Глава пятая. Катакомбы — гробницы святых и колыбель христианства

Визит в катакомбы. —Аппиева дорога. —Ранние хри­стиане и Причастие. — Латеранский собор Святого Иоанна. — Папа-затворник. — Вестминстерское аб­батство и Форум. — Сан-Клименте. — Храм Мит­ры под церковью.

1

Автобус, отъезжающий от Колизея к Аппиевой дороге через каждые полчаса, привел бы в восторг Джона Лича в ту пору, когда тот иллюстрировал «Комическую историю Рима» Бекетта. Иногда разные века сталкиваются. Что, например, может быть более странным, чем видеть сегод­ня буквы SPQR 1, когда-то приводившие в трепет весь мир, выбитыми муниципалитетом на крышках всех люков? Как нелепо звучит: «Будете на Аппиевой дороге — заходите, мы живем совсем рядом с гробницей Цецилии Метеллы».

 

1 Senatus Populus que Romanus — Сенат к народ римский (лат.).

 

Для римлян такие вещи в порядке вещей. Они не видят в этом ничего странного. Сидя в маленьком кафе у авто­бусной остановки и с интересом разглядывая Колизей, который от вас в двух шагах, вы, может быть, заметите, что никто из ожидающих трамвая или автобуса на него и не взглянет. Они просто знают, что он здесь. Им будет недо­ставать его, если он обрушится, но он так давно здесь сто­ит, что все его уже видели. Если жить в Риме, постоянно сознавая близость исторических и археологических ценно­стей, можно сойти с ума. Гиббон поступил мудро, решив работать над своей книгой в Швейцарии, и я бы не уди­вился, если бы Грегоровиуса сочли чудаком за то, что он двадцать лет занимался историей в Риме.

Автобус к Аппиевой дороге обычно следует полупустой. Он курсирует между Целием и Палатином. На плоской вершине Целия когда-то был резервуар, откуда поступала вода для морских сражений Колизея, а ниже по холму за­мечательный пролет ступенек ведет к церкви Святого Гри­гория, когда-то бенедиктинскому монастырю, где жили свя­той Августин и его товарищи, откуда их послали обращать англичан.

Автобус проезжает Порта Аппиа, ныне ворота Святого Себастьяна, и через несколько секунд ныряет под железно­дорожный мост и пересекает довольно жалкий ручеек. Труд­но поверить, что это и есть романтический Альмон, в кото­ром раз в год верховный жрец Кибелы и его «крутящиеся дервиши» купали Мать богов, которую олицетворял, как Афродиту с Пафоса, простой черный камень, и совершали свои обряды оскопления под барабаны и тамбурины.

Можно найти и более приятные воспоминания: неболь­шая барочная церковь Домине Кво Вадис стоит одна на обочине дороги. Это место встречи Господа нашего со свя­тым Петром, так очаровательно описанное в апокрифиче­ских «Деяниях» Петра. Патрицианки, привлеченные про­поведями святого Петра, решили оставить своих мужей и жить в чистоте. Разгневанные мужья решили отомстить Петру за то, что «учит странному», но некая «невероятной красоты» женщина по имени Ксантиппа предупредила свя­того об опасности и посоветовала ему бежать из Рима. Сначала Петр противился, но братья христиане убедили его сохранить свою жизнь ради молодой Церкви.

И внял он голосам братьев, и отправился один, ска­зав: «Ни один из вас не ходите со мной, я пойду один, переодевшись в другое платье». И, выходя из города, он встретил Господа, входящего в Рим. И, увидев его, спросил: «Господи, куда идешь?» И Господь ответил ему: «Иду в Рим, чтобы быть распятым». И спросил его Петр: «Господи, ты снова распят?» И тот ответил: «Да, Петр, я распят снова». И Петр пришел в себя; и, узрев Господа, поднявшегося на небеса, он вернулся в Рим, ликуя и славя Бога, ибо сказал тот: «Я распят», что и должно было случиться с Петром.

Затем в «Деяниях» описывается, как Петр был распят головою вниз, и говорится, что когда Нерон услыхал о его смерти, он был взбешен, «потому что рассчитывал нака­зать его более сурово, причинив ему большие страдания». Автор этого исторического документа, возможно, грек из Малой Азии, писавший о 200 годе н. э., очевидно, знал о Риме мало и, безусловно, не читал Тацита, потому что ут­верждает, что Нерон, встревоженный видением, отказал­ся от преследований христиан.

Виа Ардеатина проходит рядом с церковью Домине Кво Вадис и хранит память о другом мученичестве, принятом гораздо позже. В марте 1944 года участники итальянского движения Сопротивления бросили бомбу на узкой улице Виа Раселла, напротив главных ворот дворца Барберини. Убиты были тридцать два немецких солдата. Немцы в от­вет схватили наудачу триста тридцать пять итальянцев, которые не имели никакого отношения к взрыву — служа­щие, священники, несколько иностранцев, четырнадцатилет­ний мальчик, — и отвезли их к песчаным карьерам на Виа Ардеатина. Их расстреляли из пулемета, и мертвые тела с лавиной песка сползли в карьер. Сразу же после ухода нем­цев из города расстрелянных откопали и опознали, и в пес­чаном карьере был устроен, может быть, самый душеразди­рающий мемориал ужасов войны. Я посетил это мрачное место. Когда я обратился там к стоящему рядом со мной че­ловеку, он ответил мне по-немецки. Я подумал тогда, не тот ли это случай, когда убийцу тянет на место преступления.

Потом автобус следует по узкому проезду к Аппиевой дороге, похожей на переулок в пригороде. Сменяют друг друга виллы с воротами, за которыми открываются тени­стые тропинки, ведущие к коричневым домам, увитым бу-генвилеями. Наверно, эта дорога мало изменилась с тех пор, как наши предки в XIX веке проезжали здесь в своих каре­тах. Автобус наконец тормозит с драконьим шипеньем — маленький и не вполне исправный дракон — недалеко от гробницы Цецилии Метеллы. Впереди лежит Аппиева доро­га, прямая, как римское копье, с погребальными кипарисами и пиниями по бокам. Древняя мостовая из многоугольных базальтовых плит все еще сохраняется местами, отрезками от пятидесяти до ста футов. За двадцать веков транспортные средства оставили на камнях рубцы и борозды.

Неподалеку — четыре самые интересные римские ка­такомбы.

2

В окрестностях Рима около пятидесяти катакомб, и все время открывают новые. Нет сомнений в том, что многие ранние христиане все еще мирно спят под мостовыми со­временного Рима. По подсчетам отца Марки, в катакомбах похоронено шесть миллионов христиан, а если вытянуть в одну линию все подземные галереи, получится шестьсот миль.

На строительство катакомб повлияли два обстоятель­ства. Римские законы запрещали захоронения в стенах го­рода, так что катакомбы вынуждены были строить за преде­лами Рима. Самым подходящим грунтом оказалась мягкая вулканическая порода, известная как tufa granulare 1. Ис­ключались участки с подземными ключами и затопляемые в мокрую погоду. Со старой версией, согласно которой катакомбы — это заброшенные каменоломни и карьеры, рас­прощались давно: они были тщательно выкопаны гильдией христиан-могильщиков, которых называли fossores, и когда примитивная Церковь утратила свою первоначальную чис­тоту, Григорию Великому пришлось специально запретить представителям этой профессии брать взятки за выкапыва­ние могил рядом с гробницами известных святых.

 

1 Зернистый туф (ит.).

 

Катакомбы никогда не были тайным жилищем христи­ан. Ссылки на тех, «кто живет в катакомбах», в житиях святых означали, что они жили в одном из зданий, в ниж­нем этаже. Что касается секретности, то даже если бы мож­но было скрыть огромные количества вынутого туфа, не было причин держать катакомбы в секрете. Римский за­кон о захоронениях умерших был точен и милосерден. Тело любого человека, даже казненного преступника, обычно пе­редавалось его друзьям и родственникам. Вот почему Иосиф Аримафейский, не колеблясь, обратился к Пилату за телом Господа нашего, и вот почему Пилат немедленно внял его просьбе. По тому же закону, кроме разве что пе­риодов самого жестокого преследования христиан, тела мучеников отдавали верующим для захоронения.

Подобно всем другим могилам, катакомбы были священ­ным местом. «Всякий делает принадлежащее ему место свя­щенным, — гласил закон, — принося туда своих мертвых». Катакомбы были известны магистратам и полиции и долж­ны были строиться по определенным правилам. Не позво­лялось вести работы выше уровня земли. Так что, когда катакомба наполнялась, fossores прорубали ступени на бо­лее низкий уровень и начинали строить галереи ниже. Некоторые катакомбы имеют шесть уровней, самые ранние захоронения, разумеется, находятся ближе всего к поверх­ности земли.

Пять катакомб датируются апостольскими временами, но большинство относятся к периоду от II до IV века. С побе­дой Церкви в IV веке захоронение в катакомбах стало ред­костью, и когда святой Иероним был римским школьни­ком в 365 году, гробницы уже становились диковиной, ко­торая вызывала священный ужас у посетителей.

В юности, — писал святой Иероним, — по воскресе­ньям со своими сверстниками я, бывало, бродил среди мо­гил апостолов и мучеников и часто спускался в склепы, где вдоль стен по обе стороны были похоронены мертвые; там было так темно, как будто сбывались слова пророка: «Они живыми сойдут в ад». Свет, то и дело проникав­ший сверху, делал темноту еще ужаснее. По мере того как в нее погружаешься, все чаще вспоминаются слова Вергилия: «Сама тишина наполняет душу ужасом».

У катакомб есть две странности. Первая: если бы мы употребили это слово в разговоре с ранним христианином, он бы либо не понял, что имеется в виду, либо отослал бы нас в место, называемое Ad catacumbas, что на Аппиевой дороге. Название означает «в низине». Место это особен­но почиталось как место упокоения костей святого Петра и святого Павла. В этой земле они обрели спасение от хрис­тиан с Востока, которые явились в Рим, чтобы похитить святыню. Церковь Катакумбас, построенная на месте за­хоронения в IV веке, осталась одной из семи излюбленных паломниками римских церквей, а ее именем стали назы­вать все подземные места захоронений. Для обозначения собственно катакомб ранние христиане использовали гре­ческое название кладбища, которое буквально означало спальню, место для сна.

И вторая странность — это та, что за исключением Ad catacumbas все кладбища в Риме были утеряны и забыты на шестьсот лет. Кажется почти невероятным, что могилы шести миллионов людей могут быть утрачены. Объясне­ние мы находим в римской истории.

С IV по VI век катакомбы были известнейшим местом в Риме, и паломники издалека приходили посетить гробницы апостолов и мучеников. В помощь им составлялись путево­дители, они посещали церковь, построенную над гробница­ми святого Петра и святого Павла, бродили по катакомбам. Древний римский страх осквернить могилу видоизменился и превратился в страх потревожить кости мученика и тем самым навлечь на себя беду. Боязнь переносить мертвых в другое место была так сильна, что Константин построил со­бор Святого Петра на склоне холма ценой огромных затрат, а собор Святого Павла «за стенами» — на очень маленьком участке рядом с дорогой, лишь бы могилы остались нетро­нутыми. Как сильно все потом изменится!

Когда варвары в V веке захватили Рим, все катакомбы за стенами города были разграблены, и чтобы спасти ос­танки мучеников от осквернения, папы решили перенести их в церкви. Их привезли в город на повозках. Зафиксиро­вано, что когда Пантеон сделался церковью в 609 году, потребовалось двадцать восемь повозок, чтобы перевезти кости, чтобы поместить их в склеп, а в 817 году — две тысяч триста тел было помещено в церкви Санта-Прассе­де (Святой Пракседы). Все это, естественно, изменило маршруты паломников. Теперь они находили останки свя­тых в церквях, так что постепенно за катакомбами пере­стали следить, и в конце концов они оказались покинуты и забыты. Входы теперь были завалены и заросли травой. Единственным местом, по-прежнему посещаемым палом­никами и в Средние века, было Ad catacumbas.

31 мая 1578 года один человек копал колодец на своем винограднике рядом с Виа Салариа, вдруг провалился в тун­нель и оказался в царстве мертвых. Он увидел узкий каме­нистый коридор с нишами для урн по сторонам, а когда вошел, обнаружил галерею, которую пересекали другие га­лереи, и вела она в лабиринт. Открытие потрясло Рим. Лю­дей того времени больше волновал город мертвых, кото­рый неожиданно обнаружился у них под ногами, чем вос­ставший из мертвых наивный и прекрасный мир раннего христианства: похоронные светильники, стеклянные чаши с ликами святых Петра и Павла, картины с изображением Доброго Пастыря, трогательные эпитафии. Многое будет разрушено, рассеяно и утрачено навсегда, прежде чем люди успеют оценить удивительное возрождение невинного дет­ства христианства.

3

Аппиева дорога не стала вульгарной достопримечатель­ностью, и хотя было бы преувеличением сказать, что ожи­даешь увидеть здесь легионы, марширующие домой с ази­атскими трофеями, порой лишь чувствуешь, что из кустов могло бы появиться усмехающееся лицо Горация Уолпола или честное и серьезное — Натаниэля Готорна. А может быть, даже лица мистера и миссис Браунинг. Вот она, пу­стынная Кампанья — в прошлом малярийные болота, оди­нокие гробницы, странные осколки мрамора, виднеющие­ся вдали римские купола и гробница Цецилии Метеллы, которая так взволновала Байрона.

Зачем твой склеп — дворцовый бастион? И кто ты? Как жила? Кого любила? Царь или больше — римлянин был он? 1

 

1 Дж. Г. Байрон. «Паломничество Чайльд Гарольда». Песнь четвертая. Перевод В. Левика.

 

Здесь же — церковь Святого Себастьяна Ad catacum­bas — низкий фасад, поддерживаемый античными колон­нами, но внутри, увы, барочная реконструкция, и статуя святого вся истыкана стрелами, как подушечка для була­вок. Маленький французский монах, объясняясь на занят­ном эсперанто из английских, французских, немецких и других европейских слов, повел меня вниз, под церковь.

— Magnifique! 1 А? — восхитился он, спустившись со мной в прохладную темноту катакомбы, которая имела че­тыре уровня.

Есть, возможно, и более впечатляющие катакомбы, но ни одна не представляет большего исторического интереса, чем эта. Когда латинский поэт, может быть, это был свя­той Амвросий, в IV веке видел три группы христиан, рас­ходящихся в трех разных направлениях, то не было сомне­ний, что одна группа отправлялась на Ватиканский холм, другая — на Виа Остиенсис, где был похоронен святой Павел, а третья — в эту катакомбу, над которой в то вре­мя стояла церковь, посвященная апостолам.

 

1 Поразительно! (фр.)

 

Мы спустились на один уровень и увидели гробницы людей, живших в дни апостолов, мы вернулись на место, столь почитаемое в Средние века, так как там были захо­ронены кости святых Петра и Павла. Это любопытная ис­тория. На нее есть ссылка в одной из метрических записей папы Дамаса, который приводил в порядок катакомбы в 366 году, но лучше это описано у Григория Великого дву­мя с половиной столетиями позже.

Папа с удивлением получил письмо от византийской им­ператрицы Констанции. Надо сказать, это была женщина, которая умела настоять на своем. Она просила прислать ей голову святого Петра или какую-нибудь другую часть его тела. В письме с отказом, являвшим собой шедевр придвор­ной куртуазности, Григорий сообщал «достойнейшей даме, что не в обычае римлян откапывать или расчленять свя­тых», но можно прислать кусок ткани, находившийся в не­посредственной близости к гробнице мученика. Затем он пишет, что за прошедшие годы какие-то верующие, при­шедшие в Рим с Востока, украли кости апостолов из гроб­ниц. Однако они унесли их лишь до второго верстового столба и, выйдя из Рима, сложили в месте под названием Катакумбас. Но когда утром они попытались взять их от­туда, то бежали в ужасе от страшного грома и молнии, и тогда пришли римляне и спокойно забрали тела. Чтобы смягчить отказ, святой Григорий сказал, что пошлет «досто­чтимой даме» несколько звеньев цепи, которой был скован святой Петр.

Некоторые верят, что кости двух апостолов на период преследований снова вернулись на прежнее место. В лю­бом случае всякий паломник, приходивший в Рим в первые века, шел на Аппиеву дорогу помолиться. В 1915 году этот участок был раскопан и святыни найдены. Стены покры­вали письмена. Они находились в весьма плачевном состо­янии, но представляли невероятную ценность, если граф­фити были достаточно древние. Оба апостола упоминают­ся в надписях: «Петр и Павел, вспомните о нас», — написал какой-то паломник; другой оставил надпись: «Петр и Па­вел, помолитесь о Викторе». Некоторые паломники писа­ли на латыни, другие — на греческом. «Я, Томий Ке­лий, — писал один, — принес еду для Петра и Павла» — забавно заглянуть в мир, где образ мыслей был уже хрис­тианским, а обычаи — все еще языческими.

4

После небольшой прогулки я пришел к впечатляющей катакомбе Святой Домициллы. Снаружи стояли три турист­ских автобуса. А в окошечке кассы монах в очках продавал путеводители и открытки, а другой выкликал: «Сколько англичан?», «Сколько французов?», «Немцы — сюда, пожалуйста», и мы разобрались по языковым группам, ко­торые образовались в свое время после падения Рима.

Взяв свечку, я последовал за англоговорящей группой; и не успели мы уйти от дневного света, как катакомбная сырость вцепилась в нас своей костлявой рукой. Даже глав­ный в группе шутник, который вел себя весьма оживленно у кассы, отпустил лишь несколько неуверенных шуточек и притих, когда мы гуськом двинулись сквозь темноту, на­рушаемую лишь дрожащим пламенем свечек. Подобно кой­кам на корабле из темноты по бокам появлялись ниши гроб­ниц, одна над другой. Через каждые несколько ярдов наш туннель пересекал очередной другой туннель. На перекре­стках мы сбивались в кучу, чтобы не потеряться.

Монах терпеливо объяснял спросившему, думаю, он де­лал это по много раз в день, что да, люди иногда теряются в катакомбах и приходится отправлять за ними поисковые партии. Самое лучшее, что может сделать потерявшийся, это сесть и тихо ждать; самое опасное — спуститься по ступеням и оказаться в других галереях, где вы не услыши­те криков тех, кто пытается определить, где вы. Недавно двое туристов потерялись на сорок восемь часов.

С тем же терпением, стоически произнося то, чего от него ожидали, монах объяснил другому спросившему, что нет, христиане никогда не жили в катакомбах, а приходили сюда поклониться могилам мучеников и для евхаристии, часто на заре. Во времена преследований, однако, христи­анин, на которого охотились, всегда мог обрести здесь убе­жище и быть уверен, что его не найдут.

Именно в этих катакомбах Антонио Бозио, «Колумб ката­комб», заблудился в 1593 году и долго бродил без света, пы­таясь выйти и боясь лишь того, что в случае смерти «осквер­нит своим разлагающимся телом гробницы мучеников».

Монах то и дело останавливался что-то объяснить, и мы подходили поближе, чтобы лучше слышать, наши лица оза­ряло пламя свечей, из темноты до нас доносился голос, объяснявший то же самое по-французски, и другой — по-немецки, и третий — по-итальянски. Было интересно чув­ствовать себя частью этого европейского микрокосма, сто­ять у ветхой колыбели нашей веры и цивилизации.

С какой любовью ранние христиане украшали грубые стены из вулканической породы! Можно представить себе этих людей, выходящих из Рима в какой-нибудь праздник или закончивших работу, с кисточками и горшочками краски в руках, с приставной лестницей. Вероятно, они иногда слу­жили мессу у гробницы мученика перед тем, как войти со светильниками в склеп, который собирались украсить сво­ими трогательными маленькими картинками. Иные изоб­ражения стали теперь такими бледными, что только взгляд верующего разглядит их, а другие свежи так же, как в тот день, когда появились. Здесь мы увидели, возможно, са­мое раннее изображение Мадонны с младенцем и волхва­ми. Есть картина, изображающая Господа нашего на троне с апостолами, и другая — с шестью мучениками, которые подходят к Спасителю, чтобы получить свои венки, подоб­но древним атлетам. Какой-то человек, может быть груз­чик, нарисовал маленькую сценку на рынке, с амбаром и работниками, разгружающими баржи на Тибре.

Первое обморочное ощущение, которое охватывает сна­чала в этом пыльном лабиринте смерти, скоро сменяется братским теплым чувством к тем, кто жил так задолго до нас и прокладывал первые тропы веры. Они, вероятно, были похожи на нас. Кто без волнения прочтет слова, которые они написали, закрыв глаза любимым людям, слова, кото­рыми мы пользуемся до сих пор: не безнадежное языче­ское «Vale» («Прощай»), a «Vivas in Deo» и «In расе Chris­ti» — «Покойся с богом», «Царствие Небесное».

Мы пошли дальше и вскоре услышали звуки гимна, та­кие слабые сначала, затерянные в запутанных галереях, что они вполне могли быть призрачным эхом прошлого. Но зву­ки становились все громче, и мы наконец, взглянув вниз, увидели пятьдесят паломников на коленях перед алтарем. Священник только что отслужил мессу и собирал свое об­лачение в небольшой кейс. Это одно из самых прекрасных свиданий с прошлым, которое можно себе представить. Наш гид сказал, что каждое утро в катакомбах служат двад­цать или тридцать месс. Иногда священник приходит один. Иногда — с толпой паломников.

В 1881 году тут сделали замечательное открытие. Уда­лось проникнуть в склеп, который внутри выглядел как комната в доме в Помпеях. Однако это было раннехрис­тианское захоронение, и археологи с удивлением обнаружи­ли имя «Амплиат» — красивыми раннеримскими буквами. «Приветствуйте Амплия, возлюбленного мне в Господе», — писал святой Павел в Послании к Римлянам (Рим 16:8). Возможно, речь идет о могиле именно этого человека.

Мы с удовольствием снова вышли на свет, и, держась в тени пиний, я прошел до катакомбы Святого Калликста, который был папой с 221 по 227 год.

В этой катакомбе вместе захоронены несколько пап ран­нехристианского периода. Их имена написаны по-гречески. Греческими являются и очень многие церковные слова по сию пору: катехизис, евхаристия, пресвитер, епископ, гимн, псалом. Но латинская Церковь скоро сделалась двуязыч­ной. Обращенных спрашивали, на котором из двух языков они предпочитают исповедовать свою веру. Греческий по­степенно отмер, и, когда Афанасий посетил Рим в IV веке, ему пришлось выучить латынь, чтобы общаться с духовен­ством.

В этой катакомбе можно увидеть гробницу нежной и ти­хой покровительницы музыки, святой Цецилии, которая, как гласит легенда, слышала звуки такой небесной красо­ты, что для того, чтобы выразить их, а также свою веру, придумала орган. Она была богатой патрицианкой, имела дом на Палатине, там, где сейчас находится церковь Свя­той Цецилии в Трастевере — одна из прекраснейших церк­вей в Риме. Считается, что она приняла мученичество в горячей ванне, чей фундамент до сих пор сохранился. Ле­генда гласит, что Цецилию заперли в комнате, наполнен­ной горячим паром, а утром ее нашли живой и невредимой, молящейся, преклонив колени. Тогда велели обезглавить ее, но палач не смог отсечь ей голову.

Более пятисот лет спустя, в 817 году, папа Пасхалий I велел организовать поиски тела Цецилии в катакомбе Свя­того Калликста, но его так и не нашли. Однажды ранним утром, во время заутрени, которую начинали петь вскоре после полуночи, папа уснул в соборе Святого Петра, и свя­тая Цецилия явилась ему во сне и сказала, что во время сво­их поисков он был так близко от ее гробницы, что она могла бы заговорить с ним. Он снова стал искать и нашел гробни­цу. Открыв гроб кипарисового дерева, увидели нетронутое тлением тело святой. Она лежала, как будто просто уснула.

Тело святой Цецилии видели и много позже, в 1599 году. Кардинал Сфондрати открыл гроб и был потрясен, обна­ружив, что «святая лежит в гробу не на спине, как положе­но похороненной, а на правом боку, как девственница в сво­ей постели, со стыдливо сомкнутыми ногами, как будто спит». Послали за скульптором, Стефаном Мадерной, его попросили сделать точную копию тела в мраморе. Его ра­боту можно увидеть теперь в церкви Святой Цецилии, а копия была помещена в катакомбе. Это фигура как будто уснувшей молодой девушки. Она отвернулась, на шее — следы меча, пальцы сложены для осенения крестным зна­мением. Миниатюрные копии продаются во всех римских лавочках, торгующих религиозными сувенирами, и найдут дорогу во все части света. Скульптор сопроводил свою ра­боту следующими словами: «Вот тело благочестивейшей Девы Цецилии, которую я сам видел нетронутой тлением в ее гробнице. В мраморе я воссоздал вам образ этой святой, она лежит в той позе, в которой я ее увидел».

Монах-салезианец, который водил меня по кладбищу, занимался изучением agape — вечери любви, таинства у первых христиан, и всякий раз, как мы подходили ко входу в гробницу, где обычно устраивались такие трапезы, или к фреске, изображавшей это событие, ему было что сказать. Он называл agape первым проявлением христианского брат­ства и любви к ближнему. Этот обряд соблюдался христи­анами до того, как были написаны Евангелия, и, должно быть, был передан первым обращенным теми, кто присут­ствовал вместе со Спасителем на Тайной Вечере. Я спро­сил своего провожатого, когда, по его мнению, причастие было отделено от agape.

— Думаю, всегда было отделено, — отвечал он. — Представьте себе группу христиан, подобных тем, что со­бирались послушать Павла по ночам в Троаде. Они вмес­те ели и, когда еда кончалась, убирали со стола, читали мо­литвы над остатками хлеба и вина, а потом торжественно съедали их... «Сделайте это в память обо Мне». Но, — продолжал он, — новообращенный язычник всегда был склонен путать agape с уже знакомыми ему трапезами на могилах, и у святого Павла, как вы помните, были непри­ятности подобного рода с коринфянами. В более поздние времена, когда множество язычников допустили в лоно Церкви, agape стало откровенно языческим праздником, и святой Павлин Ноланский это понял, когда его прихожане явились с корзинами, полными еды и вина, на agape свято­го Феликса и просидели всю ночь, передавая по кругу бу­тылку! Такие сцены приводили святого Августина в ярость. Увидев, как так называемые христиане веселятся вокруг гробницы мученика, он воскликнул: «Мученики слышат звон ваших бутылок, стук ваших сковородок, звуки вашего пьяного веселья!» Но к тому времени, конечно, святое при­частие давно было отделено от agape.

— Как вы думаете, — спросил я, — могли римские христиане во времена преследований спускаться в катаком­бы, якобы чтобы попировать на могилах, а на самом деле чтобы причаститься?

— Да, я думаю, именно это и происходило, — ответил 0н. — Для них было бы небезопасно служить мессу на по­верхности, а под землей, в катакомбах, они имели полное право отмечать годовщины смерти близких на их могилах. Естественно, они пользовались случаем провести свои бо­гослужения.

Он обратил мое внимание на многое, что я бы без него упустил. Он объяснил мне, что из санитарных соображе­ний тела усопших обычно обмазывались глиной и гермети­чески запечатывались в гробницах; но при этом в катаком­бах все равно постоянно курили благовония. Стеклянная посуда часто оказывалась прочно вмурованной в глину, которой были покрыты тела. Когда ранние исследователи обнаружили их, они заметили на посуде твердый, темный налет, который приняли за засохшую кровь, и решили, что во всех этих гробницах лежат мученики. На самом деле посуда содержала Святые Дары, которые хоронили вместе с мертвыми. Святые Дары иногда посылали болящим, их даже носили на шее в небольших коробочках.

— Обычай захоронения Святых Даров существовал до 393 года, — поясняет святой отец. — Сегодня никто, кро­ме его святейшества, не имеет права носить их на себе. Два последних папы носили. Когда Пия VII увезли из Рима по приказу Наполеона, он взял с собой Святые Дары в не­большом флаконе, специально изготовленном для этой цели. Когда Пию IX пришлось бежать из Рима во время восста­ния 1848 года, он тоже повесил сосуд со Святыми Дарами на шею.

— Вы проводите много времени в катакомбах, — сказал я. — Что производит на вас самое сильное впе­чатление?

— Хотя мне и задают множество вопросов каждый день, — ответил он, — об этом меня никто не спрашивал!

Могу ответить, не задумываясь: царящая здесь атмосфера искренней веры.

Мы поднялись наверх.

— Иногда я думаю, — сказал он, как бы обращаясь к самому себе, — что сегодняшний мир с его материализ­мом во многом похож на римский мир, каким он был не­сколько столетий назад. А спустившись в катакомбы, я со­прикасаюсь с верой, которая движет горами.

Мы обменялись рукопожатием, и он поспешил к группе туристов, которая с нетерпением ждала его.

По пути назад в Колизей, в автобусе, я все время думал вот о чем: ни на одной из стен туннелей, а их — мили и мили, Иисус Христос не изображен на кресте. Катакомб­ный Христос — Добрый Пастырь — юный, безбородый, в греческой одежде. Он похож на Аполлона или Орфея. Ранние христиане не знали бородатого, распятого Христа Средних веков, образа, зародившегося у византийских гре­ков и с тех пор преобладавшего в искусстве. Символов Страстей Христовых, занимающих такое большое место в более позднем искусстве, тоже не видно в катакомбах.

Здесь, как сказал святой отец, царят вера и покой. Эпи­тафии на гробницах умиротворенны и благостны, как буд­то мертвые машут живым рукой на прощание и улыбают­ся, отправляясь в свое долгое путешествие. Везде слова «по­кой», «спите». Не могу припомнить ни одного «прощай», которое безнадежным выдохом висит в воздухе над всеми языческими кладбищами. Стоит мне вспомнить темные ко­ридоры катакомб — ив сознании возникает образ военно­го корабля с рядами коек и спящими матросами, доверчиво дожидающимися во сне света нового дня.

Только здесь ты, кажется, слышишь смиренные голоса первых христиан, и в них истинная вера, надежда, брат­ство. Сколько любви и доброты захоронено здесь, во тьме! Родители — о своей умершей девочке: «сладкая, как мед»; мужья и жены вспоминают своих умерших супругов слова­ми полными благодарности. «Аврелиану Феликсу, — гла­сит одна эпитафия, — который провел со своей женой во­семнадцать лет в сладчайшем супружестве. Прожил пять­десят пять лет. Обрел свое вечное жилище в двенадцатый день перед январскими календами». Или читаем: «Алек­сандр не умер, он живет среди звезд, а тело его покоится в этой гробнице». Еще эпитафии: «Гемелла покоится с ми­ром», «Вот последняя опочивальня Элписа», «Здесь спит Виктория», о годовалом ребенке пишут как о «недавно про­светленном», так говорили о принявших крещение.

Средневековый паломник написал на стене: «В этой тьме — свет; в этих гробницах — музыка».

Одно из чудес Рима — ставшие каноническими изо&-ражения святых Петра и Павла, сохраненные в катаком­бах, и всякий художник, которому когда-либо случалось писать двух апостолов, обязан чем-нибудь катакомбной традиции. Портреты делались сусальным золотом на дон­цах стаканов или чаш, которые, как сказал мне монах-са­лезианец, находили рядом с телами. В Ватиканском музее сотни таких стаканов, и тип портретов никогда не меняет­ся. Оба апостола изображены мужчинами среднего возра­ста, бородатыми, но если у святого Петра копна вьющихся волос, то святой Павел почти лыс. Те, кто изучал портре­ты, считают, что традиция эта восходит к временам Неро­на, к воспоминаниям людей, которые видели апостолов сво­ими глазами.

Мне вспомнилась история, которую покойный монсеньор Степлтон Берне любил рассказывать, говоря о «длине че­ловеческой памяти». Его мать, умершая в 1927 году в весьма почтенном возрасте, ясно помнила, как она маленькой де­вочкой, в 1837 году, услышала о коронации Виктории. Ре­бенком она часто видела очень старую даму, которая помни­ла Французскую революцию и казнь Марии-Антуанетты в *793 году. Эта старая дама провела свое детство в Фила-Дельфин и знала Бенджамина Франклина, который родил­ся в 1706 году. Таким образом, Франклин вполне мог бы рассказать о каком-нибудь событии своего раннего детства, например, о Бостонском пожаре 1711 года, маленькой де­вочке, которая в свою очередь в старости могла бы передать эту историю другой маленькой девочке, миссис Берне, ко­торая пересказала бы ее своему сыну в XX веке.

В своей книге «Мученичество святого Петра и святого Павла» монсеньор Берне пишет о большой амплитуде исто­рических событий, охватываемых жизнями людей: «Ребе­нок-христианин в Риме в 67 году мог видеть своими глаза­ми мученичество святого Петра, видеть его распятым на кре­сте; а в 150 году этот очевидец вполне мог быть еще жив и способен рассказать об этом кому-нибудь. Ребенок, кото­рому он мог рассказать это, в свою очередь состарившись, мог передать эту историю кому-нибудь, кто дожил до 312 го­да и процветания Церкви при Константине».

5

Веселые молодые мужчины имперского Рима мчались на быстрых колесницах, водили компанию с кем ни попадя, ус­траивали ночные пирушки, слишком много пили, а иногда ста­новились гладиаторами-добровольцами. Бодрый дух, кото­рым пронизана «Восьмая сатира» Ювенала, — того же свой­ства, что и в «Жизни в Лондоне» Пирса Игана1; и персонажи вроде Коринтия Тома и Джерри Готорна в Риме времен Не­рона чувствовали бы себя так же прекрасно, как в Лондоне времен регентства. Аналогом ночного клуба в Древнем Риме была «ночная таверна», где, как рассказывает Ювенал, посе­тителя в дверях встречала готовая к услугам финикийка, «все­гда надушенная», и приветствовала хозяйка, «в платье с подо­ткнутым подолом, держа наготове бутылку».

 

1 Пирс Иган (1772—1849) — английский писатель, издавал юмористический журнал «Жизнь в Лондоне», описывавший нра­вы горожан. К именам персонажей Игана, франту Коринтию Тому и его провинциальному кузену Джерри Готорну, восходит англий­ское выражение «Том и Джерри», означающее буйное поведение. Именно поэтому так и были названы герои известного американ­ского мультсериала. — Примеч. ред.

 

Среди повес, заклеймленных Ювеналом, был Латеран-был Латеран (или Латин). «Дрожащий Латин», — назы­вает его Ювенал и прибавляет: «...добро промотал на ко­нюшни и вовсе лишился / Предков наследия, мчась в колес­нице дорогой Фламинской /Автомедоном младым, ибо вожжи держал самолично / Он, перед легкой девицей, оде­той в лацерну, рисуясь»1. Эту фразу Альберто Моравиа мог бы написать сегодня о современном римлянине на его вер­ном «феррари».

Ювенал имеет в виду Плавта Латерана, известного по­весу, вероятно, одного из тех крупных добродушных муж­чин, которые не боятся неприятностей, а напротив, охотно ищут приключений на свою голову. Связь с Мессалиной, которую без вреда для себя имели многие из его современ­ников, для него оказалась бы роковой, не будь он племянни­ком генерала Авла Плавта — любимца императора, поко­рителя Британии. В следующем царствовании он вступил в заговор Пизо и согласился удерживать Нерона на полу, пока остальные будут вонзать в него свои кинжалы. Опасность раскрытия заговора возрастает пропорционально увеличе­нию количества вовлеченных в него людей, а этот объединял столько заговорщиков, что был просто обречен на раскры­тие. Латерана казнили вместе с другими. Как многие люди его склада, он искупил свои безрассудства, мужественно приняв смерть.

 

1 Перевод Д. С. Недовича и Ф. А. Петровского.

 

Нерон конфисковал имущество Латерана, но со време­нем его вернули семье. В конце концов оно стало частью приданого Фаусты, жены Константина Великого, и как толь­ко Константин дал свободу Церкви, он принес в дар папе Дворец Латерана. Таким образом, он установил одну из самых невероятных в мире ассоциаций: именам любовника Мессалины и святого Иоанна Крестителя отныне суждено было соединиться в названии храма — Латеранского со­бора Святого Иоанна — матери христианских церквей.

Слава и великолепие собора Святого Петра и Ватикана затмили более раннее пристанище папства, и сейчас уже трудно себе представить, что на протяжении тысячи лет слово «Латеран» вызывало в сознании европейца те же ас­социации, какие сегодня вызывает слово «Ватикан». В кон­це Виа Мерулана — большая церковь на холме, рядом с ней дворец, пролет зубчатой стены Аврелиана и вид на Аль­банские холмы, который, вероятно, был великолепен, пока не пришел современный строитель. И насколько удачнее расположен Латеранский собор, чем собор Святого Пет­ра. Люди украсили место собором Святого Петра. Там же, где стоял Латеран, и без него было прекрасно.

Разрушение старого патриаршества и древней церкви Святого Иоанна — одна из трагедий Рима. Хоть и немного ос