Хищники и грабители, их жестокосердие

«Скажи мне, не убийство ли и не хуже ли еще убийства – предать нищего голоду, ввергнуть его в тюрьму и вместе с голодом подвергнуть его и мукам и бесчисленным истязаниям. Хотя ты не сам все это делаешь, но служишь причиною этого дела и совершаешь его больше тех, которые тебе служат. Убийца однажды вонзает меч и, причинив кратковременную боль, не продолжает далее мучений; а ты, делая своими клеветами, оскорблениями и злоумышлениями и самый свет для него тьмою и заставляя тысячу раз желать смерти, подумай, сколько причиняешь ему смертей вместо одной. И хуже всего то, что ты грабишь и лихоимствуешь не потому, чтобы тебя угнетала нищета и понуждал голод, но для того, чтобы больше вызолотить узду у коня, кровлю на доме и капители у столбов. И какой не может быть достойно геенны все это, когда ты брата, который вместе с тобою сделался участником неизреченных благ и столько почтен от Владыки твоего, ввергаешь в бесчисленные бедствия, чтобы украсить камни, помост и бессловесных животных, не сознающих этого украшения? И собака у тебя на большом попечении, а человек или, лучше сказать, Христос, ради собаки и всего сказанного осуждается на крайний голод. Что хуже такого безразличия? Что ужаснее такого беззакония? Сколько будет потребно огненных рек для такой души? Сотворенный по образу Божию стоит обесчещен вследствие твоего бесчеловечия, а головы мулов, везущих твою жену, сияют обильным золотом, а также – покровы и деревянные принадлежности балдахина; если нужно сделать стул или подножие, все делается из золота и серебра; а тот, для кого Христос сошел с неба и пролил драгоценную кровь, вследствие твоего корыстолюбия, не имеет у себя самой необходимой пищи. Твои ложа отовсюду обложены серебром, а тела святых лишены и необходимого покрова; для тебя Христос маловажнее всего – и слуг, и мулов, и ложа, и стула, и подножия. Не говорю уже о других бесчестнейших вещах, предоставляя вам самим подумать о том. Если же ты, слыша это, приходишь в ужас, то перестань так поступать и сказанное нисколько тебе не повредит. Перестань, удержись от этого безумия. Явное ведь безумие заботиться об этом. Потому, оставив это, возведем, наконец, когда-нибудь свои взоры на небо, вспомним о будущем дне, помыслим о страшном суде, о строгом отчете, о неподкупном приговоре; помыслим, что Бог все это видит / и однако же не посылает на нас молний свыше, хотя дела наши не молний только достойны. Но Он и этого не делает, ни моря на нас не воздвигает, ни земли в средине не разверзает, ни солнца не погашает, ни небу со звездами не повелевает пасть, словом сказать, ничего не изменяет, но оставляет, чтобы вся тварь оставалась в порядке и служила нам» /IX:615-616/.

«Кого же наперед изобразим вам? Не корыстолюбца ли и грабителя? Действительно, что может быть бесстыднее глаз его? Что бесстыднее его и более похоже на псов? Не так нагло приступает пес, как он, когда похищает имущество других. Что сквернее рук его? Что гнуснее уст его, которые пожирают все и не насыщаются? Не прини/90/май лица и глаз его за человеческие: не так глядят человеческие глаза. Он не смотрит на людей, как на людей, не смотрит на небо, как на небо, не устремляет взоров к Господу, но во всем видит деньги. Человеческие глаза, видя удрученных бедностью, обыкновенно проливают слезы; а глаза грабителя, видя бедных, выражают зверство. Человеческие глаза не смотрят на чужое, не желают принадлежащего другим, но еще другим раздают свое; а глаза корыстолюбца не успокаиваются дотоле, пока не похитят у других всего, потому что смотрят не по-человечески, а по-зверски (…) Медведи и волки, насытившись, отступают от пищи, а те не насыщаются никогда. Между тем Бог нам дал руки для того, чтобы мы помогали другим, а не вредили им. Если же мы станем употреблять их на последнее, то лучше бы отсечь их и оставаться без них. Ты скорбишь, когда дикий зверь растерзает овцу; а когда делаешь то же со своим единоплеменником, то и не считаешь этого дела ужасным? Что же ты за человек? Разве ты не знаешь, что человеческим мы называем то дело, которое исполнено милосердия и человеколюбия, а дело грубое и жесткое называем бесчеловечным? Таким образом, характер человека мы изображаем делами милосердия, а характер зверя – делами противными тому, и часто говорим: ужели он человек, а не зверь и не пес? Людям свойственно облегчать бедность, а не увеличивать ее. У людей корыстолюбивых и уста – уста зверские, или еще хуже их; они произносят слова, которые своей ядовитостью гораздо скорее, нежели зубы зверей, причиняют смерть. И если бы исчислить все, что ясно видно было бы, как бесчеловечие делает зверями. А кто испытает душу таких людей, тот назовет из не только зверями, но даже демонами. Они исполнены жестокости и крайней вражды к ближним; нет в них ни желания царствия, ни страха геенны, ни стыда перед людьми, ни милосердия, ни сострадания, не бесстыдство, наглость и презрение ко всему будущему; вещания Божии о будущих мучениях кажутся им баснею, угрозы – посмешищем. Такова душа корыстолюбца! “Если же они (корыстолюбцы – Н.С.) внутри демоны, а извне звери и даже хуже зверей, то за кого, скажите мне, мы будем считать их?» /X:90-91/

«И не я только, но и пророк вместе со мной исключает таких из числа людей: «человек, говорит, в чести сый не разум, но приложися скотом несмысленным» (Пс.18,21)»./X:91/.

«Ведь и любостяжатель – вор и разбойник, даже хуже, потому что бесчеловечнее. (Вор) не настолько, по крайней мере, дерзок, он таится и налагает руку ночью, как бы стыдясь и боясь греха; напротив, любостяжатель, поправ всякий стыд, с открытым лицом среди площади грабит всех, будучи в одно и то же время и вором и мучителем» /XI:562/.

«А каковы речи богатых? Свойственные свиньям, собакам, волкам и другим животным. Одни из них рассуждают о трапезе, о блюдах, о сластях, о винах, о благовониях, об одеждах и всякого рода излишествах; другие – о процентах и закладах, о составлении заемных писем и уплате неисчетного множества долгов, получивших начало еще при отцах и дедах, об отнятии у одного – дома, у другого – поля, у иного – слуги и всего его имущества» /X:131/.

О взаимозависимости всех

“Ты не хочешь уделять никому из своего богатства? Не бери же и сам ничего у других. А если будет так, то все придет в расстройство, потому что давать и принимать есть источник многих благ, и в сеянии, и в учении, и в искусствах” /X:97/.

«Бог, желая соединить всех друг с другом, поставил все в такой необходимой связи, что с пользою одного соединяется польза другого: на том стоит весь мир» /X:250/.

«Пусть никто не ищет своей пользы, и тогда найдет ее» /X:251/.

“Разве не видишь, что мы все имеем нужду друг в друге?(…) бедный в богатом, богатый в бедном, ничего не зарабатывающий в подающем милостыню, подающий в принимающем, – ведь и принимающий милостыню удовлетворяет в величайшей нужде, высшей всех нужде. Если бы не было нищих, то многое утратилось бы для нашего спасения, потому что нам некуда было бы сбывать свое имущество. Таким образом, и нищий, который, по-видимому, всех бесполезнее, оказывается всех полезнее” /X:625/.

“Как бы ты ни был богат, все равно будешь нуждаться во множестве людей, худших тебя; чем более ты богатеешь, тем более подвергаешь себя этой беде” /X:625/.

“В самом деле, если мы нуждаемся друг в друге, самая необходимость во взаимной помощи не соединяет ли нас узами дружбы? А если бы мы сами могли удовлетворять своим нуждам, то не сделались бы мы неукротимыми зверями? Потому Бог силою и необходимостью покорил нас друг другу, и мы ежедневно сталкиваемся друг с другом. А если бы Он снял эту узду, кто бы стал искать дружбы ближнего?” /X:626/.

“Не только бедные имеют нужду в богатых, но и богатые в бедных, и первые даже больше в последних, нежели последние в первых. Чтобы тебе видеть это яснее, построим, если угодно, два города, один состоящий из богатых, другой – из бедных; пусть в городе богатых не будет ни одного бедного, а в городе бедных ни одного богатого человека; отделим тщательно один от другого и посмотрим, который из них более будет в состоянии удовлетворить себя. Если найдем, что город бедных может сделать это, то очевидно, что богатые будут более нуждаться в них. В городе богатых не будет ни одного ни ремесленника, ни строителя, ни плотника, ни сапожника, ни хлебопекаря, ни земледельца, ни кузнеца, ни веревочника, – ни одного из подобных людей. Да и кто из богатых захочет когда-нибудь приняться за такие дела, если и сами занимающиеся ими, когда разбогатеют, не переносят трудностей таких работ? Как же будет существовать этот город?… Посмотрим теперь на город бед/ных, будет ли он так нуждаться, лишившись богатых. Но наперед определим богатство и объясним, в чем оно состоит. Что же такое –богатство? Золото, серебро, драгоценные камни, шелковые, пурпуровые и золотые одежды. Объяснив, что такое богатство, извергнем его из города бедных, если хотим устроить чисто город бедных; пусть здесь даже во сне не видится золото и золотые одежды, а если хочешь, то и серебро и серебряные вещи. Что же, скажи мне, в нужде ли будут жить обитатели этого города? Нет. Нужно ли построить дом, для этого требуется не серебро, золото и жемчуг, но искусство и руки, и не просто руки, а мозолистые, пальцы заскорузлые, великая сила, дерево и камни; нужно ли выткать одежду, для этого опять требуется не золото и серебро, но руки, искусство и способность к работе женщины; нужно ли копать или возделывать землю, для этого также кто нужен – богатые или бедные? Очевидно, что бедные. Если надо будет ковать железо, или делать что-нибудь другое подобное, для этого особенно требуется нам такой народ. Когда же нам могут быть нужны богатые? Уж не тогда ли, когда бы потребовалось разрушить город?” /X:348-349/.