Мировые историографические традиции: XVIII век 51

Появление «Республики письма»*

Тем не менее есть такие элементы просветительской мысли, кото­рые хорошо согласуются с нашим пониманием модерна, обозначен­ным нами во введении как познавательный ход, используемый для сравнения западной и не западной историографии в XVIII веке. Хотя никакого единодушия по поводу того, что есть историческая наука, не было, существовало широкое согласие в том, что историк должен стремиться к «истине», что означало исключение из нее вмешательст­ва сверхъестественных сил, легенд и мифических элементов. Совре­менной была и приверженность последовательно рассказанной исто­рии и, стало быть, преодоление свойственного прежним хронологиям и анналам представления об истории как совокупности часто несвя­занных событий¹. Кроме того, появилась «Республика письма». Как и в естественных науках, полученные данные и интерпретации истори­ков выносились на суд ученого сообщества. С появлением перевода основополагающих работ на разные европейские языки гуманитарное знание приобретало космополитический характер. Во всех европей­ских странах выходили научные журналы, немало журналов - таких как «Эдинбургское обозрение» (Edinburgh Review) в Шотландии -издавалось и за пределами относительно ограниченного круга акаде­мических историков и философов и читалось широко образованной аудиторией. Сам факт, что такая публика существовала, свидетельст­вовал о присутствии гражданского общества. Дополнением к библио­течному абонементу стал расцветающий книжный рынок. Работы Юма, Гиббона и Робертсона пользовались огромным успехом и стали бестселлерами. Но самой значительной особенностью, отличающей историческое мировоззрение эпохи Просвещения как мировоззрение модерна, была концепция линейно направленного времени.

«Республика письма» («Республика Litcraria») - понятие, часто используе­мое для определения интеллектуальных сообществ в конце XVII и XVIII веке в Европе и Америке. Особенно это касается интеллектуалов эпохи Просвещения, или «философов», как их называли во Франции. Республика письма появилась в XVII веке как самонровозглашенное сообщество ученых и литераторов, прости­рающееся за пределы национальных границ, но уважающее различия в языке и культуре. Эти транснациональные сообщества и легли в основу метафизической республики.

¹ Ibid., 14-19; Шлёцер противопоставляет всемирную историю, являющуюся «суммой» всех отдельных историй, - подразумевается критика английской «Все­общей истории» - такой истории, которая стремится выстроить «систему, в кото­рой мир и человечество едины».

ГЛАВА 1

От всеобщей истории

к европоцентричным идеям прогресса

Переход к этой современной концепции времени лучше всего можно проиллюстрировать теми изменениями, которые произошли в историописании на протяжении XVIII века. Традиция создания все­общих историй существовала давно, начиная с периода раннего хри­стианства, и первым ее значительным представителем был Св. Ав­густин. История рассматривалась как рассказ о мире от его сотворе­ния в библейские времена до второго пришествия Христа. Уже упо­мянутая нами английская «Всеобщая история с древнейших времен до наших дней», проект которой был запущен в 1736 году и дополни­тельные тома к которому появлялись вплоть до 1765 года, отражала не только важные сдвиги в подходе к историописанию, но и области, в которых продолжали существовать прежние представления. Это был выгодный коммерческий проект, организованный на средства различ­ных представителей среднего класса; среди его авторов только Джордж Сейл, переводчик Корана и явный вдохновитель проекта, об­ладал научной репутацией. Одной из целей проекта, как следует из вве­дения к первой главе, было откровенное развлечение читателя. Он со­стоял из двух отдельных частей - «Древней истории», написание кото­рой было начато в 1736 году, и «Современной истории», вскоре после этого переведенной на голландский, немецкий, французский и итальян­ский языки. «Древняя история», опирающаяся в качестве основного источника на Библию, хронологически и географически ограничива­лась христианскими цивилизациями и их ближневосточными предше­ственницами, а также Абиссинией. «Современная история», пытающая­ся охватить весь средневековый и современный мир, чуть более чем на пятьдесят процентов была посвящена Европе и ее колониям, где-то на неполную четверть - истории Китая и Японии, и оставшаяся часть -истории Азии, обеих Америк (особенно Мексики и Перу) и Черной Аф­рики, например Конго и Анголы, в последнем случае опираясь пре­имущественно на сообщения путешественников. Никакого намерения заявить о превосходстве европейской цивилизации не было и в помине. Исключением можно считать главу, посвященную европейской колони­зации, в которой автор приписывает воспитательную функцию коммер­ческой активности колонизаторов.

И все же, несмотря на свой коммерческий успех, «Всеобщая исто­рия» довольно скоро подверглась критике с позиции просветительского мировоззрения. Одним из самых откровенных критиков был Шлёцер,

¹ См.: Eduard Fueter, Geschichte der neueren Historiographie. Munchen, 1936, 322, где он утверждает, что Universalgeschichte не относится к Просвещению. Замечательное обсуждение критического восприятия «Всеобщей истории» см. в:

МИРОВЫЕ ИСТОРИОГРАФИЧЕСКИЕ ТРАДИЦИИ: XVIII ВЕК 53

критиковавший ее не только за недостаточное соответствие академиче­ским нормам, но даже в большей степени - за отсутствие цельной концепции исторического развития. Для него она представляла всего лишь компиляцию информации без объединяющей ее идеи. Сам он в 31-м томе немецкого издания, в своей знаменитой «Всеобщей исто­рии Севера» пошел совсем иным путем, пытаясь реконструировать культуры славянских и центрально-азиатских народов, используя для их понимания антропологические и археологические свидетельства и языковой анализ этих непохожих друг на друга народов.

Интерес к всеобщему глобальному взгляду на историю, нашедше­му свое выражение во «Всеобщей истории», заметно ослаб во второй половине XVIII века. В своем «Опыте о нравах и духе народов» Воль­тер по-прежнему обращается к Китаю, Индии и Персии, но центром цивилизации для него в этой работе, равно как и в его «Веке Людови­ка XIV», была уже Европа. Как свидетельствует название книги, Вольтер в этой работе сосредоточил свое внимание не на личности Людовика XIV, а на эпохе, которую он считал самой просвещенной в мировой истории. Если на рубеже XVII-XVIII веков немецкий фило­соф Готфрид Вильгельм Лейбниц все еще говорил о двух больших цивилизациях на евразийском континенте - Китае и Европе, то теперь Китай рассматривался как достигший своего звездного часа в глубо­кой старине и с того времени остановившийся в своем развитии. Уже в конце XVII века в знаменитом «Споре древних и современных» бы­ла подвергнута сомнению идея, согласно которой классическая куль­тура древних создала образец, который невозможно превзойти в рам­ках современной цивилизации.

Ко второй половине XVIII века было сформулировано несколько теорий прогресса, наиболее значительными из которых являлись тео­рии А. Р. Жака Тюрго и аббата Этьена Кондильяка во Франции и Исаака Изелина в Швейцарии; все они, как и маркиз де Кондорсе в его «Эскизе исторической картины прогресса человеческого разума», рассматривали развитие человечества, начиная с примитивных и пол­ных суеверия времен до современного просвещенного состояния. Ту же направленность имели эссе Иммануила Канта «К вечному миру» и «Идея всеобщей истории с космополитической точки зре­ния», в которых автор рассматривал Просвещение как предтечу меж­дународного сообщества объединенных в конфедерацию и изживших войны республик. Направляющая сила должна была быть в Европе. Во многом перекликающаяся с этой концепция была выдвинута в

Johan van der Zande, 'August Ludwig Schlozer and the English Universal History' // Stefan Berger, Peter Lambert, and Peter Schumann, eds, Historikerdialoge: Geschichte, Mythen und Gedachtnis im deutsch-britischen kulturellen Austausch 1750-2000. Got-tingen, 2003, 135-156.

¹ Adam Ferguson. Westport, CT. 1979; Keith Michael Baker, Condorcet: from Natural Philosophy to Social Mathematics. Chicago, IL, 1975.

ГЛАВА 1

конце XVIII века шотландскими моралистами Адамом Фергюсоном, Адамом Смитом и Джоном Милларом, для которых самым важным фактором было развитие торговли, проходящей четыре стадии - от кочевого образа жизни до урбанизированных коммерческих сооб­ществ их времени; и опять-таки центр развития оказывался в Европе, которой предстояло принести цивилизацию и культуру в остальные части света. Кристоф Мейнерс из Гёттингена описал результаты предпринятого им широкого культурного исследования, включавшего такие аспекты повседневной жизни, как кулинарные предпочтения, одежда и жилища. Кроме того, он был одним из первых историков, обратившихся к истории женщин². На него повлияли дискуссии меж­ду антропологами Гёттингена, намерившимися поставить изучение человека на научную основу. В то время как одни настаивали на сущ­ностном равенстве людей, другие старались подвести под свое мнение эмпирический фундамент и начали измерять черепа. Будучи убежден­ным в том, что существует доказанная опытным путем иерархия рас, Мейнерс утверждал, что по своим умственным способностям и физиче­ской красоте народы желтой расы уступают представителям белой, а чернокожие едва ли отличаются от обезьян, оправдывая таким образом имперскую экспансию и рабство. Расизм Мейнерса ни в коем случае не был чем-то уникальным; он разделялся многими выдающимися мысли­телями XVIII века, включая Вольтера, Канта и Бенджамина Франклина³.

Мейнерс являл собой крайний случай, но вера в превосходство ев­ропейцев была широко распространена и связывалась с идеей прогрес­са. Были, однако, и несогласные. Самый известный из них - Иоганн Готфрид Гердер, воспринявший основную посылку Просвещения о равенстве всех людей, их Humanitdt (человечности). Он оспаривал идею, согласно которой человечество движется к унифицированной просвещенной цивилизации, имеющей европейские черты, и утверждал вместо этого наличие множества культур, европейской и других, каж­дая из которых обладает своим собственным характером и равным пра­вом на существование. Человечество включает в себя разнообразие эт­носов, названных им Volk, понятие не совсем эквивалентное англий­ским понятиям «народ» или «нация». Но, когда понятия «народ» (во французском people) и «нация» приобрели в годы Французской рево­люции иную коннотацию - нация, состоящая из своих граждан, - Гер-дер увидел в Volk живой надындивидуальный организм, проходя­щий, подобно человеку, все стадии от рождения до смерти. Критично относясь к просветительской идее абстрактного разума, он подчерки­вал роль иррациональных и эмоциональных аспектов в процессе позна-

Fergnson, An Essay on the History of Civil Society. 1763.

² Meiners, Oeschichte des weiblichen Geschlechts, 4 vols. Hannover, 1788-1800.

³ См. в Википедии статью о Вольтере; Google. «18-й век. Расизм».

⁴ См.: Е. М. Bernard, Herder on Social and Political Culture. Cambridge, 1969.

МИРОВЫЕ ИСТОРИОГРАФИЧЕСКИЕ ТРАДИЦИИ: XVIII ВЕК 55

ния'. Главным признаком народного характера для него была поэзия, и чем более ранней и сохранившей свой изначальный характер она яв­лялась, тем менее она была заражена цивилизацией и тем самым пред­ставляла собой большую ценность. Позже идеи Гердера подверглись трактовкам немецких и славянских националистов, пытавшихся оправ­дать свое неприятие демократических ценностей западного Просвеще­ния. Но Гердер приветствовал Французскую революцию на ее ранних, лишенных террора фазах. И он критиковал экспансию европейской власти, разрушившей культуру таких коренных народов, как американ­ские индейцы.

Заключение

В заключение этого раздела, посвященного Западу, отметим оче­видную трудность определения особенностей западной историографии, принимая во внимание все ее разнообразие. Легче указать на признаки модерна XVIII века, хотя они также разнообразны и неполны. Пере­ориентация исторической мысли оказала влияние на методы истории. Кроме того, научная переориентация способствовала секуляризации исторического мышления и историописания, хотя религия по-прежнему оставалась значимым феноменом. На деле процесс модернизации ни в коем случае не был завершен. Развитие капиталистической экономики и гражданского общества соседствовало с прежними институтами и представлениями. Вместе с тем, существовало широкое согласие по поводу особой роли европейской цивилизации - согласие, которое оправдывало колонизацию и империализм.

Ближний Восток

От Запада обратимся теперь к Ближнему Востоку. Не только пото­му, что этот регион географически примыкает к Европе, но и потому, что вплоть до современных времен путь его исторической культуры периодически пересекался с путем западной традиции больше, чем пу­ти других культур, расположенных далее к востоку. Уже в VIII-IX сто­летиях, отмеченных становлением исламской историографии, были заметны признаки «обмена историографическими идеями между му­сульманами, христианами и евреями». Говоря более конкретно, опре-

¹ Herder. Ideas on the Philosophy of the History of Humanity. 1784-1791; Letters for the Advancement of Humanity. 1793-1797.

² Chase Robinson, Islamic Historiography. Cambridge, 2003, 48. Робинсон при­водит пример, что Historiae adversus paganos Орозия в десятом веке была переве­дена в Испании на арабский язык. Но Франц Розенталь в своей «Истории ислам­ской историографии» (A History of Muslim Historiography, Leiden. 1968, 80-81) не считает, что этот конкретный перевод оказал «какое-то влияние на исламскую историографию».

ГЛАВА 1

деленное библейское влияние обнаруживается уже в ранних историче­ских практиках мусульман Среднего Востока. Но едва ли обмен был односторонним. Столетия спустя, когда Жан Воден, один из первых европейских историографов, создавал свой «Метод легкого познания истории», он напомнил своим читателям, что мусульмане развили бо­гатую традицию историописания'.

Подъем ислама

и зарождение исламской историографии

Мусульмане и европейцы исповедовали одну и ту же монотеисти­ческую религию. Ислам можно рассматривать как вариант или про­дукт иудаизма и христианства, в которых ощущался и моделировался такой же способ отношения человека с Богом. Исламская религиозная традиция сформировала мировоззрение мусульман и их взгляды на историю. Действительно, подъем ислама в начале VII века стал важ­ным поворотным пунктом в мировой истории в целом и истории Ближнего Востока в частности. Он культурно преобразил регион, в котором были посеяны лишь первые семена человеческой цивилиза­ции. В 610 г. н.э., когда Мухаммед Ибн Абдалла начал получать от­кровения, он, являясь пророком мусульман, не только открыл арабам божественный замысел, но и принес Коран, или «новую литературную форму и шедевр арабской поэзии и прозы»³. Стихи, таким образом, стали самым ранним и самым уважаемым у мусульман жанром исто­риописания. Стихами описывались героические эпопеи и генеалогии. В качестве прототипов исламской историографии эпопеи и генеалогии в зачаточной форме существовали и в доисламские времена. Но лишь после возвышения ислама по причинам, которые мы объясним ниже, они стали значимыми жанрами исламской историографии⁴.

Успешное распространение ислама на Ближнем Востоке, последо­вавшее за переселением (hijrah) в 622 г. пророка Мухаммеда из Мек-

' Franz Rosenthal, The Influence of the Biblical Tradition on Muslim Historiogra­phy' // Bernard Lewis and P. M. Holt, eds, Historians of the Middle East. London, 1962, 35-45.

² См.: Rosenthal, Muslim Historiography, 50-51. Было подмечено, что «Метод» Жана Бодена сопоставим с «Мукаддимой» (Muqaddimah) Ибн Хаддуна, поскольку последний также, среди прочего, обращался к исторической методологии.

³ Karen Armstrong, Islam: A Short History. New York, 2000, 5. См. также: A. A. Duri, The Rise of Historical Writing among the Arabs, ed. And tr. Lawrence 1. Conrad. Princeton, NJ, 1983, 137-138.

⁴ Tarif Khalidi, Arabic Historical Thought in the Classical Period. Cambridge, 1994, 4-5; Duri, Rise of Historical Writing among the Arabs, 12-20. См. также: Ro­senthal, Muslim Historiography, 18-24, хотя Розенталь оспаривает историческую природу героической литературы, потому что обычно она не содержала «причин­но-следственных связей в истории».

* hijrah (хиджра - араб, «£jS буквально - выселение, эмиграция).

МИРОВЫЕ ИСТОРИОГРАФИЧЕСКИЕ ТРАДИЦИИ: XVIII ВЕК 57

ки в Медину, стало началом исламского летоисчисления или отправ­ным пунктом исламского историописания. Фигура самого Мухаммеда тоже дала определенный толчок исламскому историописанию не только потому, что он придавал религиозное значение событиям и действиям прошлого, но и потому, что для ранних исламских истори­ков появление Мухаммеда стало «водоразделом в общем ходе исто­рии»¹. Опираясь на традицию эпопей и генеалогий, среди ранних му­сульман появляются два вида исторической литературы. Одним из них был hadith (хадис), сосредоточившийся на записи поступков и высказываний Пророка. Другим - khabar (хабар), описывавший гран­диозные достижения Мухаммеда и его соратников. Вдохновленные религиозным усердием, hadith и khabar таким образом усиливали же­лание мусульман сохранить память о появлении в их истории Мухам­меда. Кроме того, развитие знаний в рамках hadith и khabar позволило мусульманам ощутить изменения во времени: помещенные в hadith и khabar истории обычно предварялись isnad (иснад) (перечнем автори­тетных людей, передававших историю из поколения в поколение), который давал информацию о том, что отличало первоначальных со­ставителей историй (не обязательно бывших их авторами) от тех, кто передавал их более поздним поколениям. Таким образом, составление isnad показывало, что создававшие hadith и khabar ученые были заин­тересованы в подлинности исторических сведений².

Если Коран был для мусульман юридическим и моральным компа­сом, то литература hadith, иллюстрировавшая юридические и соци­альные аспекты раннего мусульманского общества (ummah), содержа­ла исторические прецеденты для управления их жизнью''. Таким обра­зом, для ранней исламской историографии традиционализм был raison d'etre. После смерти Мухаммеда в 632 г. она подпитывалась стремле­нием перечислить подвиги Пророка или описать его кампании (maghazT) против жителей Мекки. В результате военных успехов му­сульман в завоевании территорий современного Ирака, Сирии, Ирана и Египта им стала доступна бумага, особенно египетский папирус. На протяжении VIII-IX вв. hadith and khabar бурно развивались; ис­ламская историография также вступила в свой классический период, зафиксировавший колоссальное разрастание биографии пророка, или maghazi (магази) and sira (сира).

Едва ли удивляет то обстоятельство, что именно на Мухаммеде сконцентрировался интерес мусульман к истории. Четыре десятиле-

¹ Rosenthal, Muslim Historiography, 26.

² Duri, Rise of Historical Writing among the Arabs, 23.

UUn, MSC Ш niMUIILill wilting aiinjug uiv i u uuj, *..,.

³ О краткой дискуссии о важности Корана и хадиса для управления мусуль­манами см.: R. Stephen Humphreys, Islamic History: A Framework for Inquiry. Prin­ceton, NJ, 1991,21-23.

* raison d'etre (фр.)- разумное основание, смысл.

⁴ Khalidi, Arabic Historical Thought, 30-34; Robinson, Islamic Historiography, 20-30.

ГЛАВА 1