Для слушания лекций не оставалось ни часу

 

Молодая женщина в темном платье сказала начальнику Главгеоразведки:

– Зырянов по телефону спрашивает, когда вы можете его принять.

– Какой Зырянов?

– Студент Зырянов. Один раз он уже был у вас, в прошлом месяце.

– Чудак, который обещает найти нефть в кембрии, – сказал заместитель, усмехаясь. – Вы ему посулили десять минут после его доклада в Академии наук.

– А‑а, вспоминаю. Его уже слушала Академия наук?

– Он говорит, что да.

– Что‑о? Наглец! – Начальник поднял трубку: – Ну? – Потом: – Повторите!

Потом он спросил:

– Синицкий был?

Сказал секретарю:

– Запишите Синицкого, Соколова… – продиктовал несколько фамилий из называемых Зыряновым и положил трубку.

«Как это понимать? – размышлял Василий, потирая ухо. – Эта скотина бросила трубку. Но ведь он велел секретарше записать, я слышал».

Василий решительно опустил другой гривенник, на что автомат откликнулся безучастным секретарским голосом:

– Да?

– Меня разъединили…

– По вашему вопросу созывается совещание. Вы получите десять минут для доклада. Я вас извещу.

И действительно, он получил извещение в институте через неделю.

Он посидел час на кожаном широком диване в продольно вытянутой секретарской комнате между кабинетами начальника и заместителя, покуда не пришли приглашенные. Пришел директор треста Георазведки и прошел прямо в кабинет к начальнику. Пришел Синицкий, директор Геологического института, а за ним увязался, разумеется, Небель, чтобы встать на дороге у Зырянова. Синицкий и Небель прошли в кабинет, и Василий немедленно последовал за ними.

– Начинайте, – сказал начальник Главгеоразведки, не взглянув на докладчика.

Зырянов изложил очень коротко результаты поисков на кембрии и затем план комплексной экспедиции в 1935 году.

Начальник поднял глаза и тотчас опустил. Этот студент, рассказывали, ездит на свои средства, по‑туристски. Он даже не представляет себе стоимость настоящей большой экспедиции. Одним словом – студент.

– Сколько стоила ваша экспедиция прошлого года?

– Семнадцать тысяч, – ответил студент официальной цифрой, умолчав о своих пяти тысячах.

Вокруг стола обменялись улыбчивыми взглядами.

– Это экономно. А на экспедицию 1935 года какая смета у вас?

– Полтора миллиона, – ответил студент.

Начальник заговорил о чем‑то с директором Геологического института, и это уже не имело отношения к кембрию. Директор треста закурил и заговорил довольно громко с соседом. Докладчик сидел забытый, не видимый никому.

Неожиданно начальник вспомнил о нем:

– А вы знаете, сколько всего ассигновано стране на разведку нефти в тридцать пятом году? Восемь миллионов.

– В таком случае кембрийская нефть заслуживает больше, чем полтора миллиона, – сказал студент.

– Почему вы требуете деньги у промышленности на эту чисто научную, академическую экспедицию? На эти дела имеет деньги Академия наук. Пусть она и разведывает кембрий, – сказал заместитель начальника главка, и он был прав, хотя и знал, что в Академии преобладали другие научные взгляды, не согласные со взглядами этого студента.

– Что скажут ученые? – Начальник отвернулся от Зырянова.

– Видите ли, – сказал Синицкий, – товарищ Зырянов доказывает, что в кембрии была жидкая нефть. Я бы даже это допустил. Но с тех времен она высохла.

Другие молчали.

– Товарищ Зырянов увлечен проблемой кембрия, – продолжал Синицкий. – Мы же, в Академии наук, считаем нецелесообразным исследование кембрия, пока еще не изучены, не разбурены вышележащие, более молодые осадочные породы, непосредственно под третичными.

– Если будет найдена хотя бы капля живой нефти в кембрии, то будет ясно, что более поздние, вышележащие слои наверняка нефтеносны! – перебил Зырянов. – Будет сломлено недоверие к девону. Откроется возможность бурить на девон в Поволжье, чего давно добивается Губкин. Девон обещает больше кембрия!

– Разрешите разъяснить товарищу Зырянову, – сказал Небель, – что в Америке буровые скважины дошли до кристаллического фундамента и доказана нефтяная бесплодность кембрия.

– Вы беретесь за эту разведку? – спросил начальник у директора треста Георазведки.

Краснолицый человек с могучим затылком пренебрежительно отвернулся от Зырянова со словами:

– У него одна скважина глубиной в триста пятьдесят метров будет стоить полтора миллиона, потому что это в Якутии, у черта на макушке. Пусть не полтора миллиона, а восемьсот тысяч. В Баку на эти деньги можно прорубить восемьдесят тысяч метров.

– Чушь и никому не нужная вещь! – заключил начальник.

Зырянов злыми глазами провел по лицам, но это никого не задело. Сжатые кулаки, глубоко засунутые в карманы, не были опасны.

Хозяйственники не торопились уходить от начальника главка, ученые – спешили. С ними прощались стоя, их провожал начальник, и через почетные проводы близорукий Синицкий, например, мог не заметить скромный поклон Зырянова за спиной начальника.

– До свиданья, – сказал Зырянов уходившим и оставшимся… не ожидая от хозяйственников ни слова, ни взгляда в ответ.

Он пошел необыкновенно просторным коридором Наркомтяжпрома меж гладких, очень деловых, очень дорогих стен под могущественно высокоподнятыми потолками и вышел через двери, широкие, как стеклянные ворота, на площадь Ногина.

Он предвидел, что в институте сочинят очередной анекдот и весело расскажут Ивану Андреевичу, когда он спросит о Зырянове – а он непременно спросит: «На последних лекциях я не вижу Зырянова. Он не заболел?» – «Заболел, Иван Андреевич!» – «Чему же вы радуетесь? Что с ним?» – «Ходит каждый день в кино, изучает картину «Процесс о трех миллионах»! Ему крайне срочно необходима половина этой суммы».

Студенческие не очень смешные остроты, думал Василий с привычно‑трудной выносливостью к насмешке, приставшей в детстве, – к насмешке над бедностью. Но теперь насмешка обижала весь его народ – и выносить ее одному Зырянову стало еще трудней.

«Вы знаете, сколько всего ассигновано стране на разведку нефти в 1935 году? Восемь миллионов». Эти бедняцкие гроши ассигновал народ – владелец страны, наследник всех ее сокровищ, который сегодня упорно недоедает, чтобы отрыть все ее клады и раз навсегда сменить нищету изобилием, избытком изобилия.

– Сколько вам нужно? – переспросил директор Геофизического института.

– Полтора миллиона, – повторил Зырянов.

Директор рассмеялся и даже не рассердился на «молодого энтузиаста», как он выразился.

Для слушания лекций не оставалось ни одного часа…

Василий добился приема у начальника Главнефти. Тот слушал пять минут – ровно столько, сколько и в прошлом году, – и сказал, оборвав Зырянова на полуслове:

– В будущем году поговорим. Заходите.

«Вы знаете, сколько всего ассигновано стране?..»

От девяти утра до пяти часов вечера Василий ходил по учреждениям. Вечером он приходил незваный на заседания в институтах и наркоматах и выступал под видом прений с докладом о кембрийской нефти. Непредусмотренный доклад затягивался. Участники заседания протестовали, председатель звонил, законный докладчик скандалил, но Василий продолжал говорить.

 

Глава 7

«ПРОЦЕСС ИДЕТ МИЛЛИОНЫ ЛЕТ, Я ЭТО ПРОСЛЕЖУ НА ОПЫТЕ»

 

Он вошел в спящее общежитие весь в поту от усилия преодолеть неврастеническое изнеможение и сел на кровати осторожно, чтобы не разбудить Алиева.

Он думал: «Они все правы, но ведь я тоже прав?.. Может быть, я не прав?.. Иван Андреевич признал мою правоту. И другие могли бы понять. Но им поручено настоящее – и они обязаны все делать для настоящего и не имеют права отнимать у настоящего ни копейки для будущего. И вообще – настоящее интереснее… А мое дело – для будущего… Служить будущему… Поэтому я должен… – Он сидел на кровати, опустив голову, и думал, покачиваясь от усталости. – Поэтому я должен… Я должен…»

А друг Алиев делил кровать с Васей и все чувства и мысли – тоже пополам, и Вася знал о себе, что он «снимает копии» со всех движений Алиева. Поэтому Алиев проснулся и, ни о чем не спросив, сказал сразу:

– Вася! Если ты хочешь с народом жить, ты брось кембрий!..

И Вася сразу додумал свою мысль: «Поэтому я должен обратиться в штаб, откуда руководят настоящим, думая о будущем».

На тумбе у изголовья кровати лежали тетради, чужие. Алиев оставил ему свои записи лекций. Алиев это делал каждый день. Когда Алиев уснул, Вася в огромном возбуждении нагнулся над тумбой, над алиевскими тетрадями, положив на них чистую тетрадь, стоя на каменном полу босой, и написал письмо в ЦК партии при тусклом свете потолочной лампы.

Тетради не хватило, он взял другую, опять не обратив внимания на алиевские записи лекций, тщетно напоминавшие о том, что Зырянов – студент. Ближе к двум часам ночи он все же увидел их, когда кончился запас чистых тетрадей. В алиевских тетрадях не оставалось тоже ни одного чистого листка. Василий с сожалением закончил письмо. Он мог бы продолжить его еще на много тетрадей… А закончить можно было давно.

Он долго умывался. Вынул учебники из тумбы и сел к столу. Началась работа воли: работа на работу – как самоиндукция в динамо‑машине. Труд обладал животворящей способностью наращивать силы в человеке, и вот уже мышцы перестали ныть, «перебитые кости», по‑видимому, срослись и понесли тело. Василий выпрямился. К четырем часам утра он заработал вполне удовлетворяющую, законченную усталость и новую уверенность в своей способности воспрять из мертвых и добиться цели. И сон вошел в него, как пуля, и он канул в сон без дна. В бездонном сне в эту ночь прорастут семена новых наступательных планов на завтра.

 

На первом этаже Наркомтяжпрома больше нечего было делать: там он уже обследовал все близкородственные организации. Василий поднялся на третий этаж и принялся за разведку этого напластования. Ему, как всегда, везло: он наткнулся на стекловидную черную плитку с золотыми вкраплениями в виде надписи: «Главзолото». Он толкнул дверь.

Девушка, весьма изящно подготовленная людьми и самой природой для секретарской службы в Главзолоте, с сомнением скользнула взглядом по худому лицу и всем остальным признакам общественной маломощности посетителя.

– Вы к кому?.. Как доложить начальнику? Какое у вас дело?

– Новые золотоносные территории.

– Где?

– В Якутии.

– Вы от организации?

– Нет. От себя.

– Я доложу. Вам, вероятно, придется обождать.

– В таком случае я предпочту зайти в другой раз.

Но он, конечно, предпочел бы дождаться среди этих лоснящихся дубовых панелей и огромных окон. Отсюда управлялось самое богатое в мире золотопромышленное предприятие. У него имелось, наверно, не восемь миллионов на разведку. Василий решил: у него надо взять полтора миллиона.

– Войдите, – сказала девушка.

Он пошел быстро по ковровой дорожке вдоль длинного стола под огромным потолком (прямо церковь, подумал) и увидел вдалеке человека, который мог вызвать помощника после пяти минут разговора и просто сказать: «Дайте Зырянову полтора миллиона». Пять минут удачного разговора. Человек среднего роста сидел один, видимо не очень перегруженный.

– Я вас слушаю, товарищ Зырянов.

– Я нашел в Якутии нечто более драгоценное, чем золото: нефть. Но там же имеется и золото. Главнефть не имеет денег для Якутии. Вы можете сделать выгодную комплексную экспедицию на золото, олово и нефть.

Начальник нажал кнопку.

– Мы не будем заниматься нефтью. Кто‑нибудь ждет? – спросил у вошедшей девицы. Он же знал, что никто не ждет.

Кровь бросилась в лицо Василию.

– Вы один можете разведать эту нефть. Следовательно, это ваш партийный долг.

Начальник взглянул на него и ничего не сказал…

Стеклянные двери‑ворота Делового двора закрылись за спиной человека, почти дрожащего от стыда и гнева на себя. Он остановился на гранитном широком пороге площади Ногина – просторной, очень деловой и не заинтересованной в Зырянове. «Какая глупость – сказать начальнику Главзолота, что в Якутии есть золото! Это все, что ты мог ляпнуть? За полтора миллиона стоило придумать что‑нибудь умнее для начала разговора – одно меткое, решающее слово, чтобы получить пять минут у миллионера. Но я не умею хитрить. Я не дипломат – я с тяжелого Севера. Я веду стрежнем тяжелый плот в холодной реке – только стрежнем через пороги, а никак не обходом».

Холодная булыжная площадь, всегда малолюдная, непрерывно торопилась трамваями, перебивала сама себя громозвонкими стрежнями во всех направлениях: вокруг делового здания Наркомтяжпрома; вверх по бульвару, мимо серого простого и внушительного дома ЦК партии; вовнутрь Китай‑города по Варварке к Кремлю; вниз к Яузе в одну сторону, к Москве‑реке – в другую. Василий не замечал ни малолюдья, ни трезвона. Вверху, на пригорке, слева стоял серый дом. Очень хороший тон серого, отличная облицовка. Василий смотрел на хорошо облицованный дом ЦК и шел к нему через порожистую площадь, сбивая носки и каблуки на выперших булыгах, не отрывая глаз от серой облицовки. Поднялся на пригорок и так же медленно прошелся. Несколько золотых больших букв прибиты прямо на темно‑сером камне. Мы находим битуминозный известняк такого темно‑серого тона – и знаем: его пропитала жидкая нефть когда‑то и улетучилась, оставив в камне сухое вещество битума…

Василий вспомнил опыты по исследованию накопления влаги в почвах и, обрадованный, пробормотал:

– Природа не так легко отдает то, что она принимает!..

На курсах землеустроителей в Усть‑Сысольске он увлекался этими опытами. Что, если применить лабораторную технику этих агрономических опытов к битуминозным доломитам?

Геохимические условия в породах веками не поддаются разрушению. И нефть могла сохраниться жидкой в кембрии, под перекрытием миллиарда годовых осаждений, наслоений, напластований – силура, девона, карбона, перми, триаса, юры, мела, третичного и четвертичного периодов?.. А все‑таки неизвестно, сохранилась ли она. Василий неотрывно смотрел на темно‑серое здание.

Милиционер вежливо козырнул ему:

– Вам нужно в ЦК или вы ждете?

– Одну минуту, товарищ! – Он должен был додумать. – Как длительно шел процесс выветривания этой нефти?

– Виноват? – Милиционер еще раз козырнул.

Василий спохватился, что додумывать не надо вслух, но объясняться было бы еще нелепей, и он сказал милиционеру:

– Миллионы лет, товарищ. Я это прослежу на опыте! И тогда пойду в ЦК.

Он сделал прощальный жест и вошел в вагон, еле поднимавшийся на Ильинскую горку. В то время возле ЦК проходил трамвай, обе линии, вниз и вверх по этой стороне бульвара.

Трамвай чересчур отставал от внезапного подъема настроения у пассажира. Василий вышел из вагона и энергично зашагал рядом, понемногу обгоняя его.

– Помог бы, чем так, налегке, – сказал вожатый со скуки.

Лидия, может быть, правильно обозвала его маньяком?.. «О чем‑нибудь ты думаешь, кроме кембрия?» – «Ни о чем другом, пока не решу эту задачу».