Сказание о человецех незнаемых в стране восточной

 

После ужина Николай Иванович Меншик снова заговорил, обращаясь к Зырянову:

– Скажу тебе Сказку Берестяную…

– Сказку? – разочарованно перебил Сеня.

– …Как деды сказывали, по берестам вычитанное – дедовским сказом, берестяным слогом скажу. Слушай!

Наши предки жили на Пинеге‑реке. Во ино время услыхали мы, что люди опять бегут в нашу сторону, от тягостей бегут. Они‑де сплывают по Двине‑реке и наймовают сведущих вожев[2] из бывалых ходоков по Студеному морю плыть встреч солнца. Во ино время собрались в Усть‑Пинеге люди из близких мест и дальних, никому не ведомых. Одни сказывали себя из Великого Устюга, другие из самой Москвы, а один из якой‑де Астрахани. Были они беглые и люди промышленные и торговые, и был один из бояр. Вот плыли по Двине‑реке, а куда – не знали еще сами. В Усть‑Пинеге повстречали они нашего пращура Льва Меншика, прозвищем Плехан, и сказали ему.

«Мы хотим заплыть далеко, как можно будет, в ту сторону, куда и царская рука не дотянется и нас‑де не ухватит. Мы слыхали, что в той стороне восток солнца и там морозы велики живуть и льды толсты намерзают, в рост человека. А какие в той восточной стороне живуть люди, мы не ведаем. И ты скажи нам, пинеженин, о людях в той незнаемой стране, чего слыхал ли? И как туда ехать нам? А ты‑то сам дорогу туда ведаешь ли? И нас провесть туда наймуешься ли в вожи?»

Ваня подкладывал ветки в костер. Яркий трепет хвои в огне, пылкий треск взрывающихся иголочек возбуждал отклик в нервах. Женя напряженно старался понять слова Меншика Николая Ивановича, и Сеня с нетерпением ждал ответа от пинеженина… И беглые ждали ответа от Меншика Льва, четыреста лет назад…

Зырянов слушал задумавшись, опустив глаза. Пинеженя Лев Меншик, бывалый морской ходок и опытный, осведомленный лоцман – а по слову поморскому, старинному – ве́домый вож, – не спешил отвечать на вопросы нанимателей. Но вот снова зарокотала хрипловатая речь:

– «И хожено и вожено не так далече… Куда вы хотите, не хаживал я и других не важивал. А известно нам от прадедов чудное – о человецех незнаемых в восточной стране. За Югорьскою землею над морем живуть люди, самоядь зовомы, мангазеи. А ядь их – мясо оленье да рыба… Да межи собою друг друга ядят».

Слыша то, московские, и рязанские, и астраханец спрашивали:

«Мы‑су што будем ясти там? Мы же крещеные люди».

Пращур пинеженя отвещал име[3]:

«А гость к самояди откуда прийдет – и они дети свои закалают на гостей да тем кормят…»

– Сеня! – послышался недовольный шепот.

Но Сеня яростно зашипел на Женю, и шепот исчез. В шелестящей звездной тьме над морем только темное, злое сказание рокотало, угрожая древними лживыми словами, удерживая русских людей от побега на северный восток – холодный, но привольный.

– «…А иная самоядь линная[4], в лете месяце живуть в море. А на суше не живуть того ради, зане же тело на них трескается, и они тот месяц в воде лежат, а на берег не смеют вылезти.

В той же стране есть иная самоядь: по пуп люди лохматы до долу, а от пупа вверх яко же и прочий человеци.

В той же стране иная самоядь: вверх рты на темени, а не говорят. А коли ядят – и они крошат мясо или рыбу да кладут под колпак или под шапку. И как почнут ясти, и они плечима движут вверх и вниз…»

– Ну, сейчас Ваня попросит адресок туда, – сказал Сеня.

– «В той же стране есть иная самоядь, зимой умирают на два месяца… У него из носа вода изойдет, как от потока, да примерзает к земли. И кто поток тот отрежет у него, той оживет и речет ему: «О чем мя еси, друже, поуродовал?..»

В той стране есть иная самоядь. По обычаю человеци, но без глав. Рты у них межи плечми, а очи в грудех…»

– Это сказка для Вани, – сказал Женя.

– «Да есть у них лекари. У которого человека внутри не здраво – и они брюхо режут да нутро вынимают и очищают и паки заживляют. А не будете вы угодны тем человекам – и вас побьют из железных трубок железными стрелками, так же и многих побили…»

…Лев Меншик, наш пращур Плехан, еще ответ держал им. А были меж беглых москвитины, два брата, Пе́рвай и Вто́рай Тарутины. Вторай Тарутин, сильный и веселый человек, посмеялся на те слова пинежени, сказал: «И в самоедах не без людей». Первай Тарутин сказал: «Знаю твое сказание, слыхал и читывал, да веры мало ему. Попы и царские слуги, а еще прежде княжьи это выдумали, прадеды записали, да этих диковин не видели и в той стране Мангазее не бывали. А ты сам бывал ли и видел ли?»

Лев Меншик сказал им:

«Был я и в Мангазее, видел людей не наших, беднее нас, а во всем телесном такие, как мы сами, и едят гожее. Чертолюдов не видел. Дорога туда большим морем Студеным до Обского устья и к Енисейскому устью, через непроходимые злые места от великих льдов и всякие ну́жи. Немилостивое наше море кочи растирает межи льдов и запасы раскидает… И кого железные стрелки облетели, того бурею потопит или бескормицею поморит и стужею поморозит. А царская рука ныне держит до самой Мангазеи. И вы лучше повертайте назад, на ратную и прочую службу царю и боярину, и будете живы, и здравы, и сыти».

Тут ему Вторай Тарутин сказал:

«А ты подальше еще Мангазеи поведи. Смело веди, вож: куда‑нибудь доведешь!»

«А подальше Енисейского устья на восток солнца ходоков с моря изначалу не бывало, от великих льдов проходу нет. Льды стоят вековые, толщиною в тридцать сажень».

Вторай Тарутин отвечал и на то Плехану:

«Не устрашай, ради бога. Не убоимся железных стрелок иноземских, и великих льдов морских непроходимых, и гла́да, и ну́жи, и сту́жи, и самые смерти мучительной. Но тягости рабские и теснота неволи не хотим от боярина, ниже́ от грозного царя Ивана. И ты, ежли уповаешь, веди нас морем Студеным и немилостивым, встреч солнца земли незнаемой и недоброй, куда изначалу ходоков не бывало, а мы будем туда! А куда наша нога придет – и та земля нашей будет!»

Последние слова Меншик произнес твердо и замолчал.

– Ваня безусловно всему поверил? – спросил Сеня, обращаясь к Жене. – Раз он верит в шамана…

– Что это они наговаривают на тебя? – спросил Василий. – Неужели ты веришь в шамана?.. Советский парень?.. Ты же любишь факты и во всем требуешь строгой точности!..

Ваня не ответил.

– Он вам не ответит, – сказал Женя, дразня, – он боится шамана.

– Шамана же нет здесь.

– Шаман достанет везде! – сказал Женя, смеясь.

– А зачем ему доставать Ваню?

– А вот именно затем, что Ваня слишком дотошный: подсмотрел шаманский секрет.

– А! – сказал Василий равнодушно. – Итак, сказка указывает на время Ивана Грозного. Очень интересно!

– Очень даже интересно, – сказал Николай Иванович. – И дед говорил, что было дело в грозное время царя Ивана. Дед вычитал на берестах.

– На берестах? – опять воскликнул Сеня. – На березах?

– Понимаешь ли, при Иване Грозном Ермак только начал завоевание Сибири, – сказал Василий.

– Кто такой? Не слыхал, – сказал Николай Иванович.

Костер догорел. Сергей и Андрей завернулись в бумажные одеяла.

– Ермак Тимофеевич шел с Урала и дошел до Иртыша, – сказал Черемных. – До Индигирки ему верст еще тысяч шесть идти с боем. Человеку в одну жизнь не вместить было.

– Наши пращуры пришли на Индигирку морем, – сказал Меншик, – без боя, миром.

– Северным морским путем? Фантастика! – сказал Сеня. – На лодках, что ли?

– На кочах, – сказал Меншик. – Кочи большие. На каждом коче изба стояла, печь топилась. На берестах все описано.

– Что это за бересты? Объясните, – попросил Сеня.

– Спать пора, – недовольно сказал Черемных и сердито продолжал: – Упредили Ермака Тимофеевича? Обскакали на шесть тысяч верст? И ледовым морем? Завоевали Индигирку? Этого история не позволяет.

– Бог позволил, – спокойно сказал пинеженин. – Люди плыли отчаянно, от удушья спасались. Говорят, болезнь такая была… Индигирку предки не воевали – миром вжились. Еще и другие пришли при царе Алексее Михайловиче. Потом при царе Петре, недавно…

– «Недавно»! – Сеня захохотал.

– Ночуй с нами, Николай Иванович, завтра еще расскажешь, – попросил Зырянов.

– Я порыбачу, – сказал пинеженин. – Рассказать можно, я много слыхал от деда.

– А сами вы не читали бересты? – спросил Сеня. Меншик, не ответив, пошел к лодке. Звездная тьма впитала его.

Зырянов заполз под палатку. Все уже спали, завернувшись в бумажные одеяла. Только Сеня тянул веки кверху, не давался сну; ему мешал бодрствующий начальник. Василий Игнатьевич сегодня еще не читал и не писал – в пути весь день тайгой и горами не было возможности. Но такого случая не бывало, чтобы Зырянов день пропустил и не занимался перед сном… Ну конечно: серая палатка осветилась. Начальник зажег «летучую мышь».

 

Глава 8