Эстетика в контексте двойственности Реальности.

Эстетика в философском смысле есть наука о красоте, её природе, законах и проявлениях. Идея возвышенного и прекрасного воспринимается человеком в строгой зависимости от достигнутой им ступени развития. Примитивное сознание дикаря или современного простолюдина почти полностью лишено способности воспринимать красоту; они проходят мимо неё, не замечая её присутствия и тем более не оценивая её достоинства. Истинное чувство прекрасного, отвлечённая идея красоты, дар её видеть, распознавать и оценивать возникают лишь при высокой культуре. Ближайшей иллюстрацией к этому служит исторический факт, что идея красоты вообще и само понятие о «красоте природы» возникли сравнительно недавно. Инстинктивное проявление и сознательное творчество - вещи бесконечно различные, ибо первое непосредственно вложено в нас самой природой, а второе есть результат многих сознательных усилий и долгой культуры. Так как в эстетике с наибольшей яркостью и очевидностью встречаются и разграничиваются основоположные категории Реальности, то этот факт не мог не отразиться и в конкретных направлениях искусства, и в многообразии эстетических мировоззрений. Но, несмотря на такое чрезвычайно значительное приближение к истине, она всё же не получила должного и полного выражения; монадность и пластичность не были осознаны в своей собственной природе, а потому и эстетическая проблема осталась по существу открытой.  

Синтетическое учение эзотеризма о красоте в монадной категории, монадная эстетика, может быть вкратце изложена следующим образом. Всякое проявление красоты необходимо имеет глубинный характер, т.е. прекрасное наравне с количественным протяжением всегда обладает также и протяжением по качеству. Иначе говоря, прекрасное есть всегда соединение двух или нескольких видов бытия различного иерархического достоинства, и притом такое, что они дополняясь и прослаивая друг друга, не подавляются и не ослабляются взаимно, но сочетаются в единое гармоничное целое. Таким образом, всё прекрасное есть необходимо иерархически сложное. Единичные дифференциальные элементы и их суммарные конгломераты принципиально чужды эстетической реальности, но гармонически соподчиняясь высшим началам, они могут образовывать прекрасное, стать его материальным субстратом. Итак – красота есть качественная организация. Но так как качественная организация, гармоничное сопряжение периферийной множественности с центральным единством есть закон организма, то красота есть обнаружение органичного строения, есть основной предикат жизни: все живое прекрасно и прекрасно только живое.

Поэтому красота в мире есть непосредственное откровение всеединства, исконной природы Реальности. Красота, как и Любовь, есть раскрытие Бога, бесконечно восходящий путь к Нему и стихия предвосхищения имманентного слияния с Ним. Всякая организованная совокупность элементов может существовать во имя и для достижения некоторой определённой конкретной цели и только её. Отрицать существование такой цели вообще в данном определённом случае мы не имеем права, ибо мы можем лишь констатировать факт отсутствия такой цели в пределах ведомых нам взаимоотношений эмпирического актуального сознания. С другой стороны, всякое качественно организованное множество в природе, деятельности и взаимоотношениях своих элементов обнаруживает их соподчинённость некоторому высшему бытию и стремление к его реализации, т.е. целесообразность. Так как факт этой целесообразности эмпирически очевиден, а сама цель в общем случае лежит вне возможностей познающего сознания, то здесь и возникает вполне закономерно определение Кантом красоты как «бесцельной целесообразности», утрачивая при этом свою парадоксальность. В гармонии с этим изложенное непосредственно указует действительную причину исторически позднего возникновения способности эстетического суждения и зависимость её развития от общей эволюции культуры.

Чтобы воспринять красоту, необходимо обладать в сознании внутренней качественной глубинностью; чтобы оценивать прекрасное, нужно раскрыть в себе способность качественного восхищения к источникам красоты. Чем выше достигнутая сознанием качественная ступень, тем более оно становится восприимчивым к царствующей во всём мире Красоте. Красота есть не Реальность в себе, но Её становление в инобытии, есть просветление феноменального горним естеством. Поскольку единство – множественность Реальности есть Её вечный незыблемый предикат, центрированный на единстве раскрывающемся, и вместе с тем восстанавливающемся, постольку единство – множественность Красоты имеет определённое динамическое устремление в высшему единству, центрируясь актуально и эмпирически на множественности.

Красота есть обнаружение в окружающей среде качественного обратного восхождения множественности к породившему её единству. Так как качественное возрастание множества заключается в его упорядочении, в организации, то отсюда непосредственно вытекает приведённое ранее определение красоты как качественной организации. С другой стороны, организация множества какими бы высшими императивами и импульсами она ни вызывалась, всегда необходимо осуществляется и обнаруживается непосредственно в иерархическом плане множества, качественно повышающимся с эволюцией последнего. Качественное изменение частей в себе и их взаимоотношений выражается идеей гармонизации множества. Отсюда следует, что проявление красоты в феноменальном множестве есть гармонизация его элементов, и степень совершенства прекрасного определяется совершенством достигнутой эмпирически гармонизации его составляющих. Организация множества и гармонизация его элементов есть актуальное обнаружение его сопряжённости с высшим синтетическим единством, факта сосуществования их в закономерном иерархическом звене. Таким образом, прекрасное возникает в процессе раскрытия синтетического единства в соответствующем ему множестве в природе, среде и в его законах.

Горний мир, как абсолютно совершенная синархия, есть идеальное гармоничное сопряжение единства с множественностью, есть мир абсолютно совершенной организации, есть царство первородной красоты. Он суть высочайшее и совершеннейшее средоточие Красоты, раскрывающей величие Престола Бога. Всё прекрасное в космосе, все единичные проявления красоты действительно суть только отблески Красоты Горней. Но, вместе с тем, и всякая земная красота есть реальная объективная ценность; она не оторвана от горнего, но есть его вхождение в феноменальное, и именно в актуальности этого явления актуализируется соответствующий ему надмирный первообраз. Иначе говоря, красота в мире не только спекулятивна и не только конкретна, но конкретно- спекулятивна. Она двухприродна и потому одинаково есть отблеск идеального, и эмпирическая ценность, могущая и долженствующая подлежать также и объективно-формальному анализу. Красота есть путь от дольнего к горнему, и одновременно принадлежа им обоим, она возвышает первое до второго. Прекрасное всегда иерархически сложно, и каждый элемент прекрасного становится таковым именно в силу сопряжённости его собственного качественного состояния со взаимоотношениями с другими. Единичный элемент прекрасного, выделенный из сложного целого перестаёт быть таковым и нарушает также и общую гармонию. Красота рождается в единении разрозненного; в преодолении эгоистичной замкнутости, в возникновении организации. Гармонично сочетание единичных дотоле разрозненных элементов неотвратимо привлекает на себя творческие и возвышающие воздействия высших синтетических центров. На этом именно законе основывается реальность соборности, и именно здесь раскрывается смысл слов Христа: «Где двое или трое соберутся во Имя Моё, там Я среди них.» Организация есть сущность, результат и цель всякого истинного творчества, есть возрастание от феноменального к ноуменальному. Но так как по мере возрастания организации возрастает и красота его обнаружения, то красота есть прямой и естественный путь к Богу, и именно она, по мудрому завету Ф.Достоевского, спасёт мир.

Основоположная синтетическая категория пластичности есть стихия вечного и постоянного гармоничного сосуществования частей с целым, есть царство вечной актуальности, а потому пластичность в себе есть царство вечной и совершенной красоты. Пластическая стихия чужда обособленности ограниченного бытия, в ней не может быть замкнутости и размежёванности единичного, а потому здесь гармония во всеобщем и природа красоты не могут не быть отличными от таковых же в монадности. Множественность единичного здесь отражает в себе высшее единство и достигает гармоничной организации не через качественное возвышение субъективных форм и их взаимоотношений. Единичное повышается в достоинстве и соединяется с иными видами бытия не как особый центр с вне его лежащим, но как раскрытие глубинности единого всеобщего бытия и всеобъемлющей жизни. Поэтому как в монадности ключом к совершенной организации и красоте является закон соотношений обособленных субъектностей, так в пластичности аналогичную роль играет закон непосредственного сосуществования в стихии единой и нераздельной жизни.

Отсюда непосредственно явствует, что в монадности совершенная организация и прекрасное являются результатом совместной деятельности и напряжённых усилий разрозненных вначале субъективных элементов множества. Напротив, в пластичности совершенная красота заложена и вечно развивается в её собственной стихии в себе. Всякая монадная организация и красота, основываясь на начале формы в её широком смысле, существенно статичны. Хотя красота и возникает в эволютивном движении феноменального к ноуменальному, но всё же по природе свих проявлений она всегда выражает это устремление как бы в застывшем состоянии. Поэтому монадную красоту должно также определить как застывшее движение, как мгновенно схваченный и окаменевший порыв. Рождаясь из движения и побуждая к нему, монадная красота всегда ищет совершенной формы, в которой она могла бы запечатлеться. Она выливается в символ, но как бы ни был велик его внутренний динамизм, символ всегда остаётся закреплённой формой, недвижным слепком с глубинной и живой действительности.

В противоположность этому внутренняя организация пластической стихии, её вечная царственная Красота не только напоены движением, не только раскрывают его во всех своих членениях, но и суть само движение, непрерывно длящийся и развивающийся порыв. Гармония единичного в целом, красота сосуществования частей здесь осуществляется непосредственно в стихии жизни, в переплетении и взаимном ответствовании отдельных устремлений. Не форма бытия гармонически связывается с иными формами, но непосредственно его живое естество пронизывает всё и исполняется само всем; здесь всё внешнее действительно становится внутренним, чуждое – своим; здесь каждое становится всем и всё раскрывается в каждом. Чем полнее и глубже бытие, тем интенсивнее его вибрации; чем более сложно, могуче и красочнее его устремление, тем с большим блеском обнаруживается в нём и его гармония со Всеобщим, и собственная гармония Всеобщего во всей её целокупности. Итак – красота в пластической стихии зиждется непосредственно на глубинности и динамичности жизни.

Актуальное эмпирическое сознание человека есть результат сопряжения монадной и пластической стихии. Его эволюция в первой состоит в реальном созидании новых эмпирических ценностей, а по отношению ко второй заключается в эволютивном раскрытии способностей усвоения становлений пластического потока в предстоянии. Как было уже сказано, способность восприятия и сравнительной оценки прекрасного – эстетическое сознание – возникает лишь в результате долгих усилий и высокой культуры. В монадности достоинство и мощь эстетического сознания определяются достигнутым человеком иерархическим достоинством и соответственным последнему возможным для него диапазоном качественного колебания эмпирического сознания по иерархическим координатам. В пластичности эстетическое сознание зарождается вместе с непосредственной интуицией глубинности бытия и растёт и развивается параллельно последней. Если монадная эстетичность, как и вообще общее монадное развитие, осуществляется преимущественно в категории формы и через её призму, если лицезрение красоты обусловливается здесь способностью восприятия гармоничных соотношений между формами, то эстетическое дарование в пластичности развёртывается в процессе углубления во внутреннее естество бытия, в созерцании невидимых волн жизни, непрерывно протекающих под покровом внешних форм.

Пластическая красота – это первородная ткань жизни, это та вечная основа, из которой возникает всё обособленное единичное, чтобы вновь войти в неё при достижении энтелехии. Пластическая красота вечно и во всём присутствует, она пронизывает всё и раскрывается одинаково как в великом, так и в малом, ибо в ней всё есть одно. Эстетическое развитие в пластичности есть лишь раскрытие дотоле дремавшего взора на вечно живое и повсюду предстоящее, есть лишь пробуждение дерзновенно попранной формы свободы непосредственного интимного сопереживания внутренней первоосновы всяческого бытия. Человек постольку чувствует пластическую красоту, поскольку он осознал свою глубинность, поскольку система внешних форм его существа есть лишь периферический узор самобытно вложенного в него содержания, поскольку кроме лицезрения форм и их сочетаний он способен к восприятию жизни, вообще – поскольку он жив и сущность своего самосознания полагает не в утверждении схем и огранений, но в непосредственном устремлении к жизни, становящейся и целью и путём.

Целостное и гармоничное проявление способности человека воспринимать, осознавать и стремиться к красоте, выливается в искусство. Всякое искусство есть конкретно – спекулятивная реальность. В искусстве совершается самобытное творчество, теургическое воплощение идеального в эмпирическое. Будучи конкретно-спекулятивной реальностью, всякое истинное искусство необходимо одновременно монадно и пластично. Именно в искусстве с наибольшей яркостью и наглядностью раскрываются особенности этих двух основоположных категорий Реальности, и именно в нём же становится наиболее очевидной необходимость их гармоничного соединения и взаимного прослаивания. Как только одна из этих основоположных составляющих чрезмерно развивается в ущерб другой, тотчас же наступает период упадка и извращения, превращение его из дивного гимна красоте в вымученные создания заблудшего и мечущегося сознания.

Наиболее монадным видом искусства является архитектура. Здесь почти безраздельно царит закон форм и гармонии их сочетаний. Всякое произведение зодчества стремится выразить прежде всего гармонию форм и их иерархический порядок, дать совершенное распределение деталей в сложном целом. На высшей своей ступени зодчество уже не довольствуется одной только феноменальной красотой, но и задаётся целью выразить через её посредство некоторую высшую идею. Наиболее яркими иллюстрациями могут послужить египетские пирамиды и обелиски, равно как готические храмы средневековья. Если в первом случае мы видим наивысшее проявление односторонней монадности, то во втором уже намечается переход к пластической динамичности; здесь целью служит не форма и её закон, но движение, устремлённость к намеченному вдали идеалу. Такой вид искусства и может быть охарактеризован как застывшее движение. Безжизненный камень начинает оживать и делаться действительно одухотворённым лишь по мере умения зодчего воплотить в нём, параллельной с гармонией и иерархичным порядком форм, также пластический динамизм.

 На второй ступени за архитектурой мы встречаем скульптуру. Здесь также основную роль играет монадный закон и воплощающая его форма, но параллельно с этим, самобытное значение приобретает и пластический динамизм. Задача скульптуры вовсе не ограничивается механическим воспроизведением эмпирических форм, но заключается в поиске целостного прекрасного, которое хотя и воплощается в форме, но в то же время не исчерпывается ею. Именно по отношению к скульптуре и её произведениям мы встречаем понятие «пластичность», которое даже в обыденном понимании заключает в себе нечто вполне своеобразное и отличное от категории формы как таковой. «Пластичность» изваяний выражает их жизненность, их внутреннюю правдивость и соответствие живой действительности. Истинное произведение искусства ваяния вовсе не есть подражание эмпирическому, но существенно выше него. Нахождение равновесия между различными и параллельными требованиями монадности и пластичности и составляет великую трудность искусства и именно здесь проявляется величие и глубина дарования ваятеля. Самое прекрасное тело и самая выразительная поза при механически точном запечатлении в камне всегда дадут бледное и безжизненное изваяние. Скульптор должен наблюдать саму жизнь, не только находить прекрасные формы, но и улавливать динамический ритм движения. Так рождается истинно прекрасная форма, одновременно воплощающая в себе и монадную красоту, и пластический ритм. 

На третьей ступени можно поставить живопись. Благодаря её близкому родству со скульптурой, здесь приходится только повторить сказанное выше. Так как художник имеет в своих руках более разнообразные и полные технические средства, чем скульптор, то соотношение монадной и пластичной составляющих истинно целостного искусства здесь раскрывается с ещё большей яркостью. силой и очевидностью. Но, с другой стороны, в живописи добавляется существенно новый элемент – краски. Распределяясь по законам категории формы, краски в то же время исчерпываются ею и обладают часто пластическими свойствами. Оттенки и переливы красок, их общий тип и своеобразные колориты, их сочность и воздушность – таинственным путём передают индивидуальность и устремление автора и оказывают непосредственное воздействие на внутренний душевный мир зрителей, вызывают в них гармонирующие пластические вибрации и настроения. Механическое запечатление эмпирической действительности в односторонней монадности приводит к простой фотографии. Всё равно – изображён ли здесь сложный пейзаж или жанр, - в обоих случаях в результате получается лишь фиксированный слепок с мгновенного состояния живой действительности. Насколько всякая фотография плоскостна и безжизненна, настолько художественный портрет или пейзаж глубинны и живы; и это проявляется как в начертании контуров, так и в красках. Итак – истинно художественная живопись отличается от фотографии тем, что первая есть гармоничное соединение монадности с пластичностью, между тем как вторая односторонне монадна. Дар пластических восприятий и воспроизведения пластической жизни и кладёт непереступаемую грань между самым искусным живописцем и истинным художником. Художник постольку является творцом, поскольку он соединяет в своей картине монадность и пластичность, т.е. поскольку он реально творит новую жизнь.

За искусством изобразительным начинается искусство слова, и здесь наиболее монадной формой оказывается проза. Литературное изображение действительности и начертание влекущих нас к себе идеалов, подобно графическому искусству, является целостным и жизненным лишь в гармоничном соединении монадности с пластичностью Если автор ограничивается простым записыванием последовательного ряда фактов, состояний и процессов, то в результате получается лишь протокол, - пустой и безжизненный перечень событий. Писательское искусство и определяется даром восприятия и воспроизведения внутренней динамичности жизни, непрерывности её течения и глубинности её содержания. Чем выше дарование автора, тем более живы его герои; они не только являются характерными и верными образами, но и воплощениями действительно существующих устремлений и вибраций человеческой души. Великие литературные произведения, их действенность и вечная ценность созидаются исключительно глубиной психического анализа, внедрения в сущность переживаемого. С другой стороны, литературное произведение только тогда имеет действительно мощное влияние на людей, когда автор действует на читателя по пластическим законам. Именно уменьем вызвать и укрепить соответствующее настроение, создать динамическое тождество между переживаниями героев романа и читателя, определяется сила и культурная ценность произведения.

По мере возрастания пластической составляющей в литературном произведении оно переходит из прозы в поэзию, где промежуточными ступенями являются стихи в прозе и белый стих. При одинаковой справедливости всего выше сказанного для поэзии и прозы, первое отличается наличием чисто пластического элемента – ритма. В произведениях поэзии основоположное значение имеет динамическая текучесть речи и гармоничность вибраций следующих дуг за другом звуков. Всякий ритм сам по себе есть могучая действенная сила, ибо он непосредственно потрясает человеческую душу и вызывает в ней устремления. Поэтическое произведение тогда является действительно великим, когда оно равно совершенно и в монадности,  и в пластичности; когда оно вместе с глубиною монадного смысла и красотою чередующихся форм наделено также и могучей глубиной ритма.

Наивысшей ступенью в этой иерархии, где пластичность приобретает первенствующее и господствующее значение, является музыка. Уже тот факт, что музыкальное произведение раскрывается только во времени, помимо протяжения пространства, показывает его чуждость монадной категории. Содержание музыки – это чистые вибрации и устремление пластического естества. Музыка есть исконное искусство природы; она есть непосредственное проявление вселенской пластической стихии, есть внутренняя жизнь его потока. Истинная совершенная музыка, дивная гармония сфер, всегда и вечно звучит во всём мироздании, и только несовершенное ухо земного сознания бессильно её воспринять. Пластичность в себе, этот первородный родник всяческой жизни, есть великая симфония бытия, есть вечное хранилище и источник всех трагических песней жизни в этой юдоли. Всякое движение сердца, всякая дремлющая в тишине мечта, всякое радование или печаль в её горделивом одиночестве, обретают в океане музыкальных звуков свою сущность, влечение, путь и цель. Искусство музыки воистину царственно. Музыка есть душа мира, есть океан скорби бытия, есть песнь торжествующей Жизни, есть вечный гимн Любви и Красоте. Каждый человек истинно жив лишь постольку, поскольку он чувствует и понимает музыку, поскольку его существо способно ответствовать музыке – этой магической основе жизни. 

Такова иерархия основных видов искусства. Соединяясь вместе, они создают более сложные и синтетические его виды, среди которых на первом месте стоит искусство сценическое. Здесь именно гармоничное сочетание монадности с пластичностью обнаруживается во всей своей красоте и всеобщности; здесь именно искусство поднимается до своей конечной энтелехии – целокупного теургического воссоздания жизни.