Франкфурт-на-Майне, понедельник, вечер

Малгожата,

сегодня я был в костеле. В моем франкфуртском при­ходском Святой Елизаветы, который стоит на средст­ва, получаемые от моего налога «за веру». Экологи­ческий, с солнечными батареями на крыше, и очень открытый для всех, кто верит в Бога. Все равно в какого. Я в свое время писал о моем костеле в тво­ем журнале («Пани», август 2005 года, «Законы оптики»),

В понедельник днем мой костел, как правило, пуст. Поэтому я хожу туда по понедельникам. Но на этот раз он не был пустым. Он был наполнен музыкой. Десятилетний турецкий мальчик стоял перед ступе­нями, ведущими на алтарь, и играл на скрипке. Он немного смутился моим внезапным появлением, но я сделал ему знак, чтобы он не прерывался, и он улыбнулся мне и продолжил играть. Я сел в первом ряду и заслушался. Я не знаю, что он играл, не знаю, насколько хорошо это было в профессиональном от­ношении, но мне хотелось одного: чтобы музыка не кончалась. Может, это из-за музыки, может, из-за мо­его настроения, а может, это мистика места и магия момента. Когда я слушал, я чувствовал себя так... Да­же не знаю, как это назвать, так что скажу просто: мне было хорошо. Я чувствовал, что моему телу хо­рошо и что в моем мозгу тоже происходит что-то хорошее.

Музыка...

Она имеет для меня огромное значение, но я всег­да понимал, что никогда ничего я не сыграю. Всех лю­дей, даже психически неразвитых, можно научить го­ворить. Но не всех можно научить играть на каком-ни­будь инструменте. Ничего не скажу насчет первых, но в число вторых я точно вхожу. С другой стороны, как доказывают этнографические исследования, нет в мире культуры, в которой не было бы музыки. Люди — это музыкальные животные. А почему — загадка. Извест­ный американский психолог Стивен Пинкер из знаме­нитого Гарварда говорит, что в эволюционном смысле человеческому виду музыка, в сущности, была не нуж­на. Этот биологический вид выжил бы, даже если бы был глухим как пень. Я же считаю, что тогда это был бы совсем другой вид, и радуюсь в душе, что профессор Пинкер не может до конца обосновать свой тезис. За­метим, кстати, что сам Пинкер — музыкально одарен­ная личность, и я подозреваю, что он вряд ли захотел бы лишиться музыки.

С Пинкером не соглашаюсь не только я. С ним не согласны также специалисты. Например, доктор Оли­вер Сакс, американский невролог из Нью-Йорка, ко­торый вот уже более тридцати пяти лет занимается изучением роли музыки в развитии человеческого моз­га. Сакс говорит, что определенные аспекты музыки прочно вмонтированы — впрочем, так же как и эмо­ции — в человеческий мозг, они универсальны (то есть не зависят от культур) и возникли в ходе биологичес­кой эволюции. Даже младенцы в возрасте нескольких недель судорожно сжимаются и беспокойно реагируют, если в их присутствии сыграть какой-нибудь фальши­вый аккорд. Доктор Сакс даже знает, где в человечес­ком мозгу локализованы центры, отвечающие за вос­приятие музыки. Потому что это не один центр. Один центр — это было бы слишком просто. Нет единого «центра музыки» в наших головах. Музыка регистри­руется нашим мозгом в разных его участках: в одном — тон, в другом — частота звука, еще где-то — интервалы, диссонансы, гармония, мелодия или ритм. Применяя утонченную технику функционального магнитного резонанса, Сакс точно локализовал эти участки и пред­ставил музыкальную карту человеческого мозга. Он от­крыл также — и это представляет особый интерес,— что эти участки становятся активными не только во время прослушивания музыки, но и тогда, когда о му­зыке мы всего лишь думаем. Меня это ничуть не удив­ляет. Часто, когда я пишу свои книги или статьи в журналы и по какой-то причине лишен доступа к му­зыке, могу думать, например, о сонате Шопена, воспро­извести ее в голове и получать те переживания, ко­торые связаны с ее прослушиванием. Возможно, это не столь интенсивные переживания, как при реальном прослушивании, но я совершенно определенно испы­тываю их. Иногда, в зависимости от настроения (и от проигрываемой в мозгу музыки), так интенсивно, что я чувствую наворачивающиеся на глаза слезы.

Доктор Сакс сообщает об одном из своих пациентов, который обратился к нему за помощью: он переживал что-то вроде музыкальных галлюцинаций, причем до­вольно болезненно. Переживания были связаны с теми звуками, которые он помнил с детства. В его мозгу по­стоянно звучали мелодии нацистских маршей. Его дет­ство пришлось на тридцатые годы, он жил в Гамбурге и был евреем. Оливер Сакс считает, что это своего рода шизофрения, и утверждает, что ее можно вылечить с помощью... музыки. В случае с данным пациентом по­могли концерты Чайковского.

Вообще музыкотерапия занимает важное место в ле­чении, и даже если это всего лишь плацебо, то резуль­таты его воздействия несомненны. Так, например, для страдающих болезнью Паркинсона важнейшим элемен­том, безусловно, является ритм. И у этих больных от­мечается неконтролируемая подсознательная моторная реакция на ритм. Их тела хотят отдаться ритму, дви­гаться в такт. Даже если пациенты испытывают при этом огромные трудности. Этот подсознательный им­ператив успешно используется в терапии.

Музыка оказывает терапевтический эффект также в случае синдрома Туретта (наследственное расстройст­во: совокупность невралгических нарушений, характеризующихся прежде всего наличием множества двига­тельных и вербальных тиков; страшная болезнь мозга). У некоторых больных, постоянно слушающих музыку, частота тиков и неконтролируемых восклицаний пада­ет. Как невролог, Сакс не находит этому (пока) ника­кого научного объяснения, он всего лишь констатирует лечебный эффект. Он рассказал об оркестре, целиком составленном из пациентов, находившихся на лечении от этой болезни.

Кроме того, доктор Сакс подчеркивает необычай­но эффективное терапевтическое воздействие музыки в особом случае синдрома Туретта — копролалии — патологической необузданной потребности говорить непристойности, обругивать всех окружающих, как знакомых, так и совершенно незнакомых. Это могут быть как единичные вульгаризмы, так и целые их ти­рады. Копролалия — довольно часто встречающаяся разновидность, синдрома Туретта, ей подвержены 15% страдающих этим синдромом. Музыка смягчает нра­вы. Не знаю, поговорка это или афоризм, но, так или иначе, те из больных копролалией, кто слушает Ба­ха, Моцарта, Шопена, Вивальди или Сантану, произ­носят слово «блядь» значительно (на 54%) реже тех больных, кто не слушает музыку. Уверен, что и у здо­ровых та же тенденция.

Для некоторых, говорит Сакс, музыка — единст­венная связь с внешним миром. Он приводит пример пациентов практически с полным слабоумием. Таких, кто не понимает уже слов, обращенных к ним, потому что уже давно забыли их значение. Оказывается, что даже они различают и реагируют на отложившиеся в памяти с прошлых лет мелодии. Не испытывая ника­ких переживаний, которые несут слова, они тем не менее возвращаются к переживаниям, которые связа­ны с мелодиями. Благодаря музыке их мозг хоть на краткое мгновение становится другим.

А что уж говорить о мозге тех, кто интенсивно (на­пример, профессионально) занимается музыкой. Их мозг не становится другим. Он уже другой. Порази­тельно другой. Добрый приятель Сакса — американ­ский невролог Готтфрид Шляуг из Бостонского университета с помощью специального томографа внима­тельно присмотрелся к мозгу музыкантов. Не только присмотрелся, но и точно измерил. С помощью элек­тронного штангенциркуля. Он измерил окружность и толщину массы серого вещества на отдельных уча­стках. Выяснилось, что и окружность, и толщина у них заметно больше, чем у так называемых обычных слушателей музыки. Вдобавок площадь соединений между правым и левым полушарием мозга также была обширнее, что указывает на повышенное количество соединений. Кроме того, серого вещества в мозжечке тоже больше. Причем настолько, что это можно заме­тить невооруженным глазом, без измерений. Думаю, вполне реально, что у Пендерецкого[49] мозг сильно от­личается от моего и твоего. Открытым остается во­прос: родился он с таким мозгом или только силой во­ли и талантом видоизменил его в течение своей жиз­ни? На этот вопрос ни Сакс, ни Шляуг не смогут, к сожалению, ответить.

Когда я пишу об этом, мне на память приходит пре­красный фильм «Пробуждение» (англ. Awakenings) с Робертом Де Ниро и Робином Уильямсом. Я часто пересматриваю его. И всегда плачу. Всегда. Сценарий этого фильма возник на основе книги доктора Оливера Сакса. Сакс и автор сценария Стивен Зэйллиан полу­чили за этот фильм в 1991 году самую престижную среди киношной братии награду за сценарий. Но, как любитель кино, ты все это наверняка знаешь. Фильм длинный. Хотя бы поэтому он должен нравиться тебе. Герой фильма, врач из психбольницы Малькольм Сэйер (его играет Робин Уильямс), отваживается приме­нить новое, как он считает, лекарство — L-Dopa, что­бы пробудить от многолетней спячки своих пациентов, когда-то впавших в кому. И ему это удается. Впро­чем, лишь на короткое время. Фильм сопровождается прекрасной музыкой. Она-то как раз и вспоминается мне больше всего. Я написал все это главным образом для того, чтобы у наших читателей и у тебя возникли ассоциации с образом доктора Оливера Сакса, невро­лога. Он не просто одержимый музыкой увлеченный невролог. Он еще и мужчина, без которого не было бы фильма «Пробуждение», а это стало бы для меня самой большой потерей.

Но, сидя на лавке в моем костеле и вслушиваясь в скрипку турецкого мальчика, я думал совсем о другом. Я думал о том, какой удивительный случай свел нас вместе и что я совершенно неожиданно получил от этого мальчика необыкновенный подарок, о котором никогда не забуду. А даже если и забуду, то наверняка на когда-то услышанную в костеле мелодию стану ре­агировать так же, как реагировали пациенты доктора Сакса…

Сердечный привет,

ЯЛ, Франкфурт-на-Майне

P. S. Мальчик упражнялся перед концертом, кото­рый собирался дать по случаю своего первого причас­тия. Я решил, что в первое апрельское воскресенье приду в костел. Хочется послушать и концерт, а не только генеральную репетицию.

P.P.S. А я очень люблю молоко. И сколько помню себя, больше всего — со шпинатом. Помню с детст­ва, как моя бабушка Марта расписывала перед моим старшим братом и передо мной все плюсы шпината. Долгое время безуспешно. Не знаю почему, но дети ни в какую не хотят есть шпинат. Должно быть, сущест­вует какой-то загадочный ген, который работает толь­ко на определенном отрезке жизни человека. У меня он отключился где-то в мае 1965 года. Тогда мне было неполных одиннадцать лет. В один прекрасный день бабушка Марта приготовила на обед шпинат. Мама работала, так что обеды готовила бабушка. В тот день, когда у меня отключился тот ген, на столе стояла та­релка со шпинатом. На темно-зеленой кашице бабуш­ка Марта каким-то волшебным образом наколдовала из молока сердце. У моей бабушки было такое боль­шое и прекрасное сердце, что ей иногда приходили в голову такие идеи. С того самого дня я полюбил шпи­нат. И никогда не разлюблю его. Потому что я— это, главным образом, я. Но иногда и ты...

Варшава, вечер

Януш,

не нужно устраивать мне нагоняй, достаточно твоего последнего длинного письма. Ты любишь одно, я — другое, поэтому приведу еще одну цитату из рома­на Лессинг «Лето перед закатом»: «Им так же легко нашли место и в другой графе: вечная как мир комбинация — женщина в летах с молодым партнером. Клерк за конторкой в холле отеля, заглянув в их паспорта, чтобы списать необходимые для полиции данные, был поражен разницей в возрасте. Поведение их не было ни развязным, ни слишком застенчивым — они вели се­бя сдержанно и с достоинством. В жизни существуют предрассудки, и один из них касается таких вот пар, в которых женщина старше мужчины. Принято считать, что такие союзы проникнуты отчаянием и романтиз­мом. Есть в них что-то болезненное. Согласно неписа­ным тираническим законам чувств, такие отношения, представляющие собой вызов общественности, могут быть вызваны только глубокими страданиями». Я подумала, что этот отрывок прекрасно иллюстрирует, вер­нее, является контрапунктом к тому, что все чаще ста­новится обыденностью. И у нас тоже. Все чаще, как пишет Лессинг, «женщины в летах» не только не избе­гают этой темы, но и не делают тайны из своих эмоци­онально-интимных отношений с мужчинами намного моложе себя. Решаясь на такой союз, они, разумеется, знают, что рано или поздно останутся одни, и именно по причине возраста. Я вижу вокруг себя женщин, вы­растивших детей, независимых в финансовом плане (для этого вовсе не обязательна удача) и неожидан­но помолодевших. Почему? Потому что ониперестали искать идеального партнера, который в их случае пред­ставляет собой благодарного ровесника с доходом в ви­де зарплаты. Я вижу вокруг себя женщин в компании молодых мужчин. Я встречаю их в парикмахерской. А вчера, например, — в кино. Задумаешься, кто для ко­го афродизиак в данном случае. Помнишь роман «Ман­дарины» Симоны де Бовуар? Одна из его сюжетных линий — трагическая история артистки, начинающей действовать на нервы своему молодому любовнику... Тогда такие отношения заканчивались плохо, а теперь начинаются и заканчиваются так, как нужно. В соот­ветствии с ходом времени. Вот почему очень популяр­ная актриса на страницах бульварной прессы рассказы­вает о романе с мужчиной, который годится ей в сыно­вья. И?.. Прошло, приняли. Иногда они едят эскимо, он провожает её детей в школу. После нее у него будут другие. В наши дни все чаще женщины рассказывают о мачо — молодых мужчинах, оцениваемых прежде все­го с позиции «вкусовых ощущений». Положить его на тарелку, поковырять в нем вилкой и через некоторое времяперейти к другому блюду. Таким образом, жен­щины берут эволюционный реванш, мстят за все пролитыеслезы, когда мужчина уходил к молодой сопер­нице. Красный автомобиль стареющего мужа компен­сируется телом и хорошим настроением её молодого любовника, который говорит ей, еще совсем недавно несчастной жене, что только теперь узнал, что такое быть счастливым. Он счастлив, потому что встретил такую женщину, как она.

С уважением,

М.