Появление самозванца Лже-Дмитрия I

 

Итак, царь Борис не пользовался популярностью. А четыре года голода, в котором он совершенно не был виноват, обострили общее недовольство народа до крайности. В истории часто бывает, что за промахи и преступления одних деятелей, отвечать приходится совсем другим:

 

«Энергия анархии и мятежа, которая выплеснулась наружу сразу же после смерти Ивана Грозного, была загнана вглубь и широко развернулась, как только представилась возможность — страшный голод 1601–1603 гг.»

История России с древнейших времен до конца XVII века, с. 432–436

 

Но для начала борьбы с царствующим правителем всем недовольным нужен был символ. Требовался такой претендент на царский трон, который в одном своем имени совместил бы как в фокусе весь комплекс политических, экономических, идеологических и прочих чаяний народа. Понятно, что им мог быть только тот человек, кто предъявил бы законные права на престол, дарованные ему по праву рождения.

В XXI веке династические права уже не играют никакой роли. Но для людей XVII века именно они имели решающее значение. За незаконным претендентом никто бы не пошел. Законным правом на московский престол обладали, в первую очередь, дети Ивана IV. И вот у царя Бориса появился грозный соперник, причем буквально с того света — царевич Дмитрий. Он-то и стал знаменем освобождения Московской Руси от власти Бодунова.

Как известно, царевич погиб 15 мая 1591 года в Угличе, в возрасте семи лет. Собственно, царевичем Дмитрия можно считать лишь условно, поскольку его мать Мария Нагая была седьмой женой Ивана IV, а каноны православной церкви разрешали жениться только три раза и только в связи со смертью жен. К тому же с Марией царь Иван не венчался.[160]

Наблюдательным иностранцам давно было ясно, что Дмитрию долго жить не придется, и что после его смерти наступит в жизни страны переворот, который повлечет за собой большие внутренние потрясения. Вот что писал, например, упоминавшийся выше английский посланник Флетчер в своей книге «О русском государстве», изданной им после возвращения на родину:

 

«Кроме нынешнего государя (Федора), у которого нет детей и едва ли будут, …есть еще один только член этого дома, именно: дитя шести или семи лет, в котором заключается вся надежда и все будущее царского рода… Младший брат царя… содержится в отдаленном месте от Москвы, под надзором матери и родственников из дома Нагих, но жизнь его находится в опасности от покушений тех, которые простирают свои виды на обладание престолом в случае смерти бездетного царя. Кормилица, отведавшая прежде него какого-то кушанья (как я слышал), умерла скоропостижно… Этот вопрос окончится не иначе, как всеобщим восстанием».

Нечволодов А. Сказания о русской земле. Книга 4, с. 311–312

 

Когда пришла весть о смерти Дмитрия, Годунов указом от имени царя Федора отправил 19 мая в Углич следственную комиссию. Понятно что в нее вошли его люди: окольничий Лупп-Клешнин, дьяк Вылузгин, крутицкий митрополит Геласий. Но главой комиссии он назначил князя Василия Ивановича Шуйского, находившегося в большом подозрении у временщика и ежечасно ждавшего своей гибели. Это назначение имело целью создать видимость беспристрастия. Годунов был уверен, что, спасая свою жизнь, Шуйский не посмеет перечить Лупп-Клешнину и своим именем покроет все его действия в Угличе.

Следствие сделало вывод, что царевич стал невольным самоубийцей. Дескать, во время игры со сверстниками в некую игру (тычку) у него начался приступ «падучей» (эпилепсии), он упал горлом на свой детский нож и зарезался. Разумеется, столь «удачное» падение выглядит крайне сомнительным, даже в том случае, если мальчик в самом деле был болен. Версия убийства кажется значительно более логичной и правдоподобной. Во всяком случае, царевич Дмитрий представлял для Годунова опасность несоизмеримо большую, чем дочь и внучка князя Старицкого — последнего удельного князя Московской Руси.

Да и нет никакой тайны в этом убийстве, без всяких сомнений организованном Годуновым. Все его детали давным-давно установлены.

Старшая воспитательница царевича («мамка») Василиса Волохова в шестом часу дня, когда царица Мария собиралась обедать, позвала Дмитрия гулять во дворе. Она вывела его за ручку на нижнее крыльцо, где передала своему сыну Осипу Волохову, державшему в рукаве нож. Осип повел его на середину двора и ласково спросил: «У тебя, кажется, государь, новое ожерельице»? Царевич доверчиво вытянул свою детскую шейку, чтобы ожерельице было лучше видно, и ответил: «Это мое старое ожерелье». В то же мгновение убийца выхватил нож и вонзил его в подставленную шею, но, объятый страхом, горло до конца не перерезал, а кинулся бежать.

Дмитрий упал, истекая кровью. С отчаянными воплями к нему бросились находившиеся во дворе кормилица Тучкова и постельница Колобова. На их крики тотчас выбежала Мария и увидела сына, бьющегося в предсмертных судорогах в руках своей кормилицы. Давно подозревавшая мамку Волохову в злом умысле, она бросилась к ней и стала бить по голове подвернувшимся под руку поленом. При этом царица громко кричала, что царевича убил Осип Волохов вместе с молодым Данилой Битяговским (сыном местного дьяка Михаила) и его двоюродным братом Никитой Качаловым.

Пономарь ударил в набат. Собралась огромная толпа народа. Горожане, разгоряченные обвинениями царицы и ее братьев, схватили и убили Осипа Волохова, отца и сына Битяговских, Никиту Качалова, а также несколько их слуг, всего 12 человек.

По свидетельству летописцев, на «наводящий вопрос» Шуйского — «каким образом Дмитрий, от небрежения Нагих, заколол себя сам»? — все опрашиваемые единогласно отвечали, что царевича убили его рабы. Но, вернувшись в Москву, Шуйский доложил царю Федору, что царевич закололся сам. Он представил документы следствия, сохранившиеся до сих пор. По ним выходит, что только дядя царевича — Михаил Нагой, будто бы бывший вдень убийства мертвецки пьяным — утверждал, что царевича убил и. Все остальные говорили как заученный урок одни и те же слова, что царевич в припадке падучей упал на собственный нож. Особенно много распространялась про болезнь Дмитрия мамка Василиса Волохова. Характерно, что показаний матери царевича в следственном деле нет.[161]

Подробно разобрав следственное дело и указав на все имеющиеся в нем логические нестыковки, выдающийся русский историк С. М. Соловьев сделал вывод:

 

«После всего этого не должны ли мы заключить, что следствие было произведено недобросвестно? Не ясно ли видно, как спешили побольше собрать свидетельств о том, что царевич зарезался сам в припадке падучей болезни, не обращая внимания на противоречия и на укрытие главных обстоятельств».

 

Н. М. Карамзин высказался еще более откровенно:

 

«Одни сии допросы, явно ознаменованные действием страха, угроз, принуждений, совести нечистой, свидетельствуют о коварстве Бориса Годунова… Глубокая язва Дмитриева, гортань, перерезанная рукой сильного злодея, не собственной, не младенческой, свидетельствовала о несомнительном убиении; для того спешил предать земле святые мощи невинности».

 

Ну, а жителей Углича, в том числе не имевших никакого отношения к расправе с убийцами, жестоко наказали. До 200 человек казнили либо им отрезали языки. Многих бросили в темницы. Большинство же сослали в Сибирь для заселения города Пелым. После этой расправы Углич, прежде бывший многолюдным торговым городом, пришел в полный упадок.

 

* * *

 

Первые слухи о том, что царевичу Дмитрию удалось спастись от смерти, появились еще в 1600 году. Об этом свидетельствовал в своем сочинении о Смутном времени один из царских наемников француз Яков (Жак) Маржерет. Синхронно распространялись обвинения в адрес Бориса Годунова: дескать, он «извел» всех своих врагов и пытался погубить «царевича». Таким образом, суть пропагандируемой идеи была проста: на троне сидит царь-душегуб, зато где-то скитается юноша, сын царя Ивана IV. Следовательно, «чудесно спасенный Дмитрий» рано или поздно должен был объявиться.

До той поры на Руси никогда не бывало самозванцев. Вопрос о том, кто стоял за спиной Лже-Дмитрия I, кто его надоумил, сам по себе интересен. К тому же, ввиду отсутствия соответствующих документов, он открывает широкий простор для всевозможных гипотез. Однако прямого отношения к войнам между Москвой и Речью Посполитой он не имеет. Нам достаточно знать тот факт, что сцена для эффектного выхода самозванца была подготовлена стараниями анонимных специалистов.

Несомненно, ими были москвичи, близко стоявшие ко двору и прекрасно осведомленные о механизмах власти. Во всяком случае, дойти самому до такой идеи 18-летнему парню в те времена было просто невозможно. Тут требовался изощренный зрелый ум. Многочисленные косвенные улики с большой вероятностью показывают, что роль «сценариста» сыграл Пафнутий, архимандрит Чудова монастыря в Кремле. Именно в его келье длительное время жил Григорий (Юрий) Отрепьев.

После вторжения войск самозванца в пределы Московской Руси царь Борис Годунов и патриарх Иов сместили Пафнутия с должности архимандрита и отправили в ссылку. За что? Все источники молчат.

Относительно личности Самозванца тоже идут споры с того самого времени, когда он впервые заявил о себе, то есть уже почти 400 лет. Согласно наиболее распространенной версии, им стал Юрий Богданович Отрепьев (ок. 1582–1606), дворянин из рода Нелидовых.[162]

В 15 или даже в 14 лет Юрий поступил на службу к боярину Михаилу Никитичу Романову, жил в Москве в его доме на Варварке. Позже патриарх Иов говорил, что Отрепьев «жил у Романовых во дворе и заворовался, спасаясь от смертной казни, постригся в чернецы». Термин «вор» в те времена было широким понятием, однако в первую очередь ворами называли государственных преступников. Против кого «заворовался» Юрий? Если против своего господина, так ему надо было идти не в монастырь, а во дворец к царю Борису. Значит, «заворовался» он против царя и за это ему грозила смертная казнь.

Спасая жизнь, Юрий принял постриг, стал монахом Григорием. Некоторое время скитался по монастырям. Известно об его пребывании в суздальском Спасо-Ефимьевом монастыре и в монастыре Ивана Предтечи в Галическом уезде. Затем он поселился в придворном Чудовом монастыре. Принять Григория попросил архимандрита Пафнутия протопоп кремлевского Успенского собора Евфимий. Как видим, влиятельные церковные деятели покровительствовали юному монаху, переходившему из одного монастыря в другой. До своего побега Григорий провел в Чудовом монастыре около года. По представлению архимандрита Пафнутия, патриарх Иов посвятил его в дьяконы, а затем приблизил к себе. Григорий даже сопровождал патриарха на заседаниях боярской думы.[163]

Впрочем, ряд историков считает, что Самозванец и монах Григорий Отрепьев — это разные люди разного возраста (первый — юноша, второй — мужчина под 40 лет), и что Лже-Дмитрий в самом деле был царевичем, в смысле — сыном Ивана IV. Совсем не обязательно от Марии Нагой. Известно, что от развратного царя разные женщины родили более 100 внебрачных детей. Правда, всех их по приказу Ивана убили в младенчестве. Но не исключено, что о каком-то ребенке мать и ее родственники благоразумно умолчали, а затем воспитали с сознанием своей «богоизбранности». Во всяком случае, вполне очевидно, что первый Самозванец в самом деле являлся харизматической личностью. Пойти в поход против огромной державы с кучкой авантюристов, ни капельки не сомневаясь в успехе своего предприятия — это дело очень и очень не простое. Здесь явно скрыта какая-то тайна.