Наступление национализма и националистическая история: Запад, Ближний Восток и Индия в XIX веке

Историография в эпоху революций 1789-1848 годов

Политический контекст

Нет никаких сомнений в том, что Французская революция и по­следовавший за ней наполеоновский режим существенно изменили условия изучения, написания и прочтения истории на Западе. Револю­ция высветила границы, в которых протекал процесс модернизации (описанный нами во введении), и одновременно пределы этого про­цесса. К 1815 году революция была успешно подавлена и приклады­вались усилия по восстановлению многих аспектов прежнего порядка. На самом же деле, несмотря на восстановление монархического прав­ления, основные социальные и в определенной степени политические завоевания революционных реформ остались нетронутыми. За исклю­чением Восточной Европы, социальные порядки европейского конти­нента претерпели глубокие изменения. Еще в самом начале револю­ции во Франции были отменены феодальные пережитки, установлено равенство перед законом и ослаблены оковы, душившие рыночную экономику. Результатом наполеоновских завоеваний было привнесе­ние этих основных реформ в крупные регионы континентальной Ев­ропы: в Германию, Нидерланды, Швейцарию и основные регионы Италии. В Великобритании многие из этих институтов уже успешно функционировали. В Пруссии после ее поражения наполеоновскими войсками реформы в этом направлении были начаты сверху. Резуль­татом стало усиление среднего класса - bourgeoisie во Франции, Btir-gertum в Германии — и развитие гражданского общества. Последовав­ший за 1815 годом период не прервал это развитие, а скорее придал ему новые импульсы. Даже в политической сфере старые порядки не были восстановлены. Людовик XVIII после своего возвращения из изгнания издал хартию о преобразовании Франции в конституцион-

НАСТУПЛЕНИЕ НАЦИОНАЛИЗМА И НАЦИОНАЛИСТИЧЕСКАЯ... 89

ную монархию. И хотя Австрия, Пруссия и многие из малых немец­ких и итальянских государств отказались пойти на уступки, движе­ние за конституционные реформы продолжало набирать обороты. К 1830 году разнообразные немецкие государства уже имели консти­туции. Парламентская реформа 1832 года в Англии увеличила пред­ставительство средних классов, но за исключением Англии и Бельгии индустриальная революция еще не развернулась в полную силу и не оказала существенного влияния на историческое мышление.

Все это влияло на способ написания истории. Хотя упомянутые нами события указывали на современную перспективу, непосредст­венной реакцией историков во время и сразу после революционных событий было неприятие идеалов Просвещения, вдохновивших эту революцию. Революция рассматривалась как отрицание истории, как неудачная и навязчивая идея строительства общества на новых, ра­циональных основаниях. Символом такого настроя стало введение метрической системы: замена старых и сложных метрических моде­лей новыми и четкими. Первым значительным откликом на Француз­скую революцию еще до того, как она вошла в фазу террора, были написанные в 1790 году и уже упомянутые «Размышления о Француз­ской революции» Эдмунда Бёрка. Он не был против изменений и ре­форм - он был сторонником Американской революции, - но полагал, что воплощающие разрыв с существующими порядками реформы приведут к хаосу и насилию. Бёрк таким образом подвел теоретиче­ский базис под консервативные программы первой половины XIX ве­ка, хотя в исторической мысли было много такого, что выходило за переделы этой программы и вело к откровенному протесту.

Романтизм и историография

На смену Просвещению в качестве господствующего в первой по­ловине XIX века мировоззрения пришел романтизм¹. Но, как мы уже видели в предыдущей главе, просветительские идеалы XVIII века были многогранными и ни в коем случае не вели к отрицанию исто-

* Речь идет о Хартии 1814 года.

¹ Stephen Bonn, Romanticism and the Rise of History. New York, 1995; также idem., The Clothing of Clio: A Study of the Representation of History in Nineteenth-Century Britain and France. Cambridge, 1984; (рус. пер.: Стивен Бенн. Одежды Клио. М., 2011). Hugh Trevor-Roper, The Romantic Movement and the Study of History. London, 1969; Isaiah Berlin, The Roots of Romanticism. Princeton, NJ, 1999; еще значимы две более старые работы: George P. Gooch, History and Historians in the Nineteenth Cen­tury. London, 1913 и Georg Brandes, Main Currents in Nineteenth-Century Literature, 6 vols. New York, 1901, T. 2: Романтическая школа в Германии (The Romantic School in Germany), T. 4: Романтическая школа во Франции (The Romantic School in France), этой теме посвящен и Т. 1: Эмигрантская литература (Emigrant Literature) о фран­цузских эмигрантах.

ГЛАВА 2

рии. На самом деле история занимала одно из центральных мест в размышлениях Монтескье, Вольтера, Юма и Гиббона, а также, хотя и в ином ключе, Гердера. Романтизм был тоже довольно многообра­зен: с одной стороны, прославляя прошлое, с другой — отстаивая са­мые разные политические идеалы для преобразования современного общества, охватывающие весь спектр политических предпочтений.

Протест против идеалов Французской революции принял форму идеализации Средних веков, но Средневековье могло рассматриваться по-разному: ностальгически как эпоха гармоничных социальных от­ношений, скрепляемых феодальной иерархией и римско-католической верой, как это было в случае с виконтом Рене де Шатобрианом в про­читанной многими его работе «Гений христианства»', или в качестве истока современной свободы и даже демократии, как это было пред­ставлено в трудах Огюстена Тьерри и Жюля Мишле. Джозеф де Местр отыскал причины того, что он назвал кризисом современного общества, в протестантской Реформации, которая, введя принцип ин­дивидуальной совести, разрушила гармонию средневекового христи­анского мира. В Англии крупные поэты-романисты начала XIX века Перси Биши Шелли и лорд Байрон выступили в защиту демократиче­ских реформ, а лорд Байрон даже пожертвовал жизнью в борьбе за греческую независимость.

Появление национализма

и его влияние на историографию

Протест против революции и Просвещения породил феномен на­ции как ключевой силы современной истории. В Германии культ на­ции был частью борьбы против французского господства после пора­жения в 1806 году Пруссии от Наполеона (1769-1821) и в годы так называемых освободительных антинаполеоновских войн в 1813-м и 1814-м. Вместо равенства в качестве универсального принципа всех времен, провозглашенного в американской «Декларации независимо­сти» (1776) и французской «Декларации прав человека и гражданина» (1789), центральной силой истории отныне стала нация как укоренен­ное в прошлом инклюзивное сообщество². Но сама идея нации как

¹ Francois-Rene Chateaubriand. The Genius of Christianity. New York. 1975.

² См.: Georg G. Iggers, The German Conception of History: The National Tradi­tion of Historical Thought from Herder to the Present. Middletown, CT, 1983: также: Ernst Breisach, Historiography: Ancient Medieval, & Modern. Chicago, IL, 1983, 228-267; Ernest Gellner, Nations and Nationalism. Oxford, 1983; рус. пер. - Э. Гел-лнер. Нации и национализм. М., 1991; Hans Kohn, The Idea of Nationalism: A Study in the Origin and Background. New York, 1944; Eric J. Hobsbawm, Nations and Nationalism since 1780: Programme, Myth, Reality. Cambridge, 1990; (рус. пер.: Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780 г. М., 1998); Stefan Berger. The

НАСТУПЛЕНИЕ НАЦИОНАЛИЗМА И НАЦИОНАЛИСТИЧЕСКАЯ... 91

сообщества содержала почти демократическую идею, а именно: все представители данной нации являются не просто субъектами королев­ской власти, но и равными партнерами, а сама королевская власть не имеет божественного предопределения, а всего лишь представляет нацию. Когда в 1807 году Берлин был оккупирован французами, Ио­ганн Г. Фихте выпустил свое «Обращение к немецкой нации»', в ко­тором он рассматривал немецкую нацию не как часть человечества, а как уникальное образование, отличное от всех других наций. В то время как Французская революция сделала Францию родиной свобо­долюбивых людей во всем мире, причем в такой мере, что для полу­чения французского гражданства достаточно было придерживаться идеалов Французской республики, Фихте определил немецкую на­циональность в расистских терминах: нельзя быть поляком или евре­ем и немцем одновременно. Не прибегая к биологическим понятиям расы, Фихте рассматривал немцев как однородное лингвистическое сообщество, в котором надо было родиться. Для него язык был не просто ценностно-нейтральным средством представления объектив­ной реальности, а скорее способом, с помощью которого люди пони­мают мир, в котором они живут. Язык был обусловлен культурой и воплощал культуру. Для него в языке не было ничего универсального. Язык воплощал дух говорившей на нем нации. Но существовали два класса языков: те, которые восходили к истокам национального сооб­щества и продолжали существовать и по сей день, и те, которые при­шли извне. По Фихте, немецкий язык принадлежал к первому классу, французский - ко второму. Немцы, утверждал он, говорили на языке, существующем начиная с периода древних германцев и воплотившем нерушимую силу национального духа; преемственность французской культуры была уничтожена римским владычеством, в результате чего она приобрела искусственный и рациональный характер. Поэтому для немцев теперь было просто естественным создать национальное госу­дарство, котерое станет политическим воплощением их национально­го единства.

Хотя приверженность христианству, будь то в протестантской или католической форме, никуда не делась, нация оказалась отправной точкой, обладающей более сильными связующими возможностями, нежели существующие религии. На протяжении первой половины XIX века подобное представление о нации как однородном феномене, исключающем разнообразные примеси, распространилось по всей Ев­ропе, особенно в Германии и странах к востоку от нее, начиная от Бо­гемии и до Греции - государствах, всеми силами пытающихся устано-

Search of Normality: National Identity and Historical Consciousness in Germany Since 1800. Providence, RI, 1997; Stefan Berger, Mark Donovan and Kevin Passmore, eds, Writing National Histories: Western Europe Since 1800. London, 1999.

¹ Иоганн Готлиб Фихте. Речи к немецкой нации. Санкт-Петербург, 2009.

ГЛАВА 2

вить свою национальную идентичность и получить независимость. В этих странах историография больше ориентировалась на Германию, нежели на Францию¹. Этот национализм оказал серьезное влияние на историческую науку. На смену космополитической перспективе XVIII века пришел нациоцентризм не только в Германии, но во всей Европе. В то же время предпринимались попытки превратить историю в более строгую науку. Существует очень тесная взаимосвязь между профессиональной наукой и национализмом^.

Национализм и профессиональная наука

Отныне серьезное внимание уделялось собиранию и изданию средневековых источников, могущих стать основой для создания на­циональных историй. Первую серьезную попытку в этом направлении предпринял Людовико Муратори, издавший средневековые итальян­ские источники еще в начале XVIII века. В первой половине XIX века лидерство по развитию исторических исследований в националисти­ческой перспективе принадлежало немецким ученым. Как мы уже ви­дели, филологические методы получили серьезное развитие в XVII веке благодаря усилиям мауристов и болландистов в Париже и Бельгии и в дальнейшем были усовершенствованы в исследованиях по церковной и греко-римской истории в немецких университетах в XVIII веке. Но ни одно из этих исследований не было ориентировано на то, чтобы служить национальным интересам. Ситуация изменилась с запуском больших проектов? таких как, например, Monumenta Germaniae his-torica, начатого в 1819 году и имевшего явную националистическую ориентацию: посредством критики средневековых источников спо­собствовать формированию национальной идентичности. Средние века отныне рассматривались как пик развития германской истории, когда выдающуюся роль в Европе играла Священная Римская импе­рия, предшествовавшая разделу Германии.

К середине XIX века аналогичные проекты начали осуществляться и в других местах. В 1821 году во Франции специально с целью кри­тического изучения средневековых источников была создана Ecole des Charles, вслед за чем в 1836 году последовали систематизация и вы-

¹ Effi Gazi, Scientific National History: The Greek Case in Comparative Perspec­tive (1850-1920). New York, 2000.

Berger. Donovan and Passmore, Writing National Histories; также: Erik Lonnroth, Karl Molin, Ragmar Bjork, eds, Conceptions of National History: Proceed­ings of Nobel Symposium 78. Berlin, 1994, включавшей также главы по Индии, Китаю, Японии и постколониальной Африке.

Monumenta Germaniae historica (лат.) - «Исторические памятники Герма­нии», сокращенно MGH.

* Ecole nationale des chartes (фр.) - Национальная школа хартий, сокращенно ENC, французское государственное учреждение в сфере высшего образования,

НАСТУПЛЕНИЕ НАЦИОНАЛИЗМА И НАЦИОНАЛИСТИЧЕСКАЯ... 93

пуск средневековых документов, инициированные тогдашним мини­стром народного просвещения Франсуа Гизо'. К 1844 году, когда в Великобритании были инициированы Ролле-серии (Rolls Series), не­сколько европейских стран от Испании до Скандинавии тоже после­довали этому примеру.

Это увлечение выпуском средневековых источников по нацио­нальной истории сопровождалось, особенно в Пруссии, напряженны­ми усилиями правительства по преобразованию истории в строгую академическую дисциплину, призванную служить делу строительства нации. В 1810 году в составе других реформ, проводимых прусским государством после поражения 1806 года, был образован Берлинский университет как учреждение, в котором преподавание должно соче­таться с исследовательской деятельностью². История должна была превратиться в строгую академическую дисциплину, призванную ре­конструировать прошлое, освободив его при этом от элементов вы­мысла. Следует упомянуть имена двух историков, пришедших в уни­верситет сразу после его открытия: историка Рима Бартольда Георга Нибура и специалиста по истории Греции Августа Бека. Нибур и Лео­польд фон Ранке", пришедший в университет в 1825 году и приме­нивший методы Нибура к современной европейской истории, скоро были признаны основателями исторической науки. Эта репутация обязана их настойчивому требованию писать историю на основе кри­тического анализа первоисточников. Для Нибура ни один из источни­ков по римской истории, а для Ранке ни одна из историй раннего но­вого времени не были достаточно приемлемы, потому что частично они базировались на вторичных источниках. Нибур поставил перед собой задачу показать недостоверность сообщений римского историка Ливия, а Ранке - флорентийского историка Франческо Гвиччардини. К Ранке, который стал влиятельным в середине и второй половине

старейший научный центр в области изучения истории рукописной и печатной книги во Франции, центр подготовки специалистов по палеографии, архивоведе­нию, истории книги и др. отраслям книжного дела, реставрации и консервации книг и рукописных документов.

¹ Francois Guizot, Collection de documents inedits sur I'histoire de France.

* Rolls Series - серия публикаций исторических источников по истории Сред­невековой Англии. Серия получила свое название в честь начальника судебных архивов (англ. Master of the Rolls) сэра Джона Ромилли. который был инициато­ром ее издания. Официальное название - Хроники и памятники Великобритании и Ирландии в средние века.

² William Clark, Academic Charisma and the Origins of the Research Universities. Chicago, IL, 2006; Charles E. McClelland, State, Society, and Universities. Cambridge,

1980.

³ Theodor H. Von Laue, Leopold von Ranke: The Formative Years. Princeton, NJ, 1950; Leonard Krieger, Ranke: The Meaning of History. Chicago, IL, 1977. Приставка фон к имени Ранке в данном случае не применима; он получил дворянское звание только в последние годы жизни.

ГЛАВА 2

XIX века, мы еще обратимся, когда займемся исследованием профес­сионализации исторического знания. Что же касается Нибура, то в своей «Истории Puvia» и в лекциях, прочитанных им в Берлинском университете в начале 1910 года, он объявил о своем намерении пере­писать римскую историю. В методологическом отношении он нахо­дился под влиянием немецких филологов XVIII века, возглавляемых Ф.А. Вулфом. Он приступил к реконструкции римского государства, представив свое видение его функционирования, основываясь на ана­лизе римского законодательства и надписей. Хотя в целом он и счи­тался зачинателем в этом деле, в конечном счете, его работа была подвергнута основательной критике. Он заявил, что показал нена­дежность ранней римской истории Ливия, но еще до него во Франции это было довольно убедительно продемонстрировано Луи де Бофо-ром в его «Рассуждении о недостоверности пяти первых веков рим­ской истории», получившем широкое признание. Нибур прочитал Бофора только после того, как закончил свою «Историю Рима», и проигнорировал его. Это не уменьшило восхищение им и его работа­ми в Германии. Его подход соответствовал духу времени; например, идеализация им римского общества как общества свободных кресть­ян, которое предшествовало, по его мнению, появлению Римской республики. Доказательств этому у него не было, но это соответство­вало его романтическим наклонностям. Возможно, более новатор­ской, чем работа Нибура, была работа его коллеги Августа Бека, ко­торый реконструировал политическую экономику Афин на основе материальных источников, надписей, монет и всяческой информа­ции о ценах, заработной плате и оценках собственности, которую он нашел².

К этому времени исторические исследования в Германии уже в значительной мере базировались в университетах, и процесс переме­щения их туда начался еще в XVIII веке. Университеты исходили из того, что эти исследования будут проводиться на основе критики ис­точников, которая рассматривалась как методологическая норма, устанавливающая четкое разграничение профессиональной науки и любительской художественной литературы. Но на самом деле ясного различия между ними не было. Подавляющее большинство историков продолжали оставаться любителями, по крайней мере, за пределами Германии. Кроме того, в то время, отмеченное глубоким интересом к истории, научные труды рассматривались именно как литературные. В большинстве своем история в Европе по-прежнему воспринималась и читалась в виде романов или трагедий. Например, большое влияние на историописание оказали романы Вальтера Скотта. Он «оживил» средние века, поместив своих героев в конкретные исторические об-

¹ The History of Rome. London, 1851.

² August Bockh, Der Staatshaushalt der Athener. Berlin, 1817.

НАСТУПЛЕНИЕ НАЦИОНАЛИЗМА И НАЦИОНАЛИСТИЧЕСКАЯ... 95

стоятельства. То же самое для различных страт французского общест­ва своего времени попытался сделать в своей многотомной «Челове­ческой комедии» Оноре де Бальзак. Даже в немецких университетах история по-прежнему писалась не только для профессионального со­общества, но и для более широкой публики. Эта публика была доста­точно обширна уже накануне Французской революции во Фран­ции, Великобритании и Нидерландах, когда работы Юма и Гиббона были бестселлерами, тиражируясь на протяжении первой половины XIX века по мере укрепления и расширения гражданского общества в Центральной Европе и Италии.

Переосмысление Средневековья

в рамках либеральной историографии

Изменения начались где-то после 1830 года. Увлечение средними веками пошло на убыль, и историки больше занялись изучением исто­рических корней тех обществ, в которых они жили. Еще до 1830 года А.Г.Л. Геерен, в 1780-е годы учившийся в Гёттингенском университе­те у Шлёцера, занимался историей мировой торговли в рамках разви­тия современной государственной системы. Он и особенно Христофор Фридрих Шлоссер, автор всемирной истории и истории XVIII века, были менее озабочены архивными изысканиями и тщательным анали­зом источников, но в первой половине XIX века они, вероятно, были наиболее читаемыми немецкими историками. Во Франции, начиная с 1820-х годов, ряд историков, прежде всего уже упомянутые Огюстен Тьерри¹ и Франсуа Гизо², написали историю третьего сословия начи­ная со средних веков и до современных им дней, в то время как Жюль Мишле с откровенно демократической перспективы рассматривал французский народ как движущую силу французской истории начи­ная с древнейших времен³. Средневековье отныне рассматривалось

-----------------------------------w

¹ Augustin Thierry, The Formation and Progress of the Third Estate, 2 vols. Lon­don, 1859. О Тьерри: Friedrich Engel-Janosi, Four Studies in French Romantic Histori­cal Writing. Baltimore, MD. 1955; Stanley Mellon, The Political Uses of History. Stan­ford. CA, 1958; Lionel Gossman, Augustin Thierry and Liberal Historiography. Middle-town, CT. 1976.

² Francois Guizot, History of France from the Earliest Times to the Year Eighteen Forty-Eight, 8 vols. Chicago, 1L, 1869-1898; History of Europe from the Fall of the Roman Empire to the French Revolution. London, 1854; History of Civilization in Europe. New York, 1899. О Гизо: Stanley Mellon, The Political Uses of History. Stan­ford, CA, 1958; также см.: George P. Gooch, History and Historians in the Nineteenth

. Century.

³ Jules Michelet, History of France. New York, 1897; History of the French Revo­lution. Wynnewood, PA. 1972 и The People. Urbana, IL, 1973: о Мишле: Roland Barthes, Michelet. Oxford, 1987; Linda On, Jules Michelet: Nature, History, and Lan­guage (Ithaca, NY, 1976): Arthur Mitzman, Michelet, Historian: Rebirth and Romanti­cism in Nineteenth-Century France. New Haven, CT, 1990.

ГЛАВА 2

иначе, не ностальгически, как источник порядка и иерархии, а как стадия развития современного гражданского общества. Вне всякого сомнения, Мишле был наиболее читаемым французским историком. Будучи на протяжении ряда лет академиком, профессором в престиж­нейшем College de France и заведующим Национального архива, он вообще почитался широкими слоями французского общества как ве­личайший французский историк. Его истории Франции и Француз­ской революции, по существу, стали эпопеями французской нации. Он работал в архивах не для того, чтобы опираться в своих трудах на до­кументы, а для того чтобы черпать в них вдохновение для своих исто­рий. Он был вдохновлен революционными идеалами Просвещения и испытал на себе сильное влияние переведенных им Вико и Гердера. Просвещение и романтизм таким образом слились здесь в одном по­токе. Мишле был убежденным демократом, вследствие чего периоди­чески преследовался властями: Бурбонами в период монархии, Гизо (сначала поддерживавшим его) в период Июльской монархии и при Наполеоне III. Если немецкая наука сосредоточилась на изучении го­сударства и отождествлении государства с нацией, то упомянутые нами французские историки гораздо больше внимания уделяли соци­альным и культурным аспектам. Их внимание к классу как к фактору, играющему важную роль в политическом конфликте и социальном изменении, позволило Карлу Марксу признать, что они предвосхити­ли его собственную концепцию истории.

В Великобритании и Италии академическая наука играла еще меньшую роль. Ни один из значимых британских историков не был академическим ученым. В этот период особо выделялись двое - То­мас Маколей и Томас Карлейль³, оба исключительно популярные и не обремененные принципами научной строгости. Карлейль подтру­нивал над представлявшим академическую традицию вымышленным профессором Драйсдастом. Маколей, будучи активным политиче­ским деятелем и на протяжении многих лет депутатом парламента, повествуя в своей «Истории Англии» об успешном развитии либе­ральных институтов в Англии, стал главным защитником «виговой

Karl Marx to Joseph Wedemeyer, 5 March, 1852 // Marx-Engels Werke. Vol. 28. East Berlin, 1963, 507-508 (рус. пер.: Маркс К. Письмо И. Вейдемейеру, 5 марта 1852 г. II К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., 2-е изд. Т. 28.

² Thomas Macaulay, History of England from the Accession of James II. New York, 1968. John Clive, Macaulay: The Shaping of the Historian. New York, 1974 (рус. пер. - Макалей Т.Е. История Англии от восшествия на престол Иакова II // Поли, собр. соч. Спб., 1861).

³ Thomas Carlyle, The French Revolution: A History. Oxford, 1989); History of Frederick the Great, ed. and abridged by John Clive. Chicago, IL, 1969; Heroes and Hero-Worship and the Heroic in History. London, 1888. О Карлейле: John D. Rosenberg, Carlyle and the Burden of History, Oxford. 1985.

Dryasdust = dry-as-dust (англ.) - скучный, сухой, неинтересный, педант.

НАСТУПЛЕНИЕ НАЦИОНАЛИЗМА И НАЦИОНАЛИСТИЧЕСКАЯ... 97

концепции истории». В 1834-1836 годах он жил в Индии - служил в Верховном Суде этой страны — и пришел к выводу, что англичанам необходимо освободить индийцев от их примитивной культуры. Пока Маколей пел оду человеческому прогрессу, лучше всего проявивше­муся в развитии английской свободы, Карлейль смотрел на совре­менный ему мир с презрением. Он рассматривал Французскую рево­люцию как катастрофу, восхищался великими героями-деспотами, но также, являясь критиком индустриального общества, выражал беспо­койство по поводу обеднения народных масс и свое презрение пра­вящему классу. В отличие от оптимистической самоуспокоенности Маколея, он стал консервативным критиком культуры и общества своего времени.

Историография в колониальном ракурсе

Таким образом, в исторической мысли периода, последовавшего за Французской революцией и до революций 1848 года середины XIX века, присутствует существенная вариативность. При этом, одна­ко, на Западе существовало широкое согласие по поводу того, каким должно быть отношение между европейским и неевропейским мира­ми. В это время доминирование западных держав над не западным миром по сравнению с XVIII веком только усилилось. Индия прочно оказалась в руках британцев, а Восточная Индия - голландцев; 1840 год стал годом унижения некогда гордой китайской империи. Военное превосходство Запада было бесспорным. По мере индустриализации² разрыв в благосостоянии между Западом и Востоком, Севером и Югом значительно увеличивается, равно как и поток сырья, идущий из не западных стран на Запад, экспортирующий им продукты своего производства и всячески препятствующий развитию их собственного производства. Мировой рынок, наконец, создан, а вот спектр историо-писания сузился. Если в XVIII веке была написана английская «.Все­общая история», то теперь историки сосредоточили свое внимание исключительно на Западе, особенно на Европе, или смотрели на не западный мир с точки зрения западного колониального контроля. На­чало этому было положено еще в XVIII веке. Просветители заявляли о превосходстве западной культуры и, хотя Уильям Робертсон и напи­сал Историю Америк³, а аббат Рейналь - обвинительный акт европей­ской эксплуатации аборигенов колониального мира⁴, мир за предела­ми Запада был им неинтересен.

¹ См.: Herbert Butterfleld, The Whig Interpretation of History. London, 1931.

² Kenneth Pomeranz, The Great Divergence: China, Europe, and the Making of the Modern World Economy. Princeton, NJ, 2000.

³ William Robertson, The History of America, 2 vols. New York, 1798.

⁴ См. гл. 1, Histoire philosophique et politique des etablissements et du commerce des Europeens dans les deux Indes.

Зак. 1183

ГЛАВА 2

За небольшим исключением историки первой половине XIX века, все больше сосредотачиваясь на своей национальной истории, не соз­давали истории Европы как единого целого. Одним из таких извест­ных исключений был Леопольд Ранке, считавший нации основными единицами пост-революционной Европы, но по-прежнему рассматри­вавший Европу как единое целое, скрепляемое балансом европейских держав. Его первая книга «История романских и германских народов с 1494 до 1535 г.»' была посвящена анализу происхождения совре­менной европейской государственной системы; последовавшие за ней книги по Римскому папству, Германии периода Реформации, Франции и Англии в современное ему время были написаны в терминах, отра­жающих взаимодействие европейских держав. Но Ранке был исклю­чением, а его ученики имели более узкую, национальную ориентацию. Уж если кто и продолжал интересоваться индийцами или в меньшей степени китайцами, так это были филологи, а не историки. Но они интересовались древней Индией и Китаем в романтическом ракурсе, и особенно их привлекала индийская мистика. Кроме того, националь­ная история, особенно (но не только) в Германии, была склонна со­средотачивать свое внимание на государстве и высших слоях общест­ва, по большей части игнорируя средний класс последнего и широкие народные массы. Как мы убедились, это в меньшей степени относится к трудам Гизо и Мишле во Франции и Маколея в Англии, отразившим более либеральную политическую традицию.

Упадок либеральной историографии

Вероятно, мы можем говорить о том, что, по крайней мере, до 1848 года национализм был тесно связан с либерализмом. Это спра­ведливо и по отношению к так называемым прусским историкам до провала их политических программ в революциях 1848 года. Не все историки были либералами, хотя почти все были националистами. В частности, в годы революции и сразу после нее во Франции и Гер­мании существовали так называемые контрреволюционные мыслите­ли - в России ими были славянофилы, - которые боролись с консти­туционной формой правления и искали возвращения режима, соче­тающего абсолютную монархию с авторитарной и фундаменталист­ской церковью³. Примечательно, что многие ведущие немецкие ро-

¹ Некоторые выдержки на англ. яз. см. в: Georg G. Iggers and von Moltke, eds, Leopold von Ranke: Theory and Practice of History. Indianapolis, IN, 1973, которая содержит раздел History of the Popes; Roger Wines, ed., The Secret of World History. New York, 1981.

² См.: Iggers, The German Conception of History.

³ По поводу эмигрантов из Франции периода революции и романтизма в Гер­манию и Францию смотри старую, но по-нрежнему значимую книгу: Georg Brcin-des, Main Currents in Nineteenth-Century Literature, 6 vols. T. 1, 2, 4. New York, 1900.

НАСТУПЛЕНИЕ НАЦИОНАЛИЗМА И НАЦИОНАЛИСТИЧЕСКАЯ... 99

мантики обратились в католицизм. Во Франции на протяжении всего XIX и довольно долго в XX веке, вплоть до установления фашистско­го режима Виши, за пределами университетов продолжала существо­вать солидная роялистская историографическая традиция, боровшаяся с наследием революционной и республиканской Франции¹.

После 1830 года появилась демократическая и даже социалистиче­ская (под влиянием начинающейся индустриализации) историогра­фия. Карл Маркс, Фридрих Энгельс, обрисовавшие накануне револю­ции 1848 года в «Коммунистическом манифесте» движение истории к коммунистическому обществу, написали два важных исторических очерка, в которых проанализировали исторические обстоятельства поражения революций в Германии и Франции². С несколько иной, умеренно-социалистической позиции использовал категорию «эконо­мический класс» в качестве объяснительной категории в истории Французской революции и Июльской монархии Луи Блан³, а Лоренц фон Штейн применил ее к своему выполненному с консервативной позиции анализу классового конфликта 1830-1840-х годов. И все-таки основная масса либералов были заложниками собственного социаль­ного происхождения. Либерализм означал для них отрицание не толь­ко абсолютизма, но и демократии. В качестве примера можно привес­ти Гизо, бывшего не только историком, но и политическим деятелем, стоявшим у руля власти в период Июльской монархии, начиная с ее возникновения в 1830 году и до ее падения в 1848 году. Демократия в представлении либералов означала правление народа, а народ казал­ся им толпой, каковой он был в период якобинского террора в годы Французской революции. Правление народа, предупреждали они, означает разрушение известной нам европейской цивилизации. Хотя либерализм отстаивал свободу мысли и правовое государство, он оправдывал и полицейские методы, призванные обуздать подрывные движения и и^еи, угрожающие либеральному статусу-кво. Избира­тельное право было ограничено имущими и просвещенными классами аналогично положению дел, сложившемуся в Англии в результате Парламентской реформы 1832 года. Ведущие немецкие истори­ки 1830-1840-х годов - Фридрих Христофор Дальманн, Генрих фон

¹ William Key/or, Jacques Bainville and the Renaissance of Royalist History in the Twentieth Century. Baton Rouge, CA, 1979.

² Friedrich Engels and Karl Marx, Revolution and Counterrevolution or Germany in 1948; Karl Marx, The Eighteenth Brumaire of Louis Bonaparte. Карл Маркс Во-

.семнадцатое брюмера Луи Бонапарта // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 16: Революция и контрреволюция в Германии // Там же. Т. 8.

³ Louis Blanc, The History of Ten Years, 1830-1840.

Lorenz von Stein, Socialism and Communism in Contemporary France. Leipzig, 1842; The History of the Social Movement in France, 1789-1850, tr. Kaethe Mengel-berg. Totowa, NJ, 1965.

ГЛАВА 2

Зибель и Иоганн Густав Дройзен - разделяли эти идеи своих запад­ноевропейских коллег. Дальманн, например, написал истории Анг­лийской и Французской революций, солидаризируясь с умеренными англичанами в противовес радикальной французской традиции. Они не отделяли национализм и либерализм друг от друга - в будущем немецком государстве-нации они должны были слиться в единое це­лое. Однако немецкий национализм, зародившийся в борьбе с Напо­леоном и достигший своей высшей точки в освободительной войне, содержал в себе явно выраженную ксенофобию и агрессию.

В большинстве своем либералы, демократы и социалисты были оптимистами. Они полагали, что история приведет их к такой стадии развития, когда будет достигнут высокий уровень образованности, развито гражданское общество и значительно улучшены условия че­ловеческой жизни. Европа на этом пути была бесспорным лидером и должна была распространить свою цивилизацию на менее развитые и невежественные уголки земного шара.

Идеи прогресса и кризиса

Раздавались, однако, и диссидентские голоса - голоса тех, кто не был уверен, что история движется в сторону либерального общества или что такое общество вообще желательно. Они, подобно святому Симонию ³ и молодому Огюсту Конту⁴, напротив, полагали, что со­временный мир находится в глубоком кризисе, проявлениями которо­го являются индивидуализм и отсутствие веры в единство. Частично придя на смену католической контрреволюционной критике модерна, они тосковали по новому порядку, который бы объединил единство и веру средневекового общества с большей социальной справедливо­стью, возможных с помощью авторитарного режима, - порядку, на­правляемому не религиозной доктриной, а учеными. Совсем с другой точки зрения указал на таящиеся в современном политическом разви­тии риски государственный деятель и историк Алексис де Токвиль. Приверженный преимущественно либеральным ценностям, он тем не менее видел в них угрозу появления современной массовой культуры.

¹ О Дальманне, фон Зибеле и Дройзене см.: Iggers, The German Conception of History, passim.

² См.: Iggers, The German Conception of History and Robert Southard, Droysen and the Prussian School. Lexington, MA, 1995.

³ Georg G. Iggers, The Cult of Authority: The Political Philosophy of the Saint-Simonians. Amsterdam, 1970, 2nd edn; также: Georg Iggers, ed. and translator, The Doctrine of Saint-Simon: An Exposition: First Year, 1828-1829. Boston. MA, 1958; idem., Actualite du saint-simonisme. Paris, 2004.

⁴ Henri Gouhier, La jeunesse d'Auguste Comte et la formation du positivisme, 3 vols (Paris, 1933-1941); Mary Pickering, Auguste Comte: An Intellectual Biography. Cambridge, 1994; Mike Gone, Auguste Comte. London, 2006; F. A. Hayek, Counter Revolution of Science. Glencoe, 1952.

НАСТУПЛЕНИЕ НАЦИОНАЛИЗМА И НАЦИОНАЛИСТИЧЕСКАЯ... 101

В своей работе «Демократия в Америке» он предвидел неизбежное развитие демократии в современном западном мире с Америкой в ка­честве образца будущего мира. Де Токвиль не был противником де­мократии, но опасался, что она приведет к новому произволу масс, подрывая вариативность и индивидуализм традиционного европей­ского общества. Наряду с этим он верил в то, что Америка показала возможность совмещения демократии с защитой прав человека и роль добровольных объединений, противостоящих централизаторским на­мерениям современного государства. В своей следующей работе «Старый порядок и революция» Токвиль представил такой взгляд на Французскую революцию, который пересматривал ее контрреволю­ционные и либеральные интерпретации. Он не рассматривал свободу или равенство как основные вопросы этой революции. Скорее, она являлась частью того процесса, который начался в монархической Франции в XVII-XVIII веках, в ходе которого французская монархия уничтожила прежние привилегии и способствовала централизации государства. Объявляя о народном суверенитете, революция не отка­зывалась от этой тенденции, а напротив, укрепляла и расширяла ее.

Либеральные идеологи первой половины XIX века во многом опи­рались на идеи Просвещения, но были и фундаментальные отличия. В конце XVIII века Кондорсе и Кант - оба предсказывали такое разви­тие, которое приведет к вечному миру и мировой конфедерации рес­публиканских правительств. Как мы уже видели, на смену их космо­политизму пришел национализм. Но будущее больше мыслилось не как мирное сосуществование наций, во что верил Гердер, а как отяго­щенное конфликтами и войнами. Ни идея мирной конфедерации ев­ропейских государств, ни идея мира без войны не была отныне значи­мой в исторической литературе. Война между нациями теперь счита­лась естественной и неизбежной, как это и было в Европе начиная с возникновения в ней в XVI веке современной государственной систе­мы. Как сформулировал в своей «Философии войны» Карл фон Клаузе­виц, война являлась продолжением мирной политики другими средства­ми. Отсюда та огромная роль, которую дипломат