Перевод в федеральную тюрьму

 

Посреди ночи из маленького динамика возле железной двери камеры раздался мужской голос:

– Заключенная Бутина?

– Да, – сквозь сон ответила я. И тут же, вздрогнув, проснулась: это ведь за мной, значит, директор тюрьмы не обманул! Я так боялась, что он соврал или они все переиграли, ведь в штате Оклахома было объявлен «красный уровень опасности», в мае в штате уже было зарегистрировано больше 60 торнадо, и погода не собиралась налаживаться, идя на рекордные разрушения за последние пару лет. Нашу с Фэнтези камеру постоянно подтапливало, и к утру на бетонном полу извивались целые реки дождевой воды. Этапирование заключенных обычно проводилось спецбортом авиации службы маршалов, а в такую погоду самолет вряд ли рискнут поднять в небо.

– Собирайся. Скоро за тобой придут, – настойчиво продолжил голос.

– Сколько сейчас времени, сэр? – этот вопрос я уже задала, спрыгнув с кровати и подлетев к динамику.

– Около полуночи, – голос сделал небольшую паузу. – Они придут за тобой через час.

– Я буду готова, сэр! Спасибо вам! – радостно ответила я.

Час на сборы мне, конечно, не требовался. Я ждала этого дня каждую минуту – сперва месяц в общем бараке тюрьмы, а потом еще неделю в железной без окон камере для особо опасных преступников. Каждый вечер я аккуратно складывала униформу на тюремные тапочки, а поверх них – один-единственный открытый конверт с листочками дневника, надписанный для моего адвоката Боба. Когда меня заберут, я собиралась напоследок лизнуть клейкий край, запечатать конверт и передать надзирателю для отправки. Его обязаны были послать почтой указанному адресату.

Так что сборы заняли у меня не больше минуты. Уже в униформе я залезла обратно на свою верхнюю железную полку и уставилась в потолок, терпеливо ожидая, когда пройдут 59 минут. Сердце, казалось, хотело выпрыгнуть из груди: «Что меня ждет дальше? Какие новые испытания мне готовят американские власти? Снова одиночка или общий режим? Какая она, федеральная тюрьма? Какие там заключенные – такие же, как моя Фэнтези и те милые девушки, которых я встречала на своем пути? А может, они совсем другие – заядлые преступницы, которых на годы отправили за решетку, чтобы они заплатили на свои страшные деяния?» Я на секунду пожалела, что покину наш с Фэнтези маленький, 3,5 × 2 метра, железный бункер, где мы так много играли в карты, я читала ей вслух, а она учила меня делать тюремный лимонад, растворяя мятную карамельку в стакане с водой.

«Что ж, не стоит грустить, – подумала я, – хоть это и страшно, но зато на шаг ближе к возвращению домой». Чтобы отвлечься от мыслей о пугающей неизбежности, я села на бетонной койке, подогнув под себя согнутые в коленках ноги, и тихонько, стараясь не разбудить соседку, которая уже, наверное, видела третий сон и громко сопела, тихонько запела нашу походную песню, которую когда-то в далеком детстве мы, уставшие после исследования гор Алтая подростки, пели хором у ночного костра: «Там птицы не поют, деревья не растут, и только мы плечом к плечу врастаем в землю тут…». Я закрыла глаза, и вот уже и нет вокруг железных стен, а только мерно потрескивают угли костра, а надо мною бесконечное звездное небо.

– Барби? – послышался с нижней полки тюремных нар сонный голос Фэнтези. – Они скоро придут за тобой, да? – ее личико в больших очках с черной толстой оправой смотрело на меня снизу вверх.

– Да, Фэнтези. Надзиратель только что сказал. Я не хотела тебя будить.

Я, конечно, врала. Я очень хотела, чтобы она проснулась, чтобы сказать ей напоследок в очередной миллионный раз, что она спасла меня от страшного одиночества. Я бы обязательно сделала это, но только в последние несколько минут, прежде чем покину камеру. Долгое прощание было бы слишком тяжело для нас обеих.

Даже в полумраке комнаты я видела, что ее совиные глаза наполнились слезами.

– Фэнтези, – шепотом сказала я, – я буду скучать по тебе. Ты спасла меня, спасибо.

– Хватит уже, – она подняла руку и погладила меня по коленке. – Я люблю тебя, Барби. Я тоже буду скучать. Ты не забывай меня, ладно? Я приеду к тебе в Россию и познакомлюсь с твоими родителями и котом, Мейсоном, кажется, – натужно улыбнулась Фэнтези.

– Не забуду. Никогда. Обещаю.

Динамик вновь ожил:

– Собирайся. Охрана будет через пару минут.

– Я готова, сэр! – громко сказала я и быстро спрыгнула с верхней полки.

Фэнтези бросилась мне на шею, и мы обе тихо, почти неслышно заплакали. Дверь щелкнула.

– Мне пора, – аккуратно отстранила я от себя Фэнтези. – Я найду тебя, как только смогу. Слышишь? Я обещаю.

И я вышла из камеры в маленький железный холл. Там меня уже ждала надзирательница. Протянув мешок с униформой Александрийской тюрьмы, она приказала мне переодеться в душевом закутке. Покосившись на красный глазок камеры в углу, я переоделась и отдала женщине тюремную униформу "Шейди Каунти". Забрав вещмешок, она исчезла, оставив меня одну в холле. Все двери камер были заперты, так что мне оставалось только сесть на приваренный к столу железный табурет и ждать неизвестности. Через пару часов мне принесли сэндвич, а потом снова оставили в одиночестве. Наконец, через примерно час, а может, два, точно я не знала – часов у меня не было, а окон в отделении тем более – железная дверь, медленно скрипя, поползла в сторону. Голос из ниоткуда приказал идти вперед по коридору, что я и сделала. Передо мной по очереди отползали в сторону сначала одна, потом вторая, потом третья дверь, вокруг не было ни души, я все шла по длинному лабиринту бетонных коридоров с серыми стенами к ожидающей меня неизвестности.

Наконец в одном из помещений я встретила полную чернокожую женщину-надзирательницу, которая изъяла у меня резинку для волос, отчего те рассыпались по плечам, причиняя массу неудобств грубо щупающей меня по рукам и ногам охраннице в липких черных перчатках. Убедившись, что у меня ничего запрещенного нет, на меня надели кандалы, наручники и соединили руки и ноги длинной цепью, закрепленной на поясе.

Далее меня завели в железный лифт, который со скрипом пополз куда-то вниз. Когда мы оказались на первом этаже, надзирательница приказала мне войти в малюсенькую камеру, где была только железная табуретка, приваренная к полу, а из потолка торчала ржавая душевая лейка, и захлопнула за мной дверь. В камере было холодно и влажно, поэтому я быстро промерзла до самых внутренностей. Но хуже было другое – очень скоро, спустя, наверное, минут 15, стало сложно дышать – вентиляции в этой душевой не было, а помещение было настолько маленьким, что, сидя на железном табурете, до противоположной стены можно было бы дотянуться руками, если бы они не были закованы в наручники. Не знаю, сколько прошло времени, но ситуация стала усугубляться, и я осознала, что нужно что-то делать, пока я не умерла тут от удушья. Возле двери на стене виднелись серая металлическая кнопка и дырочки переговорного устройства, такого же, как и в нашей с Фэнтези камере. Я все смотрела на эту маленькую кнопочку, боясь, нажав ее, вызвать на себя очередной гнев надзирателей. Наконец все стало настолько плохо, что втягивать воздух приходилось с силой, чтобы выжать хоть чуть-чуть кислорода из душной камеры. Я встала с табуретки и дрожащими руками надавила на кнопку. Ничего не произошло. Я нажала еще раз. В камере раздался мужской голос:

– Чего тебе?

– Извините, сэр, но тут нечем дышать, – вздрогнула я от звука собственного голоса.

Динамик не отвечал. Я, осмелев от полученного ответа, – значит, там где-то есть жизнь! – надавила на кнопочку.

– За тобой придут, – рявкнул голос, и снова повисла тишина.

Спустя несколько минут дверь отворилась, и та же надзиратель, которая привела меня сюда задыхаться, кивком головы показала, что, мол, на выход. Я, гремя цепями, вышла из камеры, жадно вдыхая тюремный воздух, который казался мне тогда самым свежим и приятным в моей жизни.

Меня повели в гараж, где уже стоял новенький блестящий белый автобус. Я еле вскарабкалась по ступенькам, стараясь сохранить равновесие в железных цепях, сковывающих движения. Мне указали на место в углу первого ряда. Внутри автобус, в котором транспортировали заключенных, был разделен на две секции, между которыми была металлическая решетка-сетка с дверью. В одной была только я, а из второй секции, в задней части автозака, на меня таращились человек 20 огромных чернокожих мужиков: кто-то в робах, а кто-то в уличной одежде, все закованные в цепи, так же как и я. Неожиданно увидев толпу людей, а тем более противоположного пола, после изолятора, где я была один на один с подругой, я не на шутку испугалась. Заключенные стали что-то громко орать при виде меня, топать ногами и греметь цепями. Но страх быстро сменился радостью – вокруг меня были живые люди! Они шумели и нецензурно ругались, но разве это важно? Это были настоящие люди, а не молчаливые холодные бетонные стены карцера.

– Заткнулись все! – громко заорал надзиратель на разбушевавшуюся человекомассу. Мгновенно повисла тишина. – Ты! – обратился он ко мне. – С мужиками не общаться. Я тебя предупредил.

Я, собственно, и не собиралась ни с кем общаться, но была безмерно рада компании – меня транспортировали не одну, а значит, был шанс, что меня и в тюрьме будут держать в общем режиме, а не в одиночном карцере. Я зажалась в уголок первой скамейки и уставилась в стену. Окна в автобусе были расположены под самым потолком, так что единственное, на что я могла любоваться, это белая железная стена или, когда автобус, наконец, тронется, можно будет увидеть впереди полускрытую водителем дорогу – это была невероятная роскошь и привилегия первого ряда железных скамеек автозака.

Машина медленно выехала из тюремного гаража в ночной тихий город. На каждой кочке цепи гремели, и приходилось напрягать каждую мышцу своего тела, чтобы не слететь со скользкой железной скамьи. Закованной в кандалы и наручники женщине это и вправду непросто. Не прошло и 10 минут, как машина снова остановилась, открылась дверь в передней части, через которую заводили и меня, и я увидела – о, чудо! – что в салон поднимаются по одной еще три девушки из общего режима. Они, увидев меня, разулыбались, но понимая, что за болтовню можно схлопотать наказание, сели по лавкам и затихли.

Когда автозак снова поехал, женщина около меня тихонько прошептала:

– Бутина! Мы уж думали, что больше тебя не увидим. От девчонок тебе – привет. Они так и занимаются зарядкой каждый день после обеда. Вот чудачки, – хихикнула она. Эту женщину звали Кэрон, она не входила в число ни моих учениц, ни подопечных моей фитнес-группы. Маленькая, похожая на лисичку, остроносая блондинка лет 40 с ярко-голубыми глазами, она мотала уже второй срок. За что конкретно, я не знала, мы не были близки.

– Я тоже рада тебя видеть, Кэрон. И очень рада, что девчонки продолжают заниматься, – ответила я, но ее эта информация не особо тревожила. Она уже сидела вполоборота и вовсю строила глазки мужикам за железной сеткой, отчего они, казалось, еще больше зверели, судя по грому цепей за моей спиной в задней части салона.

В следующие 45 минут я видела самый красивый в своей жизни рассвет – автобус ехал на восток: сперва небо впереди было иссиня-черным, и только свет желтых фар указывал нам путь, потом оно стало постепенно светлеть, и где-то вдалеке забрезжил рассвет. Занимался новый день, первый и, как потом оказалось, единственный погожий день этого штормового сезона. Не было ни дождя, ни торнадо, и мы благополучно добрались до аэропорта. Заключенных, как и всегда, в кандалах и наручниках завели в самолет и рассадили по местам. Раздался гул турбин, и он мягко оторвался от земли. Куда мы летели, я не знала, сколько займет перелет – тоже. Мне чертовски повезло, потому что я оказалась у окна иллюминатора и, глядя вниз, пыталась угадать, куда же мы можем направляться? Под нами растянулся ранее не виданный мною ландшафт: темно-зеленый лесной массив с черными реками, извивающимися, будто длинные змеи с блестящей на солнце чешуей. «Ага! Это же джунгли!» – подумала я.

Третий этап: Флорида

 

Дальняя дорога

 

Я оказалась права. Под нами были джунгли огромного национального заповедника Окала. Один из самых больших сосновых массивов в мире растянулся на полторы тысячи километров в северной части самого южного штата в материковой части США – Флориды. Именно туда, на окраину национального парка, на частный закрытый аэродром близ городка Гринфилд, направлялся наш самолет. Аэродром использовался в двух случаях: для доставки самолетов с зэками, как мы, или для обслуживания дорогих частных суперджетов состоятельных господ, которые прилетели во Флориду позагорать на солнечных песчаных пляжах и развлечь себя серфингом на голубых волнах Мексиканского залива.

Самолет, приземлившись, подкатил к огромному ангару, и из него тут же высыпало с десяток вооруженных автоматами людей в военной форме. В иллюминатор были видны стоящие неподалеку несколько автобусов с тонированными стеклами. «Это за нами», – сразу догадалась я. Стекла затемняли, чтобы наши измученные лица и тюремные робы не смущали приехавших в солнечную Флориду туристов, потягивающих кола-колу из больших ярких стаканов, дабы охладить себя от испепеляющей жары летнего дня.

В салон самолета вошли две полные женщины с большими пачками листов – списков заключенных и стали по одному вызывать узников к выходу. Сперва по узкому коридору между пассажирских сидений пошли один за другим, шаркая ногами в кандалах, чернокожие мужчины с бородами и густой черной кудрявой шевелюрой. А за ними вызвали и меня, первую из женщин в самолете. Сердце снова ушло в пятки: «Господи, только не спецусловия, иначе снова в карцер? На дворе май, при наилучшем раскладе, с учетом вычета за примерное поведение, меня ждет пять месяцев до депортации. Еще 150 дней к 117, проведенным в одиночке, я не выдержу». Но делать было нечего, я кое-как вылезла из своего сиденья и, гремя цепями, поплелась к выходу, будто на казнь.

– Номер? – резко спросила меня женщина с листами.

– 364794, – ответила я.

– Статья?

– 371, заговор против Соединенных Штатов Америки, – оттараторила я.

– Все верно, – ответила женщина и улыбнулась.

Неужели, подумала я, на этот раз мою статью в документах указали правильно? Ведь до этого служба маршалов намеренно ошиблась в моих документах, указав в качестве статьи обвинения «шпионаж», и эта «ошибка» стоила мне пары недель особых условий – тюремного карцера. Впрочем, ошиблись они «случайно» и в дате моего рождения, а также в моей фамилии. Из-за этого недоразумения российские консулы никак не могли обнаружить моих перемещений по стране.

Я аккуратно, по-пингвиньи, спустилась по железному трапу во влажную флоридскую жару, прямиком в руки сотрудников Федерального бюро тюрем. Улыбчивые лица этих людей ярко контрастировали с суровыми гримасами маршалов, которые окружали меня в течение всего процесса этапирования. Меня снова обыскали, но уже не так грубо, как я привыкла, и проводили в автобус. Там, о чудо, уже сидели несколько женщин. На входе в автобус мне в руки сунули коричневую коробочку с сэндвичем. Это была первая еда за последние, наверное, 12 часов. Есть мне хотелось, но не так сильно, как пить, однако попросить я не решилась. Вдруг я заговорю, и они, услышав мой русский акцент, осознают свою ошибку и определят меня снова в отдельную камеру, изолировав от общества.

– Спасибо, – тихо сказала я, стараясь не выдать своего иностранного произношения, и заняла место у окна на железной лавке в середине салона. Оказалось, я была последней из моего самолета, кого здесь ждали. Остальных заключенных отправили дальше.

Автобус тронулся, и из окна я увидела шикарный вход в частный аэропорт, окруженный аккуратно постриженными кустиками и ярко-зеленой лужайкой. Через блестящие на солнце стеклянные двери туда-сюда шныряли носильщики багажа в белых футболках поло, помогая только что приземлившимся на частном самолете усталым богатеям с кожаными чемоданчиками на колесиках погружать поклажу в блестящие черные «мерседесы» класса люкс.

Мы отъехали от аэропорта, и следующие четыре часа я любовалась красотами вечнозеленых деревьев заповедника северной Флориды. Из окошка можно было, оставаясь невидимой для пассажиров проезжающих мимо автомобилей, разглядывать простых людей, весело болтающих в салонах маленьких ярких машинок. «Интересно, о чем говорят эти люди?» – думала я. Эти мысли хоть как-то помогали отвлечься от главного тревожащего меня в тот момент вопроса: что меня ждет в федеральной тюрьме и будет ли это новый подвальный карцер без окон. Честно сказать, я не хотела, чтобы мы поскорее приехали, лучше пусть дорога продлится подольше. Возможно, это был последний глоток относительной свободы и социума, который мне предстояло испить до погружения в беспросветный мрак карцера.

Заключенные в салоне разговорились и рассказывали друг другу про свой опыт пребывания в федеральных тюрьмах.

– Извините, – сказала я, немного осмелев, – а в этой тюрьме, куда мы направляемся, есть карцер?

Одна из заключенных, похожая скорей на пухлого мексиканского подростка с короткой стрижкой, чем на женщину, но самая опытная из всех, судя по уверенности речи и детальности рассказов, ответила на мой вопрос:

– Карцер? Не, это не карцер. ЭтоназываетсяШУ (Special Housing Unit, SHU). Но тебе-то зачем? Ты вроде не буйная? Туда ж за драки отправляют, секс, наркоту и все такое. А с виду по тебе не скажешь… – недоверчиво смерила меня взглядом она.

– Нет, я просто так спрашиваю, – начала оправдываться я. Кажется, девушки не узнали меня, всемирно известную «русскую шпионку-соблазнительницу», и это незнание я хотела сохранить в неизменном виде.

– ШУ – это яма, детка, – продолжила она. Там подвал, короче, и ты туда не хочешь, так что лучше будь паинькой, не доставляй беспокойства надзирателям.

Беспокойства я никогда не доставляла, представить меня участницей потасовки или торгующей в тюрьме наркотой можно было тоже вряд ли. Но мой печальный опыт столкновения с самой справедливой в мире американской системой правосудия уже доказал мне, что для того, чтобы загреметь в тюрьму, а там – в спец-изолятор, нарушать закон не нужно.

– Русская, что ль? – послышалось с заднего сиденья автобуса.

Я вздрогнула и обернулась.

Там сидела белокожая молодая девушка, татуированная по самую шею, с копной спутавшихся блондинистых волос.

– Да, – тихо ответила я. – А что?

– Да не, ничего. У меня просто муженек был русский. Он-то меня сюда и засадил, – прогремела цепями она. – Да ты не ссы, все нормально. Я русских люблю. Просто один козел попался. Русские мальчики, они такие, – улыбнулась она и закатила глаза. – Не то что америкосы, как дохлые рыбы. Фу. За такое я б еще раз села!

Женщины вокруг громко засмеялись, и разговор переключился на обсуждение опыта интимных отношений с представителями мужского пола разных рас и национальностей. Я снова уставилась в окно.

Автобус въехал в столицу штата город Таллахасси – из окна я заметила дорожный знак, приветствующий гостей и жителей столицы, и тут же свернул на небольшую асфальтированную дорогу, на которой не смогли бы разъехаться даже пара машин.

«Внимание! Территория Федерального бюро тюрем США Въезд только для персонала!» – грозно сообщала табличка.

Вдоль окна потянулись три ряда тюремной колючей проволоки, казавшейся серебряной на ярком солнце.

Машина, наконец, остановилась.

– Твою ж мать, – заорала мексиканка-подросток, – это же ШУ. Точняк кого-нибудь туда определят, – продолжила она, внимательно оглядывая пассажирок салона.

Я в ужасе смотрела в окно. Я знала, кто этот «кто-нибудь».

Снова стали называть фамилии заключенных, и женщины одна за другой потянулись к выходу из автобуса. Я же в тот момент четко осознала, что сейчас совершится мой первый акт неповиновения в тюрьме. Это то чувство, когда животный страх берет верх над здравым рассудком. Умом я понимала, что сопротивление не только бесполезно, но и совершенно точно ухудшит мое и без того плачевное положение, но в карцер я больше не могла. Ни за что. Поэтому я тихо встала и пересела на самое дальнее сиденье в автобусе, словно сигнализируя, что вытаскивать им меня придется силой. Так прошло, наверное, пара минут, пока я не осталась в автобусе одна.

– Бутина! – крикнул надзиратель. Я собрала остатки храбрости, медленно поднялась и побрела к выходу из автозака.

Заселение в барак

 

Аккуратно спустившись по металлическим ступенькам автобуса на гравий из мелкого серого камня, я тут же оказалась за блестящим забором. Женщин выстроили по периметру загона из железной сетки и по одной освобождали от кандалов и наручников. Надзиратель поставила на землю канцелярский картонный короб, из которого торчали листы бумаги с нашими фамилиями и колонками, видимо, указывающими, куда нас распределят. Я косилась на эти бумажки, стараясь увидеть, что написано напротив моей фамилии – если ШУ, значит, опять карцер, а если что-то еще, то, может быть, и нет. Мне удалось рассмотреть ничего не говорящую мне надпись «В1». Что это значило, я не имела ни малейшего понятия, но успокаивало то, что напротив фамилий пары других женщин тоже были такие же надписи. Это был хороший знак.

Когда с меня последней сняли железо, всю группу повели в краснокирпичное невысокое здание, по лестнице на второй этаж, и заперли в одной камере за решетчатой дверью. Помещение было удивительно чистым по сравнению со всеми предыдущими местами лишения свободы, где мне довелось побывать. Я забилась в угол, стараясь никак не привлекать внимания – может быть, в этот раз я обойдусь без спецусловий за шпионаж, которым я никогда не занималась и в котором меня даже не обвиняли. В камеру вошел надзиратель и выдал каждой из нас правила тюрьмы и лист бумаги, расписываясь в котором мы давали согласие на то, что все полученные нами письма подлежат прочтению администрацией учреждения. После каждую по очереди переодели в новую униформу, на этот раз светло-коричневого цвета, и снова сняли отпечатки пальцев. Потом требовалось по одной пройти через собеседование с начальником отделения, или главным консулом, как его называли.

Я робко вошла в кабинет. За столом сидел пухлый чернокожий молодой мужчина и раскачивался на кожаном стуле.

– Хэллоу… – главный консул стал искать мой файл на заваленном всякой всячиной столе. – Ага! – радостно вскрикнул он, вытягивая пару листов, скрепленных степлером, – кто у нас тут? Мисс Бутина! Отлично. Присаживайтесь.

Я аккуратно села на краешек стула и уставилась на веселого мужчину.

Он задал мне несколько стандартных вопросов про то, кто я, когда родилась, по какой статье, сколько мне назначено, где я училась и так далее.

– Извините, сэр, – сказала я, когда он заглянул в последнюю графу в моем файле, – а в каком я отделении?

– Э, нет, мы до этого еще не дошли, – помотал головой он.

– Вы когда-нибудь пытались причинить себе вред? – услышала я стандартный вопрос, на который у меня уже был готов правдивый и верный ответ.

– Нет, сэр.

– Мистер Хьюз.

– Нет, мистер Хьюз.

– Вы быстро схватываете, мисс Бутина, – довольно улыбнулся он. – А другим?

– Нет, мистер Хьюз.

– Как вы считаете, есть ли какие-либо причины поместить вас в особые условия содержания? – он внимательно посмотрел на меня.

– Нет, мистер Хьюз.

– Вы любите рэп?

– Что, простите? – удивилась я неожиданному вопросу.

– Рэп, ну, музыка такая? – засмеялся мистер Хьюз моему смущению. – Мне нравится рэп. А вам?

– Ну, не знаю. Я не знаток, честно говоря, – ответила я, не желая обидеть человека, от которого сейчас зависела моя дальнейшая жизнь.

– А вы попробуйте, вдруг понравится, – мистер Хьюз снова стал раскачиваться на стуле. – Можете идти.

– Сэр, то есть мистер Хьюз, так в какое отделение вы меня определили?

– В В1. Идите уже. Скоро увидимся, – закончил собеседование он.

Итак, меня, видимо, определили в общий режим. Мистер Хьюз не смотрел на меня с подозрением или удивлением. Кажется, даже не признал во мне знаменитую русскую ведьму. Это было очень хорошо.

Вскоре нас повели в отделение. Когда мы вышли из здания, моему взору открылся огромный, нет, даже бесконечно огромный двор. По центру раскинулась ярко-зеленая лужайка, на ней росло несколько высоких мощных деревьев, по периметру сада шли бетонные дорожки с выходящими на них ступеньками из длинных одноэтажных кирпичных бараков. В самом центре двора возвышался флагшток с желтым тканевым треугольником. Всюду шныряли группы женщин в такой же форме, как и моя, казавшиеся мне, человеку, который почти четыре месяца провел в полной изоляции от людей, целыми ордами. По пути мы оставили нескольких прибывших со мной заключенных в здании с надписью: «С», а моим новым домом оказался барак с латинской буквой «В» с противоположной стороны. В помещении было очень холодно, хотя на улице было, наверное, под 40 градусов влажной тропической жары. В маленьком узком коридорчике по центру была комната с дверью и большим стеклом, откуда нам навстречу вышел надзиратель. Мне он приказал идти направо, а остальным налево. Я потянула на себя ручку деревянной синей двери и вошла в корпус отделения В, вернее его северного крыла. Как я потом узнала, все отделения делились на два крыла. Заходить в чужие отделения строго запрещалось.

Внутри было четыре длинных ряда железных нар, составленных по четыре в каждом закутке, отделенном невысокой, не больше полутора метров, бетонной стеной. Моя койка за номером 092 располагалась посередине отделения, в четвертом закутке или «кубе», как их называли. Отделение громко жужжало. Там было, наверное, около 150 женщин, а в узеньких проходах между койками два человека могли разойтись с трудом, потому останавливаться было нельзя. Я быстро дошла до своего куба. Там кроме меня была только еще одна женщина, на полке под моей.

– Привет, – улыбнулась я, – кажется, я теперь твоя соседка сверху.

– Ну, привет, – нахмурилась она, – странно, ты уверена? Мне никогда не давали соседок. Я не очень схожусь с людьми. Кстати, для информации – соседка тут называется «банки».

– Спасибо, – продолжала улыбаться я, стараясь растопить лед несколько прохладного приема. Надо было предпринять все усилия, чтобы подружиться с банки. В таком замкнутом перенаселенном пространстве конфликт был бы фатален. Вдобавок я наслушалась историй от Фэнтези про тюремные порядки, так что, хоть я и была проинструктирована, как постоять за себя, на практике я бы вряд ли решилась это применить. – Кажется, это действительно моя койка. Но ты не переживай, я очень тихая, обычно читаю, так что я тебя ни чуточки не побеспокою.

– Тогда все будет хорошо. Мы поладим, – на этот раз искренне улыбнулась она. – Лиза, – женщина протянула мне руку.

Моя первая соседка, вернее банки, была пятидесятилетней белокожей американкой с классической мужской фигурой: широкие плечи, узкий таз и небольшой «пивной» животик под внушительного размера грудью. На ее голове были собраны в хвост наполовину седые русые волосы, на бледном морщинистом почти квадратном лице с тяжелым подбородком и узкими губами красовались прямоугольные очки в тонкой серой оправе.

– Мария, – ответила на рукопожатие я. – Уверена, Лиза, мы поладим. Со мной легко.

Ни Лиза, ни кто-либо еще в отделении не проявил никакого интереса к моей персоне. Это было очень хорошо.

Моя банки быстро ввела меня в курс дела. Как оказалось, все заключенные были обязаны работать – сперва три месяца на кухне, а потом – как устроишься. Варианты были разные – от репетиторства на курсах по подготовке заключенных к экзаменам до электромонтеров и садовников, в зависимости от наличия свободных мест и необходимой квалификации. Новички получали две свободные недели до распределения. Лиза работала мясником на кухне и очень гордилась своей должностью. « Миленько, – про себя подумала я. – Соседка-мясник – это то, что нужно ».

Но, как потом оказалось, втайне Лиза всегда мечтала быть парикмахером. В тюрьме был вариант выучиться на эту профессию, если у тебя оставалось чуть больше года до освобождения. Лиза мотала пятнадцатилетний срок за распространение детской порнографии, и до выхода на свободу ей как раз оставалось пару лет, так что она вовсю готовилась сдать экзамены на поступление в школу парикмахеров на территории учреждения.

– Я, наверное, в репетиторы пойду, – рассказала я Лизе, – я уже с опытом, так скажем.

Фэнтези строго-настрого запретила мне говорить о том, за что меня осудили и сколько мне осталось. Это, по ее словам, считалось признаком дурного тона. Впрочем, Лиза и не спрашивала, так что это упрощало задачу. Если кто-нибудь все-таки приставал с таким вопросом, ответ, заученный во время общения с Фэнтези, был всегда один: «Не так уж и долго».

– Ты больная? – вдруг спросила банки.

– Нет вроде, а что? – удивилась я.

– Ты слишком худая какая-то.

– Да нет вроде, – замялась я, понимая, что уже почти год не видела себя в зеркале, так что все могло быть. Есть от нервного напряжения не очень получалось, но я старалась не забывать приемы пищи. Но результата этих попыток я не видела.

– А где здесь туалет? – аккуратно осведомилась я у Лизы.

– Там же, где и душ, – в конце коридора. Сразу видно, первоход, – хихикнула она.

Я отправилась в тюремную ванную комнату. Увидев невысокие туалетные кабинки, дверцы которых закрывались на шпингалет, я чуть не расплакалась. Такого удовольствия я была лишена целых 11 месяцев. На сто пятьдесят душ в отделении было шесть душей, восемь туалетных кабинок и 12 раковин вдоль стены напротив. А над ними, о чудо, были настоящие прямоугольные зеркала.

То, что я увидела, повергло меня в шок: на меня смотрело худющее лицо с впалыми щеками и взъерошенными волосами, которые спускались по плечам до самого пояса. «Если мама увидит меня в таком виде, – подумала я, – она же не переживет». Дело и вправду было очень плохо. Я потеряла, наверное, килограммов 20–25 и вдобавок ко всему постарела лет на 10. Я была согнута как вопросительный знак, из-за чего подбородок на длинной шее, как у цыпленка, уехал куда-то далеко вперед, а по бокам болтались тощие руки, скорее похожие на обтянутые кожей кости с синими венами. Я уже давно подметила, что и память стала меня подводить – я забыла домашний адрес, а вопрос о том, где я проживала в США, и вовсе загонял меня в тупик.

Тяжело вздохнув, я побрела обратно к Лизе. Захватив полотенце, выданное при приемке, я решила посетить душ. Душевые кабины располагались прямо напротив туалетных. Они были отдельными! Каждая была выложена мелкой желтой плиткой. Имелась и сплошная занавеска. Вещи складывать было некуда, потому заключенные приносили с собой пластиковые стулья, которых на каждый куб полагалось два. Я сходила за стулом и выбрала самую дальнюю кабинку в углу. Все душевое отделение было заполнено влажными клубами пара. Я зашла в кабинку, разделась и выложила вещи на приставленный к шторке стул. В кабинке имелись краны! Не просто железные кнопки, а настоящие краны, которыми можно регулировать температуру воды. Тщательно вымывшись кусочком полученного хозяйственного мыла, я вытерлась, натянула обратно униформу, подняла свой стул и уже двинулась к выходу, как вдруг из соседнего душа высунулась голова пожилой женщины с копной густых седых волос:

– Пс… – шепнула она мне.

Я повернулась и замерла.

– Русская? – тихо сказала женщина.

Я кивнула.

– А вы тоже? – по-русски спросила я, думая, что женщина, возможно, тоже говорит на моем родном языке, но она ответила на английском с каким-то неведомым мне акцентом:

– Нарцисса. Найди меня перед отбоем. 065, – и задернула занавеску, показывая, что разговор окончен.

Я, в шоке от произошедшей беседы, побрела к своей койке. Отбой был в одиннадцать, как сообщила мне Лиза. Настенные часы показывали 22:30, так что можно было отправляться в соседний ряд на назначенную мне женщиной с загадочным именем «Нарцисса» встречу.

Разумеется, я заблудилась, поэтому спросила у кого-то из женщин по пути, где мне найти «Нарциссу».

– А, мисс Новак. Это туда, – указала мне полная афроамериканка. – Ты новенькая, да? Сразу видно. Будь осторожнее с ней, детка.

Нарцисса, пожилая аккуратная старушка, сидела на нижней койке в длинной, до самых пят, серой ночной сорочке. На носу у нее были очки, а в руках толстенная книга, вся в закладках и заметках. На обложке был закреплен маленький фонарик для чтения на длинной гнущейся ножке. Одна половина текста раскрытой книги была на испанском, а вторая – на иврите. Так я догадалась, что женщина, видимо, еврейка.

– Здравствуйте, – осторожно начала я, чувствуя себя не в своей тарелке, что отвлекаю женщину от чтения, – но вы просили зайти.

Она жестом показала мне наклониться ближе.

– Я знаю, кто ты, – шепнула мисс Новак, – не волнуйся, я никому не скажу. Как он?

– Извините, я не понимаю, кто он?

– Твой любовник?

– Что, простите?

– Ну, Манафорт.

Пол Манафорт не был моим любовником, мы вообще никогда не встречались, но в каком-то смысле были очень близкими людьми, так как долгое время отбывали срок под одной крышей – в здании Александрийской тюрьмы, где он, как и я, находился под следствием и провел больше года в одиночной камере, после чего, как и я, превратился в безмолвную тень. С апреля по август 2016 года политтехнолог Манафорт работал руководителем предвыборного штаба Трампа. Он с самого начала был ключевым фигурантом расследования об «иностранном вмешательстве» в президентские выборы 2016 года. Однако ФБР не предъявляло ему обвинений, связанных с Россией, – консультанта отправили под суд за отмывание денег, дачу ложных показаний, незаконное лоббирование интересов Украины и работу в качестве незарегистрированного иностранного агента.

– Извините, но вы меня, верно, с кем-то путаете, – смутилась я.

– Нет, нет, я разбираюсь в политике, не то что эти, – кивнула она головой в сторону группы чернокожих заключенных, громко смеявшихся в кубе напротив, – животные. Завтра утром приходи ко мне в семь утра, пойдем вместе на завтрак. Я познакомлю тебя с нужными людьми. А теперь – пока-пока, – помахала она мне рукой, показывая, что на сегодня это все.

– Хорошо, мэм, – кивнула я, – буду точно в семь.

– Мисс Новак, – поправила меня она.

Когда я вернулась в свой куб и устроилась на нарах, я еще долго не могла заснуть, обдумывая только что произошедшую странную встречу, в которой мою истинную личину опять раскрыли неправильно.

Ты будешь Раша

 

– Первое, что ты должна зарубить себе на носу, – наставляла меня Нарцисса, когда мы шли по бетонной дорожке через двор в сторону большого двухэтажного здания из красного кирпича с вековым дубом справа от входа, – это то, что у тебя здесь нет друзей. Ты – известная личность, и это плохо. Я тебя понимаю, потому что я сама такая, – загадочно улыбнулась мисс Новак. – Ты должна придумать себе новое имя и жизненную историю, чтобы пресечь все вопросы. Нужно что-нибудь неприметное, скучное и обычное, за что тут сидит половина тюрьмы. Скажем, ты сидишь за сговор по отмыванию денег. И зовут тебя, положим, Раша. В Америке ты давно, даже школу тут окончила, но родители – иммигранты, а оттуда акцент. Поняла?

Я покорно кивнула. Идея мне понравилась. Чем меньше я привлекаю к себе внимания, тем вероятнее, что меня не отправят «для моей собственной безопасности» в изолятор.

– Тут мало правильных людей, но я представлю тебя членам нашей еврейской общины. Там качество получше, да и молчать мы все умеем, – продолжила она инструктаж, когда мы уже поднимались по ступенькам столовой.

На входе вытянулась длинная очередь. Когда мы, наконец, попали внутрь, моему взгляду открылись две высокие, на уровне моего подбородка, сервировочные стойки друг напротив друга, из-за которых на нас смотрели сонными глазами заключе<