Николай Иванович нанимается копать вход в геенну (и наперед запечатывает крестом, чтобы сатана не вышел в мир)

 

Сеня приподнялся и увидел, как Зырянов раскрыл рюкзак и вынул сверху смену белья. Под ней лежали книги. Зырянов выбрал одну.

Он должен был непременно читать каждый день, хоть ночью; учиться и писать дневник во что бы то ни стало, сверх всего дневного труда. Он раздражал этим Сеню. Он препятствовал Сене спокойно верить в судьбу. Ночью особенно видно было, что не судьба помеха Сене, а сон. Видно было, что Сеня поддается сну, а Зырянов противится и работает. «Он берет судьбу с трудом», – подумал Сеня злорадно, и радость его тут же погасла, ничего не осветив, не оставив даже искры путеводной – только щемящую тревогу и оскорбительную мысль: «А меня судьба берет без труда».

Но что начальник делает со своей шеей?.. Над его головой висела большая, просторная петля из тонкого шпагата – эту негодную петлю Зырянов надел на шею! «Такая нитка не выдержит даже веса головы – сразу порвется», – подумал Сеня, но пополз, готовясь прыгнуть. Страшные, хотя нелепые приготовления Василия Игнатьевича не были закончены. Зырянов раскрыл толстую книгу и, удобно вытянувшись, опершись на локти, начал читать. Нитка свободно вилась над его головой. Хотел почитать еще разочек перед смертью или просто сошел с ума? Да и можно ли с такими удобствами повеситься – если бы петля была даже настоящая?..

Сеня боялся моргнуть, чтобы не пропустить роковой момент. И не пропустил: нитка натянулась – голова Зырянова сникла. Сеня ринулся, но несчастный сам воспрянул – петля почему‑то не затянулась и нитка не успела лопнуть. Зырянов поднял голову, прислушался к шуму, произведенному Сеней, и продолжал читать.

Сеня окаменел от удивления и некоторого страха, естественного у каждого здорового человека при виде явной ненормальности. Он почувствовал жалость к этому человеку. Вот так судьба! После этого завидуй…

Через некоторое время Зырянов опять уронил голову и вскинул: нитка резала шею… Так вот отчего у него красная полоска на шее иногда утром. Значит, не первый раз он пытается!.. Что за таинственное дело?

Прохладная байкальская ночь стала жаркой для Сени. Не шепнуть ли, что его видят, номер не пройдет?.. Но в третий раз сраженный сном Зырянов опустил голову и… промедлил… Сеня завалил палатку, чтобы сразу ослабить давление петли, а больше ничего не успел сделать. Самоубийца уже сидел на своем спасителе и шепотом спрашивал:

– Что ты надумал?

Зырянов вдоволь насмеялся и сказал, что остроумные действия Сени повлияли на него еще более освежающе, нежели нитка, механически не дающая уснуть. Он оттолкнул Сеню, быстро поднял палатку и вернулся в первоначальное уютное положение – над «Лоцией Байкала». Петля закреплена была мертвым узелком и не затягивалась – она не была «удавкой».

Лоция лежала раскрытая на схематическом разрезе озера против мыса, где они находились. Высокая стена мыса оказывалась на разрезе ничтожным надводным ноготком полуторакилометровой подводной стены, почти отвесной.

Обозленный Сеня громко сказал:

– Не знаю, как спалось Рахметову на гвоздях, но, на мой вкус, он действовал шикарнее. А давиться на суровой нитке… смешно и противно видеть.

– Что же, по‑твоему, гвоздь подставить под голову? – спросил Зырянов заинтересованно.

– Зачем же под голову? Можно под локти, например, тоже очень хорошо будет помогать.

Сеня ждал ответа, будет ли принято его рационализаторское предложение. Зырянов молчал – он пренебрег или обдумывал?.. Заговорил:

– Ты не понимаешь. Рахметов ложился на гвозди, чтобы спать. А я сделал приспособление, чтобы не спать. Рахметов мобилизовал свой ум и нервы целиком на то, чтобы вытерпеть боль – больше ему ничего не надо было в тот момент…

– Хорош момент – целые ночи!

– Это неважно, – сказал Зырянов. – Я не могу тратить силы и время на ненужную боль. Ни одной капли сил, ни минуты времени.

Сеня уполз на свое ложе. Так вот как Зырянов держал судьбу за горло – за свое собственное горло!.. Есть ли на всем Байкале в эту минуту еще один человек, подобный… такой, который…

«Но все‑таки судьба не зависит от самого человека!» – воскликнул Сеня мысленно, не находя иначе оправдания себе.

Какая‑то обида терзала и не давала сна. Борьба не была закончена…

– Посмотрим! Я тоже могу не поспать и даже не стану для этого давиться. Посмотрим, кто сильнее – кто из нас двоих способнее командовать людьми. Ребята все за мной вмиг… Черемных? Душа без обману: поверил сказкам Николая Ивановича – поверит и мне безусловно… Я твою судьбу испытаю… – шептал он. – Скажу, что Зырянов велел перенести…

Петля из тонкого, лопающегося шпагата легко вилась над головой, но казалась несокрушимой опорой из крепчайшего в мире вещества – человеческой воли.

Сна как не было, и не было над Байкалом никакого света, кроме звездного да от «летучей мыши» под линялым брезентом маленькой палатки.

А потом и этот свет полинял, и стал виден спящий на спине начальник. Прижатая его рукой, возле изголовья лежала на хворосте раскрытая книга и стоял выгоревший фонарь «летучая мышь». Спящего озарило солнце. Он улыбнулся теплому лучу, еще не проснувшись.

Потом он осознал рокотание пробудившегося моря, открыл глаза, приветливо взглянул в засиявшее над ним пространство – с таким отчаянным изумлением взглянул, что оно вытеснило на его лице всякое выражение других чувств.

Василий склонил голову набок и скосил глаза на камень под головой, удачно заменивший в качестве подушки исчезнувшую кипу книг в «сидоре» – красноармейском заплечном мешке.

Он посмотрел не слишком умным взглядом на колышки. У человека в таких случаях бывают не слишком умные глаза. Но для Зырянова случившееся было просто непонятно, – как сказка въяве.

«Ко мне подходили. На меня смотрели – и я не проснулся?!.» На берегу Байкала – это не в общежитии института, здесь должен действовать рефлекс охотника‑промышленника, с детства привыкшего к ночам в лесу. Охранительный рефлекс не сработал. Это потрясло Зырянова.

Но на него спящего не только посмотрели…

Вор в сказке выкрал у спящего ключик изо рта. Но это же сказка, и сделала это мышка для вора.

На берегу не видно было рабочих, и ни лопат, ни мешков; только шесть колышков вокруг одеяла и не пристегнутое к шести колышкам высоко взлетевшее небо, не прикрывающее книги от дождя и человека от других людей. И он не почувствовал, как очутился на ногах, и сказал вслух, не сознавая того:

– Пока я найду новых рабочих, сезон будет сорван.

– А ты стихею проси, посули, значит, богу чего, хоть от пояса ремня кусочек, – сочувственно пророкотал хрипловатый голос.

Василий стремительно обернулся.

На него смотрели очень светлые глаза с лица, обожженного морозом и солнцем. Лицо было русское, в бороде, и молодое, но какое‑то старинное, напоминающее о картинах в Историческом музее. Может быть, это впечатление происходило от одежды, непонятно – зимней, летней ли, но скорее зимней, и не мужской, не женской.

«Значит, при костре вчера я не рассмотрел его как следует».

Николай Иванович поднял правую руку к голове, взялся за тяжелую высокую шапку, отороченную светлым мехом. В другой руке он держал заступ, словно посох. Почему не шуршал песок под его ногами?

– Здравствуй, Николай Иванович!

Василий вздрогнул от радости. Он увидел лодку.

– Хочешь поработать, Николай Иванович?

– Можно.

Василий заглянул в его глаза, как в светло‑голубой Байкал: на сорок метров видно каждую рыбешку, а уж глубже сорока ничего не видно.

Темная вода. И вдруг этот тип убьет его в лодке (веслом по голове), в надежде заработать на нем, то есть найти на нем рубля три? Бывают в Сибири такие типы.

– Знаешь, какая у нас работа?

– Знаем. Желаете прокопать свой ход до геенны..

– Что? – закричал Василий. – До чего?

Вспомнил: геенна огненная – это же церковное название ада. И вся его досада обернулась и вырвалась против невероятного смехотворного изображения его деятельности и цели.

– Сеня обрадовался твоей простоте, – сказал он, не удерживая свои мысли при себе. Сеня был виноват во всем. Он подбил ребят на побег и ограбление. И выдумка с геенной – его забава. Само собой, Сеня вцепился в такого выходца из Московии Ивана Грозного.

Василий сказал с яростью:

– Но такое строительство – слишком большая роскошь для первой пятилетки.

Индигирец молчал. Он старался осмыслить разговор начальника, минуя непонятные слова.

– Дело хозяйское, – сказал он наконец. – Может, не терпится выручить кого…

«Таких дикарей на Выми поискать», – подумал Василий с негодованием.

Николай Иванович замолчал, привлеченный рокотом гидросамолета над Байкалом.

– Так вот, Николай Иванович, в аду нам делать нечего… Но мы отыщем нефть хоть в аду! – Василий расхохотался, шутка показалась ему остроумной и очень смешной. – Мы эту адскую смолу выведем из преисподней наверх, и тогда, дорогой, мы перевернем весь ваш допотопный уклад жизни вверх дном, даже в тундре… Доберемся до вас – трактором, автомобилем и самолетом, даже в тундре на Индигирке. И прикончим древнюю дикость!

– Трактор что есть? – спросил Николай Иванович.

– Трактор придет на Индигирку, сразу его угадаете.

Василий указал, где копать, и дал ему три рубля.

– Это тебе на тот случай, если я задержусь.

Пинеженя держал три рубля в руке и всматривался в Василия, словно запоминал на всю жизнь.

– Где еще ты жил, Николай Иванович, кроме Индигирки?

– Нигде не жил. – Подумав, индигирец добавил: – Хаживал на Лене.

– На Лене, – повторил за ним Василий во внезапной рассеянности и забыл о пинежене.

Он пошел к мысу и говорил самому себе вслух:

– На Лене кембрий поднимается на дневную поверхность.

Николай Иванович чрезвычайно основательно упрятал деньги, не отрывая взгляда от спины удалявшегося начальника. В его голову запало слово, сказанное начальником: трактор. Слыхал он это слово в Якутии и по всей реке Лене и здесь, на Байкале. Все толковали о тракторах, а никто их не видел.

Он перекрестился и положил другой крест в квадрат на песке, начерченный начальником.

Он плюнул в ладони и крепко взял заступ.

Василий бросил завистливый взгляд на лодку и начал неторопливо взбираться по скале.

 

Глава 9

«ПРИЗАДУМАЛАСЬ РАЗДЕВЧОНОЧКА»

 

Скоро он убедился, что подняться на гребень мыса будет очень трудно.

Ребята и бригадир, несомненно, нашли какую‑то тропу в обход мыса. Им повезло, а ему – нет.

Но зачем они потащили ненужные им геологические книги? И тетради с записями всех его маршрутов вокруг Байкала!.. Это не только материал для отчета. Василий ценил свои записи. Он был уверен, что их исчезновение оттянет еще на год открытие байкальской нефти, а это значило: сибирской нефти. За это надо судить, как за преступление против важнейших интересов государства! Это подрыв обороны…

Все в нем кипело от ярости и досады на себя. Лучше считать, что это еще одна шуточка Сени…

Он стал подниматься на гребень мыса, обогнул ползком затылок венчавшей его скалы. Скала была странно похожа сзади на круглую голову без шеи, в покатых плечах, обращенную лицом к морю.

Ползти пришлось через правое покатое каменное плечо, потом круто спускаться, лежа на спине и на одной левой ноге, свесив правую, – ногами вперед, по наклону вниз, упираясь ладонями в шершавости камня. И вдруг ноги повисли над морем. Ему стало жарко, он понял, что испугался.

В удивлении и в страхе он задрал голову и увидел над собой мощный выступ, нависший широким клином. Надо было вернуться – попятиться на спине вверх. Это нелегко было и опасно, может быть – безнадежно. Или прыгать в воду? Василий глянул вниз. Лучи утреннего солнца просвечивали воду на сорок метров в глубину.

Но три с половиной градуса тепла воды грозили судорогой пловцу. Тогда он не выплывет. Он помнил о старом ревматизме.

Множество птиц, потревоженных его вторжением, носились в угрожающей близости, чтобы отогнать врага от гнезд. Василий озабоченно озирал море.

Крылатые хищники начали ложную атаку, после которой могла последовать и действительная. «Выклюют глаза», – подумал Василий. Он уже немного отдохнул и с великим усилием встал левой ногой на узенькой каменной тесьме, а затем правой ногой, прижимаясь к скале спиной, распластанными руками и левым виском. Он уговаривал себя мысленно, что это мальчишество – двигаться дальше вперед, что это недопустимый азарт… и упрямо придвинул правую ногу к левой, а левая сама отодвинулась от правой, потянув Зырянова дальше и снова вверх.

Когда он прилег на левом плече мыса, за головообразной его верхушкой, уже в этот момент он не мог бы точно описать свой путь сюда, – так полно отдал ему все силы.

Над быстрым потоком за мысом на хорошо выбранном месте стояла палатка Зырянова. В ведре над костром варилось пшено (другой крупы у них не было) или чай. Лучше бы чай сейчас. Ребята сидели вокруг костра и с любопытством смотрели вверх, на появившуюся неожиданно голову начальника на скале. Сеня заслушался бригадира и мечтал.

Черемных рассказывал о легендарной чудо‑голове на мысу. Он любил рассказывать легенды и верил в них. Василий с интересом прислушался. Оказывалось из слов Тихона Егоровича, что плечо скалы, где лежал Зырянов, было настоящим плечом и главовидная верхушка мыса была настоящей головой с бородой. Черемных рассказывал, будто бы мастера Чингисхана вырубили эту гигантскую скульптуру восемьсот лет назад…

Василий оглядел камень, пытаясь увидеть следы обработки, но они стерты были временем, должно быть. А может быть, время и было скульптором, начавшим свой труд задолго до Чингиса и продолжающим неустанно поныне?

– Ее видно с моря, с берега не видно, и вообще не каждый может ее увидеть, – говорил Тихон Егорович.

А Сеня насмешливо поддакнул:

– Только человек с воображением!

И вдруг оба увидели живую голову начальника наверху.

Сеня нашарил камень, не сводя глаз с Зырянова. Их взгляды встретились. Зырянов улыбнулся ему и повернулся спиной.

Сеня сгорел от этой обиды и немедленно поклялся, что камень полетит в лицо Зырянову, только покажет лицо. Зырянов не спешил и, пока спускался с утеса, ни разу не оглянулся.

Он вполне спокойно направился к костру, на ходу осмотрелся. Береговая площадка хороша была для намеченных работ. Оползневый завал здесь был меньше и в одном месте допускал проход. Горы тесно сошлись над быстрым ручьем. Василий сразу заметил, что правая сторона ущелья, выходящая мысом в озеро, отлично опилена потоком и похожа на косо подвешенную полосатую и несколько выцветшую азиатскую занавесь. Такое строение земной коры – круто падающими складками – благоприятствует накоплению и сбережению нефти в глубинах…

Полутораметровый водопад – тоже обнадеживающий признак.

Василий подошел к костру очень довольный, отдышавшийся. Ребята смотрели в огонь. Сеня продолжал сжимать килограммовый камушек. Василий с начальственным панибратством столкнул его с лучшего места, сказал:

– Пусти, – и взял хлеб.

Черемных поспешно сполоснул чашку и зачерпнул чаю из ведра.

Начальник набил рот хлебом и с наслаждением выпил полчашки.

– Ух, молодцы! – сказал, переведя дух, и снова откусил пол‑ломтя и выпил. – Я только подумал, что надо перенести работу в этот район, а вы уже тут. Вот хорошо сообразили!

Тихон Егорович удивленно и вопросительно обратил взгляд к Сене. Сеня смотрел на Зырянова не отрываясь: «Он найдет свою нефть. А я… чего ищу?»

– Призадумалась раздевчоночка, – злорадно сказал Черемных.

– Ну, пошли! – сказал Василий Игнатьевич.

Все схватили лопаты и пошли за ним.

 

Глава 10

НАЧАЛИ РАБОТАТЬ

 

На поверхности Байкала у берега плавали радужные пятна, очень яркие, похожие на ископаемый перламутр. Капли нефти и пузырьки газа пробиваются сквозь толщу дна и вод, вырываясь из больших нефтехранилищ, устроенных природой под Байкалом.

Но Зырянов не думал подкапываться под Байкал с пятью довольно легкомысленными помощниками и одним кашеваром.

Для нефтяной разведки не обязательно сразу открыть место наибольшего скопления нефти – достаточно для начала выследить слои миграции, где нефть передвигалась к местам залегания, или материнские слои, где нефть зародилась.

Пласты под озером, несомненно, были те же, что и вокруг Байкала; озеро подмяло их в одном месте, возможно – нарушило связи между ними; но и разорванные и перевернутые – они все те же, не изменились. В каждом обломке можно узнать его происхождение и увидеть признаки всего слоя на всем протяжении пласта.

Василий рассчитывал, что из‑за необычайной крутизны байкальского прогиба выходы поддонных слоев на поверхность или очень близко к поверхности могут оказаться на самом берегу озера. Чтобы вскрыть эти выходы, достаточно будет небольшого и неглубокого разреза. Сделать его можно колодцами‑шурфами глубиною в несколько метров и канавой между ними в некоторых местах. С этой работой бригада Зырянова управится в пять‑шесть недель.

Главное – установить, какие именно из поддонных слоев нефтеносны. В любом из этих слоев надо найти капельку нефти. Ее достаточно будет для разведчика!

Профессор Губкин говорил студентам, что «нет оснований отрицать возможность нахождения нефти даже в самых древнейших слоях, где обнаружены следы когда‑то существовавшей жизни, – даже в кембрийских слоях».

Зырянов запомнил дословно это осторожное высказывание ученого, оно захватило и увлекло его, пришлось больше всего по вкусу и настроило на воинственный лад. Ломать запреты и преграды в науке, придуманные талантливыми реакционерами и авторитетными консерваторами! Их лжетеориями злонамеренно пользовались сознательные враги социализма, чтобы тормозить и сорвать усилия советской власти!

Василий думал: «Опытные геологи не нашли нефти в третичных слоях на Байкале. Но, может быть, ее там и нет?.. Иногда не найти имеет значение не меньшее, чем найти. Пусть я тоже не найду – важно окончательно доказать отсутствие нефти в третичных на Байкале: ведь этим доказана будет принципиальная нефтеносность других, нетретичных слоев! Потому что нефть все‑таки есть на Байкале, это же факт…»

Впрочем, факты тоже не имели значения для теоретиков, ослепленных блеском собственного остроумия. Один из талантливейших старых геологов учил не верить своим глазам, когда видишь нефть на Волге, вытекающую даже прямо на поверхность земли. А Губкин утверждает, что там будет второе Баку…

Василий верил Губкину.

Разрез надо было вести по направлению к хребту и довести до подошвы – почти два километра. Василий наметил точки шурфов, Черемных вбил колышки с номерами. Все встали разом на шесть первых номеров и копали в одиночку, пока можно было выбрасывать землю с лопаты наверх. Затем собрались на трех колодцах по двое: один копал, другой поднимал породу ведром.

Порода шла сначала твердая, конгломерат. Приходилось работать больше киркой, чем лопатой. Потом пошли мягкие породы – надо было крепить каждый метр. Землекопы не стремились переутомляться. Они смотрели на Сеню, как на часы, а он каждые полчаса вылезал из своей ямки отдохнуть.

Черемных утверждал, что Сеня не озорничает и нуждается действительно в столь частом отдыхе – он не способен к земляной работе.

– Однако симулирует большого лодыря. Этот юнош с самолюбием.

– Вот интересно, – сказал Василий, – как это понять?

– Понять нетрудно, – сказал Тихон Егорович, – лодырь не трудится, когда не хочет, а слабый – не может. Лодырь вразумится – к делу годится, а слабый – никуда. Такого уважать никто не будет.

Бригадир отправился с топором к завалу под горой. Он выбирал подходящий материал для крепления шурфов и заодно расчищал понемногу проход через завал, чтобы в случае надобности воспользоваться им. Тихон Егорович был опытный местный житель и знал, что от Байкала всегда можно ожидать причуд.

Ребята стали приходить к бригадиру за крепежным материалом, но сначала обходили завал – шли в лес поискать ягоду.

Они крепили в шурфах по всем правилам под руководством Тихона Егоровича – навек, и Василий не смел поторопить: ведь это техника безопасности.

В воскресенье они отдыхали.

Зырянов просил работать по воскресеньям, и Черемных поддержал его, но «бригада едоков» в воскресенье утром после завтрака преспокойно ушла в лес.

«Когда удастся пройти всю линию шурфов до горы?» – думал Василий, подпрыгивая на песке после холодного купанья в Байкале, и думал о Сене. Этот паренек сумел подвести под угрозу все будущее Зырянова лично – все будущее Советского государства. Да! Потому что байкальская нефть обеспечила бы прочность нашего переустройства – а Васина жизнь, да, вся жизнь, должна была стать частицей нового устройства народной жизни.

Сеня именно этому помешал. Василий почувствовал накипевшую злобу и не стал противиться ей. Он хотел доказать себе, что Сеня, может быть, не простой беспризорник, а бандюга. Мститель за отца‑белогвардейца? Дворянчик тонкокостый… Возраст горячности и безрассудства. Говорят, Гайдар в четырнадцать лет командовал полком… Наши ребятишки на Выми – тоже… Плакали, когда опоздали на войну.

Байкал уже расшумелся. Волны угрожающе подступили к берегу.

Неслышно за прибоем подошли Сеня и Женя.

– Любуетесь нефте‑про‑яв‑ле‑ниями, Василий Игнатьевич? – иронически спросил Сеня.

Василий поднял полотенце с камней и пошел к костру.

На прошлогодней практике в горах Северного Кавказа Василий разведал одно месторождение. Об этой нефти были старинные слухи. Но в течение ряда лет разные таинственные неожиданности мешали добраться до нее. Василий еще с одним студентом отправились туда и нашли в чащобе акаций и азалий точное место для скважины. Товарищ Василия убит был наповал. Василий обладал безошибочным лесным слухом. Он выстрелил дважды на шорох и уложил двоих. Один был русский, молодой, как Сеня, одет проводником. Другой был иностранец, турист, по внешним признакам и документам. Ружья тоже были иностранные. Но отличные.

– Василий Игнатьевич! Все же Байкал – море? – спросил Женя.

– Озеро, – сказал Сеня. – Море не бывает пресным.

– А разве бывает такое глубокое озеро?

Зырянов с подозрением посмотрел, догадываясь, что ребята «заводят» его. Сеня «выдавал», и нельзя было понять, искренна ли его увлеченность или он передразнивает Зырянова.

– Для сибирской плиты Байкал – трещина, мелочь. Ты понимай, Джаз, что такое плита. К тому же на ней осадки моря: пески, глины, скелеты животных – год за годом, век за веком. Чувствуешь? Тысячелетия – одно за другим, как день за днем. Как час за часом. Тысячелетий прошло столько, что, если бы каждое было только часом, прошло бы не меньше ста лет… Правильно, Василий Игнатьевич?

Они подошли к костру.

Тихон Егорович набрал воды и засыпал пшена для обеда. Зырянов заговорил – он «завелся», и ребята с жадностью слушали, хотя не все понимали.

– Толщина отложений достигла сотен метров, потом километров и десятков километров. Неужели в них не накопилось материала для образования нефти?.. Под тяжестью этих погребений сибирская плита опускалась, а реки и ветры несли всё новые массы измельченных пород и заваливали море, вытесняя воду… Много раз на плите сменялась жизнь… В Западном Забайкалье находят кости львов и яйца страусов. В Байкале по сей день водятся тропические животные, приспособившиеся к суровому климату… Интереснейшая жизнь захоронена под тундрой, под тайгой и вечной мерзлотой Якутии, под водами Байкала… На глубине трех, четырех, пяти километров могла сохраниться нефть?.. Иначе откуда она просачивается на поверхность озера?..

Василий спохватился, что мучившие его вопросы невдомек ребятам.

– Понятно? – спросил Василий смущенно.

– Вы как‑то непопулярно рассказываете, – небрежно сказал Сеня. – Но вы не огорчайтесь, Василий Игнатьевич. Рассказывайте нам почаще и нау́читесь!

Женя с восхищением взглянул на своего лихого друга. Сеня вскочил с обычной ловкостью, и все поднялись за ним. Ушли к шурфам. Черемных пристально смотрел им вслед.

 

Глава 11

«ПРОКАТАЙТЕСЯ, ВСЕ НАШИ ЧАСЫ И МИНУТЫ…»

 

Василий остался у костра и не пошел с рабочими. Подкладывал в костер и не хотел думать ни о чем. Потом его мысли незаметно вернулись в привычное русло и устремились со всей энергией в излюбленном направлении. Ему стало ясно и очевидно, что байкальская нефть необходима для него лично.

Но к шурфам он все‑таки не пошел.

Он отдавал народу, как раньше отцу, все добытое, а сам получал свою ложку похлебки из общего котла. Как бы там ни было, а некоторая доля в этом горшке предназначалась для него. И он довольствовался. «Насколько легче и интересней заботиться обо всем народе, нежели об одной своей семье!»

У него были одни заботы и одни мысли с руководителями государства, – и он уважал себя за это. Но ему еще надо было найти нефть. Детское желание. Та детская игра осталась недоигранной.

Шурфы углублялись медленно, незачем было и ходить – не брать же образцы пород с каждого сантиметра.

И все же не идти, а вместо того подкладывать дрова в костер было необычайно трудно. И вовсе не потому он решил не идти, что не на что было смотреть. Все равно он проводил на разрезе все дни – не мог оторваться от шурфов и сам хватался за лопату.

Мысль не идти появилась только что: когда ребята своею волей отправились копать. Никто их не понуждал и не уговаривал – ни Черемных, ни Зырянов не говорили больше о работе в воскресенье. Вдруг поднялись даже без бригадира – вместо того чтобы дожидаться обеда, ушли так дружно, как будто сговорились.

– Усовестились едоки? Навряд, – вслух прикинул Черемных. – Заскучали, пожалуй. – И скучно запел:

 

Скушно времечко, пройди поскорей…

Прокатайтеся, все наши часы и минуты…

 

Людей бы еще, крепильщиков.

– А может быть, заинтересовались? – рискнул Василий высказать самую дорогую надежду. – За мысом приходил Николай Иванович. Я велел ему там копать… Забыл я о нем, – сказал Василий виновато.

Если ребята действительно заинтересовались, не надо их подталкивать. Не надо совсем вмешиваться – даже целый день, даже два дня. Интерес – это дело личное, глубоко внутреннее и сокровенное, задушевное. Для этого нужна самостоятельность. В это надо втянуться, чтобы почувствовать ответственность – гражданскую ответственность за дело личного своего интереса.

Зырянов осторожно поглядел: таскальщики с откровенным любопытством озирались на него. Сегодня им хотелось, чтобы начальник подошел: увидел бы, что ведра не гуляют у них в руках – беспрерывно поднимают породу и без отдыха отправляются за новой ношей.

– Я до обеда сбегаю за ним, – сказал Черемных минут через десять.

– Девять дней с тех пор.

– А вы ему велели как?

– Работать и ждать.

– Он работает и ждет.

– Не может быть!

– У нас все туповатые, – сказал Черемных с гордостью за верность и доверчивость «наших туповатых». – Так что мы приспеем лодкой как раз к обеду, с тем кержаком.

Василий поглядел ему вслед. Черемных пошел к лесолому. «Так я и думал: они нашли проход в завале, когда удрали от меня».

День тянулся неспокойно, нервно. Зырянов едва высидел с книгой у палатки до обеда. Черемных не вернулся с завала, и Василий попросил Сеню раздать кашу.

А у ребят было прекрасное настроение, они даже похвалили кашу – впервые с тех пор, как начали работать на этой площадке.

После обеда обыкновенно начальник рассказывал что‑нибудь. На этот раз Василий Игнатьевич молчал. Рабочие отдыхали, полулежа вокруг костра. Сеня прервал молчание – как всегда, развязно и дерзко:

– Василий Игнатьевич, расскажите о себе… Почему вы выбрали эту специальность – искать нефть?

Вопрос был малоинтересный, даже совсем неинтересный для ребят и задан только «для развития отношений»: Зырянов не захочет отвечать – и этим самым выдаст, обнаружит свою обиду, что и требовалось. Обижаются на своих, равных – на недостойных и младших не обижаются. Сеня добивался равенства. Зырянов и был равный – не из бывших господ и не из интеллигентов. Начальственная должность не делала неравенства. Черемных тоже начальник над бригадой. Но у Черемных нет превосходства, хотя он и старше и опытней всех рабочих, а во многом опытнее и Зырянова.

Василий Игнатьевич обладал каким‑то личным преимуществом, не зависящим от должности и возраста. Неужели одно только образование дает ему такое непобедимое превосходство?.. Или – талант?

Чувства и мысли, тревожившие Сеню, не были доступны его менее развитым товарищам и получали у них иное понимание, более простое. Сеня дразнил начальника – они этим забавлялись и охотно поддерживали игру. Сеня оставался их коноводом, потому что он был ближе и понятнее Зырянова. Начальник не мог стать коноводом уже по одному тому, что опирался на мандат, полученный свыше, и платил казенными деньгами за работу. Конечно, за деньги они могли сделать кое‑что, но душу, уважение не продавали и хотели показать ему это. Они относились ревниво к своей независимости.

Но все‑таки с Зыряновым интересно было делать все, что он предлагал. Хотелось уже поработать на славу – помочь Василию Игнатьевичу и с его помощью показать себя тоже перед людьми!..

Неожиданно Зырянов заговорил.

– Мой отец служил на плотах лоцманом, – начал он медленно, поглядывая в сторону яркого моря, мерцающего полуденной синью.

И картины детства ярче моря вспыхнули перед его глазами, заслоняя притихшие воды, вялые волны озера. Небесная синь Байкала сменилась темной зеленью лесов на Выми‑реке и сизым цветом кембрийских берегов…

 

Глава 12