Я больше не хочу быть женщиной

 

После завтрака мы, как всегда, встретились с Финни на уличной площадке с тренажерами. Она была единственным человеком, с которым я могла говорить откровенно, так что я решила поделиться с ней своими соображениями об увиденном:

– Финни, слушай, – аккуратно начала я, убедившись, что по сторонам нет ни души, поскольку мне не хотелось нарваться на обвинения в сексизме. – Почему в моем отделении пол моет бородатый мужчина-заключенный? И он не один. Я видела с десяток заключенных мужского пола. Это как-то странно, ведь это женская тюрьма.

Моя еврейская матушка ничуть не удивилась этому вопросу:

– Понимаешь, доча, – ответила она, – это не мужчины, вернее, не вполне. Уборщик в твоем отделении – женщина, которая принимает гормональные препараты для смены пола. Она здесь не одна. Ты, наверное, обратила внимание на длинную очередь у окошка для выдачи лекарств у главного здания тюрьмы. Примерно треть заключенных здесь сидят на таких таблетках. В первый срок президентства Обамы, в 2010 году, заключенные получили право на прием гормональных препаратов, если недовольны своим полом при рождении. До этого года можно было только продолжать гормонотерапию, начатую до заключения в тюрьму, а сейчас можно начать прямо во время отбытия срока[37]. Для этого заключенная пишет специальное обращение, и с ней обязан поговорить психолог. Впрочем, ей гарантированно и довольно быстро разрешат прием таблеток, потому что администрация тюрьмы не хочет попасть под обвинения в гендерной дискриминации. Все препараты будут за счет госбюджета.

– Но эти таблетки же невероятно дорогие! – удивилась я.

– Но, моя дорогая, – погладила меня по голове Финни, – это того стоит. Видишь ли, люди есть люди. У нас в природе заложена потребность любить и создавать пары, а потом и семьи. Если это невозможно, люди начинают бунтовать, а в переполненных тюрьмах проблемы ни к чему. А вот представь, если это недовольство можно погасить, организовав все так, чтобы люди в гомогендерных тюрьмах могли создавать пары, причем совершенно безопасно, ведь риск беременности исключен. Многие здесь проводят долгие годы, так что принимают решение стать, так скажем, мальчиком в женской паре. Иногда это делается для того, что немного заработать, это, так скажем, проституция. Ты прекрасно знаешь, как все здесь дорого – звонки, еда, одежда и лекарства в тюремном магазине, так что заключенная, у которой нет денег, может стать мальчиком и встречаться с теми, кому достаточно присылают с воли, получая таким образом плату за любовь. Ты еще увидишь массу таких примеров: некоторые женщины на таблетках так давно, что совершенно изменили свой внешний облик – это широкоплечие, полные (прием гормонов, сама понимаешь, бесследно не проходит) мужики с усами и бородой. Они коротко стригут волосы, а грудь перетягивают узкими хлопковыми топами, которые можно купить в магазине. И все же они не вполне мужчины, как ты понимаешь, хотя в некоторых тюрьмах известны случаи и хирургических операций по смене пола.

– Погоди, Финии, но им же, наверное, тестостерон дают? – вспомнила я азы физиологии человека из школьного курса по биологии. – А от этого женщины становятся агрессивными.

– Да, – кивнула Финни, – это, скажем так, издержки производства. Ты увидишь и услышишь в нашей тюрьме множество конфликтов на этой почве, иногда дело доходит до очень кровопролитных драк. Страшное зрелище, моя дорогая. Но такие ситуации относительно редки, потому что администрация знает, как их быстро гасить, отправляя зачинщиц в карцер на пару-тройку месяцев. Туда никто не хочет, так что свой характер, как правило, сдерживают.

Тут в моей голове стала медленно собираться в цельную картинку эта страшнейшая мозаика. В США самое высокое число заключенных на душу населения в мире – это раз. Эти люди – де-факто рабы, оплачивается их труд копейками, а услуги, предоставляемые узниками, продаются коммерческими компаниями по рыночным ценам – это два. Чтобы они не бунтовали, из них делают напичканной гормонами едой тучных чудовищ – это три. Далее умелая гормонотерапия делит их на женщин и полумужчин, позволяя быть «счастливыми» в гомосексуальных парах – это четыре. Люди, освободившиеся после длительных сроков, никогда не смогут вернуться к нормальной жизни. Подсев на таблетки, которые из-за невероятной дороговизны им никогда не купить на воле, они неизбежно вернутся сюда…

– Финни, Господи, это же безбожно! – прошептала я.

– Я знаю, Мария, поэтому я прошу тебя, когда ты будешь на свободе, расскажи об этом всему миру. Господь даровал тебе известность, а наши голоса никто никогда не станет слушать. Кто мы? Преступники, ничтожества, презираемые обществом.

– Я обещаю, Финни. Мир должен знать правду, но ты должна мне помочь. Я хочу своими глазами увидеть то место, где работают на американское государство заключенные. ЮНИКОР – это, кажется, так называется. Я видела в документах у моего консула, что мне туда категорически запрещено заходить. Первый лист моей папки гласил: «Не допускать без согласования с руководством тюрьмы».

– Туда сложно попасть, Мария, а особенно тебе. Они в курсе, что ты страшнее ядерной бомбы. Это очень рискованное предприятие, милая.

– Финни, я понимаю, но я должна, иначе никто так и не узнает правду, – просила я.

– Но в помещение пускают только тех, кто там работает, и по спецпропускам, и… ага, – улыбнулась она, – еще туда пускают уборщиков. У меня есть идея, как тебе и всем нам можно помочь.

И Финни рассказала мне созревший в ее голове хитрый план.

Операция «ЮНИКОР»

 

Оставалось чуть меньше месяца до моего освобождения. В 2019 году еврейский религиозный праздник Суккот, один из центральных праздн

иков в иудаизме, выпал на начало октября. Празднование длиной в неделю посвящено в первую очередь скитаниям евреев по пустыне. Само слово «сукка» переводится как «шалаш». Считается, что шалаши на празднике символизируют самодельные жилища, которые необходимо возводить во время таких странствий. Религиозным евреям предписывается возводить их под открытым небом, там совершать трапезы и, по возможности, спать.

Финни отстояла право еврейской общины на соблюдение традиций праздника и собирала добровольцев, которые могли бы помочь поставить металлический каркас, обтянуть его специальным палаточным тентом, а на крышу положить длинные доски-балки, которые полагалось поверх накрыть пальмовыми ветками. В качестве добровольца, конечно же, вызвалась и я. Сборка шалаша проходила в два этапа – сначала каркас и тент, а потом нужно было притащить с заднего двора тюрьмы балки и ветки. Первую часть мы завершили дружно, а вторую решили сделать с Финни вдвоем. Материалы для крыши были очень тяжелыми, а потому мы попросили нашего капеллана дать нам для этой цели мусорную телегу на колесиках. Такие телеги имелись по одной в отделениях, а также в каждом из корпусов тюрьмы.

Капеллан поворчал, но согласие дал. Ему требовалось постоянно присутствовать при возведении шалаша, а это означало, что он уже пару часов провел на испепеляющей жаре. С тележкой процесс обещал завершиться намного быстрее, чем перетаскивание досок и веток по одной с заднего двора челночным методом, а значит, он смог бы поскорее вернуться в свой офис и наслаждаться прохладой кондиционера и ароматным кофе, который он очень любил.

– Только бегом, – сказал он и сообщил на контрольный пункт по рации, что двое заключенных направляются вне времени перебежки в учебную зону.

Мы быстрым шагом двинулись в направлении учебного корпуса, слева от которого находилось здание ЮНИКОРа.

– За мной, быстро! – вдруг скомандовала Финни и потянула меня, только набравшую скорость в тяжелых тюремных берцах, под горку к школьным классам.

– Финни, нас же накажут! Мне туда запрещено, – возмутилась я.

– Не переживай. Все нормально будет. Я же обещала тебе показать фабрику. Там сегодня на смене моя знакомая надзирательница, мисс Пирс. Мы пойдем просить у нее тележку для досок. Пока я буду говорить с ней, ты все посмотришь.

Мы спустились по бетонным ступенькам ко входу в подвальное помещение ЮНИКОРа. Слева от входной двери красовалась желтая мусорная телега, которую мы, собственно, и собирались просить для нашего богоугодного дела. Дверь была заперта. Финни нажала кнопку домофона и сообщила, что она к мисс Пирс по поводу уборки мусора. К моему удивлению, наша хитрость сработала, раздался щелчок, и, потянув дверь на себя, мы оказались внутри.

Помещение фабрики представляло собой громадный зал в подвале с покрашенными в темно-синий цвет стенами и такого же цвета потертым ковролином на полу. На стене напротив входа красовался логотип компании ЮНИКОР. Но главным в этом зале было, конечно же, его содержимое – сотни компьютерных мониторов, а у экрана каждого – заключенная в больших наушниках со звуковой трубкой. Помещение гудело, как гигантский улей, от непрерывно что-то говоривших в гарнитуры или непрерывно долбивших по клавишам женщин.

Финни снова потянула меня за рукав. Стоять и пялиться на эту картину было прямой дорогой к провалу. Только тогда, оторвав взгляд от армии компьютерных рабов, я заметила, что в углу есть стеклянная рубка, как у замначальника учебной части мистера Торнтона, где мне уже однажды удалось побывать. «Это – офис мисс Пирс», – подумала я и пошла за тянувшей меня вперед Финни.

Офис начальницы смены фабрики был маленькой комнаткой, заполненной всяческими милыми безделицами – на полках и этажерках пылились фарфоровые ангелочки, сувенирные тарелочки, фотографии детишек в ярких рамочках и очень много комнатных растений, преимущественно фикусов с огромными сочными темно-зелеными листьями и хлорофитумов – размашистых пучков тоненьких светло-зеленых стрелочек, выходивших прямо из земли цветочного горшка. Мисс Пирс была подтянутой афроамериканкой среднего возраста в ярко-голубых джинсах и белой футболке. Она сидела на крутящемся кожаном кресле на колесиках.

Финни быстро шагнула к столу мисс Пирс, которая, увидев мою еврейскую «маму», широко заулыбалась. Финни моментально взяла инициативу в разговоре в свои руки, буквально завалив начальницу смены вопросами про ее семью, детей, настроение, самочувствие и погоду. Я же, как и было положено по плану, стояла у двери в стороне и, делая вид, что разглядываю ангелочков, осматривала через одностороннее стекло стенки-рубки компьютерный зал. Девушки-заключенные тараторили, казалось, на одном дыхании и почти не двигались с мест. Некоторые просто что-то печатали. «Интересно, – думала я, – что же такое они делают на этих компьютерах, если одним из заказчиков ЮНИКОРа выступает ЦРУ, а использование труда заключенных уже не раз засветилось в предвыборных кампаниях в штатах?»

Вдруг мисс Пирс заметила меня, рассматривающую то ли зал, то ли женщин за стеклом.

– А это кто с тобой? – настороженно спросила она Финни.

– Ой, мисс Пирс. Не обращайте на нее внимания, она не совсем в себе, знаете ль. Взяла ее с собой помочь. Я-то, собственно, зачем пришла… – и Финни, понимая, что дальнейшее промедление опасно, быстро изложила свою просьбу позаимствовать тюремную тележку.

– Могла б и не спрашивать, – удивилась мисс Пирс. – Не вопрос – берите, только на место не забудьте вернуть.

– Спасибо, мисс Пирс, – улыбнулась Финни, в один шаг оказалась около меня и, снова схватив за локоть, направила меня в стеклянную дверь.

– Да не за что. А как зовут подругу-то твою? – только успела сказать нам в след мисс Пирс.

– Раша! – крикнула я на прощание. – Сэнк ю вери мач!

Мы пулей вылетели из кабинета, пролетели зал с компьютерами и через секунду уже катили телегу вверх на горку к площадке, напротив столовой, где возводился шатер. Там уже ждал, нервничая, капеллан:

– Что так долго-то?! – возмутился он нашему отсутствию.

– Так получилось… – мы с Финни виновато потупили глаза.

– Ладно, за мной, – приказал он. И мы покатили мусорную телегу за ним на задний двор, за досками и пальмовыми ветками. В течение всего пути мы молчали, чтобы не наболтать лишнего.

Вечером, после рабочего дня, мы с Финни сидели под липой на холме уличного стадиона.

– Финни, а что они делают на компьютерах?

– Точно не знаю, доча. Очень маленький процент заключенных отбирают там работать – проверяют досконально, и все берут на себя обязательство не болтать о том, чем занимаются. Если нарушить это правило – уволят с занесением в дело и никогда не примут обратно. Такая отметка заключенной на пользу в будущем явно не пойдет. Говорят, что они разделены на отделы. Некоторые вроде продают турпутевки и подписку на журналы, но точно я не знаю. Им можно приносить с собой еду и воду, а вот ручки и бумага под строгим запретом.

Работавшие в компании ЮНИКОР заключенные при условии анонимности сообщают, что они выработали полезные для жизни навыки общения с людьми, ведения бизнеса, работы за компьютером и… научились разбираться в политике[38]. Выводы делайте сами.

Раскаяние Патрика Бирна

 

Моя занятая жизнь в тюрьме обрела относительную стабильность, и нервное напряжение понемногу пошло на спад. Работать было тяжело, но я сдружилась с коллективом, для которого я была Рашей с родителями-иммигрантами из России и мошенническими действиями в качестве статьи. Я поставила на поток свои занятия спортом, наладила питание, а моя тюремная жизнь имела смысл – в дневниках появлялись новые и новые страницы с описанием внутренней кухни происходящего, которое я тихонечко инкогнито исследовала и тщательно документировала. Моя банки Лиза получила долгожданное место студентки на курсах по подготовке будущих парикмахеров и целыми днями, а подчас и ночами штурмовала учебники и готовилась к тестам. Я ей была интересна только длинными волосами, на которых она периодически уговаривала меня разрешить ей тренироваться в заплетании десятков разных видов кос. Такой мир меня совершенно устраивал.

От посольства России мне примерно раз в месяц приходили газеты и журналы, которые я бережно хранила в железной тумбочке у тюремной койки и дозированно читала, чтобы растянуть удовольствие до новой посылки. С родителями мы общались раз в неделю субботними вечерами, а драгоценные телефонные минуты я распределяла таким образом, чтобы иметь связь хоть по несколько минут, но со всеми, пусть и немногочисленными знакомыми и, конечно, адвокатами. Администрация тюрьмы прислала мне уведомление о том, что меня депортируют 25 октября. Оставалось, правда, под большим вопросом, ждет ли меня, как обычно бывает с депортируемыми из США гражданами, иммиграционная тюрьма до того, как для меня найдут место в самолете, но я старалась надеяться на лучшее – быструю и относительно безболезненную высылку на родину.

Однажды, вернувшись с работы на сервировочной линии, где мы подавали воскресный ужин, я обнаружила очень странное письмо от Патрика Бирна, человека, который когда-то показал мне Lady Freedom, американский символ – статую Свободы – с высоты птичьего полета, а потом странным образом через три месяца после моего ареста снова явился ко мне, только уже во сне на холодной полке одиночной камеры Александрийской тюрьмы. Я тогда видела его в слезах раскаяния, пожираемого чувством вины. И вот год спустя он сообщал мне, что сделал что-то страшное и глубоко в этом раскаивается. Письмо гласило, что все подробности мне станут очень скоро известны. Это сообщение вновь всколыхнуло в моей душе все волнения и беспокойства, разрушив мой, как я считала, тщательно построенный, но на деле хрупкий карточный домик тюремной стабильности.

«Господи, что же на этот раз »?! – думала я, одновременно переживая за Патрика, который со своими странностями характера и неограниченными финансовыми ресурсами мог наломать дров. Я очень старалась сделать так, чтобы он никак не пострадал от возникшей вокруг меня ситуации. Еще одна жертва охоты на ведьму была ни к чему, я и так чувствовала себя ужасно виноватой в разрушении жизни и здоровья моей семьи и друзей, а также в том, что создаю проблемы моей стране, которая была вынуждена сражаться за мою свободу, имея достаточно других важных и сложных дел.

То, о чем говорил Патрик, не заставило себя долго ждать. На следующий день на сервировочной линии я заметила, что женщины показывают на меня пальцами и перешептываются. Я не была поклонником просмотра телепередач, по телевизору обычно крутили мыльные оперы и реалити-шоу, которые меня не интересовали. Правда, по утрам включали новости, но я в это время бегала на стадионе, используя драгоценное время до начала рабочего дня на кухне для поправки здоровья. Судя по реакции заключенных и надзирателей, я явно что-то пропустила.

– Мария, – прошептала мне Финни, когда я накладывала в ее поднос поварешку риса, – там тебя в новостях показывают постоянно. Подойди ко мне, пожалуйста, после смены, я расскажу тебе, что к чему. И будь осторожна, я за тебя переживаю.

Я кивнула.

По пути снимая шапочку и пластиковый фартук после сдачи рабочей зоны, я направилась к столу, где в одиночестве сидела Финни, специально медленно, растягивая время, поедающая рисинку за рисинкой.

– Что случилось, мам? – я аккуратно присела на краешек табурета рядом с ней.

– Там мужчина про тебя интервью дает, Патрик, кажется. Он бизнесмен какой-то. Так вот, Патрик говорит, что это он сдал тебя ФБР. Такого я уже наслышалась, но вот еще кое-что странное – он говорит, что любит тебя.

Продолжить разговор нам не удалось. Надзиратели выгоняли засидевшихся заключенных из столовой. Пора было расходиться по отделениям. Попрощавшись с Финни, я в полном непонимании и шоке от происходящего поплелась к себе. Заключенные прилипли к выходящим во двор окнам бараков и следили за шествием своей знакомой ученой тихони Раши, которая вдруг превратилась в коварного агента Кремля, известную русскую шпионку Марию Бутину.

В отделении я прямиком бросилась к телефону и позвонила своему адвокату Бобу, надеясь узнать, что же происходит.

Как оказалось, мой давний друг Патрик Бирн сделал заявление о том, что он принимал участие в федеральном расследовании вмешательства России в американские президентские выборы 2016 года. По его словам, он помогал сотрудникам правоохранительных органов, ФБР, которых он назвал «людьми в черном», и именно по этой причине развивались наши взаимоотношения. Патрик отметил, что первоначально ФБР не проявляло никакого интереса к моей персоне, считая меня просто студенткой, а потом внезапно изменило свое мнение. Бюро расследований дало Патрику «зеленый свет» на разработку меня вопреки всем нормам закона и морали, не гнушаясь никаким средствами, включая насилие и наркотические вещества.

Патрик в своих публичных заявлениях утверждал, что он только сказал ФБР, что подмешивал мне наркотики и в бессознательном состоянии подвергал насилию, а на самом деле этого и в помине не было, но ни подтвердить этот факт, ни опровергнуть я не могла, на то оно и «бессознательное» состояние, что ты ничего не помнишь. В ходе общения со мной Патрик все-таки пришел к выводу, что я была просто использована в качестве «козла отпущения» в политическом шоу, а все расследование не имело никаких оснований, кроме необходимости искусственно создать медийный скандал. Когда меня посадили, пытали и месяцами держали в одиночных камерах, Патрик, чувствуя свою вину в происходящем, пытался исправить содеянное и направился в ФБР и Министерство юстиции США, требуя прекратить издевательства. Но никакого эффекта его обращения не возымели. Спустя год после моего ареста он больше не смог бороться с собственной совестью и записал в номере отеля многочасовое интервью, которое передал прессе с просьбой предать огласке происходящее беззаконие. «Я все еще люблю ее, – сказал он журналистам. – Мария должна вернуться домой».

– Спасибо, Боб, – тихо сказала я в телефонную трубку, – мне надо побыть одной. Я позвоню тебе позже, если ты не против.

– Конечно, Мария, – ответил адвокат. – Я все понимаю.

Я вернулась на свои нары, свернулась в комочек и закрыла глаза.

После скандального раскаяния Патрика и его рассказа про сотрудничество с ФБР в поимке русской якобы шпионки прошло уже несколько дней, а тюрьма продолжала гудеть, как пчелиный улей. Новости такого рода были редкостью, а потому передавались из уст в уста, с невероятной скоростью обрастая новыми и новыми свежесочиненными подробностями. Так из обычной заключенной-посудомойки я стала местной знаменитостью. Со мной пытались завязать разговор и выпытать подробности этой истории с американским олигархом.

И вот однажды утром я, как и всегда, вызвалась добровольцем на чистку асфальтированной беговой дорожки стадиона от птичьих экскрементов и пробивавшихся сквозь асфальт одуванчиков. Моя тюремная мама Финни была в прекрасной физической форме в свои 60 с хвостиком лет, но возраст давал о себе знать, и я, видя, как ей тяжело работать метлой и лопатой на жаре, присоединялась к компании работников, чтобы хоть немного облегчить ее участь своей помощью за 7 долларов в месяц.

Мы проработали не больше часа, как небо влажного душного летнего утра стало затягивать тяжелыми темно-серыми облаками – собирался летний тропический ливень. Наконец гигантская туча заволокла все небо, грянул гром, и первые огромные капли дождя по одной стали тяжело обрушиваться на работавших женщин и надзирательницу мисс Пирс.

– В укрытие! Инвентарь забрать с собой! – крикнула она. Это означало, что нам положено укрыться под деревянным настилом с толстыми резиновыми матами, расположенным вниз по бетонной лесенке от стадиона.

Мы подчинились, и, едва оказались под крышей, ливень всей силой обрушился на землю. Тропические флоридские дожди, хоть и недолгие, идут стеной, будто все краны мира открыли в один момент и выпустили воды всех океанов с темного неба на ярко-зеленую траву.

Женщины сбились в кучу под настилом, боязливо поглядывая на стену дождя. Намокнуть было очень опасно – просушить во влажном климате вещи практически невозможно, учитывая также и тот факт, что сушка на спинках железных нар против правил, так как висящая одежда препятствует наблюдению за заключенными при обходах надзирателей. Некоторые охранники, правда, закрывают на это глаза, но рисковать получением дисциплинарки за сушку хотелось не всем и не всегда.

Видя, что ливень затягивается, мы собрались в кружок. Тут-то меня и поймали. Бежать было некуда.

– Раша, мы тебя по телеку видели. Знаешь, там этот мужик, ну, бизнесмен, говорил, что у него с тобой типа был роман и он тебя сдавал агентам. Ты не расстраивайся. Тут у нас такое сплошь и рядом. Была тут одна девушка, там фэбээровец на ней женился, у них даже были дети, а потом он ее сдал в тюрьму по наркоте, а детей забрал. Слушай, так что там было-то, с этим Патриком, расскажи, а? – первой начала допрос Минни, внушительного размера чернокожая американка в белой кепке.

Видя, что путь к отступлению закрыт и на меня уставились любопытные глаза десятка заключенных, я тяжело вздохнула и согласилась.

– Ну, ладно. Слушайте, но сразу предупреждаю – это очень грустная история.

С Патриком мы познакомились в Лас-Вегасе в 2015 году. Он был ключевым спикером на конференции либертарианцев по теме криптовалют. После выступления с оратором можно было пообщаться в порядке живой очереди, что я и сделала.

– Здравствуйте, Патрик! Меня зовут Мария Бутина. Я из России. У вас было очень интересное выступление. Я верю, что у криптовалют большое будущее. Знаете, я работаю помощником у статс-секретаря Центрального банка России… – начала разговор я, дождавшись своей очереди в бесконечном потоке людей.

– Здравствуйте, Мария! – неожиданно приветливо улыбнулся до того серьезный Патрик. – Вам когда-нибудь говорили, что у вас невероятно красивый акцент? Я много знаю о России и думаю, что это совершенно уникальная страна с богатой историей и потрясающей культурой.

– Спасибо, Патрик. Мне очень приятно это слышать. Знаете, далеко не всегда тут можно встретить человека, который любит русских, – ответила я.

– Предлагаю поговорить об этом отдельно, а то мне уже нужно бежать, – сказал Патрик, протянув мне свою визитную карточку. – Напишите мне на электронную почту, и я попробую найти для вас время в моем графике.

– Договорились!

Вечером этого же дня в своем номере, на маленьком сером ноутбуке я напечатала коротенькое сообщение, как просил Патрик. К моему удивлению, через несколько секунд пришел ответ с предложением пообедать у него в номере на следующий же день. Я, конечно, обрадовалась, но и несколько смутилась – как-то странно выглядело предложение отправиться к мужчине в номер. Но решив, что, видимо, это званый обед на несколько персон, что в Америке нормальная практика, да и место все-таки публичное и человек солидный, я ответила согласием.

На следующий день в указанное в письме время я отправилась к Патрику. Он остановился в соседнем с моим Cosmopolitan of Las Vegas – шикарном пятизвездочном отеле, здание которого входит в пятерку самых дорогих сооружений в мире. Высокая стеклянная башня в почти сотню этажей, казалось, уходит в бесконечность вечно ясного чисто-голубого небо города среди пустыни. Несмотря на то что на улице светило яркое солнце, холл отеля был погружен в голубоватый полумрак, прямоугольные стеклянные колонны, собранные из крупных квадратов светящихся экранов, меняющих цвет от нежно-голубого до сине-зеленого, как волны безграничного моря на закате дня, тянулись куда-то вверх.

Я поднялась на указанный в электронном сообщении этаж и, слегка заблудившись в бесконечных коридорах, все-таки нашла номер Патрика. Дверь была приоткрыта, но я все равно вежливо постучалась и уточнила, можно ли мне войти. Патрик распахнул дверь, и я удивилась, насколько он не похож на того человека, который со сцены рассказывал о футуристическом будущем мировой экономики. На меня смотрел улыбающийся белозубой улыбкой мужчина с взъерошенными золотыми волосами, одетый в обычную черную футболку и домашние серые брюки.

– Проходите, Мария! Обед будет через пару минут, – жестом пригласив меня войти, сказал Патрик.

В номере царил беспорядок – постель была смята, и повсюду разбросаны белоснежные подушки, но по центру стоял накрытый на две персоны стол. Патрик предложил мне сесть. Обед действительно подали через несколько минут: два одинаковых блюда – стейки из семги со свежими овощами и два бокала диетической колы, которую, как я потом узнала, Патрик позволял себе только по особым случаям.

Наша беседа длилась почти два часа, и я не могла поверить, что такому человеку, доктору философских наук, блестящему экономисту и одному из самых богатых бизнесменов Америки, может быть интересно разговаривать со мной, обычной русской девушкой, родившейся в далеком сибирском городке в глубине российских равнин. Тем не менее у нас нашлось много общего – взгляды на политику, экономику, литературу и искусство. На этом наше первое знакомство закончилось. Он улетел в тот же вечер на своем самолете в Юту, где располагалась штаб-квартира его компании, а я вернулась к себе.

– Нет, ну что, прям просто поговорили? Не залечивай тут нам, – перебила мой рассказ Минни.

– Тьфу, Минни, опять ты со своими пошлыми намеками, – возмутилась я. – Прям просто поговорили. Представь себе, так бывает, – я улыбнулась. – Хотя, впрочем, было еще кое-что.

Минни и все сидящие вокруг девушки оживились.

Если я сочла интерес к моей скромной персоне со стороны Патрика хоть и лестным, но странным, он со своей стороны и вовсе посчитал, что моя эрудированность в интересующих его темах и близость наших взглядов – результат некой спецподготовки, нацеленной на установление контакта с ним как с влиятельным человеком в американском истеблишменте. Я же не знала, что бизнесмен Патрик Бирн, кроме всех прочих заслуг, обладает доступом к гостайне…

Впрочем, об этом позднее.

Так началось мое регулярное общение с Патриком, продлившееся пару лет. Мы периодически встречались в разных городах США, пока однажды, в 2017 году, он не пригласил меня посетить открытие нового здания его компании в Солт-Лейк-Сити. Патрик, идейный противник войны и сторонник мира, сказал, что это была мечта всей его жизни – построить для своей компании «Колизей мира», как он его окрестил, – огромное круглое здание с парком для прогулок и огромным вечногорящим высоким пламенем в центре.

Что такое «дело всей жизни», мне было понятно – я всю жизнь занималась защитой прав и свобод граждан своей страны, а потому отказать Патрику в этом приглашении не смогла, отказ, будь я на его месте, был бы для меня глубоким оскорблением.

Патрик на сцене держался уверенно, и буквально светился от счастья, перерезая алую ленточку на крыльце нового дома для своей компании. Мне его чувства были знакомы, пусть и не в таком масштабе, конечно: в 20-летнем возрасте я тоже перерезала ленточку для своего первого магазинчика розничной торговли на Алтае.

Я стояла во втором ряду в бежевом платье-футляре из мелкого кружева вместе с самыми близкими друзьями и партнерами хозяина торжества. Патрик в неизменном черном костюме с высокой стойкой под горло вышел, жестом поднятой руки приветствуя толпу. Торжественное перерезание ленточки завершило ряд речей и поздравлений, и всех пригласили в здание на осмотр владений компании Overstock.com.

Наконец стихли фанфары праздника, и гости стали расходиться. Солнце клонилось к закату, и пронизывающий сильный ветер набирал силу – стояла поздняя осень. Патрик пригласил меня и самых приближенных гостей в ночной клуб, где в честь события должен был состояться концерт известной американской рок-группы. Разумеется, я согласилась.

Ночной клуб был под завязку забит гостями, громко играла музыка, все произносили тосты в честь Патрика и его нового детища. Я смотрела на него и была безмерно счастлива, будто все это происходило в моей собственной жизни, ведь так прекрасно, когда мечта после долгих и кропотливых усилий наконец становится реальностью. Патрик повсюду таскал меня за собой, я пожала десятки рук и ответила на сотни счастливых улыбок. Вдруг он сказал, обняв меня за плечи:

– Давай сфотографируемся на память! – вспышка фотоаппарата, и эта фотография навеки вошла в историю моего уголовного дела.

Где-то после полуночи в зале остались только самые стойкие. Я была «с корабля на бал» – мой самолет приземлился утром того же дня – поэтому уже сутки не спала и была очень рада, когда Патрик предложил покинуть клуб. У здания нас ждал черный блестящий автомобиль «Тесла», двери которого, как в машине времени из фильма «Назад в будущее» футуристично открывались вверх. Патрик сел за руль, и мы понеслись по горному серпантину в сторону его дома, высоко в Скалистых горах.

Дом Патрика, красивый двухэтажный особняк, находился на окраине Солт-Лейк-Сити и был повсюду окружен горами, лишь у основания покрытых высокими соснами. Этот пейзаж очень сильно напоминал мне родной Алтай с его высокими серыми скалистыми вершинами, терявшимися в низких осенних облаках.

Патрик был необычен во всем – так, например, в его доме ходили без обуви, что у американцев, как правило, не принято. Войдя, я очень обрадовалась возможности наконец снять туфли на высоченных каблуках, за день совершенно убившие мои ноги. Мы поднялись по деревянной лестнице наверх. В самом центре второго этажа была библиотека с бесконечными шкафами книг от пола до потолка и двумя бежевыми креслами. Я, безумно влюбленная в литературу, тут же бросилась разглядывать эти сокровища. Чего там только не было: старинные фолианты знаменитых философов и историков, красочные атласы, маленькие сборники стихов и, конечно, целая секция об экономике и криптовалютах. Патрик смотрел на меня, с восторгом погрузившуюся в изучение неожиданного счастья, и улыбался.

– Пойдем, Мария, я покажу тебе твою комнату. Твой чемодан уже там, – наконец сказал он, оторвав меня от книг.

Моя комната оказалась уютной спальней с двумя ночниками на тумбочках и накрытой тяжелым голубым покрывалом кроватью. Там Патрик оставил меня одну. Я, уже едва живая от усталости, переоделась в шелковую пижаму и приготовилась ко сну.

Через пару минут в дверь тихо постучали.

– Мария, можно войти? – негромко спросил Патрик.

– Конечно, заходи, – ответила я сквозь сон.

– Слушай, я хотел попросить тебя, а ты не могла бы побыть со мной? Пожалуйста, – неуверенно начал он.

– Патрик, – строго сказала я, – мы это уже обсуждали.

– Пожалуйста, – тихо умоляюще сказал Патрик. – Я не могу спать. Просто посиди со мной рядом. Я очень устал, а только в твоем присутствии я смогу заснуть.

– Только без глупостей, – предупредила я и пошла за ним.

Эта комната была вдвое больше моей, со стеклянной стеной-окном и видом на горы. Играл тихий эмбиент[39], единственным источником света был белый чистый снег, покрывающий вершины за окном, и тоненький серп нарождающейся луны. Патрик лег на кровать и натянул одеяло до самого кончика носа. Что же случилось с тем человеком, который еще несколько часов назад сильным низким голосом с огромной сцены Колизея, казалось, вершил судьбы мира? В тот самый момент я поняла, что именно нас парадоксально объединяло – мне был глубоко безразличен его социальный статус и финансовое положение, меня интересовал Патрик как личность, его глубокий внутренний мир, который никто не понимал за внешней мишурой и безупречной выдержкой.

А еще мне было искренне жаль его – с 14 лет Патрик был тяжело болен раком и всю свою жизнь боролся с недугом. Рак отступал лишь временно, и каждый день Патрик жил, не зная, будет ли следующий, его гениальность граничила с болезненным помешательством, а вечные цифры в голове, как он говорил, не давали ему спать. Он жил не для чего-то, а вопреки всему. Я видела, чего стоил ему каждый день общения с людьми, которых он, интеллектом превосходивший всех вместе взятых знакомых и друзей, не понимал и тяготился необходимостью опускаться до их уровня, чтобы разжевать давно ему понятные очевидные истины. Видя эту боль и веря, что наше общение ему дает хоть какое-то облегчение от страшных страданий, я всегда была сердцем с ним, даже когда мы были очень далеко друг от друга. Больше того, мне казалось, что Патрик, как и я, понимал ценность мира как для живущих здесь и сейчас, так и для будущих поколений. Мы ответственны сегодня за то, что достанется им после нас завтра.

Я села на краешек кровати и потрепала его непослушные жесткие волосы.

– А теперь спи. Я никуда не уйду. Мой самолет только утром, – тихо прошептала я.

– Нет, ну все-таки было? Ну, было? – не сдавалась Минни.

– Дорогая, ты дашь мне продолжить или вы уже тут все сами придумали? – ответила я. – Это совсем не главное.

На рассвете я тихо собралась, оставив его одного – безмятежно спящего человека, которому пришлось пережить в жизни так много страшного.

А теперь я знаю, что тем утром я улетела, а Патрик позвонил агентам ФБР и в очередной раз доложил им об успешно проведенной операции. Как оказалось, он действовал по их поручению и сдавал каждую нашу встречу, каждый разговор, каждое сообщение на протяжении всего нашего общения. Именно он стал, как это принято говорить, «нулевым пациентом» в моем деле, точкой отсчета. Его неверие в искренность моих чувств к нему, как к человеку, верящему в то, что мирное небо над головой есть важнейшая ценность для каждого человека в отдельности и общества в целом, а также

в то, что Россия и США играют в этом ключевую роль, привело его прямиком в офис ФБР.

Патрику понадобился целый год после моего ареста, чтобы осознать, какую он совершил ошибку в своих суждениях в отношении меня и моих намерений. В июле 2019 года он позвонил моему адвокату и сказал, что глубоко виноват передо мной и хотел бы сделать заявление о том, как, закрыв глаза на закон и мораль, высшее руководство США искусственно создавало в течение нескольких лет дело против меня, использовав это как предлог для обострения русофобских настроений американской публики.