Франкфурт-на-Майне, вторник, вечер, 1 января 2008

Малгося,

сменилась дата. Сегодня особенно, потому что смени­лись и цифры года. Вроде бы только условность, но чувствуешь себя как-то иначе. От позиции часто мно­гое зависит...

Слушаю новогодний концерт оркестра Венской фи­лармонии и смотрю на панораму Франкфурта. Но ду­маю о Торуни. Я сегодня должен там быть. Так мне подсказывал какой-то внутренний голос. Может, со­весть, а может, генόм? Важные даты должны быть свя­заны с самыми важными местами. Но не всегда это удается связать. Для меня Торунь была и остается са­мым главным местом. И наверняка так будет до кон­ца, где бы я ни жил. В Торуни я бываю редко, но это моя «малая родина», как говорят немцы. Я с ними не согласен. В который уж раз. И никакая не малая. А очень даже большая, самая большая.

Это необычный феномен, что люди больше всего привязываются к тем местам, которые каким-то таин­ственным образом географическими координатами обо­значили их родители. Даже если мы не знаем этих ко­ординат, мы чувствуем, что это место наше. Впрочем, нечто подобное происходит и с другими приматами. Мо­жет, и не со всеми, но с шимпанзе наверняка происхо­дит. Когда я читал недавно статью в «Current Biology» (февраль 2007 года) о привязанности к «малой роди­не» у шимпанзе, я подумал, что у меня с ними много общего. Самцы шимпанзе во взрослом возрасте остают­ся в пределах тех территорий, которые предпочитала их мать. Даже если их мать уже давно умерла. Это под­твердил своими многолетними исследованиями доктор Карсон Мюррей из университета в Сент-Поле (Мин­несота, США). Вместе со своими коллегами он наблю­дал группу из пятидесяти взрослых шимпанзе в Наци­ональном парке Гомбе в Танзании в период между 2001и 2004 годами. На огромном пространстве в несколь­ко тысяч квадратных километров. Когда ученые опреде­лили район пребывания шимпанзе, то с удивлением об­наружили, что приматы оказались отнюдь не в самом выгодном с точки зрения размножения месте (а ведь именно это главное для сохранения вида). Вместо это­го они решились остаться на тех территориях, которые знали по своей жизни с матерью в детстве и юности. Причем большинство из попавших в поле зрения шим­панзе потеряли матерей уже более двадцати лет назад. То есть получается, это не привязанность к матери. Во всяком случае, так подчеркивали на каждом шагу уче­ные из Миннесоты в своей статье. Главное здесь, счи­тают они, привязанность к территории. Для меня — то­же, и моя территория называется Торунь.

У каждого есть свой Вифлеем, который он без ко­лебаний называет, когда его спросят, откуда он. Ока­зывается, это черта, которую может воспитать в себе не только исключительно homo sapiens. Это нечто го­раздо более глубинное...

Сердечный привет,

ЯЛВ, Франкфурт-на-Майне

Варшава, вечер

Януш,

я тоже, как и каждый год, слушала новогодний кон­церт из Вены и снова не могла понять, почему зал тамошней филармонии на экране телевизора кажется таким огромным. Когда я оказалась там впервые, то поразилась тому, насколько он мал. А великолепная техника венских филармонистов, безупречная в каждой музыкальное фразе, вместо того чтобы восхитить, разочаровала своей предсказуемостью. Возможно, по­этому оживление в зале вызвало появление дирижера, руководителя Бостонского оркестра, который спотк­нулся на лестнице. Наконец хоть немного жизненнос­ти и естественности, присущие ошибкам. Но это так, на полях.

Януш, ты пишешь, что в этот день должен быть в Торуни, потому что там твой дом, и это навсегда. На­верное, ты прав, но, с другой стороны, каждый из нас носит в себе ощущение дома и воспоминание о нем. Мы всегда помним о том, где и когда в нем зажигали свечи, запах стоявшего на столе супа из помидоров и когда в доме наступала тишина. Впрочем, недоразу­мения с партнерами возникали у нас и в связи с тем, что они никогда не зажигали свечей без повода, не любили суп из помидоров, предпочитая бульон, или как огня боялись домашней тишины. Итак, дом, ко­торый ты берешь с собой, выходя в мир, как узел, закинутый за спину, однажды придает тебе сил, по­могая справиться с трудностями, в другой раз про­воцирует эмоциональную стычку с миром. С другим мужчиной, с другой женщиной. А когда все начина­ет казаться бессмысленным, ты закрываешь глаза и переносишься в то место, которого уже нет. Нахо­дишь азимут и вновь бросаешь вызов... нереализован­ным мечтам.

С наилучшими пожеланиями

из моего варшавского дома,

в котором силен дух того, легницкого,

и слава богу...

М.

P. S. Я больше не пытаюсь убедить своего мужчину в том, что самая вкусная яичница получается на сли­вочном масле. Допускаю варианты. И vise versa [22]. Ты ведь читал «Есть, молиться, любить» Элизабет Гил­берт? В этой книге есть несколько дельных наблю­дений, к примеру следующее: «Теперь, когда у тебя новый возлюбленный, ты стала совсем другим челове­ком. Когда-то ты выглядела как твой муж, теперь — как Дэвид. Ты даже одеваешься и говоришь, как он. Ты знаешь, что некоторые люди похожи на своих со­бак. Мне кажется, что ты всегда похожа на своих воз­любленных». А пошло бы мне сходство с моими «голденами» Кьянти и Орсо? Разве только если бы я была по очереди то блондинкой, то рыжей. Зато что за ха­рактер!