Архитектура как непосредственное выражение идеи в философии А. Шопенгауэра

Связь архитектуры как искусства с утилитарным предназначением строящихся зданий, облагороженной среды обитания человека зачастую приводила мысль философов разных эпох к тому, что архитектура, как и в понимании Платона, не является тем видом искусства, который бы за­нимал высшее положение среди других его видов. Пожалуй, наиболее ха­рактерны в этом плане взгляды немецкого философа-идеалиста XIX века Артура Шопенгауэра (1788-1860). В своих философских размышлениях Шопенгауэр опирается на идеи Платона. Но, что касается искусства, он придает ему гораздо большую значимость, нежели Платон. Если Платон считал, что искусство есть подражание подражанию, и оно не может непо­средственно выражать идею, то Шопенгауэр уверен, что искусство должно стремиться к непосредственному выражению идеи. Таким образом, в фи­лософской концепции Шопенгауэра искусство по сравнению с наукой на­ходится на высшей ступени познания мира. Наука может изучать явления внешнего мира, их связи и взаимоотношения. Она подчинена воле. Искус­ство же - творение гения, поэтому «оно повторяет воспринятые чистым со­зерцанием вечные идеи, существенное и непроходящее всех явлений ми­ра», «познание идеи - его единственный источник; сообщение этого по­знания - его единственная цель», «оно задерживает колесо времени: отно­шения перед ним исчезают, его объект - только существенное, идея» [16, с. 413-412]. Как считает Шопенгауэр, наивысшая цель искусства со­стоит в освобождении души от вызываемых эгоистическими страстями страданий и обретении духовного успокоения. В концепции философа вы­ше искусства - только моральное самосовершенствование. По Шопенгауэ­ру, человек - раб воли, он неспокоен, так как постоянно удовлетворяет её желания. Только благодаря искусству человек вырывается из бесконечного потока желаний и может отдаться чистым представлениям, познанию идеи. Важнейшим условием эстетического наслаждения Шопенгауэр называет «освобождение познания от служения воле, забвение самого себя, как ин­дивидуума, и возвышение сознания до чистого, безвольного, безвременно­го, от всяческих отношений независимого субъекта познания» [16, с. 429].

Обращаясь к различным видам искусства, Шопенгауэр по-разному оце­нивает их роль и место в этом процессе. Что касается архитектуры, то идеи, доводимые зодчеством до ясной наглядности, на его взгляд, являют­ся нижайшими ступенями объективации воли, отсюда «объективная значи­тельность того, что зодчество нам открывает, сравнительно не велика» [16, с. 447]. Значительно большую роль в познании идеи играют, по мне­нию Шопенгауэра, скульптура и живопись, а наивысшее место он отводит драме, приводящей к познанию самых значительных идей.

Это не значит, что Шопенгауэр умаляет значимость архитектуры. Но, продолжая традиции Платона, Шопенгауэр рассматривает архитектуру двояко: как познание идеи и как подчинение воле. С одной стороны, это изящное искусство, а с другой - она предназначена для полезных целей и поэтому «служит воле, а не чистому познанию и, следовательно, уже не есть искусство». [16, с. 444]. Главная заслуга архитектора, по мнению фи­лософа, состоит в том, чтобы достигнуть эстетических целей при их под­чиненности чуждым, полезным целям. И чем больше требований необхо­димости, полезности, зависящих от климата, предназначения здания и т. д., тем «менее простора для прекрасного в зодчестве».

Таким образом, в архитектуре словно борются две силы: «борьба меж­ду тяжестью и косностью составляет единственное эстетическое содержа­ние изящной архитектуры: разнообразными способами заставить её со­вершенно ясно высказаться - её задача» [16, с. 445]. В архитектуре Шопен­гауэр подчеркивает значимость таких качеств, как тяжесть, сцепление, кос­ность, твердость, реакция против света и т. д. Поэтому масса строения, предназначенная полезным целям, представляла бы простую груду, соеди­ненную как можно крепче с земным шаром. Этому способствовала бы тя­жесть, в которой и проявляется воля. Но косность, объективация воли, этому противится, что и выражается, собственно, в архитектуре - это и есть, по Шопенгауэру, её главная цель. «Балка может давить на землю только посредством колонны, свод должен поддерживать сам себя и может удовлетворять своему стремлению к массе земли только через посредство стен и т. д. Но именно на этих вынужденных окольных путях, именно по­средством таких задержек раскрываются наиболее явно и многоразлично те грубой каменной массе присущие силы: и далее чисто эстетическая цель зодчества идти не может» [16, с. 445]. Как Платон в античности, так и Шо­пенгауэр в 19 веке красоту архитектуры видит, прежде всего, в целесооб­разности: «Ибо только в том, что каждая часть выдерживает столько, сколько она действительно может, и каждая подперта именно там и имен­но настолько, насколько ей следует, развивается до полнейшей очевидно­сти та взаимная игра, та борьба между косностью и тяжестью, которая со­ставляет жизнь, проявление воли камня, так что нижайшие ступени объек­тивации воли ясно раскрываются» [16, с. 445]. Эта идея вполне созвучна словам немецкого историка античного искусства XVIII века И. Винкельмана: «Здание может стать и быть прекрасным и без украшений благодаря одним своим пропорциям». Шопенгауэр также считает, что украшение зда­ний - это принадлежность скульптуры, а не архитектуры. Архитектура их только терпит, это приходящее убранство, которого могло и не быть. На основе вышеизложенного философ приходит к выводу, что «для понима­ния архитектурного произведения и эстетического им наслаждения неиз­бежно необходимо иметь непосредственное созерцательное познание его материи, относительно её веса, её косности и сцепления...» [16, с. 445]. И если представления о материале, из которого построено сооружение, не совпадают с реальным положением вещей (например, предполагается, что здание построено из камня, а становится известно, что это пемза или дерево), то «наша радость над таким произведением вдруг многим уменьшилась бы».

Но особое значение в восприятии архитектуры Шопенгауэр придает свету. Чем для воли является тепло, тем для познания, по Шопенгауэру, является свет. Свет для него - «самый крупный алмаз в короне красоты и оказывает на познание всякого прекрасного предмета решительное влия­ние: вообще присутствие его - необходимое условие; благоприятное его положение возвышает красоту даже наиболее прекрасного» [16, с. 433]. Поэтому при воздействии архитектурного произведения на зрителя необ­ходимо принимать во внимание действие света: при солнечных лучах впе­чатление может быть одним, а при лунном свете - совершенно иным. Но, в любом случае, несмотря на то, что архитектура как вид искусства - ни­жайшая ступень объективации воли, «эстетическое наслаждение при виде прекрасного и благоприятно освещенного здания будет заключаться не столько в восприятии идеи, сколько в присущем такому восприятию субъ­ективном его корреляте, следовательно, преимущественно состоять в том, что при этом виде зритель отрывается от индивидуального образа позна­ния и подымается к роли чистого, безвольного субъекта познания, следо­вательно, в самом чистом, от всех страданий хотения и индивидуальности освобожденном, созерцании» [16, с. 447].

По сравнению с архитектурой, Шопенгауэр ещё больше ограничивает роль паркового искусства: «Прекрасное, которое оно представляет, почти целиком принадлежит природе; само оно (искусство) мало прибавляет, и, с другой стороны, оно почти бессильно против неблагосклонности при­роды, и где последняя действует не за, а против него, там его успехи ни­чтожны» [16, с. 449]. Таким образом, ландшафтная красота местности мо­жет давать эстетическое наслаждение без участия искусства.