Как трактовали Златоуста русские богословы нового времени

Для русской богословской школы, прежде всего, характерно желание понять мысль великого святителя. Два вопроса более всего волнуют исследователей:

1) кто же Златоуст: «капиталист» или «социалист»?

2) как примирить противоречия (по нашему мнению, мнимые) в ряде высказываний великого святителя?

Заметим, что оба вопроса связаны между собой, ибо действительно у Златоуста имеются, и не единичные, выказывания как в осуждение богатства и собственности, так и достаточно лояльные к ним, допускающие обладание собственностью. Так что кажущаяся «противоречивость» Златоуста имеет место именно в вопросе обладания частной собственностью.

В ответе на первый вопрос нас снова будет смущать широкий спектр мнений. Как отмечает Экземплярский, многие богословы готовы в Златоусте видеть «защитника тех взглядов на богатство, какие так усердно развиваются в нашей современной литературе» /9:114/.

И, действительно, мнения «огромного большинства», рассматривающего Златоуста в качестве сторонника частной собственности, придерживаются: А.П. Лопухин /48/, издатель Полного собрания сочинений Златоуста /I – XII/, священник посольского храма в Стамбуле Иоанн Говядовский /167/, написавший значительную по объему статью, посвященную разбору имущественной концепции святителя, о. Николай Загоровкий /57/, автор статей на тему «христианство и социализм». Промежуточную позицию занимают профессор МДА И.В. Попов /50/ и Н.П. Кудрявцев /53/. И, наконец, сам Экземплярский причисляет Златоуста к сторонникам общественной собственности.

Что же касается второго вопроса, то, к сожалению, русское богословие так и не нашло удовлетворительного объяснения проблемы. Наиболее вдумчивые исследователи творений великого святителя профессор МДА, священномученик И.В. Попов и (тогда еще студент) Н.П. Кудрявцев, хорошо видя сам факт противоречия в высказываниях святителя, наши богословы объясняли их, как ни странно непродуманностью его позиции. Тема «противоречивости» воззрений Златоуста еще не раз будет предметом нашего внимания.

Век XIX – век становления русского религиозного богословия. Однако этому становлению серьезно мешало засилье не православных церковных и богословских представлений, сначала протестантских, а с 60-х годов XIX в. – католических. Эта ситуация в полной мере наличествовала и в имущественной этике. Наши академические и семинарские учебники нравственного богословия, как правило, списывались с инославных книг, разумеется, с вычисткой ссылок на протестантские и католические авторитеты. Но общее направление всегда было одинаковым: «общепринятая» доктрина, «климентизм». Существовали лишь нюансы: в период протестантского засилья учили, что частная собственность священна, и что приобретать и умножать собственность христианину вменяется в обязанность; в «католический» период «климентизм» становился более гибким, но и более обоснованным святоотеческими ссылками, в том числе – и на Иоанна Златоуста.

В двадцатом веке господство «общепринятой» доктрины продолжалось. Примером может служить известный учебник по нравственному богословию Маркеллина Алексеевича Олесницкого/19/, который был основным для духовных семинарий, и множество раз переиздавался. В немОлесницкий пишет:

«Что богатство и вообще имущество не предосудительно для христианина, это видно уже из того, что Сам Бог предоставил человеку право господствовать над землею и обладать ею (Быт. 1:26; 9:1). А всякое имущество есть плод земли. Обладанием имуществом обусловлена возможность духовного образования человека и приобретения известной степени самостоятельности и независимости, необходимых для деятельности в мире. Имущество же доставляет возможность благотворения. Но, обладая имуществом, необходимо быть внутренне независимым от него, не пленяться им. «Богатство аще течет, не прилагайте сердца» (Пс. 61:11). Не богатство должно обладать человеком, а мы должны обладать богатством, свободно распоряжаясь им и употребляя его на благие дела» /56:228/.

«Нравственно оправдываемый источник обогащения и вообще приобретения имущества указан в лице Адама, которому заповедано снискивать хлеб в поте лица (Быт. 3:19)» /56:229/.

«Отдавать деньги на законные проценты и вообще употреблять свое имущество для приобретения нового имущества, т.е. для умножения имущества, конечно, позволительно. Притчею о талантах предполагается естественность и нормальность последнего. Но всякое ростовщичество, безусловно, противонравственно» /56:229-230/.

«Бедные должны блюсти внутреннюю независимость от бедности. «Имея одежду и пропитание, будем довольны тем» (1 Тим. 6,8). В то же время бедные должны сознавать, что и при материальной бедности они могут быть духовно богатыми и высокими» /56:230/.

И все же в XX веке наше богословие стало расправлять крылья и постепенно открывать поразительное богатство златоустовской мысли. Важным рубежом стало 1500-летие со дня смерти великого святителя (1907), когда к имущественным воззрениям Златоуста был проявлен значительный интерес. Однако, как и ранее, в большинстве случаев авторы заранее ставили перед собой задачу подвести воззрения Златоуста под «общепринятую» схему. Так, что же касается «общения имений» в Иерусалимской общине, которой особенно был восхищен Златоуст, то либо оспаривался сам факт реализации коммунистических отношений /66:214, 67:16/, либо жизнь общины рассматривалась как «социальный эксперимент», которому выставлялась отрицательная оценка /68:61/. Относительно же богатства наши богословы упорно пытались доказать приверженность Златоуста к апологии принципа частной собственности.

Например, о. Николай Загоровский, автор ряда статей, критикующих социализм, пишет: «Св. Иоанн Златоустый много и много раз учил, что богатство есть дар Божий, что «богатство и нищета от Господа» (Сир.11:14)» /57:471/. Это пример недобросовестного цитирования, ибо мы уже убедились, что Сир. 11:14 Златоуст толкует как раз противоположным образом.

Пример о. Загоровского, однако, типичный: многие авторы пытаются интерпретировать Златоуста в духе Климента. Так, профессор СПДА А.П. Лопухин, издатель Полного собрания сочинений Златоуста /I – XII/, трактует имущественные воззрения святителя вполне в духеклиментовской концепции. Он считает, что Златоуст проповедует учение о священном харак­тере частной собственности. Почему? Потому, оказывается, что Златоуст против воровства, за богатых, утверждает о невозможности жизни без бедных и, наконец, он никогда не восставал против «коренной основы социального строя, покоящегося на праве собственности» /48:249/. Здесь амальгама верных и подтасованных положений, разобраться в которых можно только, имея в виду «двухэтажность» концепции Златоуста: для совершенных и для новоначальных.

Да, естественно, святитель осуждал воровство, ибо оно нравственно ниже, чем легитимно нажитая собственность (которая, в свою очередь, отрицается более нравственно высокой общностью имуществ). Да, святитель любил богатых, но как врач душевных пороков. Он говорил: «Я не против богатых, но за богатых. (…) Скажешь: ты ненавидишь меня. Нет, я люблю тебя. Я имею заповедь Господа Бога моего: «Любите враги ваша». Я не перестану врачевать тебя. (…) Разве я тебя преследую? Я преследую страсть твою. Разве я с тобою сражаюсь? С пороком твоим. И ты не считаешь меня добродетелем, не считаешь меня покровителем, не считаешь меня твоим защитником больше всех?» /V:565/. Что же касается неизбежности бедности, то это мнение основано на речении Христа: «Нищих всегда имеете с собою, а Меня не всегда» (Ин.12:8). Апологеты «общепринятой» доктрины часто приводят эту цитату, считая, что ею Христос благословил «климентовский» социальный порядок, в котором всегда есть богатые и бедные. Но толкование это неосновательное: из того, что «так будет» не следует, что «это хорошо». Иначе говоря, Христос лишь пророчествует, что до конца времен социальные вопросы в мире не будут решены, но не дает нравственной оценки «климентовскому» порядку. Златоуст, комментируя эти строки Евангелия, пропускает без комментария первую часть речения, считая, что ее смысл заключен во второй части – «а Меня не всегда». Наконец, о том, что Златоуст никогда не призывал к революции и насильственному уничтожению несправедливого строя, мы уже говорили. Но здесь Златоуст просто идет за Христом: из того, что он терпит частную собственность как факт жизни, вовсе не следует, что он дает ей высокую нравственную оценку.

Переходя к милостыне, Лопухин подчеркивает, что Златоуст так восторгается ею, потому что она «не угрожает собствен­ности» /48:42/. Это уже экстраполяция мыслей святителя, не подтвержденная текстуально. Наоборот, щедрая милостыня, по Златоусту, именно «угрожает» частной собственности, разрывая узы «холодного слова мое и твое».

Что же касается мыслей святителя об общении имуществ, по мнению Лопухина, это лишь мечта, в которую любил переноситься святитель, отвращаясь от ужасной действительности /48:35/. Да, мечта в том смысле, что общность имущества так и не была воплощена святителем в жизнь. Но для Златоуста это – не фантазия, которой утешалась душа святителя. Златоуст видит в коммунизме Иерусалимской общины воплощенный христианский социальный идеал и сознательно призывает своих прихожан последовать этому примеру, считая, что именно так должны жить на земле люди, называющие себя христианами.

Вообще же, во всей статье Лопухина постоянно (сознательно или нет) совершается подмена:икономические высказывания святителя рассматриваются как нормативные, выражающие, якобы, подлинно христианскую точку зрения. Тот же прием используют и другие. Например, на такой подтасовке построена вся книга И. Зейпеля /10/. Уже упоминалось, что эта книга, к сожалению, серьезно повлияла на наше имущественное богословие, внедрив в него идеи католической социальной доктрины. В интерпретации златоустовского учения у Зейпеля все ставится с ног на голову: икономические соображения святителя он рассматривает как принципиальные, а принципиальные – наоборот, как икономические. Так, Зейпель характеризует взгляды Златоуста на общность имущества как чисто теоретические: «Он лишь описывает совер­шенный строй и не имеет в виду касаться существующих отношений» /10:106/, – причем описывает из педагогических соображений, чтобы устыдить богатых. Отношение же самого Зейпеля к этим идеям ироническое: «В любви к ближнему, доведен­ной до полного отказа от своей собственности, он (Златоуст. – Н.С.) видел нечто столь великое, что ожидал от торжества ее устранения всех недостатков нашей экономической жизни» /10:107/. Или: «Ему могло казаться, что земля превратится в рай, если жизнь на ней всюду устроить по образу монастырей» /10:106/. Здесь Зейпель и не замечает, что, представляя Златоуста как искреннего, но наивного утописта, прелат противоречит своей же теории использования великим святителем образа общности имущества как дидактического приема.

Священник Иоанн Говядовский посвятил учению Златоуста о собственности специальную обширную статью /88/. Усилия о. Иоанна представить Златоуста как адепта «общепринятой» доктрины просто вызывают восхищение. Он пишет: «Мысль о свободном отношении к собственности нужно признать основным, главнейшим и руководящим положением в учении св. Иоанна Златоуста об этом предмете» /88:528/. Тезис, прямо скажем, ставящий в тупик своей неопределенностью («свободное отношение» – это что?). Оказывается, Златоуст «радуется богатству», признает законность закона о наследстве («но осуждает неправильное применение этого закона в жизни» /88:111/), признает законность и даже благодатность неравенства, ибо Бог «делаетего как бы средством, путем к спасению» /88:197/. По мнению о. Говядовского, Златоуст учил, что «одно только назначение благ мира сего – общее. Бог сотворил их на пользу всех; но отдал их в собственность только некоторым» /88:607-608/. «Златоуст убеждает христиан только не злоупотреблять этими своими правами (собственности. – Н.С.), которые он признает вполне законными» /88:607/. Выходит, что Златоуст во всем согласен с Климентом, ибо «богатому он проповедовал благотворительность, а бедному – терпение» /88:610/.

Оценивая современное ему богословие, Экземплярский дает следующий неутешительный диагноз: «… положение, занятое нашим нравственным богословием по данным вопросам, совершенно не соответствует духу Евангельского учения, а иногда прямо искажает смысл учения Слова Божия» /5:4/.