Письмо из XVI века во вторую пятилетку

 

– Мама!

Лидия с громким возгласом вбежала в мамину спальню, светлую от обоев и от белых чехлов на всей мебели; пикейного покрывала с тяжелым кружевным подзором на деревянной кровати, кружевной накидки на комоде красного дерева; кружевных нежно‑кремовых занавесей во все окно, сверху до полу; и тоже кружевного тихого сияния из раскрытого комода с бельем.

Мать сидела в белоснежной блузе, очень тонкого полотна, еще из ее собственного приданого, очень просторной и не заправленной в черную юбку. Она раскладывала белье по выдвинутым ящикам комода.

– Мама, я получила удивительное письмо от удивительного человека и не могу прочитать! – кричала Лида звонко, как маленькая девочка.

Мать оставила белье.

– Испугаешь ты меня когда‑нибудь, Лида. Вот не нравятся мне эти Танины замашки.

– Но ты не представляешь себе, что это за письмо, мама!.. Посмотри!

Мать расправила лист серой крепкой оберточной бумаги, осмотрела его со всех сторон и медленно начала читать вслух:

– «О солнце и луна московския земли! Лидия и Татьяна…»

– Боже, что это ты читаешь? Неужели это здесь написано?.. Покажи!.. Это по‑церковнославянски, мама? Откуда ты умеешь это читать? Мой дедушка тебя научил, да?.. Читай, читай скорей!

– Это полуустав, невежественная ты. Получаешь письма от кавалеров времен Ивана Грозного, а читать не умеешь.

– Ладно, скорей читай дальше, мама же!.. Итак, я – солнце, а Татьяна – луна!

– Если ты не будешь мне мешать. «Лидия и Татьяна, яко звезды сияющие!»

Лидия села на пол и залилась смехом.

– Иди с твоим письмом, не мешай мне разложить белье, – но письмо не отдала дочери, ей самой стало интересно прочитать.

– Мама, милая, читай, я больше не буду!.. Мамочка, читай сначала! – сквозь слезы смеха выговорила Лидия.

– «Две зари, освещающие весь мир на поднебесной!» – с пафосом прочитала мать.

Лидия навзрыд захохотала.

– Господи помилуй! Сколько гимназистов и студентов за мной ухаживали и письма писали, и даже семинаристы, – а ни один не догадался сочинить акафист в мою честь, – сказала мать смеясь. – А ты смеешься, недостойная. Кто же этот акафистник?

– Мама, неужели ты не догадалась?.. Я ж тебе рассказывала, когда приехала из Якутии! Ну, читай, читай, читай! С самого начала начни!

– «О солнце и луна московский земли! Лидия и Татьяна, яко звезды сияющие! Две зари, освещающие весь мир на поднебесной!

Не ведаю, как назвать! Язык мой короток, не досяжет вашея доброты и красоты. Ум мой не обымет подвига вашего на Лене и страдания вашего на Усть‑Илге. Вы – Василию Игнатьевичу собеседницы, експидиции украшение и всем лямочникам сопричастницы тож! Подумаю: как так, боярышни изволили, а матушка ваша позволили со московский высокия ступени ступнти вам на стылую, нечистую баржу и в лямочницы вринутися?

Но говорится: у матери сердце в детях, у детей – в камнях».

Мать с удивлением покачала головой.

– «Яко голубица посреди коршунов, ныряла посреде лямочников изрядная и избранная девица красная, изящная геологица!»

Лидия давно перестала смеяться и притихла. Мать оглянулась кверху над плечом на ее загоревшиеся щеки и расширившиеся глаза и продолжала разбирать полуустав.

– «Посем была посажена, горюша, в тепле томитися, в трапезной избе. А прочие геологи и геологицы на молотилке горе мычут. Твое же за них доброе сердце изболело».

– Он все понял! – прошептала Лидия. – Удивительный Савва!

– «Еще ли ты помнишь меня, голубка? Друг мой сердечной! Яко трава посечена бысть – мне от забвения твоего».

Мать взглянула на дочку, улыбаясь.

– Ух как забирает!.. «Я‑су окаянный кривыми стопами измериваю жизнь свою по Якутии. Где мне взять – из добрыя ли породы или из обышныя? Которые породою получше девицы, те похуже, а те девицы лучше, которые породою похуже.

Ты же знаменита в Москве: лепотою лица сияешь, очи же твои молниеносны, ноги же твои в московских мелких обувочках, видел я, дивно ступают по снегу, лямку потаща. Персты же рук твоих тонкостны и действенны. Глаголы же уст твоих алмазам подобны, яко исландский шпат, удвояют мое разумение».

– Ну, что опять ты прыскаешь? – недовольно сказала мать. – Чего‑нибудь по минералогии он напутал? А Небель твой облысеет – так красиво не напишет. Не мешай читать, а не то буду про себя! – Она молча уставилась в письмо.

– Читай вслух, мама! – закричала Лидия.

– «Василий Игнатьевич не сердитует ли на меня? Миленькой, где ты гуляешь зимой? Не слыхать про тебя на Лене. В лесу людском большом ты, Василий, бродишь и в расселинах каменных московских или по холмам измышлений книжных скачешь? Да добрую‑то силу и горою не рассыплет, ниже зной науки иссушит.

А то шум краснословцев слыхал, яко ветром лес, возмущает человеческие души. В расселинах книг их человецы погибают.

Не сердитуй!

Ну, дружи со мной, не сердитуй же!

Дочаюсь тебя весною в Черендее!

Писано сие в Новый год. А преж сего послано: неведомо дошло, неведомо нет.

А что ты, Лида, сама не отпишешь ко мне? Как хошь.

Писал своею рукою я, ведомый вам Савватей Иванович».

Мать стала молча перечитывать письмо.

– Ну, что ты скажешь, мама? Теперь ты узнала, от кого это?.. Ну, говори со мной, мама!..

– Ты же не даешь мне рта раскрыть, Лида. Право, ты сегодня совсем на Таню похожа. Твой знакомый мне кажется попроще, нежели ты его представляла. Может быть, он старовер? Должно быть, еще прячется издревле где‑то кучка староверов, и этот Савватей оттуда… Но какая у них культура сберегается! Не списал ли он свое письмо у протопопа Аввакума? Так или иначе, он предлагает тебе руку и сердце.

– Что ты, мама, откуда у него могут быть общие знакомые с тобой? И это же совершенно неграмотный человек! Я не знала, что он умеет писать.

– Пресвятая богородица! Если бы отец это услышал!.. Чему их учат в Геологическом институте?.. Протопоп Аввакум – мамин знакомый!

– А я же не хожу в церковь, откуда мне знать этого протопопа? Ах, это какой‑нибудь церковнославянский автор?.. Ты думаешь, Савватей списал из какого‑то церковнославянского любовного письмовника?.. Как обидно, если это так. Это не так, мама! Ведь все письмо о наших приключениях!

– Должно быть, ему редко приходится писать. Уж очень старательно он лепит буквы. Что же ты ответишь ему? Как ты относишься к его предложению?

– Ты шутишь, мама!

– Не шутится мне, когда дочка в двадцать пять лет еще не решила, в кого влюбиться.

– В двадцать четыре. И ты бы согласилась, чтобы я вышла за этого полудикаря?

– А к тебе все какие‑то полудикари сватаются.

– Неужели Небель – полудикарь?..

– А никак не больше половины. Куда Небелю до Савватея, которого ты величать изволишь полудикарем.

Лидия хмыкнула, но затем ее губы опустились.

 

Глава 4

ПОХВАЛА ЭГОИСТАМ

 

– «В тепле томилася»! Вот как он тебя почувствовал, бродяга. Сердце золотое… Тебе такое ни к чему, – мать продолжала свои размышления вслух, разглядывая письмо. – Нет, матушка, этот – не дикарь. Что ж, нынче взрослых учат. Увидишь – Савватей Иванович таких Небелей десятерых за пояс заткнет да спляшет.

– А знаешь ли ты, что Небель – высоколобый?

– Нет, не знала. И даже задумывалась: отчего у этого мужчины такая высокая прическа?..

– Ты не поняла, мама: это в переносном смысле. Высоколобый – это интеллигент с высшим образованием не меньше чем в третьем поколении. Его родители и все родители его родителей имели высшее образование.

– Все родители? – насмешливо выделила мать. – Кто выдумал такой ценз? Вот как я отстала. Но вижу, и такой ценз не для всех полезен.

– Нет, мама, такое происхождение полезно для всех. Но даже образование не может сделать всем хорошие характеры.

– Я и говорю. У Небеля хотя и кудри высоколобые, а сердце низколобое.

– Почему же я виновата, если я нравлюсь, как ты говоришь, дикарям?

– Не рви кружева. Что ж, по‑твоему, дикари виноваты?

– Вы виноваты, родители. Потому что вы и ваши родители не получили высшего образования.

– А вот и нет, не виноваты. Я вот была блондинка, а твой отец жгучий брюнет.

– Мама! Ну при чем тут бывший цвет волос, господи!..

– А при том, что на свете вся гармония зависит от неравномерности и не должно быть ни в чем равновесия. То же самое, что в магнитах, то и в людях. Ты ученая, к тебе и льнут полудикари. Я за твоим отцом всю жизнь ухаживаю, каждому его желанию наперед угождаю. И он так и ждет, так и привык.

– Мама, я прошу: не говори так об отце.

– И уж дочки за отца горой. А кто вас этому научил? Я научила. От меня вы переняли, девочки, все обхождение. Ты над Ольгой смеешься, как она к мужу внимательна. А он никогда не вспомнит ей туфли купить, пока сама не скажет или купит сама. Увидишь – какая ты будешь с мужем. Небель это и чувствует. Этакую ему и надо, чтобы его любила. Себялюбицы, такие, как он сам, ему не нравятся. Любящие сердца ему по душе. Лида, я дам по рукам! Отойди от накидки.

– Ты хочешь сказать, что отец тебя полюбил, потому что он эгоист?

– А что ж в этом удивительного? Ты удивись другому: за что мы любим эгоистов?

– За что?

– Ну, не за то, что они всю жизнь о нас не подумают и нашу заботу даже не замечают. А потому, что мы умеем позаботиться и о себе и о других. Нам и нравится делать то, что умеем… Мы так приучены. А ты думала о себе: сама такая хорошая?..

– По твоей теории выходит, что ты своим воспитанием подготовила мне довольно обидную судьбу. Я могла бы не поблагодарить за такую судьбу.

– А дети никогда почти не бывают благодарны родителям. Кроме таких детей, которые как Небель. И правда: благодарить не за что. В трамвае – ноги у ней скучают, оттого что в детстве набегалась с отцом, по двадцать километров каждый день. Вот и гуляешь всю жизнь в драных туфлях.

Мать принялась за белье. Лидия сложила письмо и пошла к отцу, взволнованная и смятенная.

– Папочка, можно к тебе? Ты отдыхаешь?

– Разумеется, можно, Лидуша.

– Что ты читаешь?.. Лысенко. А прежде ты читал всё Вильямса и Тимирязева.

– Неужто ничего другого не читал?..

– Читал, конечно. Но когда ты лежал на диване – значит, или Вильямса, или Тимирязева. А Лысенко… Я что‑то слыхала о нем.

– Действительно, ты что‑то слыхала о нем? Меня возмущает невежество нынешней молодежи. Кроме своего клочка науки, вы ничем не интересуетесь. Даже такой дельный молодой человек, как Бернард Егорович. Девицы, впрочем, и в мое время не читали газет.

– Я читаю газеты, папа. И даже очень старые!

– Это я знаю за тобой, – отец рассмеялся.

– Я интересуюсь не только своим клочком геологии. Небель даже презирает меня за разбросанность.

– Дело в том, дочка, что можно оставаться необразованным и мужиком в звании профессора. Если не выглядывать за околицу своей науки. Как поживает Бернард Егорович?

– Ты всегда говорил мне, что науки не имеют околиц, и это я запомнила… Право, папа, Бернард Егорович интересует вас с мамой гораздо больше, чем меня.

– А он не так плох, чтобы не стоило интересоваться им.

– Ты находишь? Что ты можешь сказать в его пользу?

– Во‑первых, он законченный эгоист.

– Восхитительно! Как раз то, что мама считает его худшим свойством… У тебя улыбка мудреца, папа.

– Понимаешь, маме надоел мой эгоизм за тридцать лет. Поэтому она больше не хочет эгоистов… Ну, через тридцать лет и тебе надоест какой‑нибудь эгоист.

– Вы говорите о Небеле уже как о моем муже. Этим одним он мне надоел на тридцать лет вперед. А почему ты рекомендуешь мне в мужья эгоиста? Потому что ты считаешь себя эгоистом?.. А ты о себе так думаешь, потому что привык во всем полагаться на маму.

– Значит, я не должен во всем полагаться на маму?.. Ты, девочка, хотела бы, чтобы я полагался больше на тебя? А ты не считаешь меня эгоистом?

– Нет, не считаю! Я знаю, что ты очень внимателен ко мне. Я хорошо изучила твой характер. И я бы хотела, чтобы меня полюбил такой человек, как ты.

– А ты не находишь, что мама посвятила больше времени изучению моего характера?

– Не настолько больше: тридцать лет, а мой стаж с тобой – двадцать пять лет.

– Не все двадцать пять, Лидочка. В первые годы жизни ты недостаточно интересовалась мной, мне казалось…

– Значит, я начала увлекаться тобой в то время, когда матери ты стал надоедать?.. На моих глазах ты все более совершенствовался, а мать этого уже не замечала! Лежи, почему ты встаешь?

Отец спустил ноги с дивана и с удивлением смотрел на дочку.

– Кажется, я за тобою не уследил, девочка. Эка ты рассуждать научилась.

– Серьезно, папа, ты мне скажи, почему ты высоко так ценишь эгоистов?

– Не высоко, Лидочка, это было бы самодовольством… Но ты сама выбираешь эгоиста.

– Такого, как ты.

– Спасибо, Лидочка, если я тебе по вкусу. Такой, как я, не будет, по крайней мере, запрещать тебе ходить пешком.

– Ну, еще бы! Ты не деспот.

– Конечно, нет, Лидочка. Эгоисты редко бывают деспотами. Они слишком заняты собой. Деспотом будешь ты.

– Я?!

– Ты вылитая мать, Лидочка.

– Моя мать – деспот? Папа, как ты… можешь!

– Как я смею оскорблять? Боже меня упаси оскорблять вас с матерью. Скажи, кстати, из‑за чего ты поссорилась с матерью сегодня за ужином?

– Мама уверена, что она знает лучше, чем я, мои вкусы и мои потребности. Поэтому мои котлеты утопают в сметане. А я люблю мясо в виде мяса.

Отец раскатисто захохотал, по‑полевому.

– Не так громко, папа!

– Твоя мама ведь не эгоистка, правда?

– Противоположный полюс.

– Вот такой полюс в галстуке запретит тебе ходить пешком, чтобы ты не била свои ножки.

«Как Зырянов в Усть‑Илге», – подумала Лидия.

– Но ты будешь набивать ему горло голыми котлетами без сметаны и ни за что не согласишься поставить свою заботливость в гараж и катать свои крепкие ножки в мужнином автомобиле. Такими способами вы легко сможете отравлять друг другу целую жизнь каждый день.

– Я поражена, до какой степени ты под влиянием мамы!

– Надо, девочка, чтобы одному нравилось подчиняться влиянию и заботам; по крайней мере, если другому нравится влиять и заботиться. Два заботливых супруга – это все равно что две автомашины в супружестве. Если бы автомобили были хозяевами, они бы покупали себе пассажиров, а вовсе не грузовик для перевозки автомобилей.

– У тебя даже мысли мамины, папа!

– Все мамино, Лидочка. Обо всем мама позаботилась, чтобы все было готовое и самое полезное для нас: и котлеты в сметане, и мысли в голове.

 

Глава 5

ЭГОИСТЫ И ДЕСПОТЫ

 

Василий шел по коридору сначала вдоль правой стены, открывая и закрывая двери, оглядывая однообразно обставленные лаборатории и кабинеты. Он искал Лидию. Очень не хотелось говорить ей об анализе пиробитума… Но тогда не надо и встречаться? Она ведь спросит непременно, не может не спросить. Значит, порвать знакомство с Цветаевой? Об этом нечего и думать.

Василий и не думал об этом. Его мысли был слишком заняты, все внимание приковано неотрывно, все сознание мобилизовано на преодоление огромного порога с латинским названием: пиробитум.

– Чем вы будете заниматься теперь? – спросил его Викентий Александрович, прощаясь после заключения по анализу.

– Как – чем! Я же не кончил с кембрием, – ответил Василий.

– А! Вы еще не кончили с кембрием, – язвительно сказал Викентий Александрович. – Химия, конечно, не авторитетна для вас.

– Химия авторитетна, – сказал Василий, – когда она не останавливает меня. Пиробитум остановил меня. Так бывает на реке: слишком большой порог. Я еще не вижу прохода, где пробиться, чтобы идти дальше.

В конце коридора Василий перешел на левую сторону и заглядывал во все двери, во все углы комнат недумающими глазами, пока не увидел Лидию.

Он пошел к ней, зябнущий и слепой щенок навстречу солнечным лучам, не сознавая свою радость. Он протянул руку, чтобы взять со стола руку Лидии, и взял бы, но она сама подала, и он не услышал, как произнес привычное, обычное приветствие – он его не произнес. Он слушал ее голос. Она что‑то говорила, не имеющее значение, и не отнимала руки.

– Вам горячий привет от Саввы. Я получила письмо, – говорила Лидия и поняла, что он не слышит. – Что с вами? Вы оглохли, Зырянов, или вы спите?

– Я очень занят, – сказал он рассеянно и грустно.

Ее губы красиво двигались, потом она стала смеяться, и ему это нравилось, как пение. Он смотрел на красивые губы и, может быть, поцеловал бы их, потому что он давно решил это сделать. Но Лидия вдруг отступила на шаг и велела ему сесть. Он сел.

– Да чем же вы так заняты, если не лунатизмом?

– Что это – лунатизм?

Лидия опять засмеялась и сказала:

– Ну, слава богу, вы, кажется, начинаете возвращаться в наш мир. Но что с вами случилось?.. Лунатизм – это когда спящий ходит где попало и, должно быть, старается исполнить все, что ему снится. В одну прекрасную ночь лунатик способен уйти на Полную реку искать кембрийскую нефть… во сне. Только не захватите с собой мою руку.

– А мне никогда ничего не снится, – сказал он и неохотно отпустил руку.

– Этого не может быть! Это значит, что вы забываете свои сны в ту минуту, как просыпаетесь.

– Тогда почему я один забываю, а все люди помнят? Я не беспамятный.

– Действительно… – сказал Лидия с любопытством. – Скажите, и в детстве так было?

– Я помню, мать очень сердилась на меня за это. В детстве, бывало, зимой собирается вся моя семья; у нас большая семья была. Мать начинает рассказывать, какой она видела сон. Потом детям велит: «Ну, теперь вы расскажите…» Она очень любила сны рассказывать и слушать. И все рассказывали сны. Я молчал. «А ты что видел?» – «Ничего не видел». И мать меня не любила за это.

– Неужели за это не любила?..

– «Что это за человек растет, который не видит снов? – говорила отцу. – Надо его отвезти в монастырь. Может быть, там вылечат его». И она повезла меня в монастырь, на Соловки, зимой. Монахам подарки сделала, хотя самим нечего было есть и дома… И всю дорогу мы ехали голодные. Где подвозили попутчики, где шли пешком… Потом она меня била за это с досады. «Столько на тебя, проклятого, истратила, – жаловалась, – а ты как дерево! Собаки и те сны видят…» Я и сам думаю, что у меня неладно. Чего‑то не хватает в мозгу. Физиологические процессы суть химические процессы…

– Это на вас повлияли занятия у Викентия Александровича. Кстати, анализ все еще не закончился?

– Да вот, я с ним и пришел. С приговором.

– Так что же вы не показываете?!

Лидия схватила бумажку. Василий с интересом следил за каждым ее движением. Она читала какую‑то бумажку, – он уже забыл, что это его бумажка, его приговор.

Лидия Максимовна углубилась в его интересы. Лидия Максимовна вся предалась его делу, озабочена его положением перед порогом пиробитума, непроходимым порогом. Напряжение во всем теле. Несознаваемым усилием всего существа – за этой девушкой – плот влетел, уже на пороге, – сейчас она увидит, мгновенно решит: разбился на ее глазах или проскочил – к победе, только к победе!..

Проскочил с неожиданной легкостью, вылетел на ровный глубокий плес. Вдохнул, полную грудь набрал, рассмеялся.

Она пожала плечами. Она вынула книгу из шкафа. Она спросила:

– Пиробитум?.. Что это значит? Что говорит Викентий Александрович?

– Он говорит: материал, не дошедший до нефти, – улыбнулся.

Лидия замолчала и взглянула с сочувствием. Действительно, это приговор для него. Очень интересный научный результат, но, конечно, он хоронит стремления Зырянова вместе с кембрийской нефтью.

– Я вам очень сочувствую, Василий… – Лидия запнулась, и получилось так, что она назвала его одним именем и он мгновенно проснулся.

– Спасибо, Лидия!.. Спасибо!

Она порозовела.

– Вы потратили два года. Но все‑таки не вовсе напрасно, – сказала она ласково.

– Совсем не напрасно. И еще три потрачу, если понадобится.

– На что вы потратите? Я не поняла.

– На кембрий, – сказал он внезапно злым, низким голосом, почти рычанием.

– Но если в кембрийский период не образовалась нефть – а теперь вы это знаете, вы сами установили неопровержимо этот факт…

– Еще не факт.

– Химический анализ – не факт?.. Когда вы пришли к этому открытию?

– Сию минуту. Анализ относится к тому пласту, из которого взят образец. В других пластах процесс мог идти по‑другому и мог дойти до нефти.

– Это невероятное упрямство! И если бы я не боялась обидеть вас, я бы еще сказала, что это от недостатка знаний…

– О кембрии я знаю все, что до сих пор стало известно, – кротко сказал он.

– Вы даже не знаете, что такое пиробитум. Вам пришлось верить на слово Викентию Александровичу. Вы не можете разобраться сами в анализе. И вы воображаете, что вам известно все о кембрии!

– Я знаю химию как геолог. Я не могу знать химию как химик.

– Вот видите! Значит, вы не можете самостоятельно разобраться во всей проблеме! Какая же это самостоятельность, если вы принуждены в решающем анализе верить тому, что вам говорят другие, – верить, а не знать!

– Не тому, что говорят, а тому, что показывают.

– Нет! – вскричала она. – Анализ не показал вам ничего, кроме определенной смеси углеводородов. А пиробитумом назвал эту смесь Викентий Александрович. Это его мнение по данному образцу о процессе образования нефти, то есть о самом спорном вопросе… И как раз этот вопрос имеет первейшее значение для проблемы кембрийской нефти. Оказывается, вы не только по химии, но и по теории нефтеобразования тоже слабы и поэтому верите чужому м н е н и ю об анализе!.. А вы помните мнение Ленина по этому вопросу?

Василий изумился:

– По вопросу нефтеобразования?

– По вопросу образования своего мнения, – сердито сказала Лидия. – Ленин сказал: «Кто верит на слово, тот безнадежный идиот…»

Василии вздрогнул:

– Вы не считаете меня идиотом?

– Конечно, нет.

– Вы действительно советуете проверить мнение Викентия Александровича?

– Я‑то верю ему. Викентий Александрович авторитет. Но я ведь не утверждаю, что под Байкалом лежит кембрийская нефть и что ее можно найти через Якутию. Не я же собираюсь истратить еще три года на поиски.

– А не все ли мне равно, что это пиробитум? – сказал он. – Пусть это пиробитум, а в других пластах я найду жидкую нефть.

– Опять! Опять ребенок хочет и, главное, верит, что ему дадут новые игрушки просто потому, что дитя стремится к ним! Запомните: вы будете правы до самой смерти, но денег вам больше не дадут на кембрий после заключения Викентия Александровича… Ладно, оставим эту тему, я рассердилась. Василий Игнатьевич, расскажите, что вы видели, где вы успели побывать?

Он подумал и сказал:

– В Минералогическом музее.

– Что вы видели в театрах? – пояснила она, смеясь.

– Я был в Большом театре, – сказал он скромно и гордо.

– О! А я никогда не могу поймать билет в Большой. Балет или оперу?

– Оперу, – сказал он, не уверенный, что понял ее вопрос.

– Какую?

– Оркестр здорово изображал бурю.

– Скажите название оперы или хотя бы содержание.

– Это было два года назад…

– Ах, вот что!.. И с тех пор вы нигде не были?

– В кино я был.

– Сколько раз?

– Несколько раз, – соврал.

Она поколебалась секунду.

– Вы можете достать билет для меня? В Художественный.

– Могу.

– Нет, это будет нехорошо: чтобы вы доставали билеты для меня, когда сами не ходите…

– Я бы пошел! – сказал он горячо.

– Да? – сказала она простодушным голоском. – Тогда покупайте два билета.

Лидия осталась одна и, улыбаясь, вспомнила давний разговор с Бернардом по возвращении в Москву.

Небель долго рассуждал о приключении в Усть‑Илге, о выходке Зырянова, как он это называл… Он, разумеется, желал и сам устроить Лидию подальше от молотилки. Он считал необходимым разъяснить это. Но он устроил бы Лидию тактично и дипломатично, так что и все поддержали бы его предложение.

– И оценили бы вашу тонкость, – вставила Лидия.

Бернард дипломатично сделал вид, что не обиделся.

– Но ведь я отказалась устроиться, – сказала она, – а девочки очень благородно поняли нетактичный приказ и без всякой дипломатии поддержали.

– Это было великолепно! – сказал он. – Но вам не пришлось бы отказываться, если бы я провел единодушное избрание вас хозяйкой.

– А я бы отказалась! – повторила она, смеясь.

Небель умеренно развел кисти рук.

– Я не намерен заставлять вас даже ради вашего блага.

«А Зырянов намерен», – подумала она и возмутилась.

«Как прав папа», – подумала и сказала:

– А мне всегда хочется заставить человека для его блага.

– Насилие с такой целью от вашей руки я готов принимать ежедневно, всю жизнь, с наслаждением.

– Но выслушивать галантности такого рода ежедневно, всю жизнь – нет, нет, ни одной даже минуты больше! – сказала она и оставила Бернарда Егоровича в библиотеке рассерженного и недоумевающего, как всегда после их разговоров.

Сейчас она вспомнила тот разговор в библиотеке института и вдруг поняла, только сейчас, какую жертву принес для нее Зырянов в Усть‑Илге. Он работал за нее без отдыха – это совсем не важно, подумала она. Но он пошел на ссору с ней. Он не искал заслуги в ее глазах, не пошличал перед ней и не подличал против коллектива: он не хотел «устроить» ее, он предпочел принять на себя всеобщее осуждение, – и ведь это был единственный способ заставить ее «в тепле томитися».

Тирания заботливости не лучше любого другого гнета, говорит отец.

Нет, все‑таки Зырянов – первобытный человек. Жутко было бы полюбить его!

 

Глава 6

«ПОСТАВЬТЕ БУДИЛЬНИК НА ЖИДКУЮ НЕФТЬ»

 

«Что же она, смеется надо мной все время? Или хочет, чтобы я пошел с нею в театр?» Василий не мог разгадать эту загадку, а все же ему стало весело, и он даже подумал, что Лидия права: второй экспедиции на кембрий не дадут.

Он стал думать о деньгах. Иван Андреевич не даст денег. Но он разрешит ему самостоятельную практику на Лене. А денег все‑таки не даст. Не даст. Значит… значит…

Значит, надо самому доставать деньги: найти работу, которая дала бы много денег…

Он решил пропустить еще одну лекцию в Нефтяном и зашел еще раз в лабораторию. Викентий Александрович встретил его без всяких выражений приветливости, но Василий и не нуждался в них.

– Я вернулся поблагодарить… – начал он.

– Не стоило за этим возвращаться, – перебил Викентий Александрович.

– Меня было ошарашил пиробитум…

– Напрасно, – сказал Викентий Александрович. – Я вас предупреждал, что от кембрия не ждите живой нефти.

– Под вашим руководством в два месяца я научился понимать химию больше, чем за два года в институте, – быстро продолжал Василий льстить напролом. – Теперь я понимаю, какое великое значение должна иметь химия. Все процессы жизни суть химические процессы…

– Послушайте, Зырянов, за эти же два месяца я научился понимать вас. Говорите, что вы хотите. Вы сомневаетесь, что это пиробитум?

– Не думаю сомневаться!

– Тогда уходите. Впрочем, если б вы выразили сомнение, вам пришлось бы уйти еще быстрее. Кстати, и мне пора.

– Викентий Александрович, почему я не вижу снов?

– Обратитесь к врачу. Впрочем, я не думаю, что вы вернулись задать мне этот вопрос.

– Именно за этим!

– Тем более надо обратиться к врачу. К невропатологу, знаете. Скажите ему, что у вас переутомление от недостаточного сна. А сны вы увидите – спите побольше.

– Я спрашивал, когда был осмотр студентов нашего института. Чего‑то химического не хватает в мозгу, я думаю?..

– Ладно. Впрочем, на новой неделе я вам достану кое‑что химическое для мозга.

– И я увижу сны? – весело спросил Василий.

– Сколько угодно.

– Викентий Александрович! Даю вам слово, на Байкале я видел своими глазами, что нефть должна быть в кембрии.

– А теперь, с помощью моего снадобья, вы увидите, как пиробитум в течение одной ночи дойдет до жидкой нефти. Впрочем, поставьте будильник на жидкую нефть. Иначе процесс пойдет дальше, если вы проспите.

– И живая нефть выветрится и снова станет битумом. – Василий засмеялся. – Миллионы лет я просплю в течение одной ночи! Может быть, я пойму при этом, что произошло с нефтью в кембрии, откуда взялся этот пиробитум?..

– Рад услужить, – сухо сказал Викентий Александрович, – и убедить вас, что химия видит быстрее и тоньше, чем глаз человека.

– Но химия не мыслит, – сказал Василий.

– И поэтому не заблуждается. – Викентий Александрович надел пальто.

– Но ее показания вы… толкуете, – сказал Василий.

– Вот это прямой разговор. С этого бы и начали. Итак, вы не верите в непогрешимость моего толкования. Может ли ваш анализ означать не пиробитум, а что‑нибудь другое? Не может.

– До свидания, Викентий Александрович!

– Приходите за снотворным.

– Не хочу я его.

– Послушайте, Зырянов. Вы перестанете искать несбыточные сны на Полной, когда найдете их сбывающимися на вашей подушке и без всякого труда.

– Не перестану, – сказал он грубо.

– Ваши сонные видения будут обладать такой утешительностью, что вам не захочется никаких вещественностей взамен. Сны станут важнее яви.

– Неужели? – Василий опять заинтересовался.

– Так вот, приходите в понедельник.

– Не надо, спасибо.

– Вы же не видели снов в жизни!

– Мне и спать‑то некогда. Сделайте мне пилюли, чтобы жить без сна. Или еще лучше: дайте мне работу, мне надо заработать много денег.

– У меня вы много не заработаете.

– Мне надо много, – сказал Василий.

Он нашел такую работу в Тресте зеленого строительства, где его помнили по отлично сделанной съемке в позапрошлом году.

Он снова начал работать, с неистощимой выносливостью и настойчивостью. В неделю он выполнил геодезическую съемку площадки на Можайском шоссе и заработал 1150 рублей. По нормам эту работу надо было делать шесть недель.

Он получил деньги в четыре часа дня и прямо от кассы пошел спать. На другое утро, в десять часов, в опустевшем общежитии встревоженная уборщица пыталась разбудить его. Василий громко сказал, не просыпаясь:

– Поставьте будильник на жидкую нефть.

– На что? – переспросила уборщица.

– Иначе процесс пойдет дальше, – сказал Василий и разом вскочил, протирая глаза кулаками.

– Не пойму я, чего ты говоришь, – сказала уборщица. – Или дурной сон видел?

– Я не вижу снов, – сказал Василий, – и не говорил с тобой.

– Как же, не говорил! «Поставьте будильник на жидкую нефть, иначе чего‑то пойдет дальше»!..

Василий схватил ее за плечи.

– Я говорил это?.. И чуть не проспал!.. Вот спасибо, что разбудила!

Он не пошел в Трест зеленого строительства брать другую площадку и не пошел в институт на лекции. Он побежал в библиотеку и набрал огромное количество иностранных книг на неизвестных ему языках.

Но химические формулы и цифры пишутся одинаково на всех языках. Василий сравнивал формулу своего кембрийского пиробитума с другими формулами, изображавшими химический состав самых разнообразных нефтей и битумов, добытых в сотнях месторождений во всем мире.

А в голове у него повторялась эта забавная фраза Викентия Александровича, но уже голосом уборщицы, передразнивающим его собственный сонный голос: «Поставьте будильник на жидкую нефть!»

Да, вот именно: действительно ли доказано, что пиробитум – это материал, не дошедший до нефти?.. «Кто верит на слово, тот безнадежный идиот»…

Иначе процесс… процесс… процесс… Процесс… идет. Процесс не может остановиться… Процесс идет дальше…

В этих занятиях прошла еще неделя. Затем Василий отправился к Ивану Андреевичу.

 

Глава 7