Континентальная блокада: история первых санкций и контрсанкций в Европе. Часть I

Континентальная блокада: история первых санкций и контрсанкций в Европе. Часть I

Континентальная блокада — именно она привела Наполеона в пылающую Москву, а победоносные русские войска — в Париж. Именно из-за Континентальной блокады Россия перестала играть в экономике Англии ключевую роль, и в конце концов это привело к почти вековому противостоянию между русскими и англичанами — легендарной Большой Игре.

Мы уже писали о политике Петра I и о том, как Россия стала главнейшим поставщиком строительных материалов для флота Британии. Для наглядности: Россия в период с 1742 по 1782 год поставляла от 90 до 96% пеньки, потребной кораблям Королевского флота; 80% льна; 43–45% всего мачтового дерева; от 30 до 50% железа. Это не считая сала, свиной щетины, дегтя, ревеня, поташа и тому подобных вещей.

Таким образом, величие Англии и ее главная сила — Роял Неви — прямо зависели от поставок из России. Флот Англии плавал и побеждал лишь потому, что на нем стояли русские мачты, французов, испанцев и других недругов Англии крушили пушки из русского железа. Британское правительство и Адмиралтейство это очень хорошо понимали. Именно поэтому весь XVIII век мы с Туманным Альбионом чаще оказывались союзниками, чем соперниками, и нередко выступали в европейских проблемах консолидировано, единой позицией.

Мачты британского 100-пушечного корабля. Пояснительный чертеж. Изготавливались исключительно из русской сосны (англичане называли ее «рижская ель»). Согласно нормативам Роял Неви, мачты из русского дерева были самыми крепкими и износостойкими. Мачта из русской сосны служила 5-7 лет. Из норвежской или пиренейской всего 2–3 года

Конечно, такое положение вещей не устраивало Францию, которая опиралась на свои, испанские и средиземноморские ресурсы. Русские же ресурсы оказались качеством получше и числом побольше — именно поэтому французы и проигрывали гонку за первенство на морях.

Общеизвестно, что Англия и Франция были противниками с раннего Средневековья и до середины XIX века. Эти противоречия достигли своего апогея во времена Людовика XIV и Кольбера. Французские таможенные правила, введенные с 1660 по 1678 год, больше напоминали политику эмбарго и санкций. Вскоре Англия ввела ответные меры, и эмбарго стало обоюдным. То есть Франция не покупала английские товары, Англия — французские.

Если еще и оставались какие-то законодательные лазейки по торговле между странами, они были окончательно прикрыты в 1689 году, когда в результате переворота к власти в Англии пришел Вильгельм Оранский. Теперь даже малейшая торговля через третьи страны была запрещена.

После проигрыша Франции в Войне за испанское наследство появился шанс, что страны все-таки наладят не только политические, но и экономические отношения, однако английские промышленники были очень напуганы перспективами конкуренции с французской промышленностью на собственном рынке, и поэтому из Утрехтского договора просто убрали две статьи, регламентирующие взаимное снижение пошлин и создание режима наибольшего благоприятствования в торговле.

Таким образом, складывался своеобразный альянс, в котором европейский капитал получал доступ к лучшему монетному двору, а Англия получала огромные займы, благодаря которым ее банки могли предоставлять кредиты предпринимателям на необычайно выгодных для последних условиях. Благодаря этому альянсу льготный режим работы создавался не только для отдельных промыслов, ориентированных на экспорт и, в силу этого, слабо связанных с условиями хозяйствования на внутреннем рынке, но и для всей экономики в целом».

То есть с одной стороны — производство, ориентированное на ширпотреб и массовый спрос, а с другой — широчайшие кредитные возможности. И по тому же хлопку уже в 1787 году складывается удивительная ситуация — Англия покупает французский хлопок, делает из него продукцию, и продает… во Франции. И это не золоченые камзолы, а повседневная одежда для рыбаков, крестьян, ремесленников, буржуа — для людей, которых много. Когда один или два дворянина покупают пару камзолов по 1000 пистолей — это не бизнес. Бизнес начинается тогда, когда твои камзолы по 5–10 пистолей начинают покупать сотни тысяч. Причем поскольку процесс производства механизирован и более дешев, французские предприятия подобного плана не могут конкурировать по ценам с английскими товарами.

Спираль начинает раскручиваться в обратную сторону. Запускается крупнейшее хлопчатобумажное производство в Ливерпуле, шелковое производство в Манчестере, а французский финансовый и промышленный капитал… бежит в Англию, ибо там деньги вкладывать выгоднее — что в банки, что производство. Словом, если французы сделали ставку на экспорт и реэкспорт, то англичане — на экспорт промышленных товаров, что приносит гораздо большую прибыль и развивает собственную науку и промышленность.

Далее: часть II

Ранее: часть I

Война и торговля

Прежде чем мы продолжим, стоит сказать еще одну очень важную вещь. На декабрь 1789 года Франция была банкротом. Ее долговые обязательства составляли астрономическую сумму в 4 миллиарда ливров. Бюджет при этом был дефицитным: доходы составляли 450 миллионов, а расходы — 630 миллионов ливров.

На выплату только процентов по займам тратилось около трети бюджета (300 миллионов ливров), а так как денег в стране не было, Франции пришлось бы отдавать долги, просто заложив весь свой урожай 1788 и 1789 годов — то есть ради уплаты долгов все население страны обрекалось на голод.

Собственно, именно эта ситуация и заставила короля созвать Генеральные Штаты, однако время реформ сверху уже было упущено. Вполне предсказуемо, что пришедшие к власти представители Третьего сословия первым делом потребовали отмены «договора Идена», поскольку именно в нем они и видели причину нынешней ситуации. Франция в 1792 году закрыла свои рынки перед британскими товарами. Однако, как мы уже говорили, Англия уже почти 100 лет обходилась без французских покупателей, и основной английский экспорт шел в другие страны; британская экономика пострадала не сильно.

Тем не менее 1 февраля 1793 года Англия объявляет войну Франции. Объявляет не из-за казни короля и не из-за особой любви к монархии: отменой «договора Идена» были задеты интересы крупного бизнеса из Сити, а этого британское правительство простить не могло. Создание Первой Коалиции совпало с жесточайшим политическим кризисом во Франции — там боролись за власть жирондисты и якобинцы. Казалось, что республика обречена. 7 марта началось очередное восстание в Вандее. 13 августа восстал Марсель, 27 августа Тулон сдался англичанам без боя.

Порт и крепость Тулон

Количество войск, стянутое к границам Франции к началу 1793 года, просто поражает: австрийцы выставили 143 тысячи штыков; пруссаки — 77 тысяч человек; голландцы — 20-тысячный корпус в Бельгии; англичане и Ганновер — 30 тысяч там же; Сардинское королевство — 45 тысяч в Италии; Королевство Обеих Сицилий и Португалия — 10 тысяч в Италии; Испанцы — 50 тысяч штыков на Пиренеях. В общей сложности — 375 тысяч солдат.

Франция могла противопоставить этой силе только 190 тысяч штыков. Спас Францию гений Бертрана Баррера, члена Комитета Национальной Обороны. В российской историографии его заслугу обычно приписывают Лазару Карно, делегату Комитета Общественного Спасения, но Карно был только уполномоченным по формированию армий. Баррера у нас не любят, потому что он был дантонистом, а не последователем Робеспьера, от которого вели свою родословную большевики. Но из песни слов не выкинешь: именно Баррер предложил способ, которым два последующих века комплектовались почти все армии мира — всеобщую воинскую повинность (Levée en masse). Уже к маю французы могут выставить в поле 300 тысяч человек, к июлю — 500 тысяч, в сентябре — 732 тысячи, в декабре — 804 тысячи штыков. В общей сложности Лазар Карно сформировал 15 армий, которые не только отразили вторжение Коалиции, но и перешли в наступление. Сначала французы просто давили своих врагов необученной массой: например, в сражении при Флерюсе (1794 год) Журдан имеет 89 тысяч солдат против 52 тысяч голландцев и их союзников; французы потеряли 5000 человек, их оппоненты — около 1000. Но постепенно французская армия начинает получать опыт, учится воевать, и уже к концу 1794 года становится не только самой большой, но и самой лучшей армией мира, одерживающей все более частые победы.

История и течение революционных войн известны, и нет смысла их пересказывать. Нас интересует экономика, а вернее — взгляды на нее той и другой стороны и отражение этих взглядов на поле битвы и в дипломатических баталиях. Прежде чем перейти к эпохе Наполеона, остановимся на причинах, побудивших Францию предпринять Египетскую экспедицию.

К 1799 году экономика Франции выглядела печально. Да, французам удалось ограбить завоеванные страны и наложить на них контрибуции, но революционеры-идеалисты не могли понять, что постоянная прибавочная стоимость создается не грабежами и реквизициями, а производством. Руководители Директории всерьез считали, что богатство Англии состоит в обладании Индией, и стоит отнять у англичан Индию — во Франции можно будет устраивать вечный праздник, не работая и живя за счет бездонных сокровищ индийских раджей. Ещё раз: это был действительно существовавший экономический план.

Тильзитский мир

Ситуация усложнилась тем, что собственные леса, которые перед 1793 годом немного восстановились, были под корень вырублены во время Революционных войн 1793–1802 годов. К тому же Джон Джервис, лорд Сент-Винсент, пришедший на пост Первого Лорда, не вовремя начал борьбу с коррупцией в Отделе Снабжения Роял Неви. Джервис, привыкший рубить с плеча, поступил просто — аннулировал все контракты на поставку древесины от подрядчиков и назначил новые тендеры на следующий год. Поскольку обслуживание кораблей во время войны — процесс постоянный, склады к концу года опустели. Сент-Винсент делал безусловно правильные вещи — он ввел в перемещения между производством и складами бюрократию, исключавшую воровство как у подрядчиков, так и на складах. Были заморожены выплаты подрядчикам за предыдущие поставки (до разбирательства по реальным отгрузкам товаров и ценам, по которым делались закупки). Ввели новую должность тимбер-мастера (администратора на складах дерева), который отвечал за передвижения и сортировку древесины на своем складе. Но вся эта реформа производилась в военное время, когда потребность в дереве была гигантской. И к 1801 году запасов на складах практически не осталось (20 тысяч лоадов вместо требуемых 80 тысяч). Все это подавалось как большая «программа экономии», которая снизит траты на флот. Однако оказалось, что экономия эта была эфемерной. Естественно, что с 1802 года начались большие закупки дуба, ели, сосны, вяза, тика и т. д., а это сказалось на ценах, которые из-за ажиотажного спроса, поднятого Адмиралтейством, увеличились в три раза.

Чтобы как-то снизить расходы, Первый Лорд санкционировал закупку 12 000 лоадов по ценам прошлого года, однако поставщиков, желающих работать себе в убыток, не нашлось. Морское Управление подняло цену на 14% — желающие так и не появились. На 25% — торговцы, скрипя зубами, отгрузили 16 800 лоадов старых запасов, но дальше по такой цене грузить отказывались. Чтобы хоть как-то покрыть потребность в древесине, решили вырубить королевские дубовые леса — но эта мера дала только 2000 лоадов. В конце концов Сент-Винсента убрали с поста, и новый Первый Лорд, Генри Дандас, виконт Меллвил, вернулся к старой системе закупок. Однако это произошло только в мае 1804 года. И тогда же прошла, наверное, последняя масштабная закупка североевропейского дуба из прирейнских лесов — 50 000 лоадов.

Ранее: часть II

Франция

Как Континентальная блокада повлияла на Европу? Поговорим об этом — начав, разумеется, с Франции. Тут опытный глаз читателя увидит много параллелей с нынешней Россией, однако мы заранее предупредим, что любое совпадение с реально живущими или когда-либо жившими людьми, а также нынешними событиями — абсолютно случайно.

Устраивая Континентальную блокаду, Наполеон не только собирался задушить британскую промышленность — он, прежде всего, стремился «поднять с колен» собственное производство. Надо сказать, что и до Революции, и во время Революции, и примерно четверть века после Революции Франция преимущественно была и оставалась аграрной страной. Промышленность ее была слаба и ориентирована на узкие слои общества — как мы уже говорили, она производила товары либо для богатых, либо для армии.

При этом перед Революцией французские предприниматели в конкурентной схватке вчистую проиграли борьбу своим британским визави, и теперь требовали, чтобы их продукция реализовывалась насильно, директивно. Введение Континентальной системы стало до некоторой степени отработкой заказа спонсоров. При этом никакой модернизации производства не производилось, конкурентной борьбы не было, и покорённые страны никто не спрашивал, чего, собственно, они хотят.

Как это работало? Допустим, Франция произвела совокупно 2 миллиона пар обуви, примерно полмиллиона ушло на армию, еще полмиллиона раскупили в самой стране. Куда девать оставшийся миллион пар? В рыночной экономике это товар списали бы в прямые убытки, а промышленники разорились бы. Здесь же Наполеон директивно указывает сбыть в Голландии или, к примеру, в Италии оставшийся миллион пар. Причём по назначенной самими французскими промышленниками цене. Францию не интересовало, нужна эта обувь каким-нибудь итальянцам или не нужна. Под угрозой штрафов или тюремного заключения — обязаны купить.

Нечего и говорить, что во всякой победе Наполеона французские промышленники видели свою победу, завоевание нового рынка. Они зорко следили за политическими пертурбациями, производимыми императором в Европе, и не упускали момента, чтобы напомнить о себе. Едва окончилась кровопролитная война с Австрией в 1809 г., как уже французский коммерческий мир просит победоносного императора потребовать или даже просто объявить сильное понижение пошлин на французские сукна, ввозимые в Вену, но с тем, чтобы Австрия не пользовалась взаимными милостями во Франции, то же самое сделать с ввозом шелковых материй, с бронзовыми изделиями, ювелирными товарами и т. д.; пошлину на вина установить в размере 30–40 сантимов за литр. Между Аустерлицем и Иеной, весной 1806 г., Лионская торговая палата просит Наполеона «споспешествовать торговым интересам» Франции в тех договорах, которые его величество намерено заключить с германскими государствами.

Самый решительный протекционизм, изгнание чужих фабрикатов — вот альфа и омега идеальной, с точки зрения промышленников, политики<…>

Другая характерная черта умонастроения французских промышленников, в особенности в начале наполеоновского правления, это их стремление к восстановлению регламентации производства, контроля над производством и к усилению «дисциплины рабочих», как они выражались. Сплошь и рядом одну из существенных причин плачевного состояния промышленности (сейчас же после революции, в первые годы Консульства) предприниматели усматривают в том, что дозволено кому угодно выделывать какие угодно товары, что купцам все равно, что распространять в потребительской массе, и они покупают всякий товар, лишь бы подешевле, а «честный фабрикант», хозяин благоустроенной мануфактуры, дорожащий репутацией своей фирмы, остаётся в чистом проигрыше. Между тем падает общий престиж французской промышленности, сокращается из-за этого внешний рынок и т. д. Эти жалобы не прекращаются именно в эпоху Консульства и в первые годы Империи, но раздаются, хотя и реже, вплоть до конца царствования Наполеона (и дальше, при Реставрации).

Знакомо, да? По сути, Наполеон создал ту самую пресловутую командно-административную систему, о которой мы столько слышали в нашем советском прошлом. Производятся кучи костюмов фабрики «Большевичка», а все хотят джинсы «Ливайс», за ними очередь и давка. Полки магазинов завалены обувью «Красного Треугольника», а народ охотится за кроссовками «Адидас». Мы с вами все это проходили. Времена были другими, а психология людей в любую эпоху одинакова. Человеку невозможно директивно приказать покупать то или другое, рынок товаров или услуг надо завоевать с помощью более высокого качества, более продвинутого маркетинга, хорошего сервиса, более продуманной системы логистики… ну, понятно.

Ранее: часть III

Англия

После объявления Наполеоном Континентальной блокады у британцев появилось две основные проблемы:

1) Откуда экспортировать столь необходимые ресурсы?

2) Куда наладить сбыт промышленных товаров, поскольку теперь в Европе, России и Америке сбыт английских товаров сильно затруднен?

Но прежде всего следовало любым образом избежать «дефляционной спирали». Начали с самого простого — при дефляции дорожают деньги и дешевеют товары. Как остановить рост стоимости денег? Самый простой вариант — произвести денежную эмиссию. Основная проблема тут была в том, чтобы эти деньги обеспечивались соответствующими товарами или заказами. Если просто «разбросать банкноты с воздушного шара», то эмиссия может оказаться совершенно бесполезной и даже навредить еще больше.

Англичане поступили умнее (план этот был разработан при содействии клана Ротшильдов, который был кровно заинтересован в реализации этих мер, поскольку занимался поставками в английскую армию и флот).

Вообще Ротшильды сделали довольно много для победы Англии в этой экономической войне. Вот отрывок из книги «Ротшильд против Наполеона» об одной уникальной финансовой операции:

«Задача Ротшильдов состояла в том, чтобы перебросить золотой запас этой компании герцогу Веллингтону, армия которого в это время сража­лась на Пиренейском полуострове. Дело это было не из легких. Сначала Натан Ротшильд на сумму в 800 тыс. фунтов купил золото у Ост-Инд­ской компании, потому что знал, что английскому пра­вительству золото позарез нужно для герцога Веллинг­тона. И он продал это золото правительству Англии с огромной прибылью. Однако англичане не знали, как же теперь перебросить это золото Веллингтону. Един­ственно возможный путь, конечно же, лежал через тер­риторию Франции. Безрассудство? Но Ротшильды взя­лись за выполнение и этого поручения английского пра­вительства, и в один миг Натан Ротшильд сделался банкиром английской армии.

Натан Майер Ротшильд

Братья Ротшильды, находившиеся на континенте, решили эту задачу остроумно, тонко и с большой хит­ростью, которая и в дальнейшем тоже была характерна для них. Самый младший из Ротшильдов, Якоб, который впоследствии велел называть себя Джеймсом, неожидан­но появился в Париже. Ему еще не было и 20-ти, и он ни слова не знал по-французски. Однако он с блеском выполнил стратегический план своих братьев, хитроумно обманув французские власти. Надо сказать, способ, к которому он прибег, был удивительно простым. Остальные четыре Ротшильда написали Джеймсу письма, на его парижский адрес, в дом номер пять по улице Наполеон. В этих письмах Ротшильды притворно жаловались свое­му парижскому братцу, что они собирались вывезти золото из Англии в Испанию, но английское правитель­ство наотрез отказало им, потому что боится такой утечкой золота ослабить государство. Ротшильды позабо­тились, чтобы их послания к брату в Париж попали в руки французской тайной полиции. И министерство финансов Франции заглотило «наживку». Если англичане против того, чтобы золото уплывало из Англии, решили во французском министерстве, надо помочь этим бравым Ротшильдам, чтобы они все же смогли вывезти это свое жалкое золотишко…

Трюк с притворными письмами удался: правитель­ство Наполеона действительно помогло Ротшильдам, что­бы английское золото в конце концов попало сначала в Испанию, а затем в руки Веллингтона. Золото беспрепятственно перевезли через Ла-Манш, оттуда Джеймс Ротшильд привез его в Париж, а Карл Ротшильд, впо­следствии миллионер в Неаполе, с помощью французских банкиров переправил его уже дальше, через Пиренеи.

Конечно, дело было не лишено риска. В какой-то момент начальник полиции города Кале во Франции даже заподозрил недоброе. Но его «подмазали». Потом стал требовать от своего правительства ордера на арест некоего Джеймса Ротшильда уже начальник полиции Парижа. Однако министерство финансов продолжало слепо верить притворным письмам к парижскому Рот­шильду, и золото беспрепятственно продолжало посту­пать в армию Веллингтона».

Но вернемся к денежной эмиссии. Под напечатанные банкноты англичане простимулировали спрос на внутреннем рынке. В 1800–1805-х годах бюджет Великобритании колебался около 50–60 миллионов фунтов, из которых от 30 до 40 миллионов тратилось на армию и флот (так, например, в 1805-м на армию ушло 22 миллиона фунтов стерлингов, на флот — 11 миллионов фунтов стерлингов). Уже в 1808 году траты бюджета составляют 73 миллиона фунтов, из них — 24 миллиона на армию и 17 миллионов на флот. В 1810 году общий бюджет правительства составляет уже 81 миллион фунтов стерлингов, и доля армии и флота возрастает — до 30 миллионов и 19.5 миллиона соответственно.

Банк Англии

На что пошли эти деньги? Может быть, на корабельное строительство и на увеличение армии? С армией — отчасти да. Если в 1805 году британская армия по численности составляла 283 225 человек (включая сюда полки милиции — 101 035 человек), то в 1810-м — уже 348 680 человек (включая сюда 81 548 милиционеров). Но основные траты — это внедрение запрещенных к продаже в Европе товаров для снабжения своих вооруженных сил. На флоте повсеместно были введены в рацион колониальные кофе, какао и сахар. Так, в 1810 году британской армией закуплено 522 229 фунтов сахара и 145 000 фунтов кофе. Свою лепту внес и флот, покупая кофе, какао, сахар с не меньшим усердием. К 1811 году государственные закупки колониальных товаров возросли с 1.6 миллиона фунтов до 12–16 миллионов фунтов. Капитан Ушер, отвозивший Наполеона в ссылку на остров Эльба, пишет:

«Наполеон сделал несколько замечаний относительно продовольствия наших матросов, казался удивленным, что они получают какао и сахар, и спросил, почему допускается такая роскошь. Я сказал ему, что он сам тому причиной, что благодаря его континентальной системе мы не могли продавать свое какао и сахар, и чтоб то и другое не пропадало, правительство стало раздавать их как добавочное продовольствие матросам».

Но понятно, что помимо стимулирования внутреннего спроса надо было найти новые рынки сбыта. В невозможной казалось бы ситуации британцы нашли решение. И в этом им помог… Наполеон.

В 1807 году французы начали вторжение в Испанию и Португалию. Подошедший к Лиссабону в ноябре 1807 года адмирал Сидней Смит с Agamemnon (64 орудия), Hibernia (110), London (90), Conqueror (74), Elizabeth (74), Marlborough (74), Monarch (74), Foudroyant (80) и Plantagenet (74) смог перед самым носом у французов эвакуировать в Бразилию португальскую королевскую семью, тем самым организовав правительство Португалии в изгнании. Более того, португальский король Жуан IV, прибыв в Буэнос-Айрес, провозгласил «Бразилию — метрополией, а потерянную Португалию — колонией».

В августе 1808 года 30-тысячная английская армия высадилась на побережье Португалии. Англичане соединились с остатками испанцев, разбитых после 2 мая 1808 года (знаменитое восстание «День гнева»), и оказали серьезное сопротивление французам. Французы были выбиты из Португалии, однако командующий экспедиционным корпусом Джон Мур потерпел поражение в Испании, и 13 января 1809 года остатки англичан (26 000 человек) были эвакуированы обратно на Альбион. Тем временем героическое сопротивление Сарагосы задержало продвижение Наполеона на два месяца, что позволило британцам высадить второй крупный десант — 25 тысяч человек, и нанести поражение французским маршалам при Грижо и Порту. Война на Пиренейском полуострове перешла в затяжную фазу, что, как мы уже знаем, было совершенно невыгодно Наполеону, жившему от блицкрига до блицкрига.

Ранее: часть IV

Россия

На 1802 год доходная часть бюджета России составляла примерно 100 миллионов рублей (по разным данным, от 86 до 112 миллионов). При этом государственные расходы колебались от 127 до 136 миллионов рублей. Таким образом, бюджет Империи в начале царствования Александра I был дефицитным. А если вспомнить, что на 1802 год Россия имела еще и государственный долг в 408 миллионов рублей (4 годовых бюджета), то сразу становится ясно, что ситуация в нашей экономике на тот момент была безрадостной.

Тем не менее чем-то этот дефицит надо было покрывать. Государство не придумало ничего лучше, как включить печатный станок. За первые два года царствования Александра было напечатано и выпущено в оборот 30 миллионов рублей ассигнациями. Естественно, что цена ассигнаций по отношению к реальной серебряной монете падала, и с 1802 по 1805 год снизилась с 82 копеек за рубль до 67,5 копеек в 1806-м и 44,67 копеек в 1808 годах. В 1805 году было выпущено 31,5 миллиона бумажных рублей, в 1806 году 27 миллионов рублей, в 1807 году 63 миллиона рублей, в 1808 году 95 миллионов рублей, в 1809 году 55,8 миллионов рублей, в 1810 году 46,1 миллионов рублей. Если принять средний годовой бюджет России в 120 миллионов, то по печатанию бумажных денег вполне видно его дефицит, который составлял от четверти до трети от общей суммы.

Расходы России в связи с наполеоновскими войнами постоянно возрастали, что не лучшим образом сказывалось на экономике. Но основные трудности начались в 1807 году, с принятием Континентальной блокады.

Усмотрев из настоящего положения нашей торговли, что привоз иностранных товаров к одному ущербу внутренней промышленности и с нарочитым понижением денежных сборов, несравненно превосходит выпуск российских произведений, и желая сколь можно восстановить надлежащее в оном равновесие, вняв мнению Государственного Совета, признали мы нужным постановить на производство внешней натуральной нашей торговли особенные правила, коих целью есть — преградить усиление непомерной роскоши, сократить привоз товаров иностранных и поощрить, сколь можно, произведения внутреннего труда и промышленности». В манифесте выражалась патриотическая надежда, что «верные наши подданные, вникнув в истинный их разум, будут всемерно содействовать попечениям нашим о собственном их благе, отсечением излишних издержек, умеренностью в образе жизни и обращением капиталов не в пищу чужеземной роскоши, но в поощрение собственных наших отечественных фабрик и изделий.

По сути, Сперанский предлагал начать жить по средствам и перестать печать бумажные деньги, не обеспеченные серебром или товарами, плюс начать уже развивать собственную промышленность, поскольку роль «европейской бензоколонки» волею обстоятельств оказалась утрачена. Это было бы правильно и хорошо, если бы не сопровождалось поднятием налогов (в 2 и более раз).

Кроме того, для потребителей такая запретительная политика означала замену качественного иностранного товара плохим русским. Вообще, если говорить о русской тарифной политике, то самыми разумными следует признать таможенные пошлины, введенные Екатериной II в 1782 году. Императрица тогда просто установила единую пошлину на промышленные товары в 10%, исключая беспошлинно ввозимое сырье, инструменты, и то, что на территории России не производится. Таким образом, отечественные товары были вынуждены конкурировать по качеству и по цене с иностранными, что, безусловно, положительно сказывалось на русском производстве.

При всех минусах плана Сперанского к 1811 году он привел к хоть какой-то стабильности. Но тариф 1810 года в очередной раз привел к напряженности в отношениях с Францией. Французы стремились наладить импорт своих промышленных товаров в Россию, в то же время ограничив русский экспорт в Европу. Тариф 1810 года был введен в ответ на введение высоких акцизов на русский поташ. Наполеон вызвал русского посла и выразил ему свое неудовольствие, на что наш дипломат напомнил о тарифной политике относительно русских экспортных товаров, на чем стороны, весьма недовольные друг другом, и расстались.

Уже в 1810-м стало понятно, что без внешней торговли России долго не протянуть, и что ее промышленность начинает впадать в стагнацию.

Защитники теории «импортозамещения» любят приводить в пример производство в России свекольного сахара, которое после подписания акта о Континентальной блокаде начало расти бешеными темпами: если в 1805 году у нас производилось 0.2 тысячи пудов свекольного сахара, то к 1809 году — уже 1 тысяча пудов. Однако проблема в том, что Россия потребляла гораздо больше — 488 тысяч пудов сахара на 1804 год. Разумеется, 1 тысяча пудов на фоне почти полумиллиона пудов — это чайная ложка в море.

Что касается хлопка-сырца и резкого роста хлопкоткачества к 1809 году (с 6 миллионов аршин до 26 миллионов аршин) — здесь спасибо стоит сказать… Турции. Да, да, той самой Турции, с которой мы воевали с 1806 по 1811 год. Именно Турция обеспечила нас хлопком-сырцом в годы Континентальной блокады. Несмотря на войну, русские и турецкие купцы активно торговали.

В России, как и в других странах, континентальная блокада сопровождалась конфискацией товаров, признанных английскими, а также конфискацией самих торговых судов. Однако, применяя правила континентальной блокады, русское правительство старалось действовать по возможности мягко. За 1808 год, по неполным сведениям, был конфискован только один корабль и грузы четырёх кораблей, восемь торговых кораблей было выслано. В 1809 году было конфисковано 25 кораблей и грузы 26 кораблей. Зная обычаи русского чиновничества, можно легко догадаться, что мягкость применения правил континентальной блокады не обходилась без щедрых «пожертвований» со стороны заинтересованных лиц. В общем, континентальная блокада означала для России значительный упадок торговли, новые чиновничьи притеснения и поборы.

Купцы жаловались, подавали апелляции, судились, тем более что во многих случаях происхождение груза было очень сложно установить. Почти все корабли плавали под флагами нейтральных держав, их команды были интернациональными (кстати, по правилам, установленным в этот момент в России, корабль признавался неприятельским, только если более трети команды принадлежало неприятельской державе). Так как в порту не устраивали экзамен по владению языком, корабль английских судовладельцев, где и почти вся команда, и груз были английскими, но который пришёл под каким-нибудь паппенбургским флагом и судовые документы которого указывали, что идёт он из Рио-де-Жанейро, вполне мог разгрузиться в Петербурге и, приняв на борт товар, уйти обратно в Лондон. Разумеется, при условии небольших «пожертвований» на пропитание несчастного начальника таможни.

Конечно, официальные архивы умалчивают о том, кому и сколько давали, а кому не давали. Зато в личных документах можно найти интересные сведения. Так, в неопубликованной части дневника генерала Д. М. Волконского есть запись от 25 февраля 1809 г., где он указывает, что негоциант Тависон заявил ему: «Мнимое пресечение коммерции идёт не купцам, а покупающим во вред, ибо он сам 20 000 (рублей) подарил таможенному за пропуск корабля с английскими товарами, кои перештемпелевали подложно все прусскими».

Судовые документы проверяли, перепроверяли, дела переходили от одного чиновника к другому и доходили даже и до Госсовета, а то и до самого императора.

Указ, изданный 14 мая 1809 г., налагал обязанность на корабельщиков доказывать нейтральную собственность рядом документов. На кораблях должны быть предъявлены паспорт, корабельная крепость, экипажный список и корабельный журнал; на груз — сертепартии, коносамент, декларация шкипера, свидетельство о происхождении товара, если груз весь или частью принадлежит корабельщику, и фактура, если корабль пришёл из Америки и Индии. В случае отсутствия какого-либо из указанных документов корабль высылается из порта без разгрузки.

Конечно, были и примеры контрабанды, закончившейся неудачно. Из той же книги:

Самым крупным делом по поводу конфискации груза является дело о так называемой «тенерифской экспедиции». В начале навигации 1810 г. в русские порты пришло необычно большое количество кораблей с Канарских островов — 75! Большая часть из них прибыла в рижский порт, остальные — в Петербург и Архангельск. Такой наплыв судов с Канарских островов вызвал подозрения таможенников. Проверка документов, предъявленных шкиперами, показала, что бумаги были явно грубой подделкой: там встречались грамматические ошибки, подписи одних и тех же чиновников выглядели по-разному, да и вообще, по ним получалось, что Тенерифом одновременно управляют два губернатора. Кроме того, товары, которые везли суда: свинец, олово и жесть, — обычно приходили в Россию из Англии. В конечном итоге выяснилось, что все корабли так называемой «тенерифской экспедиции» вышли в основном из Лондона, Ярмута и других английских портов и шли через Зунд под британским военным конвоем. В результате комиссия постановила конфисковать грузы 63 кораблей, а 4 судна были оставлены под секвестром.

Есть точные указания, что впервые не только размышлять вслух о войне с Россией, но и серьезно изучать этот вопрос Наполеон начал с января 1811 г., когда ознакомился с новым русским таможенным тарифом. Этот тариф очень повышал пошлины на ввоз в Россию вин, шелковых и бархатных материй и других предметов роскоши, т. е. как раз тех товаров, которые являлись главными предметами французского импорта в Россию. Наполеон протестовал против этого тарифа; ему ответили, что плачевное состояние русских финансов вынуждает к подобной мере. Тариф остался. Жалобы на слишком легкий пропуск в Россию колониальных товаров на мнимонейтральных, а на самом деле английских судах все учащались. Наполеон был уверен, что русские тайком выпускают английские товары и что из России эти товары широко распространяются в Германии, Австрии, Польше и, таким образом, блокада Англии сводится к нулю.

Александр тоже думал о неизбежности войны, искал союзников, вел переговоры с Бернадоттом, прежде наполеоновским маршалом, теперь наследным принцем шведским и врагом Наполеона. 15 августа 1811 г. на торжественном приеме дипломатического корпуса, прибывшего поздравить Наполеона с именинами, император, остановившись около русского посла князя Куракина, обратился к нему с гневной речью, имевшей угрожающий смысл. Он обвинял Александра в неверности союзу, в неприязненных действиях. «На что надеется ваш государь?» — спросил он угрожающе. Наполеон предложил затем Куракину немедленно подписать соглашение, которое улаживало бы все недоразумения между Россией и Французской империей. Куракин, оробевший и взволнованный, заявил, что у него нет полномочий для такого акта. «Нет полномочий? — крикнул Наполеон. — Так потребуйте себе полномочий!.. Я не хочу войны, я не хочу восстановить Польшу, но вы сами