Религия в контексте двойственности реальности.

Каждая религия раскрывается во всех трёх категориях сознания и обнимает все области психических проявлений человека. Культ и его ритуалы, с одной стороны, являются неустранимой уступкой неразвитости народных масс, а с другой – суть лишь символические выражения общефилософских доктрин.

Всякая религия, наряду с синтетическим ликом и внешней формой, неизменно представляет собой поток определённого устремления. Религия есть стихия непосредственного обнаружения Безначальной Реальности во множественности проявлений жизни. Она не только развёртывается в монадных иерархиях, но и пронизывает их все как бы изнутри, в их подземных потоках. Если в монадности религиозный опыт человека состоит в эволютивном устремлении к бесконечно далёкому Трансцендентному Богу, то в религиозной пластичности Бог открывается в самой душе человека, целостно исполняет её и живёт в ней. Поэтому пластичность религий есть стихия абсолютной интимности с Богом; здесь Он не отдалён от человека бесконечно его несовершенством, но делается близким, родным, непосредственно осязаемым, каков бы человек ни был, раз только он нашёл в себе силы войти в религиозный поток.

В монадной категории религии человек эволютивно переходит с одной иерархической ступени на последующую. Здесь религиозный опыт и черпаемое им различны для каждого человека и каждого его единичного состояния. Здесь каждая историческая религия имеет свои особые качествования, отличные от других. В пластичности религии может быть для человека только два положения: он может или стоять своим сознанием вне потока, или быть в нём и им. Пластический религиозный опыт в себе абсолютно тождественен для всех людей, всех времён и всех народов, а потому в пластической стихии все исторические религии абсолютно тождественны. Будучи тождественны в онтологической пластичности, исторические религии, как конкретно-эмпирические, включают в себя принцип монадного многообразия и субъективной ценности. Наряду с этим к индивидуальности каждой отдельной религии примешивается и другой фактор – историческая преемственность. Иначе говоря, каждая религия есть не только монадное проявление индивидуальности соответствующего народа, но и законная наследница всех предшествующих культов и вероучений. Всякая новая религия получает уже готовым громадный духовный и умственный материал, выработанный за предыдущие эпохи. В частности, это с особенной силой проявилось по отношению к христианству, ибо эта религия впитала в себя все глубокие духовные достижения как античного мира, так и Востока. Поэтому глубоко справедлива мысль Шеллинга, что «историческая конструкция христианства вследствие универсальности своей идеи не может мыслиться без религиозной конструкции всей истории».

В категории монадности культ даже в высших восприятиях утверждается только или как система символических обнаружений доктрин, или как мистериальное средство возбуждения эмоциональных переживаний. В обоих случаях он не является самобытной вещью в себе, а только вторичным методом, средством или орудием раскрытия иной, главной ценности. Поэтому культ монадному мировоззрению чужд по существу; оно терпит его и с ним считается, но ни в коем случае не идёт далее. В полную противоположность этому в пластической стихии культ приобретает самое первенствующее значение и обнаруживается как вещь в себе, как непосредственная стихии реальности, как поток её становления. Здесь культ является не символическим обнаружением в эмпирическом высших трансцендентных реальностей, но стихией непосредственного имманентного сосуществования с первоначальной Реальностью в себе. Равным образом здесь культ оказывается уже не мистериальным средством возбуждения эмоциональных переживаний, но самой сущностью мистерии нового рождения обособленных субъективных начал в безначальной вечности Всеобщего.

Именно в культе вселенский поток необусловленной жизни развёртывает свою высшую свободу и постоянство тождества единого во многом и многого в единстве. Всякий культ есть связующее звено между пластичностью Реальности и конкретно-эмпирическим сознанием человека. Культ в себе есть божественный всеединый поток, проходящий и исполняющий собой изнутри все виды бытия. Каждый человек воспринимает культ как глубинную напоенность жизнью, как царствующее над всем могучее устремление к Свету, как ритм Его волн. Истинный религиозный экстаз есть погружение в поток вселенской Жизни, есть целокупная исполненность его безгранично мощным устремлением, победно царствующим над всеми пределами, гранями и покровами. Культ составляет глубинную первооснову и сердце всякой религии; он не сопутствует ей, как вторичное и производное, но сам основополагает все системы форм, теорий, догм и учений, как и соответствующих им символов в категории монадности.

Все религии в их монадном аспекте относительны и субъективны, хотя и то и другое может достигать различной, даже весьма высокой степени совершенства. Все религии в их пластическом аспекте безусловны и объективны; религия может быть только истинной или ложной, т.е. быть или не быть включённой в космический поток пластического естества, но в этой пластической стихии они связаны законом абсолютного между собой тождества. Пластический аспект религии и её культ суть синонимы; всякий культ есть стихия абсолютной объектности и объективности, а потому внутреннее пластическое тождество истинных религий есть тождество их культов, их действенной теургической первоосновы.

Так как культ есть сердце всякой религии, есть сущность её объективной всеобщности,  философская догма и форма учения суть только внешние субъективные покровы, то сопряжённость верующего с религией может осуществляться только в культе и никаким иным образом. Самое прилежное и детальное исследование религиозных учений может дать только познание субъективной и этнографической сторон религии. Чтобы сделаться её действительным адептом, чтобы действительно стать членом Церкви, необходимо войти в проходящий через неё поток. Только в глубокой мистерии включения индивидуального пластического вихря в поток религиозного организма свершается преображение замкнутой в себе единичной человеческой самости в динамическое устремление Всеобщего в единичном и единичного ко Всеобщему. Каждая религиозная община связана законом магической цепи, и именно этим она отличается от всякого монадного коллектива. Церковь есть не только организм в монадном аспекте, но и действительная целокупная слиянность в едином устремлении, пронизывающем всё и всё в себя включающем. Поэтому истинная идея соборности не может изучаться только в монадном сознании и не может быть раскрыта в системе философских понятий и средств. Адекватное ведение соборности требует от человека творческой, теургической работы, перерождения всего внутреннего психического мира, внедрения в пластический поток и имманентного сосуществования с этой целостной реальностью. В монадном восприятии культовые действия являются лишь символическими воспроизведениями в эмпирическом исконных онтологических соотношений. В пластической действительности в них реально и онтологически свершается сущность мистерий.

Внутренняя жизнь религиозного сознания и величественные образы религиозных деятелей истории также становятся доступными пониманию только при свете доктрины о пластической стихии. Здесь логические нормы и монадные методы оказываются совершенно неприложимыми. Самая яркая религиозная личность, самые возвышенные её переживания и самое глубокое её влияние на современников и даже на ряд последующих поколений – в монадных категориях представляются бледными, плоскими, однообразными и патологически непонятными. Всё, что может сделать монадный биограф, психолог или историк, – это только указать причудливость и эксцентричность деталей, факт их выхода за пределы обычного, их непонятность и общую иррациональность.

Для подавляющего большинства религиозных деятелей и по количеству и по важности значения, природе их сознания и внешней деятельности монадность или вовсе чужда, или находится в крайне соподчиненном положении. Все усилия их духа были всецело направлены на ту глубинную психическую жизнь, которая совершенно невыразима в каких бы то ни было формах и логических фигурах. Эта жизнь состоит лишь в беспредельном углублении самоощущения, в раскрытии несказанных тайников сердца, в безмолвном умилении ума и в целокупном перерождении отношения к себе и ко всему окружающему. Сюда относятся все те подвижники, аскеты и святые, которые именно и составляли всегда и у всех народов основную сущность и силу религии, как в её духовном основоположении, так и в историческом аспекте.

Сами основатели великих религий в подавляющем большинстве случаев не оставляли ни определённо выраженного монадного мировоззрения, ни даже писаных книг. Своим пламенеющим духом они лишь возбуждали могучий поток устремления к горнему, основополагали основные качествования его ритма, и уже только спустя сравнительно много времени этот поток в своём историческом прохождении выкристаллизовывал системы теологии, этики и других дисциплин целостного монадного мировоззрения. Настроенное в монадной категории конкретно-эмпирическое сознание совершенно бессильно понять глубину и полноту жизни этих подвижников. Что делали люди, жившие десятки лет в полном одиночестве, какая сила подвигала их на тяжкие испытания, откуда брали они решимость возлагать тяжкие невзгоды и идти на мученическую смерть?

Все попытки дать на это ответы жалки и явно не состоятельны, равно как и находятся в очевидном противоречии с непосредственной эмпирической психологией. Даже под влиянием сильно действующих наркотиков и патологических заболеваний экстазы длятся лишь весьма недолго и скоро вызывают насыщение и разочарование. Равным образом и никакая любовь к интеллектуальным созерцаниям не может устоять перед тяжкими лишениями и мучительными пытками. Чтобы принести все блага жизни в жертву, нужно иметь надежду получить нечто бесконечно ценное. Одной надежды на будущий мир слишком мало; такая сильная надежда возникает слишком редко, да и не может удовлетворять все запросы в течение десятилетий. Очевидно, что уже в этой жизни подвижники получали великую награду за все понесённые лишения, и притом такую, что она вполне оправдывала всё для этого претерпленное. И действительно, все жизнеописания подвижников полны рассказов о великом блаженстве молитвенных созерцаний и умилений души. В глубине сознания они находили целый мир, глубина и богатство которого неописуемы. Их переживания были так сильны и многообразны, что они вполне наполняли долгие годы пустынножительства и удовлетворяли психологически непреоборимую жажду вечно нового и сильного.

Эти люди жили не в мире своей ограниченной самости, не в мире форм и их реализации и систематики, но в пластическом потоке духовного мира. Все аскетические упражнения были не только этическими средствами очищения от греховности, исправлением проступков или влечений. Аскеза есть творческое делание, есть теургия, реальное перерождение естества человека. Приёмы аскезы, науки йоги тождественны на протяжении тысячелетий и во всех религиях. Монадное восприятие аскезы как только этической дисциплины есть наивное искажение её действительной сущности. В Индии, где аскеза получила столь широкое распространение, она прямо объявлялась лежащей по ту сторону добра и зла, т.е. преодолевающей саму сущность этики. Так, мы читаем в Бхагават-Гите: «тот, кто посвятил себя ведению, оставляет за собой добрые и злые дела; поэтому посвящайте себя Йоге, – Йога есть успех во всех действиях».

Аскеза есть не только путь искупления в монадном смысле, т.е. уравновешивание дурных деяний на весах небесного правосудия, т.е. нечто вторичное, но прямой путь пластического развития. Аскеза очищает естество человека в самом прямом, непосредственном и даже материальном смысле. В аскетических упражнениях человек утончает вибрации своего индивидуального потока, т.е. повышает иерархическое достоинство его становления в категории предстояния. Этим он реально входит в интимное соприкосновение с высшими планами, сливается с горними реальностями, входит в их среду. Сопряжение с высшими монадными началами является уже только следствием, ибо его душа получает возможность унисонного вибрирования с их высшей природой, воспринимать более тонкие веяния и жить в природе этих высших сфер. Это утончение духовного естества отражалось и на внешнем облике подвижников, в силе и глубине их глаз, в изменении самой материальной структуры тела. Интимное сопряжение с глубинностью вселенского потока наделяло их теургической властью, даром чудотворения и пророчества. Всё их существо и самые простые слова и деяния были напоены магической силой, и в этом тайна окружавшего их обаяния и их мощного влияния на судьбу людей, целых народов и культур. Великий подвижник есть реальная великая твердыня силы, и в этом лежит онтологическая причина их почитания как основополагателей и защитников народов.

Всё изложенное и показывает, что проблема религии, её природы и истории, равно как и феноменология религиозного сознания, должна изучаться в гармоничной сопряжённости монадной и пластической категорий. Только в пластической стихии основополагатели религий и души великих подвижников восстают во всём своём истинном величии и значении. Только здесь они становятся живыми и понятными, как великаны духа, преодолевшие ярмо монадной относительности и победно вернувшиеся в область действительного бессмертия и интимного сосуществования с Божеством. Только здесь у нас раскрываются глаза на ту великую бездну, которая отделяет жалкие потуги человеческого интеллекта от истинного творчества сынов Света.