Франкфурт-на-Майне, пятница, день

Привет!

Название «Суши» даже очень ничего себе. Суши ассоциируется — не только у одиночек — с потребле­нием сырого мяса. То есть с наслаждением, получае­мым от чего-то совершенно непереработанного и дев­ственного. У народа хватает хитроумно сделанных и раскрашенных вещей. Народу хочется чего-то по-насто­ящему настоящего. Может, поэтому суши как некий символ истинной свежести столь популярны. Впрочем, я не настаиваю на таком названии. И пока что у меня нет никаких других идей. Честно говоря, сегодня меня это мало волнует. Я подумаю над этим, когда мы на­значим «день рождения книги». Но можно рассмотреть и вариант с «Суши».

Я вернулся к теме суши только потому, что при­веденные тобой факты (о Германии) расходятся с ис­тиной. Я имею в виду сведения, полученные тобой от твоего мужа. А если что-то расходится с истиной, то я из принципа не могу пройти мимо. Если бы прошел, то ощутил бы себя человеком, равнодушно взираю­щим на распространение лжи. Но больше я о суши не напишу ни слова. Даже если ты сообщишь мне о та­ком абсурде, что суши доступны в каждой кенийской деревушке (во многих, тех, что на океанском побе­режье, особенно в туристических). Каждый раз, начи­ная с сегодняшнего дня, как только я буду есть суши, у меня в голове будет возникать ассоциация с дива­ном из алькантары. Может, когда-нибудь куплю себе такой...

Остаемся в кулинарной тематике. Артишоки знают даже в Слупске, даже на Кашубах. И, говоря о них, ты ничуть не отходишь, а, наоборот, входишь в саму дей­ствительность. Потому что это прекрасный овощ. Со­всем не дорогой. И для здоровья полезный. Салат из артишоков под бальзамическим уксусом великолепен. Есть наивные люди, которые думают, что это афродизиак. Иногда я сам себе готовлю его. Вкуснее всего получается, когда уксус (лучше всего густой, сладко­ватый) впитывается в артишоки в течение нескольких часов (на химическую реакцию нужно определенное время). До сих пор мне так и не удалось выдержать столько, сколько надо. Я всегда съедал салат из арти­шоков слишком рано. В холодильнике у меня только бальзамический уксус. Особенный. Но зато три буты­лочки. И салат айсберг. Хочу почувствовать вкус этого уксуса. Салат будет лишь предлогом. Мужчин легко соблазнить гарниром, добавками к основному блюду.

Три бутылочки уксуса мне подарила одна варшав­ская журналистка. Это особенный уксус. Более ред­кий, чем редкие вина. Я держу его в холодильнике, как и предписано на этикетке. Журналистка (не оди­ночка, вот уже много лет живущая в счастливом бра­ке) однажды пригласила меня в один из своих люби­мых варшавских ресторанов: «Wine Bar Mielzynski». И хотя он помещается в старых складах с индустри­альным интерьером и стеллажами вин посредине и не претендует на эксклюзивность, в нем много очарова­ния и элегантности. Расположен он на улице Бураковской. Наверняка знаешь. Мало кто из варшавян не знает его... Журналистка хотела устроить мне экскур­сию по таким местам. И устроила. Ни одно из них я не забуду. Например, «Wine Bar Mielzynski». Мало того что она подарила мне свое время, она одарила меня своим вниманием. А увенчала визит на Бураковскую тремя бутылочками эксклюзивного уксуса в ка­честве подарка. И теперь каждый раз, как только я открываю свой холодильник, я с теплом вспоминаю о ней. Такая вот милая ассоциация.

Хочу вернуться к ассоциациям, возможно, не столь милым. В последнее время в твоих письмах я нахожу очень много неприятных для меня ассоциаций. Ты за­цикливаешься на доказывании своей правоты и игно­рируешь то, что меня на самом деле интересует. Ты почти никогда не комментируешь то, что меня на са­мом деле волнует. Тебя не потрясла судьба «пациент­ки LK»?! Ты предпочитаешь продолжать тему одино­чек? Я думал, что это всего лишь социальное явление. А то, что пять миллионов одиночек ходит по Польше, совершенно меня не трогает. Польша — большая стра­на, и многие из ее жителей или не могут, или не хотят вступить в брак. Они слишком молоды. Может быть, феномен «одиночек» имеет существенное значение, но он не самый главный. Пусть себе священнодействуют, носятся со своим, как ты пишешь, «духовным оди­ночеством, жизненным комфортом и обычным эгоиз­мом». Если кто-то одинок или хочет им быть, то ска­тертью дорога.

В своем письме ты пишешь: «Януш, в третий раз спрашиваю и хочу, чтобы ты все-таки ответил на мой вопрос: какие такие истины о мире, как ты написал, в отличие от тебя, мне не дано познать?» Что ж, после твоей третьей просьбы отвечаю, хотя мне казалось са­мо собой разумеющимся, что ответа здесь не требует­ся (Почему? Цитирую тебя: «Есть тысяча причин, ко­торые я не хочу разжевывать, чтобы дело не выгляде­ло так, будто я собираюсь оскорбить тебя сомнениями в твоих умственных способностях»). Я не могу точно знать, каких таких истин ты не находишь. Я никогда не писал, что ты их не находишь и что тебе не дано их познать. Укажи, пожалуйста, где я это писал! По­жалуйста, покажи. Ты сделала этот вывод из моих писем. Мне самому интересно, на основании какой фразы. Так что прошу тебя, не спрашивай меня в чет­вертый раз. Ответь себе сама. Не на мой вопрос. А на свой собственный.

Завтра утром (в субботу) лечу в Польшу. Во втор­ник днем буду в Торуни, в Университете имени Ни­колая Коперника, на заседании ученого совета, где бу­дет приниматься решение о допуске к защите мое­го второго аспиранта. Он написал прекрасную работу об использовании тонких информационных методов для автоматического анализа текстов на натуральном языке. Он пишет программу для компьютерной сис­темы, которая сама будет «читать и понимать» текс­ты. И вполне возможно, — в очередном, расширенном варианте, — в будущем автоматически писать аннота­ции, резюме. Интересно, какую аннотацию она напи­сала бы на нашу книгу? Его работа — новаторская, находящаяся на пограничье трех дисциплин: искусст­венного интеллекта, лингвистики и когнитивистики. Мне это знакомо. Алгоритм автоматической расшиф­ровки структуры химических соединений — это также анализ своеобразного языка. И поэтому в Торуни ме­ня сочли достаточно компетентным и имеющим право осуществлять научное руководство над его работой. Это уже второй мой аспирант. Наука — моя жизнь. Я все еще работаю над своим профессорским званием. Его диссертация нужна мне точно так же, как она нужна ему. Наука все еще остается для меня самой важной частью жизни. Книги я пишу в свободное от основной работы время.

Если я не буду отвечать на твои письма в ближай­шие четыре дня, заранее прошу прощения. Буду зани­маться своим аспирантом в моей родной Торуни. На­верняка будет доступ к Интернету, точно так же навер­няка не будет времени. Я хочу, по мере возможностей, подарить время моему брату и его семье, друзьям, с которыми давно не виделся, а также моим родителям на местах их вечного упокоения...

ЯЛ, Франкфурт-на-Майне

Гамбург, вечер

Януш,

я должна бы посыпать свою голову пеплом, но не сде­лаю этого. Хотя безоговорочно принимаю не выска­занный прямо приговор, что «она была плохой жен­щиной»[62]. То есть я. Привела неправдивые факты (ме­ня не оправдывает даже то, что они почерпнуты из проверенных немецких источников). Кроме того, я упряма и не могу еще раз не затронуть тему японской кухни (скажем так, поскольку ты запретил употреб­лять слово «суши»), хотя и не знаю, как с ней обстоит дело в Кении, однако на Сейшелах такого понятия не существует. Я там была и не видела ничего подобно­го... В «Wine Ваг Mielzynski» я не ходила (но слыша­ла о нем), ну и еще ты пишешь: «Ты зацикливаешься на доказывании своей правоты и игнорируешь то, что меня на самом деле интересует». Я действитель­но плохая. Но все-таки остановлюсь на твоем послед­нем утверждении, поскольку всегда считала, что самое ценное и важное в жизни — не столько быть убежден­ным в своей правоте, сколько иметь собственное мне­ние. Более того, не только его иметь, но и отстаивать то, во что веришь. Только так можно сохранить вер­ность самому себе. Используя высокопарные слова, важно не предать то, во что веришь, только ради того, чтобы именно сейчас удобнее согласиться с другими. Ну уж нет! Никогда не соглашалась и соглашаться не буду. Пару раз я уже объясняла почему. Убежден­ность в своей правоте, а также умение это скрывать — качества, необходимые в моей профессии. С одной стороны, журналисту нужно быть гибким, с другой — он должен бороться за то, во что верит. Не отстаивать ничем не обоснованные убеждения, потому что мо­ментально утратит уважение тех, для кого работает: читателей, зрителей... Он должен долго и терпеливо работать даже над тем, что ему не очень интересно. Журналист не может так, как ты, махнуть рукой на ставшее уже массовым явление и любое другое, пото­му что, как ты пишешь, «совершенно тебя не трогает». Тебя, Януш. И все же хорошо, что ты так написал, потому что это убеждает меня в том, что я почти всег­да остаюсь журналистом, даже когда переписываюсь с тобой. Я даже задумалась, как это возможно, что ты пишешь книги по вечерам, после того как целый день занимаешься наукой? А я, выходит, журналист два­дцать четыре часа в сутки. Ты хотел бы знать, какая аннотация была бы написана к нашей книге, а мне достаточно того, что ты пишешь. Будь у меня жела­ние скопировать стиль а la Вишневский, я бы напи­сала: «Одних интересует компьютер и искусственный интеллект, а других жизнь за окном». Это убеждение ни разу не подвело меня, может, потому, что я всег­да слушала, что говорят другие, даже если оставалась при своем мнении. Впрочем, как и ТЫ.

С уважением,

М.

P. S. Януш, должно быть, ты это знаешь, но я все же напишу об этом: ничто так не нравится женщинам в мужчинах, как их способность посмеяться над со­бой. Мужская самоирония. Разумеется, я уже ответи­ла себе на вопрос, который ты трижды не хотел затрагивать. Я знаю ответ и когда-нибудь этим восполь­зуюсь. Профессионально, конечно.

Ага, и еще одно: похоже, по количеству употребле­ния артишоков мы находимся впереди планеты всей, да и чеснока тоже. Без него я не представляю себе хорошей кухни. В отличие от великого английского поэта Шелли, который в письме другу из Рима замечал: «Молодые девушки, с которыми я сдружился, едят здесь — представь себе — чеснок!» Чтобы было ясно: слова «молодые» и «сдружился» ко мне не от­носятся.