Акт восприятия и три органа примитивной перцепции

Фрейд (1925а) говорил о восприятии как об акте, пони­маемом орально. Он выдвинул предположение, что в акте восприятия Я периодически испускает в систему восприятия небольшие заряды энергии, благодаря которым опробует окружающую среду. В немецком оригинале используется слово «verkostet», которое можно перевести как «пробует на вкус»; очевидно, что речь идет об оральной модели и что Фрейд рассматривает восприятие как активный процесс. Таким образом, мы можем рассматривать перцепцию как некое действие, подобно тому, как рассматривается поведе­ние, и описать его в терминах Крэйга (1918), разделившего поведение на поисковое и исполнительное. Однако младе­нец не отличает первичной перцепции от удовлетворения потребностей. И то и другое происходит одновременно, составляя две стороны одного и того же события, так что поисковое и исполнительное поведение совпадают — глав­ным образом в силу самой природы контактной перцепции. На более поздней стадии, после обретения способности к дистантной перцепции, между актом восприятия и актом достижения цели образуется интервал. С этого момента восприятие сводится в основном к поисковым функциям. Гораздо позднее добавятся функции защиты. Пока же, восприятие становится вспомогательным средством испол­нительного поведения и приобретает ценность для выжи­вания.

Как соотносятся между собой поисковый характер вос­приятия и исполнительный характер поведения, служащий удовлетворению потребностей, в трех вспомогательных орга­нах рудиментарного восприятия, которое существует с рож­дения?

Начнем с руки. Каждый, кто наблюдал за сосущим младенцем, знает, насколько активно рука участвует в акте кормления. Ладошка младенца покоится на груди, его паль­цы движутся медленно и непрерывно, захватывая, поглажи­вая, сжимая и царапая¹. В следующие месяцы эта активность становится все более организованной и кажется, что ритм, в котором пальцы руки младенца сжимаются и разжимают­ся, удерживая палец матери, в какой-то мере соотнесен с

¹ У человека это является аналогом «давящих движений», наблюдае­мых у млекопитающих (Spitz, 1957).

ритмом сосания. Удивительно наблюдать, как ритмичность движений руки становится все более организованной в тече­ние первых шести месяцев.

В этот процесс неизбежно вовлекается самовосприятие, хотя в начале его роль не может быть особо значительной. Вероятно, у новорожденного движения руки на груди в момент кормления являются лишь рефлекторной реакцией на стимуляцию ладоней. Однако очень скоро к активности руки добавляется поглощающая активность рта. Можно предположить, что эта деятельность вскоре начнет воспри­ниматься проприоцептивно. Выше мы отмечали, что Хоффер (1949) подробно обсуждал эти отношения между рукой и ртом у младенца. Его теоретический подход подкрепляется клиническими, экспериментальными и нейроанатомически-ми данными, полученными Тилни и Куби (1931) и Тилни и Касамайором (1924). Они показали, что у человека нервные проводящие пути, соединяющие желудок, рот, верхние конечности и внутреннее ухо с центральной нервной систе­мой, функционируют с момента рождения. Следовательно, стимулирование одного из этих органов, главным из кото­рых является рот, вызывает специфические паттерны пове­дения.

Открытия Хоффера относятся к стадии, предшествую­щей восприятию полости. Во второй статье на эту же тему Хоффер (1950) вводит понятие «орального Я». Он постули­рует его в качестве наиболее ранней самоорганизации. По его мнению, эта наиболее ранняя организация личности будет постепенно развиваться благодаря активности руки. Хоффер утверждает, что рука таким образом либидинизи-рует различные части тела, и они становятся «телесным Я». Я не разделяю этого мнения и полагаю, что рука является лишь одним из средств, благодаря которым достигается вы­шеупомянутая либидинизация. В дальнейших главах мы обсудим некоторые из средств, служащих отделению Я от не-Я.

Однако мы согласны с предположением Хоффера отно­сительно функции ранней координации руки и рта и ее вкла­да в развитие функций Я и интеграции Я. В этой роли она становится одним из ядер Я, описанных Гловером (1932).

В других органах восприятия, действующих в ситуации кормления, разделить поисковое и исполнительное поведе­ние ничуть не легче. Например, относительно лабиринта мы знаем из экспериментов, что к восьмому дню жизни измене-

 

71

 

 

ние положения вызывает у новорожденного коренной и сосательный рефлекс. До этого момента такая реакция мог­ла быть вызвана только прикосновением к щеке новорож­денного. Приподнимание младенца в позицию кормления вызывает в лабиринте процесс, который может быть вос­принят только проприоцептивно. Нет надобности говорить, что на столь ранней стадии речь отнюдь не идет о сознатель­ном восприятии. На это восприятие организм реагирует по типу условного рефлекса.

Менее всего нам известно о деятельности третьего пер­цептивного органа — внешней поверхности кожи. В свете гипотез, выдвинутых М. Ф. Эшли Монтегю (1950, 1953, 1963), представляется вероятным, что она играет основную роль в направленном на выживание адаптивном поведении. Из ряда наблюдений за млекопитающими, не относящимися к приматам (Reyniers, 1946,1949; Hammett:, 1922), он дела­ет вывод, что в физиологическом и психологическом развитии кожа играет необычайно важную роль, которую раньше и не предполагали. Лабораторные исследования показали, что у подобных млекопитающих вылизывание детеныша; матерью активизирует мочеполовую, кишечно-желудочную и дыхательную системы. В экспериментах с так называемыми «стерильными» крысами (крысами, выращенными в сте­рильной, лишенной бактерий среде) все животные погибали, пока не выяснилось, что родители должны вылизывать ге­ниталии своих детенышей, иначе они не могут ни мочиться, ни испражняться. Это открытие сделало возможным выра­щивание «стерильных» крыс с самого рождения благодаря использованию влажной ваты, заменяющей родительское вылизывание. Пока еще не выяснено, имеют ли эти данные какое-либо значение для проблемы ухода за младенцем у человека, однако нам придется вспомнить эти наблюдения, когда в главе 13 мы перейдем к обсуждению нашего мате­риала по «младенческой экземе».

Выясняется, что ощущения в этих трех вспомогатель­ных органах восприятия, действующих с момента рождения (рука, лабиринт, кожа), подчинены центральной системе восприятия, локализованной в полости рта. Более того, у новорожденного эти три органа пока еще действуют совме­стно, поскольку не произошла дифференциация между раз­личными сенсорными модальностями. Иначе говоря, опос­редствованные ими ощущения смешиваются или соединяются таким образом, что они «ощущаются» новорожденным в

качестве единого ситуативного переживания, имеющего ха­рактер «поглощения», инкорпорации. Каждый из упомяну­тых органов участвует в данном переживании.

Перцептивное переживание

Это общее переживание, обеспечивающее удовлетворе­ние потребности и уменьшение напряжения вслед за перио­дом неприятного возбуждения; оно также возвещает о пе­риоде покоя, отмеченном отсутствием неудовольствия.

Далее, это повторяющееся переживание, поскольку мы имеем дело с реальностью, в которой один и тот же набор ощущений повторяется в одной и той же последовательно­сти утром, днем и ночью, каждый день, по пять раз в день и даже чаще в течение первых месяцев жизни младенца, а затем, в той или иной форме, как минимум, до конца пер­вого года жизни¹.

Справедливо будет признать, что этот повторяющийся опыт с самого начала оставляет некий след, «запись» в за­рождающемся разуме ребенка. Пока нам неизвестно, в ка­кой форме хранится эта запись, как она модифицируется, оказывает ли она влияние на дальнейшие перцептивные переживания и удовлетворения младенца, и если да, то каким образом. Уже то, что одна и та же ситуация повторяется значительную часть первого года жизни младенца, обязательно должно привести к той или иной форме психической записи; далее мы будем говорить о двух феноменах, кото­рые, по-видимому, подтверждают это предположение.

Еще в 1900 году Фрейд утверждал, что первые следы памяти возникают только тогда, когда переживание удоволь­ствия прерывает возбуждение, вызванное внутренней по­требностью (см. также: Freud, 1925а). Это переживание удовольствия прекращает действие внутреннего стимула, вызывавшего возрастание напряжения.

У взрослого человека четыре пространственно разделен­ных органа — рот, рука, лабиринт и кожный покров — становятся проводниками различных перцептивных модаль­ностей. Но у новорожденного дело обстоит иначе. В главе 3 я

' Суть этих аргументов вытекает из утверждения Фрейда об изна­чальной беспомощности младенца как первопричине всех моральных побуждений (Freud, 1895). Далее эту идею разрабатывали в различных областях Бернфельд (1925), А. Балинт (1954), Бенедек (1952) и другие.

 

73

 уже говорил о своей гипотезе, что сенсорная, эффекторная, эмоциональная и прочие организации человека состоят из двух систем, которые (перефразируя Хэда, Валлона и дру­гих) я назвал коэнестетической и диакритической система­ми. Ощущения коэнестетической системы экстенсивны и в основном связаны с кишечником; его эффекторами в основ­ном является гладкая мускулатура, его нервная организация помимо прочего включает в себя симпатическую и парасим­патическую системы. Ощущения диакритической системы интенсивны и включают в себя сенсорные органы; эффек­тором является поперечная мускулатура, нервная организа­ция подчинена центральной нервной системе. Однако у но­ворожденного диакритическая система еще не начала функционировать сколько-нибудь заметным образом. Вна­чале он воспринимает и функционирует на коэнестетическом уровне.

У взрослого коэнестетическое функционирование вызы­вает ощущения протопатического типа. Взрослые восприни­мают большинство (хотя и не все) протопатических ощуще­ний как крайне неприятные — возьмем, к примеру, раздражение лабиринта при раскачивании корабля в шторм, вызывающее головокружение, тошноту и в конечном счете рвоту. У мла­денца дело обстоит иначе, он переносит гораздо более ин­тенсивную стимуляцию вестибулярного аппарата. Как мы увидим далее, для него вестибулярный раздражитель может служить условным сигналом. У взрослых же, страдающих от морской болезни, мы наблюдаем яркий пример связи лабиринта, желудочно-кишечного тракта, кожного покро­ва, руки и рта, поскольку симптомами морской болезни являются рвота, диарея, пот, бледность кожи, потные ладо­ни и обильное слюноотделение.

Для новорожденного одновременные ощущения в четы­рех сенсорных органах (оральная полость, рука, рот, желу­док) становятся тотальным проприоцептивным переживани­ем. Все они возникают в результате контактной перцепции. Даже изменения в лабиринте, хотя они и происходят внутри тела, близки к поверхности тела и возникают как реакция на стимуляцию, сопоставимую с прикосновением, а потому их также можно рассматривать как явление той же приро­ды, что и другие контактные перцепции.

В предыдущем разделе я обсуждал, каким образом объединяются созревание и развитие, вызывая сдвиг от контактной перцепции к дистантной. Я отмечал роль фруст-

рации (в ситуации кормления) в этом процессе и то, каким образом дистантная перцепция лица матери дифференциру­ется от единого переживания при контактной перцепции во время кормления.

Это утверждение можно подтвердить наблюдениями: начиная с четвертой недели жизни существует только один перцепт, за которым ребенок следит глазами на расстоянии, а именно лицо взрослого. Никакой другой визуальный пер­цепт не вызывает такой реакции. Следовательно, ситуация кормления, переживание кормления не сводятся только к переживанию удовлетворения, они вызывают переход от исключительно контактной перцепции к дистантной перцеп­ции, активизируют диакритическую перцептивную систему, постепенно вытесняющую изначальную примитивную коэ-нестетическую организацию.

 

Регрессивные перцептивные феномены у взрослых

Эти наблюдения за зарождением функции перцепции у младенцев хорошо согласуются с некоторыми теоретическими выводами в отношении регрессивных перцептивных феноменов, наблюдаемых у взрослых, в частности с открытиями Левина и Исаковера. Левин (1946) предложил модель структуры сна, которая оказалась не только крайне оригиyальной, но и чрезвычайно полезной с клинической точки зрения. Он постулировал, что зрительное воспоминание груди образует «экран сна», на который проецируется со­держание сновидения. В другом месте (1955b) я обсуждал эту новаторскую гипотезу вместе с важным открытием Исаковером феномена, носящего его имя. Левин основывал свои предположения на природе сновидения как попытки исполнения желания и стремления обеспечить непрерывность сна. Он утверждает, что исполнение желания достигается за счет регрессии к эмоциональному состоянию младенца, ко­торый, насытившись, засыпает у материнской груди!. Левин

¹ Это гипотетические реконструкции. Штерн в недавней статье (1961) отвергает вероятность того, что феномен Исаковера (и, следовательно, «экран сна» Левина) является регрессией к воспоминанию о беззабот­ной ситуации кормления. (Я предпочитаю говорить о снижении напря­жения и состоянии покоя.) Взамен он выдвигает предположение, что это состояние является регрессией к мнемическим следам, возникшим в ре­зультате депривации, пережитой в этот период. Эта идея правдоподобна

75

 

также говорит, что в так называемых «бессодержательных сновидениях» грудь, являющаяся экраном сна, попросту превращается в содержание сновидения. Это предположе­ние автор подкрепляет многочисленными примерами из сно­видений пациентов. Его теория нашла полное подтвержде­ние в клинической практике.

Экран сна возникает из визуальной, дистантной перцеп­ции. В сущности, именно это и имеет в виду Левин в неко­торых своих публикациях, где он говорит об экране сна. Поскольку он занимался сновидением, возникающим из следов памяти о визуальных перцептах, следовало ожидать, что и экран сна также использует зрительную, хотя и архаи­ческую, память.

Подход Исаковера был иным. Феномены, о которых он сообщает, в основном касаются контактных перцепций, ви­зуальные ощущения остаются здесь исключением. Этого опять же следовало ожидать, поскольку наблюдения Иса­ковера касаются предшествующей засыпанию стадии, когда катексис еще не полностью отвлечен от репрезентаций пери­ферических сенсорных органов (то есть кожи, руки, рта) и от репрезентаций гаптических процессов, опосредствуемых этими органами (Spitz, 1955Ь). Некоторые из его пациентов сообщают, что в стадии, предшествующей засыпанию, они испытывали ощущения во рту, кожном покрове и тактиль­ные ощущения в руках; они часто испытывали подобные ощущения также при повышении температуры тела. Эти ощущения оставались довольно смутными; казалось, что рот

¹ уже потому, что переживание, катектированное неудовольстви­ем, скорее оставит следы в памяти, нежели переживание, катектиро­ванное аффектом удовольствия. Однако регрессия к подобным катек-тированным неудовольствием следам памяти предполагает наличие точки фиксации. Такая интерпретация тоже не вызывает у меня возра­жений, поскольку, по моему мнению, наиболее существен сам факт регрессии к ситуации кормления. Нелегко определить, ведет ли эта регрессия к счастливому состоянию или к состоянию депривации, хотя бы потому, что феномен Исаковера, экран сна Левина и наблюдения, отмеченные Штерном, относятся к взрослым людям, у которых уже произошла вторичная переработка в соответствии с индивидуальной историей субъекта. Учитывая эти обстоятельства, нас не должно удив­лять возникновение сильной тревоги и даже страха — мы наблюдаем это же явление и в случае сновидений, вызывающих чувство вины, таких, как сон об инцесте. Более того, не является ли регрессия к ситуации кормления возвращением в фантазии к изначальной ситуации инцеста?

наполнен чем-то сухим, сыпучим и мягким. Одновременно эти же ощущения возникали и на поверхности кожи или казалось, что к ней определенным образом прикасаются пальцами. Эти ощущения иногда переживались визуально как нечто неопределенное, смутное, круглое, приближаю­щееся и увеличивающееся до невероятных размеров, а затем съеживающееся и практически превращающееся в ничто.

Наблюдения Исаковера предполагают, что в процессе восприятия участвуют два разных вида психической репре­зентации. Первый из них являет собой форму репрезента­ции, о которой мы говорим в психологии как о «перцепте», она передается нашими органами чувств и имеет объективно описываемое графическое содержание, которое может как включать, так и не включать в себя репрезентацию самого воспринимающего органа.

Другой вид репрезентации является более диффузным и имеет, пожалуй, характер ощущения; возможно, она со­держит презентацию самого процесса восприятия и того, что из него возникает. Эта вторая категория репрезентации ста­новится осознанной, когда особые обстоятельства привле­кают внимание скорее к этому процессу, нежели к перцепту сенсорного органа. Данные процессы описаны В. Хоффером (1949) и М.Б. Бендером (1952)¹.

Типичными для такого рода переживаний являются необычные ощущения, сопровождающие зубную анестезию. Анестезированный участок (то есть задняя стенка горла, губа, внутренняя сторона щеки, твердое нёбо) воспринимается как увеличившееся в размере и, к тому же, чужеродное тело. Эти непривычные ощущения, родственные парестезии, заставляют нас осознавать перцептивный процесс через его дисфункцию. Когда носоглотка, нёбо и губы немеют, мы ощупываем их языком или пальцем; в этом процессе ося­зания, происходящем в не подвергшемся анестезии органе, не узнаются знакомые анатомические очертания губ или нёба. Это происходит потому, что прикосновение к губам и т. д. запечатлелось в наших мнемических следах как комбиниро­ванное переживание сенсорных процессов одновременно в пальце и в губе. Если губа подвергнется анестезии, один из элементов ощущения, тот, который должен возникнуть в зоне губ, отсутствует или искажен.

' См. объяснение «аффективного постоянства» у Пиаже в прило­жении.

 

77

Я полагаю, что эксперименты фон Хольста и Миттель-штедта (1950), изучавших принципы обратной афферента-ции, служат блестящей иллюстрацией психической репре­зентации перцептивных процессов.

Эти рассуждения предполагают, что следы памяти, по крайней мере, те, что относятся к телесным перцепциям, откладываются в виде конфигураций со свойствами гешталь­та. Следует помнить, что в гештальтпсихологии такими ка­чествами наделяется не только визуальный гештальт — геш-тальтпсихологи отмечают, что такими же свойствами может обладать, например, мелодия.

Если это предположение (которое я выдвинул тридцать лет назад в отношении свободных ассоциаций в психоанали­зе) верно, то воспоминание о перцепте становится сознатель­ным только в том случае, когда происходит смыкание. Если из-за повреждения достаточно большой части гештальта смыкание оказывается невозможным, как это имеет место в случае анестезии, узнавание не происходит. Вместо него откладывается новый след памяти о прежде неизвестном ощущении.

Этот процесс имеет очевидную параллель в психоана­литических свободных ассоциациях. Воспоминания пациен­та остаются бессмысленными до тех пор, пока аналитическая реконструкция или интерпретация не восстановит недоста­ющую часть гештальта. Любому аналитику знакомы внезап­ный инсайт и узнавание, которыми сопровождается подоб­ная интерпретация. Естественно, что затем пациент перестает удивляться открытию: реконструированный гештальт на самом деле присутствовал всегда в качестве бессознатель­ной, но действенной части его психологической субстанции. Интерпретация возвращает отсутствовавшую деталь на ее законное место, и кажется, будто она никогда и не отсут­ствовала. До реинтеграции эта деталь осуществляла свое влияние вне поля зрения и контроля сознательного Я, под­чиняясь лишь принципу удовольствия-неудовольствия. Вер­нувшись в архив сознательных воспоминаний, отныне она подчиняется регулированию со стороны Я и принципа ре­альности. Эта гипотеза, хотя терапевтический процесс от­нюдь ею не исчерпывается, кажется мне надежным объяс­нением эффективности эмоционально верной аналитической интерпретации.

Более того, гипотеза о наличии у следов памяти (в том числе и у свободных ассоциаций) качеств гештальта и о

 

необходимости смыкания для того, чтобы они стали осоз­нанными, вновь возвращает нас к давно высказанному Фрей­дом предположению, что различные регистрации одного и того же содержания размещаются в различных областях психики (Freud, 1915а). Фрейд позднее отказался от этой гипотезы в пользу динамической системы гиперкатексиса и презентации предмета. Но, как и многие другие наполовину отвергнутые гипотезы Фрейда, эта версия, если подойти к ней с новых позиций, на мой взгляд, также может оказаться не только допустимой, но и плодотворной для понимания перцепции, памяти, процесса мышления и терапевтического воздействия.

Это новое видение отчасти проистекает из феномена Исаковера. Ощущения, о которых сообщают его пациенты, имеют много общего с теми, которые возникают при анес­тезии челюсти. Но если мы не прибегаем к анестезии, то каким образом можно объяснить исчезновение части содер­жащегося в памяти гештальта при засыпании? В работе о засыпании и пробуждении (Spitz:г, 1936Б) я выдвинул пред­положение, что в процессе засыпания происходит постепен­ное прекращение катексиса периферии и периферических органов чувств. В этой работе я использовал гидростатическую модель, чтобы объяснить процессы, происходящие при сни­жении общего уровня заряда влечений. Определенные сек­торы сенсорного аппарата остаются катектированными, по­скольку уровень нагрузки влечения все еще достаточно высок, чтобы произошел катексис, другие к этому времени уже утратили свой катексис, они, словно островки суши, выступают из-под отступающего прилива влечения. Таким образом, пока определенные секторы сенсориума, такие, как зрение или обоняние, уже утратили свою чувствительность, другие некоторое время еще продолжают функционировать. Более того, они могут передавать ощущения различного характера и реагировать более интенсивно (то есть на более слабые стимулы), чем во время бодрствования; в этих по-прежнему функционирующих сенсорных секторах, по-ви­димому, происходит и количественное, и качественное изме­нение чувствительности. Я буду и далее использовать эту гипотезу для объяснения повышенной чувствительности в определенных сферах сенсорной перцепции; например, это весьма характерно для стадии возбуждения при общей ане­стезии. В качестве таких секторов в свое время я уже упо­минал восприятие боли и слуховую перцепцию. Можно

 

 

79

 

подумать и о том, не относятся ли эти области к более примитивным, более архаичным сенсорным модальностям, которые в ходе этого регрессивного отступления катексиса оказываются покинутыми в последнюю очередь.

Нужно добавить, что это обсуждение репрезентации перцептивного процесса в стадии засыпания не относится к работе Зильберера (1911) о символической репрезентации; он постулировал, что символическое представление психи­ческих процессов часто формирует явное содержание гип-нагогических и гипнопомпических галлюцинаций. Символи­ческая репрезентация не играет никакой роли в феномене Исаковера; она состоит из следов ощущений, переживаемых в процессе кормления. Само по себе ощущение в сыром виде повторяется без какого-либо вмешательства со стороны психической цензуры, которая должна отредактировать его и привести к вторичной переработке, приспосабливая к тре­бованиям ясности и логики и, в конечном счете, к принципу реальности. В «экране сна» Левина такие усилия становятся заметными, когда зрительное переживание переводится в нечто «имеющее смысл».

Мои наблюдения за развитием младенца приводят к изменению гипотез Исаковера и Левина. Они пришли к сво­им предположениям путем экстраполяции данных, получен­ных при анализе сновидений взрослых и гипнагогических, то есть предшествующих сну, ощущений. По моему мнению, эти экстраполяции и сделанные выводы верны, за исключе­нием выводов о степени регрессии, на которую указывают эти явления. И Левин, и Исаковер основывали свои сужде­ния на гипотезе Фрейда, что первым в жизни объектом яв­ляется грудь. Они заключили, что на регрессию к груди во сне указывает содержание сновидения. Вообще говоря, сно­видение имеет зрительное содержание, и примеры Левина, за исключением бессодержательного сновидения, относятся именно к нему. Прямое наблюдение, однако, показывает, что первым в жизни структурированным визуальным пер-цептом, выкристаллизованным из «разного рода световых пятен — без какой-либо формы или протяженности» (von Senden, 1932), является человеческое лицо.

Как уже отмечалось, до трех месяцев жизни (и дольше) грудной младенец смотрит не на грудь, а на лицо матери. Это — факт наблюдения. Он не смотрит на грудь, когда мать приближается к нему, он смотрит на ее лицо; он продолжа­ет смотреть на ее лицо, когда держит ее сосок в своем рту

и манипулирует ее грудью. От момента, когда мать входит в комнату, и до конца кормления он смотрит на лицо своей матери.

Соответственно, я бы изменил также гипотезу Исако­вера следующим образом: с визуальной точки зрения фено­мен Исаковера репрезентирует не приближающуюся грудь, а, скорее, визуально воспринимаемое человеческое лицо. Тактильные явления, о которых говорит Исаковер, — рот, ощущающий нечто, что ощущается также на поверхности тела и чем можно манипулировать с помощью пальцев, со­относится с переживанием младенца тактильного контакта с грудью, ртом, оральной полостью, рукой и поверх­ ностью кожи. Феномен Исаковера следует рассматривать как тотальное переживание, как синестезию нескольких ор­ганов чувств.

Таким образом, оральная полость представляет собой колыбель восприятия. Сохраняющиеся в неизменном виде следы памяти этих восприятий составляют сущность и ос­новную часть феномена Исаковера. Измененные и расши­ренные, они будут также задействованы в опосредствовании следов памяти, которые позже станут шаблоном экрана сна по Левину. В экране сна мы имеем дело с амблиопическим восприятием младенцем лица; в феномене Исаковера — с синестетическим восприятием младенца контакта в ораль­ной полости, руки и кожи¹.

Если феномен Исаковера представляет собой реактива­цию записи восприятия младенцем контакта, то экран сна

¹ Это объяснение, хотя и представляет собой незначительную моди­фикацию гипотезы Левина об экране сна, не нуждается в специальном обсуждении. В наш век искусственного вскармливания можно было бы возразить, что большинство младенцев ни разу не видели груди, доволь­ствуясь бутылочкой. Однако понятие «экран груди» у Левина является кодовым символом совокупности оральных ощущений, описанных мною выше. Передается ли пищевой объект посредством материнской груди или через резиновую соску пластиковой бутылочки, основной элемент переживания полости сохраняется (хотя резиновый сосок не выражает чисто человеческой реакции взаимодействия). Более того, даже если мать кормит младенца из бутылочки, ее лицо по-прежнему остается визуальным фактором, ее руки и тело передают тактильные ощущения, которые входят в «экран сна» Левина и в феномен Исаковера. Однако «современный прогресс» уже преуспел и в этом, изобретением подстав­ки для бутылочек и привязыванием младенца к кроватке, устранив пос­ледние остатки человеческих отношений с родным ребенком. Хотелось бы знать, как изменятся сны поколения, выращенного таким способом.

81

пробуждает раннюю дистантную перцепцию. Как эти зачат­ки разрабатываются, развиваются и упрочиваются является темой последующих глав.