Исторический диспут в спальне дома колхозника

 

Директор сибирского треста, коротконогий толстячок, сидел на кровати в просторной общей спальне танхойского Дома колхозника.

На соседней кровати сидел заместитель директора Геологического института Академии наук Порожин. Аспирант Небель сидел возле него на стуле, предназначенном для складывания одежды.

Начальник экспедиции профессор Осмин сидел на стуле у изголовья своей кровати.

Один человек прохаживался в проходе между кроватей, потом принес стул из другой спальни и сел у столика под зеркалом. Он не принимал участия в обсуждении и до конца не произнес ни одного слова. Василий несколько раз нечаянно или невольно поглядывал на него, на его круглую грудь, настолько непомерную, что она казалась уродливой.

В спальне было еще несколько инженеров и работников треста и экспедиции. Перед ними стоял робкий мужичок‑студент с беспомощно висящими руками, с манерами хорошо вышколенного батрака и скромно, по‑ученически правильно и полемически фантастично излагал ученому собранию теорию Тетяева: целые хребты будто бы надвинулись на прибайкальскую низменность, Саяны, Тункинские, Китойские и Бельские Альпы похоронили под собою ранее существовавшую жизнь. Но до сих пор никому не удалось увидеть такое место, где смыкаются изверженные породы с погребенными осадочными…

– Но вы, имея шесть человек рабочих, – перебил аспирант Небель с открытой издевкой, – вы могли просто подкопаться под любой из этих хребтов и посмотреть, что под ним находится!

Василий перестал топтаться и почувствовал холодный ветер Выми‑реки на лице, когда пороги уже видны перед плотом, И положил – греби прямо.

– Я так и сделал.

– Виноват, что вы сделали? – спросил Порожин.

– Я прошел туннелем под основание хребта, но никакого покровного надвигания не увидел по той простой причине, что его там нет, – сказал и не почувствовал ничего, ни тревоги, ни удовольствия, только свою способность провести неповоротливый плот, как свое гибкое тело, через жующие каменные челюсти порогов.

– Исключительная самонадеянность! – удивился Небель и даже тряхнул богатейшей чернокудрой шевелюрой.

– Третичные породы там не уходят под изверженные, а лежат над ними, как и полагается им, – и продолжал решительно и легко, как привык на Выми‑реке, когда бородатые плотоводы слушали с уважением еще двенадцатилетнего лоцмана, сумевшего провести единственный плот в маловодье восемнадцатого года.

Но геологи не знали его биографии. Самоуверенность студента возмутила их, поспешность выводов раздражала.

– Смелый молодой человек, – сказал незнакомый седой старичок, и Василий сам почувствовал, какой он смелый.

Все посмотрели на Зырянова, и Василий почувствовал, что здесь ему еще предстоит провести свой плот.

– Я не нашел нефти в третичных отложениях, – сказал он. – Если бы в этой местности была нефть, связанная с третичными молодыми слоями, нефть, сама зародившаяся в третичное время, то она бы нашлась хоть каплями в этих породах. Я проделал исключительно тщательную работу. У меня было такое стремление…

– Ваш практикант умеет говорить о себе с исключительной скромностью, – довольно громко сказал Небель Осмину.

Осмин сделал вид, что не слышит Небеля.

Василий продолжал говорить страстно, азартно. Выводы вырывались вперед, опережая изложение фактов, события позднейшие захватывали, отнимали первое место в его речи у событий более ранних и перепутывались. Начальник экспедиции слушал с подчеркнутым вниманием сообщение смелого практиканта.

– Но я не нашел и капли нефти нигде в третичных слоях, там, где они лежат в стороне от зоны опускания Байкала. Вот это очень важно: там, где они лежат в стороне от зоны опускания Байкала. Тогда я последний маршрут совершил вдоль берега, в зоне опускания. И вот повсюду я встречал эти капельки нефти, и побольше, чем капельки.

Он сделал паузу, сам возбужденный и взволнованный этими увлекающими фактами. Ведь они указывали на то, что третичные лишь заражаются нефтью от более древних слоев, лежащих под Байкалом!

– Жидкие нефтепроявления мы находим непременно в зоне опускания Байкала! – кричал Василий, не замечая того, что он кричит, и уже в дверях тревожно стоит заведующий Домом колхозника, и за его спиной беспокоится ночной дежурный по дому, не желающий иметь бессонное дежурство. – Следовательно, нефть связана с более древними породами, откуда она поднимается по трещинам.

– Вы можете не популяризировать, – резко сказал директор треста, – здесь не семинар второго курса.

– Старше третичных там мезозойские. Я немедленно начал изучать мезозой – на участках станций Байкал, Иркутск… Признаков нефти в мезозое нет. У меня остаются кембрийские породы, которые нигде в мире не считаются нефтеносными… Кембрийские породы остаются единственным возможным носителем нефти на Байкале.

– Откуда вы это взяли, молодой человек? – спросил профессор, замечая с недоумением, что у студента прибавился рост. – Вы у кого‑нибудь консультировались?

– Я не нуждался в консультации, когда получал ее от самой природы. Природа показала мне связь нефти с кембрием на Байкале.

– В кембрийских породах, – веско сказал директор, – даже американцы не нашли у себя нефти.

– Американцы уже добывают нефть из силура.

Василий оглянулся на белую печь… Хорошо бы начертить на ней угольком десять горизонталей, обозначающих геологические возрасты осадочных пород:

 

четвертичный,

третичный,

меловой,

юрский,

триасовый,

пермский,

каменноугольный,

девонский,

силурийский,

кембрийский.

 

Девять из них прорезать сверху вниз вертикальной линией буровой скважины: через первые две – кайнозойские, следующие по возрасту – мезозойские; и нижние, наиболее древние – палеозойские – вплоть до силура, достигнутого американцами…

– Всего‑навсего на три геологических возраста глубже, чем добываем мы, – сказал Небель.

– Совершенно верно. Мы до сих пор не шли глубже пермских. – Василий оглянулся на печь. – Поэтому я предлагаю бурить разведывательную скважину на кембрий.

Кембрийская вертикаль должна была опуститься значительно ниже американской: до десятой, последней горизонтали. «Почему они упорствуют против очевидных фактов? Они смотрят – и не видят!» – с тревогой думал он и замечал внимательные, заинтересованные глаза у младших участников заседания, кроме Небеля. Но младшие помалкивали пока. Директор треста посмотрел в сторону безмолвного богатыря под зеркалом и рассмеялся. Бочкогрудый богатырь не пошевелился.

– Ближе к делу, – сказал директор треста.

– Это ближе всего к делу, – сказал Василий. – В Америке ни один капиталист не дал бы денег на разведку кембрия, потому что эта разведка может разорить его и обогатить его конкурентов. Только мы, только при нашей советской системе можем разведать кембрий… Только мы можем искать ключ ко всей нефти в недрах страны: это кембрийский ключ! Только благодаря тому, что вся страна – наша. Эта разведка может нас только обогатить.

– Позвольте спросить, вы учитесь?

– Я учусь в Московском нефтяном институте.

– Так вы студент? Какого курса?

– Третьего.

– То есть перешли на третий?

– Да. Но, несмотря на это, в третичных отложениях нефти нет. – Он страдал заранее от предстоящих ему побоев.

– Итак, мы намечаем одну скважину на третичные отложения, – сказал директор.

– В третичных отложениях на Байкале нефти нет, – повторил Василий и побледнел и потерял всякую чувствительность к побоям.

– Глеб Алексеевич, – сказал директор треста, обращаясь к Осмину с раздражением, – мы уже потеряли немало времени.

– Совершенно правильно, – согласился Василий, – поэтому не надо терять сознательно еще год и бурить там, где заведомо нет даже капли нефти.

– Это просто безобразие! – возмутился директор треста. – Товарищ Зырянов, ведите себя прилично!

– Неприлично отрицать факты. А я защищаю сибирскую нефть, и это очень прилично! – сказал Василий.

– Чепуху вы защищаете, товарищ Зырянов! – закричал директор. – Бурить скважину на пять километров вы предлагаете! И бурить на чепуху вы предлагаете! Такой скважины даже в Америке нет. До каких пор вы будете упорствовать?

– Покуда сил хватит – буду!

Осмин укоризненно качал головой, но его глаза смотрели с одобрением на Зырянова.

– Вы забыли о том, что вы еще студент, не ученый, – сказал Небель.

– Уезжайте в Москву, вам надо учиться, товарищ Зырянов. Вы опоздали к началу занятий, – сказал директор.

– Конечно, я уеду, но я не хочу, чтобы Сибирь дожидалась нефти, пока я не кончу институт!

«Они не хотят или не могут понять?» – размышлял Василий, разя взглядом своих противников направо и налево. Да, надо учиться… Надо углубить познание! Логически искать надо: снизу вверх… Не одним этажом нефтеносности надо пользоваться!

Но кембрий под Байкалом погребен слишком глубоко, до него не добраться, и не надо бурить на пять километров! Важно принципиально вскрыть кембрийскую нефть…

– Товарищ неправильно употребляет понятие принципиальности, в то время как он заинтересован чисто лично, – сказал Небель.

– Вот именно я употребляю правильно это понятие! Когда человек интересуется чем‑то большим для себя, то есть хочет понять, – это бескорыстный интерес, принципиальный научный интерес.

Директор треста рассмеялся:

– Значит, человек для себя берет бескорыстно. А когда же он бывает корыстным? Когда отдает?..

– Да! – крикнул Василий, но его больше не слушали.

С непокрытой головой выбежал на улицу, дрожа от гнева, и продолжал возбужденно додумывать: «Важно принципиально вскрыть кембрий!.. Какая мне в этом корысть?.. Неужели я в этом заинтересован корыстно?»

– Да это же нахал и мальчишка! – сказал Небель, когда Зырянов закрыл за собой дверь.

В ста шагах Василий увидел освещенные окна московского поезда. Он побежал со всех ног, помчался, перепрыгнул через что‑то.

«Важно принципиально вскрыть кембрий!.. Я хочу только понять. Сейчас для меня важно понять. Это бескорыстно: чтобы я сам понял, откуда притекает нефть, где она образуется, как это все происходит… А для чего понять?

Для того, чтобы дать большую нефть. Тогда… это будет полезно для людей. Когда сам пойму и сумею дать людям то, что я понял. Вот тогда я стану корыстным! Сколько ни дам – все будет мало мне! Я чувствую большую жадность в себе! Давать облегчение жизни для всех людей!.. Чтобы все имели такую жизнь, какую я уже получил от народа через советскую власть: творческую жизнь!»

И все время пуд книг дубасил его по спине.

«Для меня важно принципиально вскрыть кембрийскую нефть хотя бы на другом берегу древнего моря, пусть это будет в Якутии или под Ленинградом».

Кембрийское море расстилалось от Байкала на тысячи километров к востоку и северу и на запад, до Ленинграда… Восстановить очертания его берегов – лоцманская мысль! – исключительно трудная задача. А рельеф его дна – еще трудней… В Якутии легче всего бурить, потому что кембрийские слои там лежат на поверхности…

И мысль, освобожденная от схватки за прорыв в одном месте, рвалась во все стороны от Байкала. Лесной пожар в безветрие. Пламя воображения само вызывало на себя ветра́ со всех сторон, бушуя от восторга. Оно напрягалось в огромных скачках, чтобы охватить извилины древнейшего узора берегов на пространстве всего нынешнего континента в горизонтальном и вертикальном измерениях и во времени, в продолжение миллионов лет. Подкоровые массы в своем движении увлекли твердую оболочку Земли… Кавказ, Урал – это короткие волны огромной высоты, поднимавшиеся на десятки километров. А на Русской равнине горообразовательное движение имело исключительную длину волны, при небольшой высоте в полтора‑два километра, две‑три тысячи километров в длину… И воды переливались. Дно моря становилось сушей и снова дном.

На всякой поверхности платформенной суши, ставшей дном моря, начинался процесс нефтеобразования при необходимых условиях. По всему дну моря совершался единый процесс в единое время. А книги в рюкзаке больно колотили по спине. Василий сам выводил это, и для него становилось ясно, что скважина, которая даст нефть в Якутии, докажет принципиальную нефтеносность кембрия не только под Байкалом, но и вплоть до Ленинградской области. Спину он не чувствовал, она не помогала выводу.

В плацкартном жестком вагоне на стене в коридоре жестяной плакатик приглашал туристов на Байкал. Василий остановился перед ним, с трудом дыша и еще не сняв рюкзак.

Почему они не могут понять таких простых вещей, очевидных, как этот плакатик?

Озеро нарисовано было в жестяных красках, красиво и привлекательно. Иван Михайлович обещал на будущее лето практику «на винограде».

Василий погрозил плакатику сжатым кулаком: «Я уйду от тебя за четыре тысячи километров и выведу твою тайну вверх дном!» Засмеялся громко и радостно, как в половодье.

Затем он сыскал свободное место, развязал рюкзак и обнаружил сверху клочок бумаги. Он расправил желтый комочек и прочитал карандашную запись:

 

«Поселок Алексеевка на Полной, Черендеевское почтовое отделение ЯАССР, Евгению Алексеевичу Петрову от Василия Игнатьевича Зырянова. Москва, напишите ваш адрес».

 

Василий дружелюбно рассмотрел бумажечку и спрятал в карман.

Хороший парень Женя Джаз. Евгений Алексеевич. И фамилию себе присвоил неплохую. Верная душа.

 

Глава 24