Мир фантастики и приключений

Мир фантастики и приключений

www.mir-fantast.net

 

Жюль Верн

Удивительные приключения дядюшки Антифера

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

 

ГЛАВА ПЕРВАЯ,

 

 

ГЛАВА ВТОРАЯ,

 

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ,

 

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,

 

 

ГЛАВА ПЯТАЯ,

 

 

ГЛАВА ШЕСТАЯ,

 

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ,

 

 

в которой Бен‑Омару насильно навязывается в качестве главного клерка некий Назим, человек с несносным характером

 

Ночью 9 февраля легко могло случиться, что спящие глубоким сном постояльцы гостиницы «Унион», у которых окна в номерах выходили на площадь Жак‑Кер, проснулись бы от громких криков, если бы дверь номера 17 не была герметически закрыта и завешена плотной, звуконепроницаемой портьерой.

Дело в том, что произошла ссора между двумя постояльцами, занимающими этот номер, и один из них пришел в такой неистовый гнев, что, не стесняясь, выкрикивал во весь голос обвинения и угрозы. Второй, правда, старался его успокоить, но все его попытки терпели неудачу, так как уговаривал он слишком робко и явно чего‑то боялся.

Впрочем, вполне возможно, что никто бы ничего и не понял из этого бурного разговора, так как он велся на турецком языке, малознакомом уроженцам Запада. Время от времени примешивались и французские выражения, доказывавшие, что собеседники при желании могли бы объясняться и на этом благородном языке.

В камине полыхал яркий огонь, и лампа, стоявшая на круглом столике, освещала бумаги, наполовину прикрытые старым, порыжевшим от времени портфелем.

Один из ссорящихся был Бен‑Омар. Совершенно уничтоженный, подавленный, он не отводил полузакрытых глаз от огня, страшась взглянуть своему собеседнику в глаза, сверкавшие еще ярче, чем пламя в камине.

Это и был тот самый иноземец со свирепой физиономией, которому нотариус подал незаметный знак во время разговора с дядюшкой Антифером на набережной.

И этот человек в двадцатый раз повторял:

— Значит, ты ничего не добился?

— Да, ваша милость, и аллах тому свидетель…

— Какой мне прок от свидетельства аллаха! Я говорю о деле!.. Значит, ты ничего не добился?

— К величайшему сожалению.

— Чтоб его черти взяли, этого малуинца! (Эти слова были сказаны по‑французски.) Так он отказался отдать тебе письмо?

— Отказался!

— А продать?

— Продать? Согласился…

— И ты, болван, не купил его? Ты не взял его? Посмел явиться сюда без письма?..

— А знаете ли вы, ваша милость, сколько он за него запросил?

— Какое это имеет значение?

— Пятьдесят миллионов франков!

— Пятьдесят миллионов?!

И проклятия посыпались из уст египтянина, как ядра с фрегата, открывшего огонь одновременно с бакборта и со штирборта. И, как бы вновь перезарядив свои пушки, он продолжал пальбу:

— Так теперь ясно тебе, болван, что этот моряк прекрасно знает, как важно для него это дело?..

— По‑видимому, он догадывается.

— Ох, чтоб Магомет его задушил!.. И тебя вместе с ним! — вскричал в диком раздражении египтянин, меряя комнату быстрыми шагами. — А еще лучше, я сделаю это сам, по крайней мере в отношении тебя; ты ответишь за все несчастья, которые еще предстоят…

— Но ведь это не моя вина, ваша милость… Я не был посвящен в тайны Камильк‑паши…

— Ты должен был их знать! Ты должен был вырвать их у него, когда он был жив!.. Ведь ты был его нотариусом!..

И снова посыпались проклятия, как пушечные ядра с обоих бортов фрегата.

Этот ужасный человек был не кто иной, как Саук, сын Мурада, двоюродного брата Камильк‑паши. Ему исполнилось тридцать три года. После смерти отца он остался единственным наследником своего богатого родственника и мог бы получить огромное богатство, если бы оно не было увезено и спрятано от его алчности — читатель уже знает, по какой причине и при каких обстоятельствах.

Сейчас мы расскажем вкратце о событиях, случившихся после того, как Камильк‑паша покинул Алеппо и увез свои сокровища, чтобы укрыть их в недрах какого‑нибудь неизвестного острова.

В октябре 1831 года Ибрагим‑паша во главе флотилии из двадцати двух кораблей, с тридцатью тысячами человек взял Газу, Яффу и Хайфу, а 27 марта 1832 года в его руках очутилась и крепость Акка.

Казалось, что эти территории Палестины и Сирии будут окончательно отторгнуты от Блистательной Порты, но вмешательство европейских держав остановило сына Мухаммеда‑Али на пути завоеваний. В 1833 году обоим противникам — султану и вице‑королю — было навязано соглашение в Кютахье, и все осталось по‑старому note 72.

В это смутное время Камильк‑паша, к счастью для него, скрыв свои богатства в безопасном месте, помеченном двойным «К», продолжал свои путешествия. Где скитался он на своей шхуне‑бриге, находившейся под командой капитана Зо? В какие воды, в какие моря — близкие «ли далекие, — в какие части света заходила она? Заплывала ли она в далекие воды Азии или огибала Европу?.. Кроме капитана Зо и самого Камильк‑паши, ни один человек не ответил бы на эти вопросы, ибо, как мы знаем, никто из экипажа не попадал на берег и ни одному матросу не было известно, в какие страны Запада или Востока, Юга или Севера заносила их фантазия хозяина.

Но после всех этих бесконечных скитаний Камильк‑паша имел неосторожность вернуться к портам Леванта. Соглашение в Кютахье положило предел честолюбивым мечтам Ибрагима, и северная часть Сирии вновь подчинилась султану. Поэтому Камильк‑паша был уверен, что его возвращение в Алеппо не грозит ему никакой опасностью.

Но, к несчастью, в середине 1834 года его судно было загнано бурей к берегам Акки. Флот Ибрагима, всегда готовый к наступлению, крейсировал у побережья, а на борту одного из фрегатов находился не кто иной, как Мурад, к тому же еще облеченный Мухаммедом‑Али официальной властью.

На шхуне‑бриге развевался оттоманский флаг. Знал ли Мурад, что это судно принадлежит Камильк‑паше?.. Неизвестно. Так или иначе, шхуну начали преследовать, догнали, взяли на абордаж и, несмотря на мужественное сопротивление, перебили всех матросов, захватили в плен владельца и капитана и затем уничтожили корабль.

Мурад сразу же опознал Камильк‑пашу, и это означало, что свобода его была потеряна навсегда. Спустя несколько недель капитан Зо и Камильк‑паша были тайно увезены в Каир и заключены в крепость.

Впрочем, если бы Камильк‑паша вновь поселился в своем доме в Алеппо, он не чувствовал бы себя в безопасности, на которую рассчитывал. Сирия, подвластная египетскому правительству, находилась под ужасным гнетом. Так продолжалось до 1839 года; жестокость и насилия, чинимые приспешниками Ибрагима, заставили султана взять обратно все свои обещания и уступки, на которые раньше он должен был поневоле согласиться. Отсюда новый поход Мухаммеда‑Али, войска которого одержали победу у Низиба в северной Сирии. Отсюда же страх Махмуда перед угрозой нападения на самую столицу Европейской Турции и отсюда, наконец, вмешательство — с согласия Блистательной Порты‑Англии, Австрии и Пруссии в ближневосточные дела. Победитель остановился. Ему было гарантировано наследственное владение Египтом, пожизненное правление Сирией, от Красного моря до Северной части Тивериадского озера и от Средиземного моря до Иордана, иначе говоря — всей Палестиной по эту сторону реки.

Но вице‑король, опьяненный победами, убежденный в непобедимости своих солдат, а может быть, подстрекаемый французской дипломатией, находившейся под влиянием Тьера note 73, отказался от предложения союзных держав. Тогда союзный флот открыл военные действия. Знаменитый командор note 74 Непир note 75 овладел Бейрутом в сентябре 1840 года, несмотря на мужественную оборону полковника Сельва, получившего впоследствии титул Солеймана‑паши. Сидон сдался двадцать пятого числа того же месяца. Акка тоже капитулировала после бомбардировки и сильнейшего взрыва расположенных на ее территории пороховых погребов. Мухаммед‑Али должен был сложить оружие. Он приказал своему сыну Ибрагиму вернуться в Египет, и вся Сирия снова была возвращена под власть султана Махмуда.

Как видно, Камильк‑паша слишком поторопился в любимую страну, где надеялся спокойно провести остаток своей тревожной жизни. Он рассчитывал доставить туда и свои сокровища, выделив часть из них для уплаты долгов людям, которым был обязан своей благодарностью и которые, наверное, успели забыть об услугах, когда‑то оказанных египетскому богачу… И вот вместо Алеппо он попал в Каир и очутился в тюрьме, во власти безжалостных врагов!

Камильк‑паша понял, что он погиб. Мысль вернуть свободу ценою своих сокровищ ему даже не приходила в голову; или, вернее, он обладал такой нечеловеческой выдержкой, такой силой воли, что, твердо решив ничего не уступать из своего богатства ни вице‑королю, ни Мураду, упорно молчал, как только может молчать турок‑фаталист.

Разумеется, нелегко ему дались эти годы, проведенные в каирской тюрьме: запертый в одиночной камере, он был разлучен даже с капитаном Зо, в молчании которого ни на минуту не усомнился. Только через восемь лет, а именно в 1842 году, благодаря услужливости тюремного сторожа ему удалось послать несколько писем разным лицам, должником которых он себя считал, и одно из них — Томасу Антиферу в Сен‑Мало. Таким же путем попал в руки Бен‑Омара, нотариуса в Александрии, и пакет с духовным завещанием его бывшего клиента.

Спустя три года капитан Зо умер, и Камильк‑паша остался единственным человеком, кому было известно местоположение острова сокровищ. Здоровье его заметно слабело. В суровых тюремных условиях он медленно угасал, запертый в четырех стенах каземата. В конце концов Камильк‑паша умер в 1852 году, семидесяти двух лет от роду, всеми забытый, после восемнадцатилетнего заключения, не выдав своей тайны, несмотря ни на какие угрозы и муки.

В следующем году последовал за ним в могилу его бесчестный двоюродный брат, которому так и не удалось насладиться огромным богатством; ради этих сокровищ он не остановился в своей алчности даже перед преступлением.

Мурад оставил сына, Саука, унаследовавшего все дурные наклонности своего отца. Хотя в то время ему было не больше двадцати трех лет, он уже и тогда вел дикую и беспутную жизнь, будучи своим человеком в кругу политических проходимцев и бандитов, которыми в те годы кишел Египет. Единственный наследник Камильк‑паши, он мог бы неслыханно разбогатеть, если бы сокровища от него не ускользнули. Можно себе представить безумную ярость Саука, когда со смертью Камильк‑паши исчез единственный, как он думал, человек, хранивший тайну этого громадного состояния.

Прошло десять лет. Саук уже свыкся с мыслью, что он никогда не узнает местонахождения клада. Нетрудно догадаться, как его оглушила свалившаяся словно с неба новость, которая вторглась в его беспорядочную жизнь и повлекла за собой множество приключений!

В первых числах января 1862 года Саук получил письмо, приглашавшее его немедленно явиться в контору нотариуса Бен‑Омара по весьма важному делу.

Саук знал этого нотариуса, жалкого труса, на которого не мог не произвести впечатления крутой и деспотический характер нового клиента. Саук отправился в Александрию и спросил Бен‑Омара очень грубым тоном, на каком основании тот осмелился его побеспокоить и вызвать в свою контору.

Бен‑Омар принял свирепого Саука с рабской почтительностью, зная, что он способен на все и не остановится даже перед убийством. Он извинился, что потревожил такого занятого человека, и вкрадчиво сказал:

— Я имею честь разговаривать с единственным наследником Камильк‑паши?

— Ну конечно, с единственным! — ответил Саук. — Ведь я сын Мурада, который приходился ему двоюродным братом.

— А уверены ли вы, что нет никакого другого родственника, обладающего такими же правами?

— Уверен! У Камильк‑паши не было другого наследника, кроме меня. Только где же наследство?

— Вот оно… в распоряжении вашей милости! Саук схватил запечатанный конверт, поданный ему нотариусом.

— Что в этом конверте? — спросил он.

— Завещание Камильк‑паши.

— А как оно попало в твои руки?

— Он мне прислал его из Каира через несколько лет после того, как был заточен в крепости.

— Когда же это было?..

— Двадцать лет назад.

— Двадцать лет! — воскликнул Саук. — Ведь прошло десять лет с тех пор, как он умер… И ты все ждал…

— Прочтите, ваша милость…

Саук прочел надпись на конверте. Она гласила, что завещание может быть вскрыто только спустя десять лет после смерти завещателя.

— Камильк‑паша умер в 1852 году, — сказал нотариус, — сейчас 1862 год, вот почему я и осмелился пригласить вашу милость…

— Проклятый законник! — вспыхнув, закричал Саук. — Уже десять лет, как я должен был вступить во владение…

— Если вы то лицо, которое Камильк‑паша назначил своим наследником, — добавил нотариус.

— Если я то лицо?.. А кто же еще может быть? И он хотел сломать печать на конверте, но Бен‑Омар остановил его:

— Ваша милость, погодите! В ваших же интересах, чтобы все было сделано по закону и в присутствии свидетелей…

Открыв дверь, Бен‑Омар представил ему двух живших по соседству негоциантов, которых он заблаговременно попросил присутствовать при этой церемонии.

Почтенные сограждане засвидетельствовали, что конверт был не тронут, после чего его вскрыли.

Завещание было написано по‑французски и заключало тридцать строк следующего содержания:

«Я назначаю моим душеприказчиком Бен‑Омара, нотариуса из Александрии, в пользу которого завещаю один процент с моего состояния, заключающегося в золоте, алмазах и драгоценных камнях, общая сумма которого оценивается в сто миллионов франков. В сентябре, 1831 года три бочонка, содержащие эти сокровища, были зарыты в яме на южной оконечности одного островка. Местоположение этого островка легко установить, присоединив к 54 o 57' долготы к востоку от парижского меридиана широту, обозначенную в письме, тайно посланном в 1842 году Томасу Антиферу из Сен‑Мало во Франции. Бен‑Омар должен будет лично отвезти эту долготу вышеназванному Томасу Антиферу, а в случае смерти последнего передать сведения его ближайшему наследнику. Кроме того, Бен‑Омару вменяется в обязанность сопровождать упомянутого наследника во время поисков, которые должны привести к открытию клада, зарытого у подножия скалы, помеченной двойным «К» — первой и последней буквами моего имени.

Таким образом, исключив из завещания моего недостойного двоюродного брата Мурада и столь же недостойного сына его Саука, пусть Бен‑Омар потрудится вступить в деловые отношения с Томасом Антифером или его прямым наследником, исходя из формальных указаний, которые будут получены в результате произведенных розысков.

Такова моя воля, и я требую, чтобы она была исполнена неукоснительно.

Написано собственноручно 9 февраля 1842 года в Каире, в тюрьме.

Камильк‑паша».

Бесполезно описывать впечатление, произведенное на Саука этим странным завещанием, а также приятное удивление Бен‑Омара по поводу обещанной комиссии в один процент или, иначе говоря, целого миллиона, который должен был достаться ему после открытия клада. Но прежде всего эти сокровища нужно найти, а для этого необходимо определить местоположение острова, сопоставив долготу, указанную в завещании, с широтой, известной только Томасу Антиферу!

У Саука тотчас же созрел план действий, а Бен‑Омар, под страхом ужасных угроз, вынужден был сделаться его сообщником. Им удалось узнать, что Томас Антифер умер в 1854 году, оставив единственного сына. Теперь оставалось одно: отправиться к этому сыну, Пьеру‑Сервану‑Мало, ловко выманить у него секрет географической широты, сообщенной его отцу, и завладеть огромным состоянием, один процент с которого предназначался Бен‑Омару.

Саук и нотариус не теряли ни одного дня. Выехав пароходом из Александрии, сойдя на берег в Марселе, пересев в парижский экспресс, а затем на поезд, направлявшийся в Бретань, они быстро попали в Сен‑Мало.

Ни Саук, ни Бен‑Омар не сомневались, что выманят у малуинца письмо, истинная ценность которого ему, скорее всего, была неизвестна. В крайнем случае они купят у него этот документ!

Читатель уже знает, что эта попытка потерпела неудачу.

Поэтому нечего удивляться раздраженному состоянию Саука и тому, что, осыпая Бен‑Омара градом резких и несправедливых упреков, он стремился свалить на него всю вину.

Отсюда и бурная (к счастью, никем не услышанная) сцена в номере отеля, — несчастный нотариус даже не надеялся выйти живым из этой комнаты.

— Да, — повторял Саук, — виною всему твоя глупость! Ты не умеешь вести дела!.. Ты дал себя провести простому матросу! Он обошел тебя, нотариуса!.. Но помни, что я сказал: горе тебе, если миллионы Камильк‑паши ускользнут от меня!

— Клянусь, ваша милость!..

— А я клянусь, что, если не достигну поставленной цели, ты поплатишься своей шкурой!

Бен‑Омар хорошо знал, что клятва Саука — не пустая угроза.

— Может быть, вы думаете, ваша милость, — сказал он, стараясь смягчить гнев Саука, — что этот матрос простой глупец, вроде тех несчастных феллахов, которых так легко напугать и обвести вокруг пальца?

— Мне это безразлично!

— Нет, это человек сильный, страшный… Он знать ничего не хочет!

Он мог бы добавить: «человек вроде вас», но, по понятным соображениям, не решился высказать это вслух.

— Я думаю, — продолжал он, — что придется покориться необходимости… — Он не осмелился закончить свою мысль.

— Покориться! — вскричал Саук и так сильно хватил по столу кулаком, что лампа подскочила и стеклянный колпак разбился. — Покориться? Отказаться от ста миллионов?!

— Нет… нет… ваша светлость! — поспешил ответить Бен‑Омар. — Покориться… и сообщить бретонцу долготу, как сказано в завещании.

— Чтобы он воспользовался ею, болван? Чтобы он вырыл миллионы?!

Ярость — плохой советчик. И Саук, которого природа не обделила ни умом, ни изворотливостью, тоже наконец понял это. Он успокоился насколько мог и стал обдумывать предложение Бен‑Омара, отнюдь не лишенное здравого смысла.

Составив представление о характере малуинца, Саук понял, что простой хитростью от него ничего не добьешься и действовать надо более искусно.

А потому с помощью Бен‑Омара, который не мог уже отказаться от роли сообщника, он выработал такой план действий: пойти на следующий день к Антиферу, открыть ему долготу острова, как того требовало завещание, и, в свою очередь, узнать широту. Выяснив координаты, Саук сделает все, чтобы опередить законного наследника и завладеть всем состоянием. Если же это не удастся, он найдет способ сопровождать Антифера во время поисков клада и попытается присвоить сокровища. Если островок, что вполне допустимо, лежит в стороне от морских путей, то у этого плана были шансы на успех и дело могло кончиться в пользу Саука.

Когда было принято окончательное решение, Саук предупредил нотариуса:

— Я рассчитываю на тебя, Бен‑Омар, и советую тебе со мной не хитрить, иначе…

— Ваша милость, вы можете быть уверены… Но вы обещаете мне, что я получу законный процент?..

— Да, по завещанию ты должен его получить… но при условии, что ты ни на минуту не оставишь Антифера во время его путешествия!

— Конечно, я его не оставлю!

— И я тоже… я буду тебя сопровождать…

— В качестве кого?.. Под каким именем?

— В качестве главного клерка нотариуса Бен‑Омара, под именем Назима.

— Вы?!

И в этом «вы», произнесенном тоном отчаяния, выразился весь ужас перед предстоящими насилиями и оскорблениями, о которых несчастный Бен‑Омар не мог подумать без содрогания.

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ,

 

 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ,

 

 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ,

 

в которой содержится беглое описание поездки на пароходе «Стирсмен» из Сен‑Мало в Порт‑Саид

21 февраля с утренним приливом из Сен‑Мало ушел английский пароход «Стирсмен», приписанный к порту Кардифф. Это был угольщик водоизмещением в девятьсот тонн, специально предназначенный для перевозки каменного угля из Ньюкасла в Порт‑Саид. Обычно этот пароход не останавливался в промежуточных портах. Но на этот раз легкая авария — небольшая течь в конденсаторах — заставила его остановиться для ремонта. Однако, вместо того чтобы идти в Шербур, капитан сделал крюк в сторону Сен‑Мало, решив повидаться с одним своим старым другом. Через сорок восемь часов пароход опять вышел в море, оставив позади, в тридцати милях к северо‑востоку, мыс Фреэль. Тут‑то мы и обращаем внимание читателей на английский пароход.

А почему нас интересует именно «Стирсмен», а не какое‑нибудь другое судно, когда сотни угольщиков курсируют по Ла‑Маншу, развозя по всем частям света плоды каменноугольных недр Соединенного Королевства? note 91

Почему? Да потому, что на борту «Стирсмена» находится дядюшка Антифер, а с ним — его племянник Жюэль и верный друг Жильдас Трегомен.

Какая причина побудила их занять место на борту угольщика, вместо того чтобы расположиться с большим комфортом в вагоне железнодорожной компании?

Черт возьми! Когда дело идет о путешествии ради ста миллионов, кому придет в голову считаться с дорожными расходами? Было бы просто смешно не воспользоваться всеми удобствами и высчитывать, сколько это будет стоить!

И дядюшка Антифер, наследник богатейшего Камильк‑паши, конечно, так бы и поступил, если бы ему не представился случай проделать путешествие в исключительно приятной обстановке.

Капитан Сип, командовавший «Стирсменом», был давним знакомым дядюшки Антифера. Поэтому во время стоянки в Сен‑Мало англичанин не упустил случая навестить малуинца и, само собой разумеется, в доме на улице От‑Салль встретил радушный прием. Узнав, что Антифер собирается в Порт‑Саид, капитан Сип предложил ему за умеренную плату совершить переезд на борту «Стирсмена». Это было хорошее судно, делавшее одиннадцать узлов note 92 в тихую погоду; ему требовалось не более тринадцати или четырнадцати дней, чтобы покрыть расстояние в пять тысяч пятьсот миль, отделяющее Великобританию от юго‑восточного берега Средиземного моря. Правда, «Стирсмен» не был приспособлен для обслуживания пассажиров. Но моряки — люди неприхотливые; всегда можно устроиться в какой‑нибудь каюте, а главное — и это представляет известное преимущество — не надо будет пересаживаться с одного корабля на другой.

Понятно, почему дядюшку Антифера соблазнило предложение капитана Сипа. Запереться на долгое время в душном вагоне — нет, это не в его вкусе! Не лучше ли провести две недели на хорошем корабле, наслаждаясь свежим морским ветром, чем в продолжение шести дней задыхаться от дыма и пыли в ящике на колесах?

Такого же мнения был и Жюэль, но иных взглядов придерживался Трегомен, которому приходилось до сих пор плавать только вдоль берегов Ранса. Зная о железных дорогах Западной и Восточной Европы, он надеялся провести в поезде большую часть пути; но друг его решил иначе. Днем раньше, днем позже — не имеет значения; приедут ли они через месяц или через два — остров всегда будет там, где он должен быть. За исключением дядюшки Антифера, Жюэля и Жильдаса Трегомена, ни один человек не знает, где он находится. Сокровищам, которые вот уже тридцать один год, как покоятся в тайнике, помеченном двойным «К», ничего не сделается, если они полежат в том же месте еще несколько недель…

Вот почему Пьер‑Серван‑Мало, как он ни торопился, ответил согласием на предложение капитана Сипа — не только от своего имени, но и от имени своих спутников, — вследствие чего мы и обратили внимание читателей на угольщик «Стирсмен».

И вот дядюшка Антифер, его племянник Жюэль и друг Трегомен поднялись на борт угольщика, захватив с собой солидную сумму золота, зашитого в широком поясе бывшего хозяина «Прекрасной Амелии», великолепный хронометр, секстант искусной работы, старинную книгу «Таблицы исчисления времени» note 93, то есть все, что могло понадобиться для будущих наблюдений, и, наконец, кирку и заступ, предназначенные для рытья земли на «острове сокровищ».

Теперь мы можем сказать, что это был великолепный пароход, управляемый опытным командиром, с экипажем, состоящим из двух механиков, четырех кочегаров и двенадцати матросов. Жильдасу Трегомену, привыкшему отвечать только на обольстительные улыбки речных нимф, пришлось совершить над собой усилие, прежде чем он отважился пуститься в открытое море и бросить вызов гневу Нептуна note 94. Но, получив приказание дядюшки Антифера собраться в дорогу и сдать чемоданы на борт «Стирсмена», Трегомен выполнил это без всяких возражений.

Уезжающие и провожающие обменялись последними трогательными словами. Жюэль нежно прижал к себе Эногат, Нанон разрывалась между племянником и братом, Жильдаса Трегомена мучила забота — как бы не сжать слишком сильно тех, у кого хватит мужества броситься в его объятия… Наконец последовали обещания, что разлука будет недолгой, что не пройдет и шести недель, как вся семья снова соберется в доме на улице От‑Салль… И тогда‑то уж они сумеют заставить дядюшку Антифера — вернется он с миллионами или без них — отпраздновать так некстати отложенную свадьбу…

Корабль взял курс на запад. Молодая девушка провожала его взглядом до тех пор, пока мачты не скрылись за горизонтом…

Позвольте! Но почему же в числе пассажиров на «Стирсмене» не оказалось двух лиц, отнюдь не маловажных, которые должны были сопровождать наследника Камильк‑паши?

В самом деле, ни нотариуса Бен‑Омара, ни Саука (выдававшего себя за Назима) не было на борту парохода. Неужели они забыли о дне отъезда?..

Нет! Дело в том, что от египетского нотариуса невозможно было добиться согласия сесть на пароход. Во время своего путешествия из Александрии в Марсель он так сильно страдал от морской болезни, что это недопустимо даже для нотариуса. Поэтому сейчас, когда злая судьба заставляла его ехать в Суэц, а оттуда — неизвестно куда, он дал себе торжественную клятву пользоваться только сухопутными дорогами, если будет хоть малейшая возможность избежать морских путей. Впрочем, Саук против этого не возражал, а дядюшка Антифер отнюдь не жаждал общества Бен‑Омара. Он ограничился лишь тем, что назначил нотариусу в конце месяца свидание в Суэце, не сообщив, что из Суэца они двинутся дальше в Маскат… Вот когда бедняге придется испытать на себе гнев и коварство морской стихии!

Условившись с ним о встрече, дядюшка Антифер прибавил:

— Так как ваш клиент уполномочил вас присутствовать в качестве душеприказчика при извлечении клада, присутствуйте. Но, если обстоятельства заставят нас путешествовать вместе, постараемся держаться в стороне друг от друга, ибо я не испытываю ни малейшего желания завязывать более близкое знакомство ни с вами, ни с вашим клерком!

Столь любезно сформулированное заявление как нельзя лучше характеризует нашего неисправимого малуинца.

После этого разговора Саук и Бен‑Омар покинули Сен‑Мало еще до ухода «Стирсмена». Вот почему их не оказалось среди пассажиров капитана Сипа, что, впрочем, ни у кого не вызывало чувства сожаления. Можно не сомневаться, что нотариус, движимый страхом потерять свой процент, если он не будет присутствовать при вскрытии клада, с одной стороны, и полностью подчиненный неумолимой воле Саука — с другой, постарается прибыть вовремя на свидание с дядюшкой Антифером!

Между тем «Стирсмен» шел на всех парах вдоль французских берегов, защищавших его от порывов южного ветра. Благодаря этому не было сильной качки, и Жильдасу Трегомену оставалось только поздравить себя с такой удачей. Он решил использовать путешествие для изучения нравов и обычаев различных стран, в которых, по воле судьбы, ему придется побывать. Но так как он впервые в жизни очутился в открытом море, то больше всего боялся стать жертвой морской болезни. Поэтому он с робостью и любопытством оглядывал линию горизонта, где вода сливается с небом. Этот достойный человек даже не пытался разыгрывать из себя бывалого моряка и не решался ходить по палубе во время боковой или килевой качки. Что и говорить, его ноги, привыкшие к неподвижному настилу габары, быстро потеряли бы точку опоры. Он сидел на юте, уцепившись за бортовую сетку, с видом человека, покорившегося неизбежности, и это вызывало по его адресу оскорбительные шутки безжалостного Пьера‑Сервана‑Мало.

— Ну, лодочник, как твое здоровье?

— Пока не жалуюсь…

— Э! Э!.. Это еще тихие воды, и, пока мы идем вдоль берега, ты можешь воображать, будто плывешь на своей «Прекрасной Амелии», среди узких берегов Ранса! А вот как задует норд, как море начнет вытряхивать своих блох, вряд ли у тебя появится охота взяться за собственных.

— У меня нет никаких блох, старина.

— Да так только говорится!.. Я представляю себе, каков ты будешь в океане, когда мы выедем из Ла‑Манша!..

— Ты думаешь, меня укачает?..

— Могу в этом дать расписку!..

Как видно, у дядюшки Антифера была своеобразная манера успокаивать людей. А потому Жюэль, чтобы исправить плохое впечатление от этого прогноза, сказал:

— Дядя все преувеличивает, господин Трегомен, вы будете чувствовать себя не хуже, чем…

— Чем дельфин?.. Это все, чего я желаю, — ответил Жильдас Трегомен, указывая на этих морских клоунов, резвившихся за кормой «Стирсмена».

К вечеру пароход уже обогнул крайние выступы побережья Бретани. Когда пароход вошел в пролив Фур, защищенный возвышенностями Уэссана, на море не было волнения, хотя и дул встречный ветер. Между восемью и девятью часами вечера пассажиры ушли спать; пароход должен был миновать за ночь мыс Сен‑Матье, Брест, бухту Дуарнене, каменную гряду Сен и повернуть на юго‑запад на траверсе note 95 Ируаз.

Трегомену приснилось, что он болен, что он при смерти… К счастью, это был только сон. Наступило утро. Хотя корабль и качался с борта на борт, переваливался с носа на корму, то погружаясь в глубокие волны, то вздымаясь на гребень валов, чтобы снова низвергнуться в бездну, Трегомен, не колеблясь, поднялся на палубу. Так как прихотливый случай заставил речного капитана закончить карьеру морским путешествием, он хотел по крайней мере запечатлеть в своей памяти все, что может встретиться на пути.

И вот он показался на последних ступеньках лестницы, ведущей из люка, потом наполовину высунулся оттуда. И кого же он увидел распростертым на решетчатом настиле? Бледного, обессиленного, издающего какие‑то странные звуки, похожие на бульканье опоражнивающейся бочки, дядюшку Антифера собственной персоной! Самого Антифера Пьера‑Сервана‑Мало, измученного до такой степени, насколько может быть измучена хрупкая леди в дурную погоду при переправе через Па‑де‑Кале из Булони в Фолкстон! А какие словечки срывались с его уст — и морские и сухопутные! А какие проклятия он изрыгал в промежутках между двумя спазмами, сообразив, глядя на спокойное, румяное лицо своего друга, что тот не испытывает ни малейших признаков морской болезни!

— Тысяча чертей! — кричал дядюшка Антифер. — И кто бы мог подумать?.. Из‑за того, что десять лет моя нога не ступала на палубу корабля… я… капитан каботажного плавания… тяжелее переношу качку, чем хозяин какой‑то габары…

— Но… я вовсе не чувствую качки, — осмелился произнести Жильдас Трегомен, как всегда добродушно и робко улыбаясь.

— Ты совсем не болен?.. Но почему же ты не болен?..

— Я и сам удивляюсь, старина.

— А между тем твой Ранс нисколько не напоминает это море с его собачьим юго‑западным ветром!

— Да, нисколько не напоминает…

— И вид у тебя такой спокойный…

— Я сам об этом жалею, — ответил Жильдас Трегомен, — ведь ты можешь подумать, что я нарочно тебя злю…

Попробуйте‑ка найти такого замечательного, душевного человека в нашем подлунном мире!

Поспешим добавить, что болезнь у дядюшки Антифера оказалась скоропроходящей. Прежде чем «Стирсмен» запеленговал note 96 мыс Ортегаль на северо‑западной оконечности Испании и пока судно еще продвигалось по водам Бискайского залива, которые смешиваются с яростными волнами Атлантического океана, малуинец, если можно так выразиться, вновь обрел ноги и желудок моряка. С ним случилось то же самое, что случается со многими, даже самыми опытными, мореплавателями, когда они долго не бывают на море. Но самолюбие его было уязвлено совсем по другой причине. Он не мог примириться с тем, что хозяин «Прекрасной Амелии», командир какого‑то речного корыта, не потерпел никакого ущерба, в то время как у него, старого морского волка, едва не вывернулись наизнанку внутренности!

Немало трудностей пришлось испытать ночью, когда тяжело нагруженный каменным углем «Стирсмен» проходил на траверсе Ла‑Коруньи и Эль‑Ферроля. У капитана Сипа мелькнула даже мысль, не укрыться ли от непогоды в промежуточном порту, и, возможно, он бы так и поступил, если бы этому не воспротивился дядюшка Антифер. Задержки в пути внушали ему беспокойство, так как пакетбот note 97, на который он стремился попасть в Суэце, только раз в месяц заходит в Персидский залив. А в период равноденствия всегда можно опасаться сильных бурь. Поэтому лучше было не делать никаких остановок, пока не грозило серьезной опасности.

«Стирсмен» держался на большом расстоянии от подводных рифов испанского побережья. По бакборту note 98 остались бухта Виго с тремя конусообразными вершинами, похожими на сахарные головы, которые указывают вход в бухту, потом живописные берега Португалии. На следующий день по штирборту запеленговали группу Берлэнгских островов, созданных как бы нарочно для того, чтобы установленный в этом месте маяк указывал судам, идущим с моря, на близость континента.

Нетрудно догадаться, что во время этого долгого плавания пассажиры досыта наговорились о предстоящем серьезном деле, о своем необыкновенном путешествии и его предположительных результатах. К дядюшке Антиферу вместе с телесным здоровьем вернулась и его обычная самоуверенность. Широко расставив ноги, оглядывая испытующим взором горизонт, он твердо шагал по палубе и, говоря по правде, тщетно хотел увидеть на спокойном лице своего друга хоть какой‑нибудь признак упорно не появлявшейся морской болезни. Не выдержав, он начинал разговор:

— Ну, каков океан?..

— Очень много воды, старина.

— Да… немного больше, чем в твоем Рансе!..

— Несомненно. Но у реки есть тоже своя прелесть… не стоит пренебрегать ею…

— Я и не пренебрегаю, лодочник… я ее презираю…

— По‑моему, дядя, — вмешался Жюэль, — ничто не заслуживает презрения, и река имеет свою ценность…

— Так же, как и остров, — добавил Жильдас Трегомен.

При этих словах дядюшка Антифер навострил уши — было затронуто его самое чувствительное место.

— Конечно, — закричал он, — есть острова, которые смело можно назвать первостепенными!.. Мой, например!

Это притяжательное местоимение указывало на работу, происходившую в мозгу бретонца; ему уже казалось, что остров в Оманском заливе принадлежал ему всегда, а не перешел в его собственность по наследству.

— Кстати, по поводу моего острова, — продолжал он, — ты не забываешь, Жюэль, ежедневно проверять хронометр?..

— Конечно, дядя. Мне редко приходилось встречать такой превосходный механизм!

— А секстант?..

— Будьте спокойны, он не хуже хронометра.

— Что и говорить, за них немало уплачено!

— Если они должны принести сто миллионов, — ловко вставил рассудительный Трегомен, — стоит ли обращать внимание на такие пустяки?..

— Это ты хорошо сказал, лодочник!

И в самом деле, с ценою не считались. Хронометр был вы