Переписка генерала Науменко с Н. Н. Красновым-мл.

 

Николай Николаевич Краснов-младший, внучатый племянник генерала П. Н. Краснова, возвратился в Европу в канун 1956 года после десяти с половиной лет заключения в сталинских тюрьмах и лагерях.

Далеко не всем офицерам и казакам, старым эмигрантам, осужденным в 1945 году на 10–15 лет, удалось после освобождения вырваться из советского «рая» к своим родным, рассеянным по всему миру. Многие жившие за границей до Второй мировой войны так и не приняли гражданства ни одной из стран, их приютивших, в надежде — в течение четверти века! — на возвращение на родину. Таких заключенных после отбытия ими сибирской каторги попросту не выпускали из СССР. Им было сказано, что если они не восстановят связи со «своим правительством» и родственниками за границей — выезда не будет. С каким «правительством» они могли установить связь?

Краснову-младшему «повезло». Пройдя все круги ада, потеряв всех старших Красновых — деда, отца и дядю, став, практически, инвалидом с больным сердцем и отмороженными в Сибири руками — он все-таки выбрался в свободный мир. Но в Швеции, куда его смогли «вытребовать» дальние родственники (его кузина, графиня Гамильтон), Николаю Николаевичу снова пришлось тяжело работать, он был одинок, без языка, трудно было ему и как человеку верующему — в городе не было православной церкви. К жене, жившей в Аргентине, он смог попасть, ожидая визу, лишь через год. Свою мать, оказавшуюся после войны в США, Николай так и не увидел, тщетно добиваясь разрешения воссоединиться родным в этой стране, — она умерла за год до смерти своего 41-летнего сына.

Н. Н. Краснов-младший скончался в 1959 году. Тогда же, в Нью-Йорке, вышло второе издание его книги «Незабываемое» — обо всем пережитом при выдаче казачьих офицеров и в советских лагерях. Написать воспоминания ему завещал при расставании на Лубянке летом 1945 года дед — Петр Николаевич Краснов.

С первых месяцев возвращения на свободу Краснова-младшего, у него завязалась переписка с В. Г. Науменко, продолжавшаяся до самой смерти Николая Николаевича. Оба знали друг друга еще по эмиграции в Югославии и по второй войне, теперь их знакомство переросло в теплую дружбу.

В память казаков и офицеров, всех русских людей, выданных союзниками, — они делали одно дело, «Великое Предательство» и «Незабываемое» были широко известны у русскоязычной эмиграции и разошлись до последнего экземпляра.

Занимаясь огромной исследовательской работой по сбору материалов о лиенцском действе, генерал Науменко уточняет у Краснова-очевидца мельчайшие подробности выдачи офицеров: как происходила отправка в Москву П. Н. Краснова, А. Г. Шкуро и других казачьих генералов, в том числе повторная выдача генерала фон Паннвица; в какие мундиры (с русскими ли погонами) были одеты старшие казачьи офицеры, как отнеслись к предательству англичан (о том, «что держались при этом с достоинством», Вячеслав Григорьевич не сомневался); верно ли, что Доманов знал о выдаче от англичан заранее, сыграв, тем самым, двойную роль…

В своих письмах Кубанскому атаману, Николай Краснов вновь возвращался к молитве казаков во дворе лагеря в Шпитале, к шуткам Шкуро, за которыми скрывались глубоко запрятанные обида и гнев казачьего генерала, но не страх.

В них он в который раз оказывался на Лубянке в кабинете Меркулова, в тюремном душе мыл старческое израненное тело деда, запоминая каждое слово завещания бывшего Донского Атамана и писателя, навсегда прощался с отцом перед этапом в Сибирь, тянул лямку раба на «строительстве социализма»…

Мы узнаем о загнанных на каторгу скопом, без суда и следствия, «иностранцев» и «советских»; их разделении по отбытии срока и часто напрасном ожидании «бесподданных» эмигрантов возвращения к родным, на Запад…

В страдных скитаниях «я научился любить Россию для России» — говорил Н. Н. Краснов-младший в своих письмах.

Прочтите их.

В. Г. Науменко — Н. Н. Краснову. 12 января 1956 года

Глубокоуважаемый и дорогой Николай Николаевич!

Был очень рад узнать о Вашем освобождении. Сердечно Вас с этим поздравляю и желаю поскорее изжить те тяжелые переживания, которые выпали на Вашу долю.

<…> Я приветствую Ваше решение написать о своих переживаниях и издать их на шведском языке. Очень прошу Вас не отказать прислать мне один экземпляр для моего архива казачьей трагедии, который я собираю с первых дней ее и собрал значительное количество разного рода документов, как писанных, так и в виде фотографий, рисунков, схем, картин и пр.

<… > издал 10 выпусков своего сборника материалов о выдаче казаков (информационные сборники В. Г. Науменко «О насильственных выдачах казаков в Лиенце и других местах». — П. С). Стремился печатать проверенный материал, но, конечно, неизбежны неправильности, неточности и пропуски. Я был бы Вам очень благодарен, если бы Вы просмотрели их, и сообщили мне, что не так и что пропущено. Это необходимо для дела.

<…> Вам, как никому другому должно быть известно о П. Н. Краснове, начиная с выезда его из Лиенца и до момента, когда Вас с ним разлучили. Все, что касается его, живо, и интересует не только казаков, но и вообще русских людей.

<…> Я имею от прибывших из советской неволи список на 170–180 человек о судьбе тех из выданных, о которых они что-либо знают. Очень прошу Вас составить и прислать мне список тех, о которых что-либо известно Вам.

<…> Желаю Вам побольше здоровья и душевного спокойствия. Не имея чести, быть знакомым с Вашей кузиной графиней Гамильтон, я прошу Вас не отказать передать ей мой почтительный привет.

Н. Н. Краснов — В. Г. Науменко. 17 января 1956 года

Многоуважаемый и дорогой Вячеслав Григорьевич!

Сегодня получил Ваше милое и сердечное письмо от 12 января. Благодарю за поздравления и надеюсь в марте-апреле увидеть Вас лично.

О моей книге («Незабываемое». — П. С.) поговорим, когда приеду. Я ее здесь не хочу печатать, хотя очень ею интересуются, а переведу на английский язык и издам в Нью-Йорке. Уверен, что в США возьмут ее сразу. Впрочем, — сами увидете.

Отвечаю на Ваши вопросы:

<…> С дедушкой Семеном, папой (генералы П. Н. Краснов, С. Н. Краснов, полковник Н. Н. Краснов-старший. — П. С.) я был с первого дня ареста до октября 1945. Нас так и везли — как «белобандитская семейка Красновых». О Петре Николаевиче тоже пишу. Собрал сведения от людей, которые были с ним до момента казни в одной и той же камере.

<…> Генералов: Головко, Соламахина, Воронина, Васильева, Моргунова и меня, и папу — судили в один день. То есть — суда не было! Мы просто по отдельности расписались в постановлении О. С. О. (особое совещание), что: «я приговорен к 10 годам исправительно-трудовых лагерей». Это было в Москве 24 октября 1945 года. Остальных — Петра Николаевича, дядю Сему, Доманова, фон Паннвица (всего 6 человек) судили в 1946 году…

Остальные генералы и офицеры, спрятавшие свои чины, судились по военным лагерям и получили тоже от 10 до 25 лет.

<…> Да, в СССР оставляют из иностранцев тех, кто добровольно хочет, и то не всех. Меня бы не оставили, даже если бы и захотел. Одна фамилия их коробит! Соламахин, по-моему, без подданства, а таких просто не выпускают из СССР. Пример — эмиграция 1920 года в Маньчжурии. Привезли в СССР, и назад не пустили никого.

<…> Из наших остались: Коваленко Анатолий, полковник, начальник учебной команды в Толмеццо. Лейтенант Нискубин. Лейтенант Невзоров Михаил, Сводного полка. Рогозин из Югославии. Попов, югославский офицер.

О других сообщу после. Помощь нужно оказать бедным русским с югославским подданством. Их Тито не принимает. Нужно их требовать в Австрию.

Я отдыхаю (убегаю от журналистов и фотографов, которые хуже горькой редьки), сплю,… вставляю себе зубы (потерянные в тюрьмах), — короче говоря, привожу себя в христианский вид. <…>

В. Г. Науменко — Н. Н. Краснову. 26 января 1956 года

<…> Вы пишете, что предполагаете издать Вашу книгу в Нью Йорке. Не хочу Вас разочаровывать, но опасаюсь, что здесь Вы ее издать не сможете. Здесь такие вещи американцев не интересуют. Первое — это то, что в выдачах американцы также виноваты, если не больше, чем англичане, а второе, что здесь больше интересуются большевиками, чем нашим братом.

<…> Вы спрашиваете, скоро ли можно будет достать визу Вам для переезда в США. Полагаю, что Вас запишут на русскую квоту. Вот если бы перебежал, хотя и подосланный большевиками, кто из советии, то его приняли бы здесь с распростертыми объятиями, а нашего с Вами брата принимают не так легко.

<…> Вы пишете о «белобандитской семейке Красновых». Хорошо бы было, если бы Вы описали переживание Вашей «семейки». Ведь П. Н. Краснова знал весь мир, а Вашего папу и Семена Николаевича — казаки и русский люд.

<…> Для того чтобы распутать нераспутанные данные о том, кого, когда и куда вывозили из Граца, я хотел бы, чтобы Вы мне в этом [помогли]. По имеющимся у меня сведениям, всех вывозили из Граца непосредственно в Сибирь, за исключением генералов, которых вывезли в день прибытия из Юденбурга в Грац, на аэроплане в Москву. Из Вашего же письма вижу, что кроме генералов в Москву везли и там судили и других.

Я был бы Вам очень благодарен, если бы Вы мне дали сведения:

1 — все, что знаете о генерале П. Н. Краснове, начиная от его выезда со своей дачи под Лиенцом, за время, проведенное Вами с ним, и что дальше Вы слышали о нем.

2-о судьбе остальных Красновых. Где и когда их судили. Были ли Вы вместе с Вашим отцом в концлагерях или отдельно.

3 — кого и каким порядком, когда везли в Москву и там судили.

4 — лишь для моего сведения, прошу не отказать сообщить, кто явился предателями и сотрудниками большевиков. Это отнюдь не для обнародования. Но мне, как Атаману, это знать надо. <…>

Н. Н. Краснов — В. Г. Науменко. 1 февраля 1956 года <…> Вернусь к Вашему «Сборнику». Начал читать и не мог оторваться! Какую колоссальную работу проделали Вы и Ваши читатели — свидетели страшной трагедии казачества в частности и всего русского народа — в общем! Я представляю себе весь тот ужас, те нечеловеческие страдания, которые перенесли наши женщины-герои и младенцы. Читаешь и плачешь. И никакой писатель никогда так убедительно и ярко не опишет все муки, всю боль, как эти люди, испытавшие и приклад английского солдата, и фальшивую улыбку их офицеров.

<…> Вы пишите, что мы — выданные 28 мая — поехали на Голгофу! А я, прочитав воспоминания оставшихся, утверждаю, — Голгофа была у вас.

Мы — солдаты! Нас ждала смерть на полях сражений, нас ждала и английская «игра», в которой самый культурный народ, британцы, продали свою честь за 30 серебрянников. Это, к сожалению, не новость для русского народа! Если начнем вспоминать, то нужно обратиться к Крымской войне и хронологическим порядком идти к «трагедии Лиенца». Мы поверили слову офицера, но, по-моему, в последний раз мы поверили слову британского офицера!

И я счастлив, что наши жены и матери все же устояли перед пулеметами и танками! Они доказали всему миру, что страх перед смертью «здесь», меньше, чем страх перед неизвестностью «там». Я хочу, чтобы «господа Черчилли» увидели заплаканные глаза женщин 1945 года, увидели их слезы, их кровь, их муки! Вам, господа англичане, привычно видеть эту картину? Ведь все вам знакомо еще по бурской войне, так? А меня эти слезы жгут! Наши матери еще плачут! 10 лет их слез — это ваша вина! 10 лет в неизвестности о своих — тоже ваша вина! И тысячи заросших бурьяном могил в Сибири, где вместо креста стоит палка с надписью «АГ-321, 1952 г.» (АГ-321 — это номер заключенного, вместо фамилии у каждого свой номер) — в Сибири, Казахстане, на Урале, Колыме, Норильске — тоже ваша заслуга! <…>

Н. Н. Краснов — В. Г. Науменко. 2 февраля 1956 года

<…> Не терпится «рабу божьему» еще кое-что Вам сообщить. По приходу Казачьего Стана в Обердраубург на переговоры к англичанам в город Тол-меццо к командиру бригады № 36 генералу Мэссону были генералом Дома-новым посланы как парламентеры (даже на машине был большой белый флаг): генерал Васильев, переводчица Рогова и аз — многогрешный. Нас принял в Толмеццо генерал Мэссон и заверил, что, вероятно, выданы не будем. Все зависит от Верховного Командования, но он надеется, и так далее.

Так что там о выдаче безусловной не было ничего сказано, но — намек был. К сожалению, этот намек я да и покойный генерал Васильев поняли только в Мариинске (Сибирь, Кемеровская область).

Теперь еще одно: разговор П. Н. [Краснова] с генералом НКВД не передаю, а также и поведение Доманова. Если увидимся, — обсудим все, а потом и вынесем перед читателем. На Ваше письмо по 4 пункту (кто предатели), к сожалению, не могу ответить. Ответить — значит иметь данные, а у меня их нет…

<…> Все казаки, осужденные в 1945 г. получили 10–15 лет. Остальные, как офицеры, так и казаки, в подавляющем большинстве были на ссылке или по немецким военнопленным лагерям. Но в период 1948–1951 гг., все почти снова осуждены! Срок — 25 лет! Когда Нискубин спросил: «Почему же не судили меня в 1945-м, а только в 1948 году? Как же это получается?», он получил ответ: «А в моей комнате (у следователя) всего один стул, и всех сразу не посадишь!»

Здорово ответил! И умно! Вот почему, так же, как и англичане, советы погладили сперва по головке казаков в 1945 году, а потом, как только освобождался стул у следователя, то по очереди и судили.

В. Г. Науменко — Н. Н. Краснову. 11 февраля 1956 года <…> О фон Паннвице у меня есть сведения из немецкой газеты и от одного русского морского офицера о том, что Паннвиц был передан англичанами большевикам на станции Эннс утром 10 июня 1945 года. Он якобы был присоединен к эшелону, проходившему с вывозимыми казаками на восток.

Газета очень подробно описывает момент передачи, а морской офицер пишет, что лично был свидетелем этой передачи.

Вы же совершенно определенно говорите о Паннвице, начиная с 29 мая, когда Вы его застали в Юденбурге, прибыв туда, и до 3 июня, когда он вылетел из Бадена на восток.

Я никак не могу понять, в чем же дело. Вы совершенно определенно говорите о Паннвице, моряк и газета — тоже, но разное.

Я полагаю, что Вы хорошо знаете, что с Вами был именно Паннвиц, а не какой другой немецкий офицер. Значит, возможно, что моряк ошибается. Может быть, на станции Эннс был передан какой другой немецкий генерал. Или еще одно совершенно невероятное предположение, что Паннвица 3 июня повезли не в Москву, а в какое-то другое место, где он и был освобожден, а потом 10 июня по его желанию опять был передан большевикам. Но ведь это невероятно. (Науменко был прав, так и оказалось. — П. С.) <…>

2. В некоторых газетах и журналах появились сведения о том, что якобы в Юденбурге, когда вас привезли, то, кроме полковника, вас принимающего, был советский генерал, донец, который поздоровался с П. Н. и выразил удовольствие по случаю того, что теперь о казаках будет писать не только Демьян Бедный, но и он. Затем якобы этот генерал обменялся шутками со Шкуро, а в конце концов якобы Доманов в присутствии всех сказал этому генералу, что ему было известно от английского командования о выдаче, но что ему приказали молчать об этом, пообещав какие-то блага. При этом якобы он показал какое-то письмо, а на это генерал ему гадливо ответил что-то, и после этого на Доманова все стали смотреть как на предателя и его сторониться.

Я сразу решил,» что все это сплошной вымысел, запросил некоторых вернувшихся, они мне этого не подтвердили, а только один сообщил, что Шкуро обратился к советскому генералу и просил убрать какого-то советского офицера, который неподобающим образом говорил с ним. И якобы генерал это исполнил.

3. П. Н. еще в последние дни, когда мы с ним виделись в Берлине, ходил в кителе с русскими погонами, с Георгием, но с красными петлицами с золотом германского генерала на воротнике и с германским орлом на груди. Кроме того, он носил немецкую генеральскую фуражку. Судя по последним снимкам из Италии, а также из писем Н. А. Гимпеля, впоследствии П. Н. снял петлицы, орла и фуражку, а оставался в кителе с русскими погонами и в русской фуражке.

Были ли в день выдачи на нем какие-либо немецкие отличительные знаки (орел, петлицы, фуражка)?

4. Вы пишите, что Шкуро был в немецком кителе, но снял орла. А какие были на нем погоны?

6. Вы совершенно не упоминаете генерала Султан Келеч Гирея. Был он с Вами или не был? Если был, то как он был одет и как себя держал? Насколько я понимаю, его вывезли в Шпиталь в черкеске и при оружии.

10. Как себя держал Паннвиц? Как себя все время, пока Вы были с ним, держал Доманов? Здесь существует, вернее, ходит мнение, что он был связан с большевиками еще раньше. Я полагаю, что это неправда?

12. Как держал себя С. Н. Краснов?

13. До каких пор оставался П. Н. в погонах и с Георгием?

15. Если генерал Султан Келеч Гирей был с вами, то с кем в группе его перевозили с места на место?

18. Вопрос насчет предателей очень деликатный и к нему надо подходить с особой осторожностью. Конечно, печатать о них никак нельзя, потому что можно охаять человека почтенного, Надо пока этот вопрос только изучать.

19. Комендантом Стана был Астраханского Войска полковник Чебуняев.

20. Остаются в СССР по своей воле или их не пускают за границу?

21. В лагерях с Вами (старыми эмигрантами) сидел ли еще кто, или только вы, да немцы?

Вот какую массу вопросов я Вам задал (22 вопроса. — П. С). Хочется знать подробности. Ведь мои выпуски «Сборника» единственный достоверный источник, охватывающий всю трагедию. Хочется дать полные и правдивые сведения.

<…> Вошел в связь с британским военным музеем и кое-что получаю оттуда. Вы пишите об Общеказачьем журнале и отрывке из романа «Жизнь, как она есть». Это творение некоего господина Крамаровского (донского казака), приемная дочь которого работала в Берлине в Лейтштелле, и тогда никто не знал, что она еврейка. Благодаря ей, его вывезли в Италию солдаты Палестинской бригады, а оттуда он переселился в Палестину, где его приемная дочь вышла за палестинского офицера, кажется, генерального штаба, который занимает, по словам Крамаровского, большое положение.

Фамилия Крамаровского, кажется, Донов, но, может быть, я ошибаюсь. Он тоже толкался вокруг Главного управления казачьих Войск, откуда выехал в Италию. Он был тогда в чине есаула.

Ясно, что все, что он пишет в своем романе, фантазия, но многие принимают это за действительность.

Все, что помещал на своих страницах Общеказачий журнал о выдачах, относится к фантазии. Там была помещена возмутительная статья (очерк) за подписью «Белоинок», в которой совершенно искажено все то, что произошло в Лиенце. А заголовок очерка «Воспоминания лютые». <…>

Н. Н, Краснов — В. Г. Науменко. 18 февраля 1956 года

3. П. Н. был в немецком кителе, русские погоны, без немецких знаков отличия. Также и фуражка русская.

4. Шкуро был без погон!

6. Султан Гирея помню только в Бадене. Был без погон, в черкеске.

10. Паннвиц — офицер до мозга костей. П. Н. о нем очень хорошо отзывался в Бадене. О связи Доманова с Советами — ерунда! Нужен козел отпущения, ну, его и нашли — Доманов! П. Н., во всяком случае, сказал бы ему в глаза, перед всеми, а не молчал бы! А слухи — ну, мало ли слухов… Виноваты все в штабе Доманова. П. Н. прав — разведки не было.

12. С. Н. не упал духом. И, дорогой Вячеслав Григорьевич, как может себя держать белый смертник, зная, что ждет его петля? Ведь на колени упасть — все равно не поможет! Я не помню всего и всех, но наши — Красновы — знали, что им конец, и потому головы не опускали. Это даже и советские офицеры заметили!

13. На Лубянке у П. Н. сняли погоны и крест 5 июня 1945 года при обыске и отправили в камеру.

15. О Султан Гирее — не помню, хоть убейте! Помню по Бадену. И с нами не летел. Значит — с первой группой. В Бадене после нас остался только денщик Паннвица. О его судьбе тоже не знаю больше.

18. О предателях — мы говорить не можем! Нужны факты, — а их не С предателями в лагерях рассчитывались легко, нож в спину — и конец, но наших никто не был убит. Говорят многое, но факты, факты где?

19. О полковнике Чебуняеве — очень хороший офицер и глубоко верил Россию. Он белый до мозга костей!!! <…>

20. Многие остались — vollens-nollens и добровольно. К сожалению, они бесподданные, а таких СССР не репатриировал. Та же картина и с маньчжурской эмиграцией. Почти вся она из Харбина вывезена уже в 1954–1955 годах в СССР и живет по всему Союзу. Многие донцы — на Дону, Кубани. До трех лет остаются бесподданными, а потом принимают гражданство СССР..

Остаются многие старики по своему желанию, но только, если МВД разрешит. Всех МВД не принимает!! Были, которые хотели остаться, и им отказали, и они сидят и ждут репатриации! Многие бы уехали, если бы был вызов через МИД какого-нибудь государства, ибо Югославия своих даже не принимает, и многие бывшие югославские граждане сидят по году в репатриационном пункте Потьма и ждут милости от Западай В конце концов, — другого выхода нет, — и они остаются в СССР. Меня вызвала Швеция, и потому я сравнительно быстро выскочил (за три месяца).

21. В лагерях с нами сидели все — и советские и иностранцы. Не делайте разницу — старый эмигрант или новый! В СССР были — советские и не советские. Мы все были иностранцы. Я был югославский гражданин, а не старый эмигрант — это по официальным бумагам. Так же и другие. Те, кто имел подданство Запада, оказался счастливым — он ехал опять на Запад. Нас, иностранцев, отделили от советских только в декабре 1954-го и повезли в специальные иностранные лагеря. Из них мы и освободились. <…>

О Петре Николаевиче (после расставания с ним Краснова-младшего. — П. С.) знаю со слов капитана Пушкарева (мой хороший знакомый и бывший царский офицер; теперь вернулся, как и я, из СССР в Финляндию), который мне написал и рассказал о П. Н. Словам Пушкарева можно верить. Он до освобождения просидел во Владимирской тюрьме. Честный и порядочный человек.

<…> Думаю, что все эти сведения будут достаточны, чтобы создать маленькую картинку о событиях с 28 мая по 4 июня. Вашу редакцию моего рассказа жду с нетерпением и, конечно, принимаю ее такую, какую Вы ее сделаете. Подписи не надо. Думаю, что так будет лучше. Пусть думают, что это один из офицеров, а кто — все равно. <…>

Н. Н. Краснов — В. Г. Науменко. 29 марта 1956 года

<…> Во-первых: глубоко тронут Вашим вниманием, и большое, большое Вам спасибо за оказанную помощь. Говорится: не дорог подарок, а дорога — любовь, вот и Ваши деньги пришлись так кстати, что Вы себе и представить не можете. Почему я в таком положении, то есть без копейки, объясню Вам, дорогой Вячеслав Григорьевич, когда приеду, а пока не хочу затрагивать этот вопрос, ибо мне очень и очень тяжело о нем говорить. В двух словах скажу: я у родственников, но не у русских родственников, и живу за свой счет, по своему заработку. Вот и все. У меня сейчас, так сказать, — вторая тюрьма.

<…> С папой я встретился — после 4 июня — второй раз в октябре, когда нас вызвали в Бутырской тюрьме к офицеру, чтобы подписать «приговор» на 10 лет, вынесенный ОСО. И я, и папа его не подписали. Папа был худой, но держался. Никогда не забуду, что после «зачтения приговора» нас вместе повели в камеру № 11 в Бутырке (это не «рассыльная камера сужденных», и находилась в бывшей тюремной церкви), и папа хотел незаметно для меня сунуть мне в брюки свой скудный кусок хлеба. Вот, что значит отец, Вячеслав Григорьевич! А ведь мы там получали всего 450 граммов хлеба в день, и не имели никаких дополнительных, ни больничных, ни генеральских пайков. В камере № 11 мы встретили Вдовенко (кажется его, если не ошибаюсь!). Да, старик, из Белграда! По-моему, он! И вот они оба, и папа, и он — все хотели меня — кормить! Этих минут забыть нельзя. И когда нас всех втроем вызвали для переезда в пересыльную тюрьму Красная Пресня, то в ней, при переезде, папу и Вдовенко вернули назад в Бутырку, как «негодных по состоянию здоровья для дальнего этапа». Там я папу и видел последний раз. Вот и все. Умер он 13 октября 1947 года.

<…> Если не трудно, то № 12 пошлите и моей супруге по адресу (…). Она так хочет видеть, что Вы написали в «Сборнике», и страшно гордится тем, что она была в Лиенце и что я смог напечатать в Вашем «Сборнике» свои воспоминания. Это будет ей большой подарок к Пасхе!

<…> По указу Президиума Верховного Совета от июня 1954 года освобождали советских и часть эмигрантов. Нас, то есть иноподданных, — никого! Так вот освободился войсковой старшина Сова и сидит в — Потьме! Первый пересыльный-репатриационный лагерь это Потьма… Но последний пункт, это под Москвой — Быково. Оттуда и я уехал. Это бывшая вилла Паулюса. «Быково» подчинено непосредственно МВД (центр).

<…> «Мариинские лагеря» — название его Сиблаг МВД СССР. Он имеет 3 миллиона заключенных! В его ведении 12 отделений, а в каждом отделении по 7—10 лагпунктов.

… было два иностранных лагеря образовано в 1955 (декабрь 1954 года) в СССР, ото Чурбай-Нура (Казахская ССР) и около Красноярска.

<…> Да, если знаете, где родители сотника Невзорова, то напишите им, что их сын был в Чурбай-Нуре со мной и что ищет своих. Его не пускают из СССР, ибо он бесподданный. Если они пришлют ему визу, то его [вы] пустят.

В. Г. Науменко — Н. Н. Краснову. 12 апреля 1956 года <…> По Вашим данным и по данным К. Н. Пушкарева я составлял небольшую статью под заголовком «Генерал Петр Николаевич Краснов в руках большевиков».

… Статью пришлось составлять по данным всех Ваших и обоих писем Пушкарева, избегая указаний, от кого сведения получены.

<…> В Ваших данных, а также и других, видно, что с, П. Н. Красновым было вывезено 12 генералов. Я хотел подсчитать их, но не досчитался. Знаю: Шкуро, Соламахина, Тихоцкого, Есаулова, Тарасенко, Султан Келеч Гирея — это 6 кубанцев, и донцы: С. Н. Краснов, Васильев, Воронин. Таким образом, не досчитываюсь еще трех человек. Не помните ли Вы, кто были они? Может, были произведены в генералы Силкин, Джалюк и Фетисов или кто другой. Насколько помню, Силкин произведен был.

Возвращаясь к Вашему последнему письму, я бы хотел выяснить вопрос насчет Атамана Вдовенко. Вы пишите, что был он, но не уверенно. Я полагаю, что это был он. Я постараюсь найти какую-нибудь его фотографию и прислать Вам. Он имел длинные усы, но возможно, что их ему обрили. Очень хотелось бы установить, действительно ли это был Вдовенко.

Далее — я хотел бы знать о том, где, когда и в каких условиях находились все остальные, кроме казненных.

В своем письме от 17 января Вы сообщили мне о том, что Головко, Вашего папу, Вас, Воронина, Васильева и Моргунова судили в Москве 24 октября 1945 года. А остальных, где и когда?

В письме от 2 февраля Вы пишите «… впереди Лубянка, Бутырка, Лефортово…» Из этого я заключаю, что Вас переводили из тюрьмы в тюрьму.

<…> Теперь для меня ясно, что 3 июня фон Паннвица повезли не в Москву, а передали англичанам, которые производили расследование о его деятельности и, по всей вероятности, не признали его подлежащим суду, а он сам пожелал быть выданным большевикам, чтобы разделить судьбу казаков, которыми он командовал.

Н. Н. Краснов — В. Г. Науменко. 20 апреля 1956 года <…> Я, к сожалению, и эту Пасху не буду встречать, ибо здесь ее не празднуют, а денег у меня нет, чтобы самому ее справить. Я уже 11 лет без кулича и сырной пасхи, ну еще и этот год потерплю. И не причащался и не говел. Бог простит мне «многогрешному». Буду сам у себя в комнате сидеть и думать о прошлом, которое сначала было светлое, а потом — чернее тучи. Ну, не буду наводить на Вас тоску.

<…> Вы насчитали 9 генералов, а Фетисов? Он был. Это 10. Головко — 11. А вот 12-го я не помню. Кроме них, из остальных чинов, были: папа, Моргунов и я. В тюрьме Бутырка, в бывшей церкви, я встретил действительно Вдовенко. Сейчас я хорошо подумал и вспомнил. Он умер в 1946 году.

Теперь о суде. Вы пишите: «Вас, папу и т. д. судили тогда-то». Это не так! Никакого открытого суда не было. Просто вызывали по одному или (как папу и меня) вдвоем в одну тюремную комнату и давали бумагу «под расписку», то есть — зачитывали приговор Особого Совещания МВД. И все. Всех нас, кроме казненных, таким образом судили в октябре месяце. Числа могут быть разные, но это не играет роли. Два-три дня разницы всего.

После этого, в декабре (12-го) мы покинули с эшелоном Москву, и все очутились 27 декабря в городе Мариинске. Это знаменитый Сиблаг МВД СССР. Там я первый раз после Италии увидел и Соламахина, и Васильева, и Фетисова. Вероятно, и другие были там же, кроме папы, но попали в другой лагерь.

Все мы, в большинстве случаев, сидели и провели следствие в военной Лефортовской тюрьме. Там мы не сидели вместе, и друг друга не видели. По окончании следствия (в начале октября) нас перебросили в Бутырку, а после «суда» — в пересыльную тюрьму «Красная Пресня». <…>

В. Г. Науменко — Н. Н. Краснову. 26 апреля 1956 года

<…> Я Вас не хотел и не хочу огорчать. Я Вам писал, что дело переезда в наши края (в США. — П. С.) сложное и связанное с волокитой. Я опасаюсь, что оно может сильно затянуться…

<…> В Вашем очерке я называл все фамилии полностью, так как, во-первых, большинство их погибло, а остальные освобождены, и подвести, называя фамилии, я никого не мог.

Хорошо бы было, если бы Вы еще что вспомнили о Вдовенко. Может быть, он что говорил о том, как был вывезен. А где он умер?

<…> предполагаю напечатать приговоры о казни остальных двух групп генералов — с Власовым и с Атаманом Семеновым. Пока не смог достать карточки С. Н. Краснова. Хочу написать Оприцу. Возможно, что она есть в Лейб-Казачьем музее.

Я желаю Вам поскорее выбраться из Швеции в наши края. Здесь скоро станете на ноги. <…>

Н. Н. Краснов — В. Г. Науменко. 2 мая 1956 года

Христос Воскресе! Получил Ваши пять долларов и Ваше дорогое письмо от 26 апреля. Большое Вам спасибо за оказанную мне помощь. Я хоть и не смогу встретить нашу Пасху «по-православному», ибо в нашем городишке русских нет и церкви нашей нет, но все же в думах, в сердце в этот великий Праздник я буду с вами, с теми людьми, с которыми я когда-то делил и добро, и зло.

Я работаю здесь в лесу (валю лес, пилю и т. д.). Работа тяжелая, а оплата труда для нас, иностранцев, в Швеции просто смехотворна!

… Мои родственники не держат меня даром, так я вот и плачу за еду. А за комнату, белье, хлопоты о визе и прочее — я пока в долгу.

<…> У меня руки в Сибири поотморожены, а здесь зима была холодная, и я, к сожалению, не смог работать, как нужно. Да и десять с половиной лет лагерей дают себя знать. Пилю, и вдруг — воздуха не хватает. Сердце шалит, хотя в мои годы этого не должно быть. Но, все это мелочи, дорогой Вячеслав Григорьевич! Как-нибудь вылезу и дождусь отъезда к вам.

<…> После визита (к консулу) меня даже на посольской машине в город доставили. По-моему, и на них подействовала моя «история с географией» в Сибири. Да, кроме того, просили назвать, кто меня знает в США. Я назвал Вас! Если Вас будут спрашивать обо мне, то скажите, что я был югославским офицером, потом в Русском Корпусе боролся против коммунистов и, в конце концов, просидел десять с половиной лет в лагерях. Ни в каких партиях я не состоял. Простите, что назвал Вашу фамилию, но считал, что Ваши показания будут иметь вес в моем скором отъезде.

<…> Мой путь «коронный» после Москвы был: с 24 декабря 1946 до 1 февраля 1951 — Мариинск (Кемеровская область), Сиблаг МВД СССР. Работа в совхозах. С 1951 по октябрь 1953 — спецлагерь № 7, Тайшет, Иркутская область. Работа — лесоповал. С1953 по декабрь 1954 — Омскстрой, город Омск. Работа — строительство гигантского нефтеперегонного завода. С 1954 по август 1955 — иностранный лагерь Чурбай-Нура, Карагандинская область, Казахская ССР. Работа — шахты. Я работал в проектном бюро шахтстроя. С августа по октябрь 1955 — репатриационный лагерь Потьма, а с октября по декабрь — Быково, под Москвой. 22 декабря 1955 года — я был в Берлине!

<… > Дорогой Вячеслав Григорьевич, не нужно тратить Ваши деньги и присылать для проверки мой очерк к 13-му выпуску. Я вполне Вам доверяю, и печатайте его так, как Вы находите это нужным.

Меня очень интересуют снимки Петра Николаевича и фон Паннвица в Млаве. Здесь у меня был немецкий журнал из Аргентины, так там генерал Полозов написал свой очерк и оснастил его фотоснимками Т. И. Доманова и других. Есть довольно удачные. Там и Семен Николаевич на нескольких снимках. <…>

Н. Н. Краснов — В. Г. Науменко. 13 июля 1956 года <…> Работа тяжелая меня совсем угробила, и я не могу ни есть, ни спать, ни думать!!! Видать, что Вы с самого начала были правы, написав: к нам (в США. — П. С.) трудно и долго «попадать».

<…> Никогда я не думал, что, освободившись, мне будет так тяжело на первых шагах в Свободном Мире! Бог пусть будет судьей всем тем, которые довели нас до сибирских лагерей, а теперь не только не протягивают дружескую руку, а стараются даже не узнавать нас! А мы в 1941–1945 годах сражались против коммунизма, против Сталина, которого теперь «валяет в грязи» весь мир! Русская добровольческая армия первая подняла флаг борьбы с красными. Мы в 40-х годах понесли этот флаг дальше. А теперь? Запад, по-прежнему, слепой, и я никогда — никогда — больше не буду ему верить! Он может давать одной рукой фунты стерлингов, а другой толкать нас в спину в Лиенце.

<…> Журнал № 12 (Сборник. — П. С.) получил. Большое спасибо. Статья (о П. Н. Краснове. — П. С.) очень хороша… Написана она сильно и правдиво. Думаю, что о фон Паннвице тоже все очень хорошо! Вы очень много делаете для истории, дорогой Вячеслав Григорьевич.

<…> Пишите мне. Не забывайте, а когда я поеду в Аргентину, то надеюсь, что связь мы не потеряем. <…>

В. Г. Науменко — Н. Н. Краснову. 18 июля 1956 года <…> Насчет моего предупреждения не верить всему тому, что пишут сейчас некоторые из вернувшихся. Действительно, я предупреждал, но не в смысле политическом, а в том смысле, что некоторые врут неимоверно. Вы знаете из моих Сборников о брехне «Содружества Лиенца». А теперь появился, может быть, известный Вам Ганусовский. Так у него перлы… Например, о Шкуро:

«Кто-то мне уже теперь рассказывал о том, что генерал Шкуро потерял нервы, что он плакал, просил. Это неправда. Мы видели [его] совсем другого.

Андрей Шкуро стоял у машины, небрежно облокотившись на нее рукой. Около него стоял советский капитан и [они] о чем-то говорили. Мы прислушались. Разговор определенно шел о гражданской войне. До меня долетела фраза, громко сказанная Шкуро: «Под Касторной? Помню! Как же! Бил вас и под Касторной!..»

Это разговор, якобы, около легкового автомобиля, в котором его привезли в Юденбург. А вот как, по описанию Ганусовского, были одеты П. Н. Краснов и Шкуро:

«… Сжалось сердце, когда мы увидели согбенную фигуру генерала П. Н. Краснова, Семена Краснова в немецкой генеральской форме и А. Г. Шкуро в черной черкеске с серебряными газырями и кинжалом. На плечах русские генеральские погоны. На голове щегольская каракулевая папаха. Нараспашку, едва держась, наброшена немецкая шинель с немецкими генеральскими погонами…»

Видите… — ну, как же ему верить <…>

Дальше Ганусовский очень пространно описывает пребывание в руках большевиков…

Например, рассказывает, как он разговаривал с маршалом Толбухиным в Юденбурге. Якобы маршал, увидев на груди Ганусовского немецкого орла, спросил его: «И как не стыдно носить эту самую штуку?»

На это Ганусовский ответил: «Если было не стыдно носить тогда, когда мы побеждали, то не стыдно носить и теперь побежденным.

— Ого! — сказал маршал, смерив меня с ног до головы и отвернувшись, шепнул что-то одному из сопровождавших».

Видите, какой герой был Ганусовский!

Относительно ждущих в Потьме, сейчас здесь принята соответствующая акция… За это дело взялся энергично Толстовский фонд. <…>

Н. Н. Краснов — В. Г. Науменко. 22июля 1956года

<…> Если бы я жил 10–11 лет на воле, в Европе, то многое было бы мне понятно, но я не понимаю и не могу понять такое отношение (в смысле разрешения визы) к человеку, прошедшему лагеря. Ведь мои десять лет в лагере равны 20 годам у вас! Что ж! Если это судьба, — то пусть так и будет.

<…> Если там, в СССР, все эти люди, которые теперь пишут о своем «героизме» были бы «героями» на самом деле (а, в особенности, в период от 1945 по 1953 годы), то их не было бы давно в живых. Я еще раз хочу напомнить, что все пребывание в концлагерях можно поделить на три больших и совсе