Наполеон берет город Гуру. Дерикур водружает знамя на крыше храма «немого Килору». Разгадка тайны «немого Килору». Мистер Костер и Сальватор отправляются в Европу посланниками Наполеона

 

Опять ночь. Но на этот раз не ночь на острове Мбарха, а на африканском берегу.

В довольно бурную погоду два десятка пирог с кафрами с острова промчались через пролив, отделявший остров от материка, прошли довольно значительное пространство вдоль берега, нашли устье реки с болотистыми берегами, в тинистых водах которой имелось неимоверное количество крокодилов, поднялись вверх по течению реки, пользуясь сильным приливом, и высадили людей выше негритянского города Гуру в стране Матамани. В ту пору Гуру, типичный южноафриканский поселок из полутора тысяч хижин, по форме напоминавших жилища термитов или гигантские ульи с коническими крышами из соломы, насчитывал до пятнадцати тысяч обитателей, и, значит, при надобности, мог выставить в бой до трех тысяч воинов. Нападение на Гуру было большой дерзостью со стороны Наполеона, вся «африканская армия» которого насчитывала не больше ста человек. Но Наполеон верил в свою звезду и верил в свои силы…

Незадолго до рассвета его отряд подошел на самое близкое расстояние к первым хижинам Гуру.

Грохот пушечных выстрелов разбудил обитателей Гуру. Едва они выскочили из своих обиталищ, как огненные змеи принялись вылетать из находившегося над поселком леска. Эти змеи, а по‑европейски – боевые ракеты, изготовленные собственноручно Наполеоном и срывавшиеся со специальных ракетных станков, падали на улицы Гуру, переполненные испуганными кафрами, и, падая, взрывались с оглушительным треском, осыпая окрестности тучами искр, зажигая соломенные крыши хижин. Почти одновременно в десяти местах Гуру вспыхнул пожар, пожиравший убогие хижины негров, как кучи сухой соломы.

В диком ужасе все население устремилось к стоявшему несколько в стороне большому зданию. Это был храм «немого Килору».

И, вот, когда обитатели Гуру с воплями и стонами добежали до храма, чтобы в нем искать убежища, чтобы молить «немого Килору» вступиться за них, защитить от неведомого страшного врага, – двери храма распахнулись, вся внутренность его озарилась зловещим багровым светом, и на пороге храма показался… Килору! Оживший Килору! Воскресший Килору!

Бог богов, мстительный и беспощадный громоносный Килору! На нем была черная треугольная шляпа и серый сюртук. Но он глядел на замершую от ужаса толпу сверкающим взором, и его правая рука делала повелительный жест, который был понят кафрами: Килору приказывал всем пасть ниц и воздать ему божеские почести.

И кафры повалились ниц. Они лежали, не смея подняться, не смея взглянуть на ожившего Килору. А другие кафры, спутники Наполеона, обходили один квартал Гуру за другим, и среди лежавших на земле обитателей злополучного города отбирали знатнейших и старейших в качестве заложников.

На ветвях огромного баобаба, стоявшего рядом с храмом Килору, качалось около двадцати трупов. Это были вожди Гуру, жрецы храма «немого Килору», и сам «вождь вождей» и «отец ста», одноглазый кафрский царек Мха Гуру, тот самый, по инициативе которого остров Мбарха дважды подвергся нападению.

Завоевание царства Мха совершилось с молниеносной быстротой и не представило для Завоевателя ни малейших затруднений, не потребовало никаких жертв.

Мог стать жертвой своего боевого пыла только один человек из отряда Наполеона, шевалье Дерикур: он тайком смастерил из какого‑то тряпья довольно громоздкое трехцветное знамя и намеревался водрузить его на верхушку самого высокого здания Гуру, то есть, на крышу храма «спящего Килору». Как шевалье ухитрился вскарабкаться на эту острую коническую крышу и добраться до ее вершины – история не знает. Но воткнув свое гордое знамя в соломенную крышу, тарасконец провалился сквозь слой соломы и упал внутрь храма с порядочной высоты.

Его величайшим счастьем было то обстоятельство, что в том месте, куда он упал, на полу храма лежала груда толстых ковров, смягчивших падение. Все‑таки, шевалье, упавший с высоты в добрых десять метров, несколько минут лежал без сознания. А когда он очнулся, то в испуге вскочил и заорал благим матом: в двух шагах от него на каменном пьедестале стоял… император Наполеон, с грозно сверкающим взором и повелительно протянутой вперед рукой.

Это и был «немой» или «спящий» бог богов, Килору.

На обрубке дерева, на котором помещались ноги этого Наполеона, или этого Килору, как будет угодно читателю назвать его, имелась блестящая, отлично начищенная медная лента, а на ней выгравированная черная надпись, гласившая:

«Император Наполеон. Двухмачтовый бриг. Порт Гавр».

Попросту говоря, это была носовая деревянная статуя Наполеона, грубо вырезанная из дерева и еще более грубо раскрашенная эмалевыми красками. Такими фигурами европейские моряки всех времен с незапамятной древности, чуть ли не со времен смелых мореплавателей финикиян, любили украшать носовые части своих судов.

Деревянный Наполеон в полтора человеческих роста величиной служил носовой статуей двухмачтового французского коммерческого брига «Император Наполеон», приписанного к Гаврскому порту. Бриг этот несколько лет благополучно рейсировал в водах Атлантического океана и был достаточно известен на островах Вест‑Индии.

Летом 1812 года он вышел из порта Сан‑Пьер на острове Мартиника, намереваясь плыть в Марсель, – и с тех пор о нем не было никаких вестей. Имея в виду, что через полторы недели после отплытия его с Мартиники разыгралась сильная буря, погубившая множество судов, можно предположить, что судно это было потоплено разъяренными волнами вместе со всем экипажем, или разбилось о какой‑нибудь пустынный берег. Морские течения долго носили туда и сюда обломки несчастного судна, сделав из них для себя игрушки, а волны бережно баюкали деревянную статую Наполеона, и бури пели ему свои грозные песни, пока не выбросили статую на отлогий песчаный берег африканского острова Мбарха.

Остальное понятно: идолопоклонники кафры, обитатели острова, найдя статую, просто решили, что это – грозное и таинственное божество Килору и, поместив статую в храме, принялись воздавать ей божеские почести. Обитатели континента отняли «немого Килору» у островитян. Случаю угодно было, чтобы «Анна‑Мария» принесла к тем же берегам самого Наполеона, бежавшего из плена. И естественно, что островитяне, увидев экс‑императора французов, обнаружили в нем сходство с его статуей, а потому и порешили:

– Это «говорящий Килору». Он вернулся к людям, которые так почитали его.

Наполеон, который в высшей степени обладал качеством великих кондотьеров – умением использовать в своих выгодах все благоприятные обстоятельства, учел, какие выгоды представляет для него мистицизм кафров и обожание «немого Килору». При нападении на город Гуру он с небольшим отрядом пробрался к храму, где лежала статуя «Императора», предоставив недурно знавшему артиллерийское дело Джону Брауну напугать обитателей Гуру при помощи ружейных выстрелов и «огненных змей». Заняв храм «немого Килору», Наполеон выждал момент, когда кафры ринулись к алтарю «немого Килору», и, осветив храм бенгальским огнем из запасов той же «Анны‑Марии», разыграл вышеописанную сцену, которая имела неописуемый успех.

Не вдаваясь в подробности, историк должен отметить, что с этого дня Наполеон сделался властелином Гуру и всех обитателей страны. Если он еще и не сделался, как мечтал, императором Африки, то начало для этого было положено: теперь наполеоновским владением стал край, насчитывавший двести километров береговой линии и до трехсот километров в глубь страны. Это был край, пространством превышавший, пожалуй, Апеннинский полуостров. Но все население этой страны, этой «первой африканской империи Наполеона», исчислялось скромной цифрой в сто тысяч человек, рассеянных по непроходимым лесным дебрям, и среди болот.

Весть о том, что Гуру, на четверть истребленный огнем, стал добычей «живого Килору», с невероятной быстротой разнеслась по всей стране Матамани, вызывая и тревогу и острое любопытство. Отовсюду к столице края потянулись своеобразные делегации, шедшие для того, чтобы проверить слух о появлении «живого Килору» и заручиться его благоволением.

Не теряя минуты напрасно и проявляя поразительную, нечеловеческую деятельность, Наполеон принялся за реорганизацию своего нового владения, набирая первым долгом внушительную армию. У всех его спутников было дел, как говорится, по горло: приходилось работать, не покладая рук.

Для всех было ясно, что Наполеон готовится привести в исполнение какой‑то грандиозный план. Но в чем состоял этот план, никто не знал, кроме него самого да доктора Мак‑Кенна.

Одновременно с организацией сил нового африканского королевства Наполеон не оставлял идеи изыскания и других способов спасения и возвращения в Европу.

Через месяц после того, как Наполеон сделался королем страны Матамани, в том же самом «храме немого Килору» как‑то раз ночью с вечера и до рассвета шло таинственное совещание, в котором приняли участие Наполеон, Мак‑Кенна, Костер, Джонсон и Джон Браун.

На этом совещании было принято одно весьма важное решение.

– Да, – сказал, поднимаясь и расхаживая по храму, Наполеон, – это будет самое лучшее. Но кто возьмет это на себя? Послать Бена и Дана?

– Ни в коем случае! – возразил Мак‑Кенна. – Во‑первых, это малокультурные люди, во‑вторых, нельзя на них положиться: они честны, но пьют. Чтобы они могли выполнить поручение, их необходимо снабдить деньгами и притом деньгами большими. Кто поручится, что, добравшись до цивилизованных стран, они не поддадутся соблазну вкусить от всех благ жизни? А закутив, они способны в пьяном виде проболтаться и погубить все дело. Нет, ни Бену, ни Дану такого деликатного поручения давать нельзя.

– Отправляйтесь вы, Мак‑Кенна! – предложил Наполеон.

Мак‑Кенна вскинул свой взор на Наполеона, как будто желая сказать что‑то очень резкое, но ограничился тем, что произнес:

– Я должен оставаться с вами, сэр. Этого требуют ваши интересы.

– Вы думаете, я так болен? – осведомился Наполеон.

– Нет! Этого я не думаю! – ответил хирург. – По ваше здоровье все‑таки оставляет желать лучшего. Медик должен всегда быть у вас под рукой.

– Тогда остается отправить Джона Брауна, – задумчиво вымолвил Наполеон.

– Невозможно! – хором откликнулись Джонсон, Костер и Мак‑Кенна.

– Почему?

– Он слишком простодушный парень. У него могут выпытать тайну нашего пребывания.

– Но кого же, кого? – спросил Наполеон.

– Отправляюсь я, – поднялся Костер. – И возьму с собою Сальватора. Вдвоем мы добьемся цели.

Подумав немного, Наполеон вымолвил:

– Пусть будет так. Готовьтесь в путь, адмирал Костер! И скажите моему флигель‑адъютанту Сальватору, что он будет сопровождать вас. Судьба Наполеона, быть может будет в ваших руках…

В первых числах ноября месяца 1821 года, шедшее вокруг Африки английское торговое судно «Юнона» увидело нырявшую в волнах пирогу с десятком гребцов негров. Кто‑то подавал с кормы пироги сигнал, махая белым платком.

Командовавший «Юноной» капитан Вильям Симеон из Лондона, завидев пирогу, взялся за подзорную трубу.

Через полчаса на борт «Юноны» поднялись двое белых. Один был старик лет шестидесяти, другой юноша семнадцати лет с красивым смуглым лицом и блестящими глазами.

Когда старик передал капитану Симеону плату за проезд до Капштадта, лицо моряка просветлело.

– Ваши имена, джентльмены? – спросил старика капитан, пока привезшая к «Юноне» двух новых пассажиров пирога отходила от борта брига.

– Томас Линч, сэр! Плантатор из Бразилии, – рекомендовался старик. – Мой спутник – мой слуга, неаполитанец Сальватор Сартини.

– Как вас черт занес сюда?

– Потерпели крушение. Шхуна «Филадельфия».

– Странно, как негры не съели вас.

«Плантатор» пожал плечами.

Бриг продолжал свое плавание.

 

XIII

О том, как «принц Конго», матрос на борту «Мингера Ван Блоома», узнал в «плантаторе Линче» пирата Костера и что из этого вышло

 

Бриг «Юнона» под командой капитана Симеона благополучно добрался до Капштадта, и подобранные им у берегов Бенгуэлы плантатор Томас Линч и его слуга Сальватор Сартини сошли на берег. Им пришлось дожидаться около двух с половиной недель, покуда в гавань Капштадта не зашел первый корабль, направлявшийся в Европу. Это был тяжеловесный голландский трехмачтовик «Мингер Ван Блоом», совершавший тогда регулярные рейсы между портами Китая и Голландией. Без особого труда плантатор Томас Линч и его слуга нашли себе приют на этом судне. Перед отправлением в путь мистер Линч написал, по крайней мере, десять писем в разные места Европы и Америки, но, как человек предусмотрительный и осторожный, устроил так, что все эти письма пошли по назначению не с «Мингером Ван Блоомом», а с двумя другими судами; ни одно из писем, с такими предосторожностями отправленных Линчем в Европу и Америку, не дошло по назначению.

Когда «Мингер Ван Блоом» еще стоял в гавани Капштадта, мистер Линч, переговорив с судовым агентом и запасшись билетами для себя и для своего спутника, взошел на борт голландского судна и обратился к первому попавшемуся матросу с требованием показать, где находится отведенная для него каюта номер 17.

Матрос, к которому обратился мистер Линч со своим простым предложением, был великолепно сложенный негр с блестящими, как черные алмазы, глазами, приплюснутым носом и вывернутыми наружу губами. При появлении мистера Линча на палубе голландского судна, он нес куда‑то ведро с водой, весело скаля великолепные белые зубы. Услышав голос Линча, он остановился, как вкопанный, и задрожал всем телом.

– Каюта номер семнадцатый! Понимаешь, болван?! – прикрикнул на него мистер Линч, который не обращал ни малейшего внимания на странно изменившееся лицо негра.

Тот попятился от Линча, словно завидев страшный призрак, наткнулся на канат и упал, выронив ведро, которое с грохотом покатилось по палубе.

– Масса! Масса! – бормотал упавший негр.

Линч рассердился и, выругавшись, обратился к другому матросу.

Тот сейчас же изъявил готовность проводить нового пассажира к «стюарду», заведовавшему распределением пассажиров по каютам. А упавший негр поднялся с канатов, поднял помятое при падении ведро, прихрамывая пошел к бушприту, и долго стоял там, дрожа всем телом и бормоча какие‑то непонятные слова почерневшими губами.

В течение восьми недель шел «Мингер Ван Блоом» от Капштадта до Лиссабона. Несколько раз судно заходило в попутные гавани. Ни единого раза ни мистер Линч, ни его слуга, не сходили на берег. Все время они проводили в отведенной для них каюте, о чем‑то разговаривая вполголоса. Только по вечерам выбирались они на палубу. Линч усаживался в удобное кресло, его слуга на скамейку у его ног и опять переговаривались о чем‑то тихими голосами. И все это время один человек неотступно следил за каждым шагом, за каждым движением мистера Линча, словно зачарованный. На бедного матроса негра словно из рога изобилия сыпались неприятности, сердитый боцман награждал его пинками и зуботычинами, флегматичный розовый помощник капитана время от времени отдавал приказание:

– Дать Юпитеру десять!

И негра били линьками.

Другие матросы издевались над ним, не давая ему покоя. Он все терпел, охваченный какой‑то одной мыслью. И эта загипнотизированная мысль была связана с личностью мистера Линча.

По приходе в Лиссабон мистер Линч расстался со своим молодым слугой: Сальватор должен был из Лиссабона отправиться в Неаполь, Рим, Милан – передать какие‑то письма мистера Линча его итальянским друзьям. Сам мистер Линч намеревался продолжать свое путешествие с тем же «Мингером Ван Блоомом» до Гавра и высадиться лишь там. Простояв три дня в гавани Лиссабона, судно воспользовалось отливом и выбралось в море. Это было часов около четырех дня. Часов же в шесть вечера, ушедший в свою каюту мистер Линч услышал стук в дверь.

– Масса! – сказал показавшийся на пороге негр, тот самый, который так странно вел себя во время путешествия.

– Что тебе? – откликнулся ворчливо лежавший на койке плантатор.

– Мы ищем капитанскую кошку. Разрешите осмотреть вашу каюту. Кажется, проклятое животное спряталось здесь.

– Ищи! – сказал Линч, поворачиваясь спиной к матросу.

Негр заглянул туда и сюда, даже под койку, – кошки не было.

– Ну, нашел? – осведомился Линч.

– Нашел! – сдавленным голосом произнес негр, приближаясь к койке плантатора и нагибаясь над ним. – Нашел, масса. Я нашел…

Его мускулистые руки вдруг с молниеносной быстротой опустились на тело Линча, длинные черные пальцы с нечеловеческой силой впились в костлявое горло американца, и сдавили его так, что Линч не успел ни вскрикнуть ни даже застонать и потерял сознание. Когда он очнулся, он лежал опутанным с ног до головы веревкой, как паутиной, с кляпом во рту, беззащитный, как ребенок. А у его койки сидел на табурете негр с бритвой в руках.

– Проснулись, масса? – осведомился он тихо. – Доброго утра, масса, дорогой масса Костер!

Мнимый Линч вздрогнул всем телом, и его налитые ужасом глаза, казалось, готовы были выскочить из орбит.

– Я узнал вас, масса Костер, как только вы ступили на палубу брига, – продолжал как будто весело и беззаботно негр. – Масса Костер, конечно, не узнал бедного негра… Где же ему помнить какую‑нибудь черную скотину?! Масса Костер на своем веку вывез из Африки тысяч пять негров и продал их в рабство. Но меня масса Костер должен был бы помнить. Ведь, это меня звали «принцем Конго», масса.

Линч опять задрожал всем телом и сделал неимоверное усилие, чтобы освободиться от стягивавших его тело веревок, но только глухой стон вырвался из его груди.

– Масса вспомнил глупого «принца Конго», – словно обрадовался Юпитер. – Да, да, у массы хорошая память… Масса Костер помнит, как он пригласил «принца Конго» на борт своего корабля, обещая показать черному мальчику разные интересные штучки. Масса Костер помнит, как его матросы потом, на корабле, заковали «принца Конго» в цепи, бросили в трюм, и целых три месяца, каждый день били бедного маленького негритянского князька, покуда не сломили его гордость и его волю. Помнит это масса Костер, который теперь пришел на корабль под именем мистера Линча?

Кривляясь и гримасничая, негр поднес свою остро отточенную бритву к лицу извивавшегося червяком Костера, и на щеке появился небольшой надрез. Алая кровь потекла из этого надреза тонкой струйкой, скатываясь в седую бороду американца. При виде крови своего врага глаза негра буквально засветились.

– А помнит ли масса Костер, что было потом? – допытывался он, снова касаясь бритвой другой щеки Костера. – Помнит масса Костер, как вольного вождя негров, князя, он сделал своим слугой, и как заставлял его делать самые грязные работы. Масса Костер помнит, как за малейшую провинность принца Конго сажали на цепь в ту конуру, в которой сидел четвероногий пес, и масса Костер заставлял принца Конго выть по‑собачьи… А это помнит ли масса Костер? Принц Конго вырос, полюбил черную девушку, которую звали Хлоей. Масса Костер позволил им стать мужем и женой. Потом, когда у принца Конго было уже трое детей, к массе Костеру приехал комиссионер из Луизианы, и Масса Костер продал детей в одни руки, Хлою в другие, самого принца Конго в третьи.

И снова бритва негра трижды коснулась тела Костера в разных местах, разрезая ткани его одежды и ткани его тела.

Из десятка порезов струйками вытекала кровь американца, обагряя одеяло его койки, образуя на полу каюты темную лужу. Негр принялся вполголоса напевать монотонную песню своей знойной родины, и время от времени снова наклонялся над Костером, чтобы нанести ему удар бритвой. Лицо Костера мало‑помалу принимало цвет пепла.

 

Утром следующего дня «стюард», пришедший разбудить Костера, с диким криком выскочил из каюты: труп американца лежал в залитой кровью каюте, а в углу той же каюты сидел матрос Юпитер и пел хриплым голосом монотонную песню своей далекой родины… И смеялся, и гримасничал, и тихо плакал.

 

XIV