Амстердам, суббота, утро, до восхода солнца

Малгожата,

я тихо вошел в гостиничный номер в четыре утра. Совсем не хотелось спать. В легкой эйфории после пережитого за последние часы и после голландского пива. Тихонько включил свой белоснежный макбук, фоном звучат джазовые композиции в исполнении Криса Ботти, труба (недавно был с концертами в Польше), с его последнего диска Italia. И только я подумал, что мне удалось вернуться бесшумно и без­наказанно домой и что на меня не накричала ни одна женщина, как оказалось, что это не так! На меня на­кричала Малгожата Домагалик. Даже само по себе об­ращение ко мне «ЯНУШ», написанное БОЛЬШИМИ буквами, что случилось впервые за все время нашей переписки, было недвусмысленным признаком гряду­щих трудностей. Если кто-то к кому-то в Интернете обращается БОЛЬШИМИ буквами, то, согласно Се­тевому протоколу поведения (с тех пор как появились коммуникаторы типа ISQ, MSN, Yahoo Messenger или в Польше Gadu-Gadu; потом это перешло и на элек­тронную почту), это означает в основном крик. Когда мужчина возвращается домой под утро, то, как пра­вило, приносит с собой чувство вины. Многие муж­чины приносят еще кое-что (я писал об этом в свое время во всех подробностях), но это не мой случай. Это всего лишь такой импровизированный литературный сценарий. Короче, мне досталось. Не уверен, что за дело. Может, и так. Пусть наши читатели сами решат.

Одно лишь скажу вначале. В порядке первого — часто ключевого в таких ситуациях — оправдания. Во мне не было и нет никакой злости. Даже «порции злости». Я не способен испытывать агрессивные чув­ства в отношении тех, кого люблю. Самое большее, что я могу себе позволить, так это иметь отличное от них мнение. Кроме того (я еще раз прочитал тот мейл, что послал тебе из поезда), я ни в коем случае не утверж­даю, что ты — представительница варшавской тусовки. Поправь меня, если я ошибаюсь, а если нет, то буду очень благодарен тебе за опровержение. Твое впечат­ление (как ты пишешь, «кроме того, у меня складыва­ется впечатление, что, говоря о варшавской богемной тусовке, ты снова и снова пытаешься насильно меня туда запихнуть») всего лишь твое впечатление. И не соответствует действительности. Я не лучшим обра­зом чувствую себя, когда мне приписывают те слова, которых я не говорил. Ты как журналистка наверняка испытываешь то же самое. Буду с нетерпением ждать твоего опровержения. Потому что я ничего подоб­ного не писал. А ты мне это явно приписываешь. На­пример, в предложении: «Еще одно: если бы я на са­мом деле „принадлежала" к варшавской тусовке, я не видела бы ни малейшей причины отрекаться от это­го». Впечатления — это значительно меньше, чем фак­ты. Я писал о варшавской тусовке только в связи с заявлениями журналистки, на которую ты ссылалась. А может, я ошибаюсь? В таком случае поправь меня, пожалуйста.

Если ты не отождествляешь себя с варшавской ту­совкой, то ты вовсе не обязана этого опровергать. Кро­ме того, варшавская тусовка, по-моему, так же нуж­на Польше, как миру нужны Голливуд или Болливуд. Большинству населения Слупска или Кашуб, подо­зреваю, хотелось бы хоть на какое-то время быть вхо­жими в варшавскую тусовку. Ведь там столько все­го происходит. Больше, чем в самой Варшаве. Такое у меня сложилось впечатление. Отсюда, издалека, из Франкфурта-на-Майне. По крайней мере из гла­мурных польских изданий. Негламурные по широкой дуге объезжают варшавскую тусовку. Так же как и большинство фермеров из Северной Дакоты в США мечтают хоть раз в жизни побывать в Нью-Йорке или Лас-Вегасе. И копят деньги на это по нескольку лет.

Потом ты пишешь: «Ты меня не на шутку разо­злил. Впрочем, может, я на самом деле должна при­знать твою правоту, потому что о жизни одиночек я знаю в основном из разговоров и наблюдений за дру­гими». Что значит — разозлил? Расстроил или даже обидел? Если это, то искренне прошу прощения. Со­вершенно не ставил своей целью «разозлить» тебя. Хо­тя, может, немного и было. Никогда не имел дело с тобой разозленной. Это совершенно новый жизненный опыт, который можно записать БОЛЬШИМИ буква­ми. Кроме того, ты ответила на мой мейл уже через несколько часов. Тебе это не свойственно. То есть в определенном смысле такой быстрый ответ можно считать моим достижением.

Я сообщил тебе о признаниях одной одинокой польки, не укладывающихся в модель какой-то жур­налистки, на которую ты ссылаешься. По-моему, моя одиночка более репрезентативна, чем одиночки этой варшавской журналистки. Но я могу и ошибаться. Ес­ли я ошибаюсь, то каюсь. И прошу меня простить.

Меня заинтересовал ухаживающий за тобой реабилитолог. Страстно влюбленный в суши. Он прав. Лю­бовь к суши делает человека зависимым. Я сейчас сам закажу суши в номер. Ты пишешь: «Я вспомнила: мой реабилитолог (несмотря ни на что, любимый, и один и тот же много лет), который сидит на обычной боль­ничной зарплате, всегда, как только ему представляет­ся случай, ест суши». Позволю себе (абсолютно неаг­рессивно) заметить, что твой реабилитолог вовсе не на «обычной больничной зарплате». Это никакое не по­дозрение. Это уверенность. Меня не касается, сколько ты платишь ему за уход за тобой. Хотя я знаю варшав­ские ставки и какова обычная зарплата в больнице и за уход вне рамок служебных обязанностей (Google по этой части абсолютно точен). Моя одиночка не сталкивалась с уходом за больными. У нее другая специ­альность. Она защитила магистерский диплом в совер­шенно другой области. За час «внеклассных занятий» для детей в школе в субботу она получает десять зло­тых. Извиняюсь, «грязными». Глупая она, наверное, не так ли?

Ты пишешь: «Само собой, не в маленьких городках и забытых Богом деревнях, но это, наверное, нормаль­но...» Для меня это не нормально. Мария, когда ты будешь это читать, забудь этот отрывок. Сейчас вы­пью вина и успокоюсь. Прости. Твоя деревня для ме­ня вовсе не «забыта Богом». Во всяком случае я так не думаю.

А кроме того, я вернулся с необычной учебы в че­тыре утра. Заметь, второй учебы за последние шестна­дцать часов. Утром (еще в пятницу) моя голландская материнская фирма убеждала своих информатиков со всего мира (и меня в их числе) в «неимоверных» бла­гах, проистекающих из сотрудничества с диктатором от информатики, каковым является фирма «Майкро­софт» из Редмонда, США (операционная система Windows, Internet Explorer, пакет Office, короче гово­ря, практически все; куда ни кинь взгляд, во всем ми­ре от Мельбурна до Рейкьявика на экранах компью­теров все те же самые всем известные значки; «Май­крософт», как оруэлловский Большой Брат, должен чувствовать себя вездесущим, чтобы чувствовать себя всемогущим), а потом, поняв нашу антипатию к дик­татуре (это модно и политкорректно, в среде инфор­матиков не любить или, еще лучше, демонстративно ненавидеть «Майкрософт»), фирма пригласила нас на «after party», то есть на раут. В ночной клуб с видом на амстердамский порт. Мы должны были собраться там в полночь. Уже одно это было весьма таинствен­ным и, честно говоря, непонятным. Ведь фирмы по идее должны быть заинтересованы в том, чтобы на следующий день сотрудники пришли на очередную встречу выспавшиеся, отдохнувшие и без признаков похмелья.

Выхожу из такси практически сразу после полуно­чи, с пятнадцатиминутным опозданием, как и допуска­ют светские правила. Оказалось, что напрасно. Это не был официальный помпезный вечерний съезд, это был обычный клуббинг (как это теперь называют в Польше). Может, и обычный, но ни в коем случае не заурядный. А по мне, так даже просто незаурядный. Единственный в своем роде. Сразу за входной дверью на стене клуба большой плакат бросался в глаза надписью «Майкро­софт». В первое мгновение я похвалил себя за идею надеть костюм (на материнскую фирму в Амстердаме я всегда беру с собой на всякий случай дежурный кос­тюм). Может, подсознательно, но «Майкрософт» всегда неразрывно ассоциируется у меня с костюмом, черны­ми ботинками и белой сорочкой. Как в гробу. Тогда как, например, «Эппл», тоже компьютерная фирма, — с потертыми джинсами, майками и кроссовками «Найк». Но когда я вошел в главный зал клуба, сразу понял свою ошибку. Я выглядел как человек, пришедший на свадьбу, а одевшийся на похороны. Громкая, вибрирую­щая, тяжелая музыка, вокруг преимущественно улы­бающиеся мужчины с высокими пивными стаканами. Одеты в маечки с загадочными надписями. У многих волосы заплетены в косы. Поначалу я совершенно опе­шил. Мне это напомнило вечеринку хиппи конца шес­тидесятых годов прошлого века «Майкрософт» и все, что ассоциируется у меня с этой фирмой, подходило сюда как корове седло. Вскоре оказалось, что этой но­чью в амстердамском клубе встретились корова и сед­ло, чтобы договориться. Я узнал об этом, когда меня представили шефу отдела безопасности фирмы «Майкрософт» (из штаб-квартиры в Редмонде) Эндрю Кашману. Он был хозяином приема и платил за все. Он объяснил мне, что его фирма «Майкрософт» «нужда­ется в сотрудничестве на поле безопасности компью­терных систем и с этой целью ищет лучших экспертов в этой области, а лучшие эксперты в этом деле, разу­меется, хакеры». Тем, кто еще не знает, что это такое (хотя в наше время подобное маловероятно), объясняю, что хакер — это особа, которая известным ей магичес­ким способом находит пробелы в системе защиты ком­пьютера и, например, переводит мои деньги, без моего на это согласия и ведома, с моего счета в банке на свой счет. Может также выкинуть номер и поподлее. Напри­мер, убрать с диска моего компьютера документ, со­держащий мою диссертацию, над которой я работал по­следние пять лет. Или остановить на несколько ча­сов программу, которая регулирует электроснабжение предприятий и жилого сектора в целом городе. Или скопировать все эсэмэски, которые неверный муж по­слал своей любовнице, и выложить их на следующий день в Интернете. Или скопировать пикантненький фильмец компьютерного эротомана и послать его на YouTube для публичного просмотра. Хакер это по большей части Люцифер, который влезает в наш част­ный электронный мир и сеет в нем опустошение. Он оставляет нас без данных, без программ. Оставляет нас нагишом. А для того чтобы еще больше нас унизить, оставляет нам носки. Но некоторые хакеры вовсе не из ада, они скорее ангелы-хранители XXI века. Они хотят оградить нас от Люциферов. Поэтому они вламывают­ся в наши компьютеры, оставляют после себя заметные следы, но ничего не крадут. Они всего лишь хотят предостеречь нас. Потому что это для них важно. И для нас тоже должно быть важно. Мне не хотелось бы жить с мыслью, что кто-то может влезть в компьютер, направляющий работу АЭС в Библисе, в шестидесяти километрах от Франкфурта-на-Майне.

Пытаясь перекричать громкую музыку, Эндрю Кашман сказал мне, что некоторых из этих ангелов-храни­телей пригласили в этот клуб. Для них это тоже своего рода раут после однодневной конференции под назва­нием «Black Наt» («Черная шляпа»), оплаченной и ор­ганизованной фирмой «Майкрософт». Именно эта ком­пания чаще всего страдает от хакерских атак. А это не пристало одному из крупнейших мировых концернов. «Майкрософт» прекрасно это понимает. И, желая со­хранить лицо, обязан противостоять. И поэтому он, как заметил Кашман, «созывает рыцарей». Лучших во всем королевстве. Чтобы забрать их потом в Рэдмондский замок.

Пятничная конференция слегка напоминала семи­нар для полицейских, которых по теме взломов обуча­ли угонщики машин. Я позволил себе сделать такое провокационное замечание. Но Эндрю Кашман видит дело иначе. Хакеров он рассматривает не как врагов, а как потенциальных помощников. Он хочет использо­вать их знание и щедро его оплатить. И при этом он не ограничивается одноразовой помощью с их стороны. «Майкрософт» хотел бы нанять этих людей на работу. На постоянной основе. Пользуясь их, скажем прямо, гением, предлагая им шикарные должности, высокие зарплаты и возможность приобрести акции фирмы. И делает это уже давно. Например, в 2006 году во вре­мя своего рода съезда хакеров (конференция DefCon) в Лас-Вегасе «Майкрософт» распространил среди них вариант «альфа» (первый, еще неофициальный) своей новой операционной системы Vista (наследница Win­dows ХР). И рискнул попросить их взломать защи­ту этой системы. Защита продержалась недолго. Че­рез несколько дней был совершен взлом. И сделала это худенькая, очень привлекательная двадцатипятилетняя девушка из Польши, Иоанна Рутковская. Должен при­знаться, что, когда я узнал об этом в амстердамском клубе, я ощутил прилив национальной гордости. По­том Рутковская основала собственную фирму (зареги­стрирована в Варшаве) «Invisible Things Lab», оказывающую консультационные услуги организациям или концернам, которые безопасность своих компьютерных систем ставят превыше всего. Сама Рутковская постоянно ездит по всему свету. Ее приглашают на самые важные конференции, посвященные этой тематике. Приехала она и в Амстердам. Может, даже и сейчас находится где-то совсем близко, в этом клубе.

Потом наш хозяин Эндрю Кашман, сорокалетний мужчина в джинсах и майке, один из главных дирек­торов фирмы «Майкрософт», со стаканом пива в руке, смешался с веселой толпой хакеров. Своих потенци­альных сотрудников. А я в своем костюме выглядел как странный и легкораспознаваемый компьютерный вирус. Хорошо хоть галстук не надел...

Сердечный привет,

ЯЛ, Амстердам

P. S. Очень хотелось бы встретиться, лучше всего под вино, с Иоанной Рутковской. И хотелось бы ее только слушать. Как вламываются в ядро системы...

Варшава, ближе к вечеру

Януш,

вынуждена тебя огорчить — твое имя я написала за­главными буквами только потому, что нажала не ту клавишу. Sorry[59], если я тебя разочаровала. А теперь вернусь к твоему предыдущему письму: во-первых, поднимая тему одиночек, я ссылаюсь на журналистку потому, что обычно статьи для журналов пишут жен­щины. Она случайно оказалась одиночкой.

Во-вторых, ты не ответил на мой вопрос (я знаю, ты не обязан): что именно, в отличие от тебя, я не замечаю? Я настаиваю, потому что мне очень хочется узнать. Именно это твое замечание, а не остальные, не столько даже разозлило меня, сколько обидело. Ниче­го удивительного, я всегда была нежной натурой.

В-третьих, Януш, ты в последнее время стрелял из пушки по воробьям, особенно когда упорно пытался проигнорировать мои слова о том, что, наверное, нор­мально, что в деревнях и маленьких городах не едят суши. Нормально, Януш, потому что не едят. Есть тысяча причин, которые я не хочу разжевывать, чтобы дело не выглядело так, будто я собираюсь оскорбить тебя сомнениями в твоих умственных способностях. Знаю, знаю, друг мой, это невозможно. А поскольку я, как ты заметил, любопытна, то на минутку прерва­лась, чтобы спросить у Дирка, как с этим (то есть с суши) обстоит дело в его немецкой отчизне (стране, в которой ты живешь больше двадцати лет), и... узна­ла, что в маленьких городках и деревнях в Германии суши не повседневная еда. Это никого не удивляет, и никто не усматривает в этом несправедливости. Я по­нимаю твой позитивистский подход к теме «справед­ливость» и т. д., но, как мы оба знаем, суши не имеют с ней ничего общего. Если говорить в двух словах.

В-четвертых, ты можешь удивляться, но на реаби­литацию я хожу по обычной медкарте, как и все, и плачу я столько же, сколько другие. Ни больше ни меньше. И у меня есть любимый реабилитолог. Я по­вторю твои слова, имея в виду другого человека: пан Анджей, надеюсь, вы этого не прочтете. И еще одно: благодаря мне тебе уже дважды не пришлось прибе­гать к помощи Google, поскольку ты узнал, что такое алькантара и сколько зарабатывает обычный специа­лист по реабилитации. Несмотря на то, что он мой любимый.

С уважением и пожеланиями добрых мыслей

P. S. Кстати, в Польше одиночек уже больше пяти миллионов, это две с небольшим Варшавы. Во Фран­ции около десяти миллионов, а сколько их в Германии?