Количество выданных из Казачьего Стана

 

Я посетил последний раз Казачий Стан после прибытия его из Белоруссии в Италию, в район города Джемоны, в конце сентября 1944 года, то есть за восемь месяцев до трагической выдачи его населения в Австрии, на берегах реки Дравы.

Тогда я сделал подробную выписку цифровых данных о населении Стана из официальных ведомостей и списков, которые вел Штаб Походного атамана.

Всего там находилось мужчин, женщин и детей 15 590 человек. Из этого количества было: донцов — 7254, кубанцев — 5422, терско-ставропольцев — 2503, остальных — 411.

Из общего количества 15 590 человек было военноспособных — 7155, остальных, так называемого гражданского населения, то есть стариков, полных инвалидов, женщин и детей — 8435.

Военноспособные были распределены так:

Конвойный дивизион — 386,1-й Конный полк (казаки всех Войск) — 962, 1-й Донской полк — 1101, 2-й Донской полк — 1277, 3-й Кубанский полк — 1136, Терско-Ставропольский полк — 780, Запасный полк (разных Войск) — 376,9-й полк (в состоянии расформирования) — 803. Остальные в штабах и в административных органах штаба — 334.

Гражданское население распределялось по Войскам так: донцов — 3774, кубанцев — 3071, терско-ставропольцев — 1281, остальных — 309.

Эти цифры были по состоянию на 30 сентября 1944 года.

Значит, тогда всего в группе Походного атамана (в Казачьем Стане) было 15 590 человек обоего пола.

Но, кроме указанных частей, на пути в Италию находились полки 8-й и 10-й, а также полк Бондаренки из Варшавы. Численный состав этих частей штабу известен не был.

После этого, когда стал обозначаться крах Германии, много казаков и казачьих семейств направлялись в Северную Италию (куда передвинулся Казачий Стан из района Джемоны) и в долину реки Дравы после перехода Стана из Италии в район Лиенца в южной Австрии. Туда же ГУКВ, находившимся в Берлине, направлялись отдельные группы казаков и мелкие казачьи части.

Таким образом, количество населения Казачьего Стана к трагическим дням весны 1945 года увеличилось на много тысяч человек, и надо полагать, что в мае было очень близко к цифре 21 500 человек, указанной в «Истории 8-го Аргильского Сутерландского шотландского батальона», чины которого производили насильственную репатриацию казаков и их семейств из долины реки Дравы в районе города Лиенца.

В. Г. Науменко

 

Последнее новоселье

 

<…> Полуцца… Название это можно найти лишь на подробной карте этой части Италии. Здесь, в Полуцца, находился штаб нашей Кавказской дивизии. В состав ее входили полки: Северокавказский и Грузинский. (Бывшие горские легионы сражались на различных участках советского фронта в рядах германской армии. Они состояли исключительно из бывших советских граждан Красной Армии. В апреле 1945 года они в количестве 500 человек через Берлин прибыли в Полуцца и предназначались для формирования Горской дивизии.)

Должность начальника дивизии временно исполнял полковник Тоерман, бывший офицер Российской Императорской армии, немец по крови, уроженец Прибалтики, впоследствии германский подданный. При нем адъютант капитан (гаупман), немец.

Дивизию эту должен был принять генерал Л. Бичерахов, но болезнь его задержала и он не смог прибыть (что и спасло его жизнь от неминуемой гибели). Северокавказским полком командовал полковник Кучук Улагай, ближайшим помощником его и командиром 1-го эскадрона был пишущий эти строки (генерал Бичерахов по окончании войны проживал в Германии и умер в доме для стариков в Ульме в 1952 году. В Германии же умер и автор настоящей статьи. — П. С).

Грузинским полком командовал князь П. Ц. Там же, в Полуцца, стоял Горский эскадрон, которым командовал бывший майор советской армии, осетин по происхождению, Т. Эскадрон был сформирован в 1942 году на территории Северного Кавказа главным образом из осетин. Этот эскадрон подчинялся непосредственно немецкому офицеру, майору Тоеру, и входил в состав нашей дивизии как самостоятельная единица.

Что касается горской беженской массы, то она была расквартирована в трех ближайших к Палуцца деревнях, итальянское население которых ушло с партизанами в горы при первом же появлении наших частей в этой местности. Отмечу мимоходом, что вся эта местность, начиная от Толмеццо и до Палуцца и дальше через перевал к австрийской границе была колыбелью красной партизанщины; но совместными энергичными мерами горцев и казаков вся дорога была очищена от партизан настолько, что с гор они уже не спускались, ибо знали, что там «конный или пеший не пройдет живой».

Не стану останавливаться на тех операциях, чисто военного характера, которые предпринимались нами против партизанских банд, но отмечу, что банды эти очень скоро поняли свою слабость в борьбе с нами в горах в обстановке, которая нам была больше знакома, чем им.

Время шло, одна тревожная весть сменялась другою. Все сильнее сжималось кольцо вокруг когда-то могучей немецкой армии. Грустно становилось немцам, грустно было и нам. Ошибки, допущенные их политическими руководителями, они поняли. Поняли, что мы были правы, и надо было воспользоваться нашими советами. Но теперь слишком поздно говорить и думать об ошибках. Надвигался «девятый вал»…

Ждать пришлось недолго, и когда в первых числах мая показались первые повозки казачьего транспорта, стало понятным, что уходить надо и нам.

Несмотря на создавшееся положение, наше немецкое начальство продолжало ожидать от своего командования соответствующий приказ о выступлении, что было совершенно бессмысленно, так как военные действия на итальянском фронте уже прекратились.

В эти дни в Палуцца было особое оживление, которое вносили горцы, приходившие сюда из окружающих сел узнать, что происходит.

Если центром для казачьего поселения в Италии был город Толмеццо, то таким же центром для горцев Кавказа считалось село Палуцца, так как там находился штаб дивизии, управление по делам горских беженцев, возглавляемое генералом Султан Келеч Гиреем, отдел снабжения продовольствием и прочие структуры. Здесь же издавалась группой горцев-сепаратистов «Газета», появление которой мы объясняли себе как следствие вынужденного бездействия этих политических дельцов-ловкачей. Существовал кафе-ресторан с билиардом и несколько питейных заведений, вино для которых поставлялось из города Удино.

Словом, была «Горская республика» в Италии, но без президента, так как «достойные» кандидаты выбрались своевременно из Берлина в Швейцарию, оставив свои народы на произвол судьбы и на «милость» английского командования.

В последний вечер перед выступлением в штабе происходило совместное заседание всех офицеров, на котором, однако, отсутствовали офицеры Грузинского полка. Вскоре появился командир этого полка полковник князь Ц., который, поздоровавшись со всеми присутствовавшими офицерами, обратился к полковнику Тоерману с заявлением, что он уходит с полком в горы и будет продолжать операции против красных партизан, а потому просит его (Тоермана) снять с него присягу, которой он был связан до сих пор.

Видимо, полагая, что такая формальность никакого значения уже не имеет, а в случае отказа князь все равно не изменит своего решения, полковник Тоерман желание его исполнил.

Когда князь, распрощавшись со всеми, вышел, я догнал его и спросил, что означает все это и какие у него планы. На это он ответил мне следующими словами:

— Меня ждет встреча с красными итальянскими партизанами, а тебя и всех вас — Красная Армия большевиков. Поэтому я и выбрал меньшее зло.

Слова князя оказались пророческими, и помнил я их всю дорогу.

Надо отметить, что грузин-беженцев в горском лагере было очень небольшое количество — единицы, и это обстоятельство позволило князю принимать самостоятельные решения.

На следующий день вытянулся транспорт горцев, влившись в нескончаемый поток казачьих повозок, путь которых пролегал через Полуцца.

Грузины ушли в горы, и впоследствии я узнал, что они были там окружены итальянскими партизанами, разоружены, интернированы, а после все были освобождены. Многие из них остались в Италии, другие выехали в разные страны. Все они остались живыми и невредимыми.

Полковник Тоерман и майор Тойер с горцами не пошли. Они исчезли из их расположения, и горцев возглавил генерал Султан Келеч Гирей.

Путь от Толмеццо до берегов Дравы уже описывался многими со всеми подробностями, и нет нужды останавливаться на этом вновь.

К моменту выхода горцев из Италии, общее число их (не считая грузин) можно выразить цифрой 5000 человек, из которых офицеров было 40–45. Некоторая часть горских и все грузинские беженцы остались на месте.

Двигались казаки, горцы, немцы, опять казаки и казалось, что нет конца этим повозкам. Многие шли пешком. Большинство даже не понимало, от какой опасности надо уходить, куда ведет дорога, по которой они двигаются, и такая неизвестность внушила им большую тревогу.

Стал я у дороги, провожаю взглядом проезжающих и проходящих, присматриваюсь к повозкам, надеясь увидеть там такую, на которой я мог бы найти место. Ждать пришлось долго и, казалось, безнадежно. Вдруг подходит грузовик, за рулем которого сидит немецкий солдат, а рядом с ним унтер-офицер. Я подал знак рукою. Машина остановилась, унтер-офицер уступил мне свое место, а сам забрался на ящики, которыми был заполнен камион.

Однако добраться до конечного пункта на машине мне удалось. Вследствие порчи она остановилась, и я продолжал путь пешком.

Наступил вечер. Впереди, у дороги, виднеются австрийские хаты. Захожу в первую из них, спрашиваю у женщины разрешение переночевать. Получив положительный ответ, я остался, но, несмотря на усталость, заснуть не мог. Слова, сказанные мне князем, сверлили мой мозг.

Утром, выйдя на кухню и поздоровавшись с хозяйкой, обратился к ней с просьбой дать мне штатский костюм, так как мне необходимо переодеться. Видимо, заподозрив что-то недоброе в моих намерениях, она ответила, что в доме костюма нет и сказала, чтобы я шел в домик, видневшийся на опушке леса, и там ждал.

Я поблагодарил и пошел туда. Здесь оказался небольшой деревянный сарайчик, каковые встречаются на огородах. Часа через два-три туда пришла девушка, которая передала мне костюм, правда, брюки были короткие, ботинки и кепи. Переодевшись, я уложил ненужные мне вещи в мешок и отдал их девушке. Себе оставил револьвер, бинокль, спальный мешок и некоторую мелочь. В таком виде двинулся дальше.

Оставалось пути примерно десять километров, как вижу сидящего у дороги казачьего офицера одного из полков. Поздоровался, присел, разговорились. Узнаю, что он старый эмигрант, «парижанин», как и я.

Пока мы беседовали, заметили, как двое, по-видимому, муж и жена, делают отчаянную попытку выкатить из луга на дорогу воз, нагруженный до отказа. Решили им помочь. Подходим — оказывается это казак. Спрашиваем, где лошадь. Он безнадежно махнул рукою в сторону и сказал, что лежит и не двигается. Помогли вытащить повозку на дорогу и докатить ее до ближайшей хаты километрах в двух, где и заночевали.

Познакомившись ближе с моим спутником, я посоветовал ему последовать моему примеру и переодеться в штатское. Он оказался дальновиднее меня и имел в своих вещах штатский костюм, в который он и переоделся. Свое офицерское обмундирование он подарил гостеприимным хозяевам.

Утром мы продолжали путь, а казак, не желая расставаться с повозкою, остался.

Вот и мост через Драву, перейдя который, мы пошли по берегу реки. Пройдя некоторое расстояние, мы решили остановиться и, взобравшись на дерево, я осмотрел в бинокль местность. Вдали я увидел лагерь горцев. Таким образом, я нашел своих.

Переспав тут же, на берегу, мы отправились к железнодорожной будке и, заявив будочнику, что мы французы, остались у него. Он предоставил в наше распоряжение сеновал над сараем. Сеновал этот, ставший нашим жилищем, был отличным наблюдательным пунктом, удобным для нас во всех отношениях.

Надо было действовать энергично и быстро. Мы вышли на дорогу и остановили американскую машину, за рулем которой сидел негр. Англичан пока не видели. Мой спутник спрашивает негра, где находится поблизости американский офицер. Неф предлагает сесть в машину. Доставил нас, куда надо.

Мы вошли в здание, где нас встретил американский офицер и на его вопрос, кто мы и что нам угодно, мы ответили, что мы французы и что нам нужен пропуск (пасс).

Американец французского языка не знал, но нашему заявлению поверил и сейчас же написал для каждого из нас цельный пропуск, не требуя предъявления каких-либо документов. Фамилии наши мы написали на клочке бумаги без изменения их.

В полученных пропусках значилось: «Комендант 4-го буферного распределительного пункта» и его подпись. Пропуск помечен 13 мая 1945 года. Теперь, имея такой пропуск, я мог явиться в лагерь, так как с ним меня задержать не могут.

В двадцатых числах мая я, как всегда, пришел в лагерь за продовольствием, и в тот момент, когда я, находясь в группе офицеров, рассказывал им о своих дорожных приключениях, в самую середину лагерного расположения въехали открытые камионы, за рулем которых сидели англичане, и одновременно — маленькая машина, в которой сидели офицер, два сержанта и шофер, он же и переводчик. Все они тоже англичане.

Машина остановилась около нас, и переводчик, обратившись к группе, в которой я находился, нацистом русском языке произнес:

— Господин майор хочет говорить с генералом — комендантом лагеря.

Очевидно, имелся в виду генерал Султан Келеч Гирей. Я заметил на шоссе несколько танков. Генерал находился в том же здании, в котором помещался штаб.

Спустя некоторое время, спокойно шагая, с высоко поднятой головой, подходит генерал Султан Келеч Гирей. Белый бешмет под черной черкеской, на всем наборе золотая насечка, такая же насечка на рукоятке парабеллума, талия перетянута до отказа.

Появление «коменданта» в таком одеянии, видимо, произвело на «гостей» большое впечатление. Генерал был в погонах Российской Императорской армии.

Переводчик, передавая слова своего офицера, сказал, что по распоряжению английского главного командования все оружие, находящееся на руках у горцев, должно быть снесено к камионам, где сдать его приемщикам. Офицеры могут оставить оружие при себе.

Ни один мускул не дрогнул на лице генерала, который передал это распоряжение всем присутствовавшим, а сам продолжал ходить взад и вперед перед английскою машиной. Оружие сдали. Камионы ушли, исчезли танки.

На следующий день я узнал, что в штабе происходит регистрация офицеров. Когда я туда вошел, то один из наших офицеров, обратившись ко мне, сказал, что все без исключения офицеры должны ехать «представляться» английскому главнокомандующему, а потому я уже внесен в список.

Слово «конференция» в нашем лагере было заменено словом «представляться».

Я подошел к А., производившему эту запись и, увидев свою фамилию в списке, просил его меня вычеркнуть, заявив при этом, что ехать представляться кому бы то ни было не собираюсь, так как не имею офицерского обмундирования.

Я сказал генералу, что налицо «ловушка», иначе как можно себе объяснить, что надо представляться всем без исключения офицерам. Видимо, и сам генерал Султан Келеч Гирей отнесся с большим подозрением к целям такой поездки, но, не желая сказать этого, сам погиб вместе с группой офицеров, которую возглявлял.

Отдельно был вывезен полковник Кучук Улагай, но большевикам он выдан не был, так как имел при себе документы, что он албанский подданный.

В свое время Кучук с группой русских офицеров помог Зогу занять албанский трон, в благодарность за что Кучук был назначен королем Зогу начальником военной школы в Албании (Кучук Улагай скончался 1 апреля 1953 года в городе Сантьяго-де-Чили).

На следующий день после регистрации, то есть 26 мая, по заранее составленному списку, у офицеров отобрали оружие, но и после этого многие из них продолжали верить заверениям англичан, находя все эти их действия нормальным явлением.

Не верил я, не верил им и Султан Келеч Гирей и, если бы сказал офицерам, что он думал, он был бы вынужден оставить лагерь и скрыться с ними в лесу. Почему же он продолжал таить от офицеров свои подозрения в отношении англичан, поведение которых внушило ему большую тревогу?

На этот вопрос я дам точный и определенный ответ: возглавляя всю горскую беженскую массу, при этом совершенно добровольно, не будучи ни кем назначен, Султан Келеч Гирей только на Драве понял, какую громадную моральную ответственность он взял на себя. Он для горцев был не только генералом, но тем старшим в традиции горцев, слово которого было законом для всех, а потому, отлично понимая создавшееся положение и свое бессилие помочь всем до последнего, он выбрал единственный для него приемлемый путь — остаться с народом, который он возглавлял.

Почему в таком случае он забрал офицеров с собой, если сам не верил англичанам?

Я могу заверить читателей в том, что никакого давления со стороны генерала на офицеров не только не оказывалось, но, наоборот, он всячески старался дать понять им, что они ему не подчиняются, ибо он не имеет отношения к строевым частям, а возглавляет лишь беженскую массу. Иными словами — каждый может действовать так, как находит для себя нужным.

Погиб генерал Султан Келеч Гирей во имя благородного чувства любви к России в целом и к своему горскому народу в частности.

Как всегда, я посетил лагерь 27 мая, где от офицеров узнал, что завтра, 28 мая, все без исключения офицеры едут «представляться» в штаб английского командования, но в какое место, об этом никто не знал.

На вопрос одного из офицеров, почему не желаю ехать я, мне пришлось ответить, что в списке, представленном англичанам, мое имя отсутствует, что же касается причины, то это известно генералу.

В этот день я посетил лагерь в последний раз, успев, однако, обойти его и со многими поделиться своими мыслями.

События последующих дней развивались по определенному плану англичан.

Двадцать восьмого мая есаул Н. (мой спутник) отправился на разведку в наш лагерь, в котором, кстати, никто из горцев его не знал, а я занял место на сеновале, где, удалив черепицу на крыше и пользуясь биноклем, в отверстие наблюдал, что происходит в лагере и на дороге. Был ясный, солнечный день. Видимость была отличная. Появились камионы и открытая машина, в которой сидели три английских солдата. Полагаю, что среди них были офицер, или офицеры.

В двух крытых камионах разместились горские офицеры, а в открытую машину сел Султан Келеч Гирей. Машины выехали в сторону Шпиталя. На некотором расстоянии от первых трех, следовала еще одна открытая машина, в которой находились три английских солдата. Никаких танков, пулеметов и автоматов я не заметил, но надо думать, что оружие при них было.

Когда вернулся из лагеря Н., он мне сообщил, что во время посадки офицеров в камионы, искали в лагере меня, так как он несколько раз слышал мою фамилию, произносимую горцами. Эта новость окончательно убедила меня в том, что мои подозрения были не напрасны и офицеры обмануты. Того же мнения придерживался и Н.

В тот же день и в том же направлении прошли по дороге два-три десятка камионов, но и здесь нами не было замечено присутствие какого-либо специального конвоя. То увозили офицеров-казаков, о чем узнал на следующий день Н., которому удалось связаться с Казачьим Станом (казаки Казачьего Стана и горцы были сосредоточены в одном и том же районе на реке Драве от Лиенца до Обердраубурга, отстоящих друг от друга примерно в 20 километрах. Казачий Стан занимал район Лиенца и далее вниз по реке почти до Никольсдорфа, по обеим сторонам Дравы, а дальше до Обердраубурга, на протяжении пяти-шести километров по левому берегу реки стояли горцы).

Если и была еще какая надежда у горцев на лучшее будущее, то она рассеялась после того, как лагерь узнал, что офицеры выданы большевикам. Вот тогда я вновь вспомнил слова князя, пророчество которого сбылось с поразительной точностью. Дальнейшие события развивались в полной согласованности с тем, что происходило в Казачьем Стане (в Лиенце), так как, видимо, для англичан не существовали отдельно казаки, русские, горцы, а была одна общая масса людей, одновременную выдачу которых требовали из Кремля от своего «верного» и старательного союзника.

… Как офицеров, так и беженскую массу постигла та же участь, что и казаков, лишь только с той разницей, что жертвы английского предательства Казачьего Стана исчислялись десятками тысяч, в то время как в горском лагере их было тысяч пять. Многие ли спаслись из горцев? Из офицерского состава, не считая грузин, о которых говорилось выше, остались в числе уцелевших: полковник Кучук Улагай, штабс-ротмистр С. Т. и пишущий эти строки.

Что же касается горской беженской массы, то из общего числа, примерно пять тысяч человек, скрылись в лесах до двухсот, а все остальные были выданы предателями большевикам.

В лесах убегавших преследовали, оттуда доносились отдельные выстрелы — то была охота «джентльменов» на людей безоружных и беспомощных. Раненых увозили в госпиталь, а убитых оставляли в лесу.

Я и мой верный спутник снова в Италии, но на этот раз на юге, где в жаркий августовский день пожали друг другу руки, быть может, навсегда…

Осетинского конного полка ротмистр Г. Туаев

Письмо ротмистра Туаева

Разрешите мне, как одному из офицеров, для которых лиенцкая трагедия является событием исторического значения, ответить на письмо, подписанное английским офицером Освалдом Штейном, которое было напечатано в газете «Таймс» от 14 мая 1952 года (письмо О. Штейна напечатано в первой части «Великого Предательства»).

В этом письме автор, отвечая герцогине Атольской, имел в виду английского читателя указанной газеты. Ту же цель преследую и я, так как русскому читателю давно известны подробности этого чудовищного злодеяния.

Вот мой ответ господину Штейну, ответ офицера, пережившего эту трагедию и уцелевшего. Как офицер, воспитанный в славных традициях Великой Российской Армии, я, тем не менее, впервые не поверил слову офицера и эта «нетактичность» спасла меня от «конференции».

Убедил ли О. Штейн герцогиню Атольскую в том, что она действительно ошибается, это мне неизвестно, но лично меня он убедил в том, что сам он не только ошибается, но, более того, — несет полную ответственность за те действия, которые принято называть предательством.

В британской зоне Австрии, господин Штейн, единственные принудительно не репатриированные, к числу которых принадлежу и я, были те, кто, вовремя раскусив план гнусного предательства, нашли возможности воздержаться от поездки на «конференцию» или же, скрывшись в горах, перебраться в американскую зону.

Этот английский офицер уверяет герцогиню Атольскую, что бывшие советские граждане могли оставаться в английской зоне, если бы пожелали.

Интересно знать, где, когда и кто спрашивал этих несчастных, избиваемых прикладами людей?

До погрузки в эшелоны или после, когда жертвы уже находились в окровавленных лапах сталинских молодцов?

<…> А к какой категории принудительно репатриированных, перечисленных буквами «а», «б» и «в» отнес этот офицер нас, для которых советская власть всегда являлась бандой международных преступников, и это отношение наше было хорошо известно правительству Его Величества?

Может быть, этот список не ограничивается указанными буквами, а продолжается до последней буквы алфавита?

Эти три буквы для бывших советских граждан, а какие буквы наши, согласно которым нас, никогда не бывших советскими гражданами, приглашали на «конференцию» и многих, очень многих, загоняя штыками в эшелоны, отправляли на «родину»?

Освальд Штейн знает обо всем этом, но, может быть, настанет день, когда должно будет открыть тайну этой «азбуки»…

Предательство есть величайшее преступление.

Ротмистр Туаев