летит над землею, шипя и свистя, падает на берег, где стоит предназначенный оберегать пироги отдельный отряд, и там лопается с оглушительным треском, осыпая тучей искр все окружающее.

С той же вершины холма, слышится повелительный голос:

– Пли!

Из двух десятков жерл вырываются огненные мечи, и туча пуль несется в ряды нападающих.

– Пли! Первое!

Словно гром грянул и раскатился эхом. И дрогнул лес, и испуганно заметались волны.

– Второе! Пли!

И опять грохот пушечного выстрела.

Это длилось всего несколько мгновений. Но эти мгновения были ужасны для нападающих, и именно эти мгновения решили участь их.

Отпор был получен, и притом в такой форме, которая ошеломила нападающих кафров; они не могли даже понять, что, собственно говоря, случилось, почему вершина холма, изрыгая огонь и окутываясь удушливым пороховым дымом, послала в их ряды ураган смерти.

Действие пуль из медных мушкетов и картечи из деревянных пушек было уничтожающим, потому что они стреляли в упор. Кто не был смыт снарядами, тот обезумел от страха, и упал на землю, не смея двинуться.

Только две пироги успели отчалить от острова, но на вершине холма запылал зловещий багровый огонь огромного смоляного факела, и снова послышался отрывистый голос, командовавший:

– Пли!

Маленькая сигнальная трехфунтовая пушечка, снятая с борта «Анны‑Марии», сердито рявкнула, круглая бомбочка ударилась в борт первой пироги, пронизала его, упала на дно и взорвалась, калеча и убивая людей экипажа.

– Пли!

Вторая бомба, помчалась к следующей пироге, но миновала цель. Тем не менее пирога, остановилась и беспомощно заплясала по волнам: все люди, находившееся в ней после первого же выстрела в паническом ужасе бросились в море и барахтались в волнах, увлекаемые течением все дальше и дальше от берега. А на вершине холма стоял грузный человек в сером сюртуке и треугольной шляпе на круглой голове.

В бою он не принимал участия. Он стоял на холме с золотой табакеркой в руке, зорко следил за совершавшимся у его ног, время от времени отдавая приказания отрывистым голосом.

А по побережью метались толпы вооруженных косами «африканских косиньеров», которые косили осмелившихся оскорбить громоносного Килору, бога мести.

 

XI

Расправа с побежденными. Vae victis! Черные полки будущего. Наполеон собирается в поход на страну Матамани

 

Утром, когда в розовых волнах тумана всплыл огненный шар солнца, островитяне могли привести в известность результаты ночного боя и первой африканской победы бежавшего из плена императора Наполеона. Результаты эти были поразительны: из островитян оказались убитыми только двое, да человек пять раненых, из которых один опасно.

Зато из кафров континента лишь немногие уцелели от бойни. Убитых пулями и картечью было мало: действие артиллерии было более устрашающим, чем активным. Но зато поработали косиньеры и другие милиционеры: в разных местах по берегу и в кустах валялись грудами трупы врагов, убитых ударами топоров, дубин и ассегаев.

В общем из трех сотен напавших на остров кафров уцелело едва двадцать пять человек, – да и тех островитяне пожелали немедленно принести в жертву богу богов, грозному Килору.

Но уцелевших от бойни кафров Наполеон немедленно обратил на общественные работы, а нескольких в собственные милиционеры.

На удивленный вопрос Костера, не рискованно ли это, Наполеон ответил, пожимая плечами:

– Вздор! Солдат теряет свою индивидуальность, как только он становится частью целого, как только он входит в полк. Весь секрет в том, чтобы на первых порах избегать посылать новобранца против его же сородичей. Я делал так: испанцев посылал против немцев, немцев против итальянцев, итальянцев против испанцев, поляков против русских, русских против испанцев. И ставил их на самые опасные места. И видели бы вы, с каким остервенением они грызли друг другу горло…

И при этих словах зловещая улыбка промелькнула по устам императора. Снова из‑под личины обыкновенного смертного выглянул сверхчеловек, для которого человеческая жизнь имела только одну ценность: из стольких‑то человеческих жизней можно слепить один полк, бригаду, корпус.

Ни единому из нападавших ночью на остров обитателей континента не удалось уйти от рабства. Допрос пленных выяснил, что разбойничья экспедиция была вызвана самыми низменными побуждениями. На континенте имелся отнятый у островитян «немой Килору», у островитян завелся новый, живой Килору, пришедший с моря, и это могло отразиться на уменьшении доходов от притока пилигримов. Поэтому кафры племени Матамани порешили или похитить у островитян их сокровище, живого Килору, или уничтожить его.

Те же пленные показали, что, по условию с их главными вождями, не принимавшими в походе участия, по взятии острова, отряд должен был послать на континент вестников с извещением о ходе дел. Узнав об этом, Наполеон заволновался:

– Значить, нам надо немедленно идти в поход, – решил он.

– Зачем? – удивился Джонсон. – Что нам нужно на континенте? Ведь, залезая в эти трущобы, мы только откладываем в долгий ящик наше собственное освобождение.

Наполеон насупился.

– Адмирал Джонсон! – сказал он сухо. – Я считал вас за более умного человека, чем вы оказываетесь на самом деле! Я именно хочу проложить путь к свободе. Как мы можем уйти с острова? Куда? Есть ли у нас для этого какие‑либо средства? Если мы воспользуемся пирогами кафров, то ведь для дальнего плавания эти суденышки абсолютно не годятся. Выходить с ними в открытое море является верхом неблагоразумия.

– Мы могли бы идти вдоль берегов, – проворчал Костер.

– А что мы найдем на берегах? – осведомился Наполеон.

– Какие‑нибудь европейские фактории!

– Чьи, например?

– Ну, португальцев.

– И как поступят с нами португальские власти, когда узнают меня?

Джонсон и Костер в замешательстве молчали.

– Они арестуют всех нас, – продолжал Наполеон. – Вам, конечно, ничего особенного не грозит. В лучшем случае – несколько месяцев тюрьмы. А мне – возвращение на остров Святой Елены, откуда во второй раз уже не убежишь…

Костер и Джонсон озадаченно переглянулись. Если Наполеон будет освобожден с острова Святой Елены и доставлен к его друзьям, где он найдет безопасное убежище, – они, Костер и Джонсон – станут миллионерами. Если бегство не удастся, они не получат почти ничего. А на организацию побега Наполеона, они затратили несколько лет собственной жизни, да и денежные затраты их были весьма значительны.

– А что мы будем делать на континенте? – полюбопытствовал Костер.

– Пройдем до Гуру, столицы Матамани. Посмотрим там, что это за штука такая – «немой Килору». Матамани – целый народ, а не клан, как на острове. Умело действуя, мы станем во главе этого народа, организуем его военные силы, образуем форменную армию в несколько тысяч человек, победим соседей или заключим с ними мирные трактаты, распространим свои владения на юг и на север и на восток. Тогда…

– Словом, вы хотите сделаться императором Африки? – перебил Костер.

– Отчего нет? – ответил серьезно Наполеон. – Черный континент в свое время был колыбелью человеческой культуры. Если вы вспомните, например, историю Египта… Шампольон очень много рассказывал мне о жизни фараонов… Все несчастья Африки заключаются в том, что ее население разбито на множество племен, враждующих друг с другом. Если кому‑либо удастся объединить и примирить, хотя бы путем жестоких кар, эти племена, Африка представит грозную, политическую силу. И это – в интересах самого же африканского населения. Если бы я в самом деле сделался императором Африки, я позаботился бы о том, чтобы прекратилась торговля рабами, чтобы уничтожен был вывоз их в другие страны. Это позор для всего человечества…

Подумав немного, Наполеон продолжал:

– Вообще – у меня много проектов, о которых я думал и раньше, в дни молодости… Удивляюсь, что другие не додумались до этого. Но они додумаются. Они додумаются. Это – неизбежно, потому что это естественно. Судан – это человеческий океан. Конго – другой. Там можно навербовать миллионы, вы понимаете это, господа, миллионы беззаветно храбрых солдат. А Абиссиния, эта таинственная страна чернокожих христиан, где каждый человек прирожденный воин, где люди в бой идут как на пиршество, где, умирая, поют гимны смерти…

Ост‑индская компания уже имеет полки сипаев. Придет день, когда чернокожих, сипаев или аскари будут иметь все европейские великие державы. И как интересны будут тогда бои!..

Вожди будут швырять один полк черных против другого. Белые солдаты будут образовывать только кадры инструкторов, офицеров‑командиров, да, пожалуй, еще кавалерию. Негры, говорят, плохие кавалеристы. Но и это, может быть, требует проверки. Наконец, для кавалерии можно брать арабов. Мамелюки Египта показали‑таки себя моим генералам! Это настоящие черти.

– Позвольте! – перебил размечтавшегося Наполеона Костер. – Это все хорошо! Но у нас имеются непосредственные задачи!

– То есть, разрешение вопроса, как нам выбраться отсюда? К разрешению этого вопроса мы приближаемся, перебираясь с острова, на континент. Во‑первых, там мы все будем в большей безопасности, чем на острове, который уже два раза подвергался нападению, и куда очень легко может высадиться десант англичан…

Словно для того, чтобы придать словам Наполеона особое значение, когда он произнес эту свою речь, расставленные в разных местах острова, пикеты дали условленными криками знать, что к острову приближается европейское военное судно.

Приняв известные меры предосторожности, Наполеон и его спутники принялись с берега наблюдать шедшее к острову судно. При помощи подзорных труб не представилось ни малейших затруднений в определении национальности судна. Это был великолепный палубный фрегат, с несколько грузным корпусом и слишком тонкими мачтами.

Шло судно под английским военным флагом.

Долго наблюдал Наполеон за эволюциями судна. Он видел, как, подойдя на расстояние не больше километра от острова, фрегат почти мгновенно убрал все свои паруса, как из шлюзов упали в воду тяжелые якоря и как с крон‑балок были спущены четыре лодки, наполненные вооруженными людьми.

Труба выпала из задрожавших рук Наполеона. Лицо побледнело. Глаза округлились.

– Проклятие! – стоном вырвалось из его побелевших уст. – «Беллерофон»!..

Да, это было, в самом деле, то судно, на борту которого впервые испытал унижение плена свергнутый император французов.

Это был стошестидесятипушечный английский фрегат «Беллерофон».

– Бежать! Снова бежать! – почти крикнул Наполеон.

Покуда четыре шлюпки с «Беллерофона», медленно и осмотрительно совершая промеры, приближались к острову, весь поселок опустел. Островитяне испытывали инстинктивный ужас перед европейцами, и «богу богов Килору» не представилось ни малейших затруднений заставить всех негров уйти вглубь острова, забиться в чащу, куда английские матросы вряд ли рискнули бы забраться.

Из своего убежища Наполеон сумрачным взором наблюдал за тем, как четыре шлюпки пристали к берегу, как матросы рассыпались по береговой полосе и забрели даже в поселок.

Убегая, островитяне увели с собой внутрь всех животных, и унесли наиболее ценное имущество, включая пленных. Но кое‑что из живности поневоле осталось в пределах поселка, и Наполеон видел, как моряки гонялись за полудикими тощими свиньями и кололи их кортиками, чтобы, освежевав, отвезти на судно.

– Они ищут не меня, – пробормотал он успокоенно. – Им нужна свежая провизия и вода! Больше ничего.

В самом деле, запасшись дешево доставшимся мясом и налив водой бочки, моряки вернулись к фрегату, который, постояв еще немного, поднял якоря, распустил паруса и гордо поплыл к югу.

Опасность нового плена для императора миновала. Он мог приступить к осуществлению своих сложных планов завоевания Черного континента…

 

XII