Письмо дочери полковника С. В. Задохлина

Письмо, написанное Л. С. Задохлиной непосредственно после дней выдачи — 31 июля 1945 года, было опубликовано в американском издании «Великого Предательства» в виде выдержек. Располагая ныне дневниками генерала Науменко, мы имеем возможность привести это письмо практически полностью.

Из него, как и из письма сотнику Шпаренго, можно узнать об отношении казаков к приказу № 12.

<…> Когда сегодня появился у нас И. К. Зубенко (Иван Константинович Зубенко, казак станицы Бейсугской Кубанского Войска. — П. С.) и сказал от кого он, то колени у меня так тряслись, что я даже не могла стоять на ногах, а потом все мы плакали и плакали. Это первый солнечный луч за все темное и тяжелое время.

Если бы Вы знали, Вячеслав Григорьевич, сколько горя, сколько ужаса мы все пережили за это время!

Но начну сначала, чтобы Вам была ясна картина всего случившегося в нашем несчастном Казачьем Стане.

Когда мы прибыли в Италию, то впервые за 25 лет почувствовали, что мы в станице, в своей среде. Конечно, все это было чисто внешнее, то есть кругом папахи, казачья речь, заря с трубачами и пением «Ой Кубань, ты наша Родина…» А внутри все гнило, из рук вон плохо, в смысле организации и управления.

Вы помните, Вячеслав Григорьевич, что папа был болен, таким мы его привезли в Италию и положили в госпиталь в Толмеццо, а сами отправились в Коваццо, в расположение кубанских станиц. Лично к нам отнеслись еще кое-как, по-хорошему, то есть дали комнату, а то другие жили много хуже, но это понятно — стечение народа было огромное, а разместиться негде.

Интриги были ужасные, хороших людей затирали, а сомнительным типам и выскочкам была открыта широкая дорога. Еще принимали людей ограниченных или забитых, которыми могли двигать по своему усмотрению…

Попасть к Ксении Петровне (жена полковника В. И. Лукьяненко, Кубанского окружного атамана в Казачьем Стане. — П. С.) было труднее, чем в свое время к мадам Бабьи (С. И. Бабьи — жена последнего Кубанского Наказного атамана генерала М. П. Бабыча, зверски убитого большевиками в 1918 г. — П. С.) — надо бьио пройти несколько ординарцев, а особенно нашему брату-эмигранту. Правда, я не могу сказать этого о себе. Ко мне лично она относилась хорошо. Но, все это, вместе взятое, отвратительно. Поклонение перед Домановым выдвигали всюду и во всем донцов, бесконечные гимны деду Краснову, подхалимство, мародерство, полное отсутствие дисциплины, бесконечное хамство, шпионство и разные С1 (отделы безопасности. — П. С.) создавали жуткую картину и конечно вели к пропасти.

И в конце концов ужасная и печальная история с Вашим обращением к казакам (о вхождении Кубанского Войска в ВС КОНР под командованием генерал-лейтенанта Власова. В конце концов, Доманов, в апреле 1945 года, был вынужден отдать приказ о подчинении частей Казачьего Стана генералу Власову. — П. С.) и ответом на него.

Вам, наверное, известно это письмо, которое подписали Бедаков, Соламахин, Есаулов, Тихоцкий и Лукьяненко — мнимая Кубанская Старшина.

Казаки на это ответили бунтом, требовали возвращения на место Вашего портрета, который был снят.

Казаки вели себя отлично и, как один, были за Вас, с трогательным беспокойством ожидали, что Вы приедете и разгоните всю эту компанию — не только кубанцы, но и донцы, и терцы, все, как один.

Мы все это время были в оппозиции.

Отец только что вернулся из госпиталя, и к нему все время приходили казаки жаловаться и советоваться, писали Вам письма, которые, не знаю, получили ли Вы. (Примечание В. Г. Науменко: не получил ни одного, потому что штаб Доманова принимал все меры для того, чтобы не допустить общения казаков со мной. — П. С).

А потом… наступили дни отхода нашего из Италии. Это был ужас, который когда-нибудь войдет в летопись.

Верхи, конечно, удрали первыми и выехали лошадники, а все остальные тянулись пешком, бросая свои вещи.

Было ужасно, люди доходили до полного отчаяния, боясь отстать. Я и Наташа весь перевал и всю дорогу, почти 100 километров, сделали пешком, бросив все свои вещи. Мама и папа тоже много шли, вдобавок папа еще больной, и так тысячи людей…

Придя в Австрию, под Лиенц, расположились лагерем.

… Занялись переформированием полков и организацией новых, настала какая-то вакханалия. Без конца приезжал Тихоцкий, держал какие-то речи, производились генералы, никто этих новых генералов не уважал, и казаки смеялись.

Какое-то недопустимое легкомыслие чувствовалось во всем. Андрей Григорьевич Шкуро вел себя очень достойно и выдержанно, но его никуда не допускали и даже деда Краснова поместили в какую-то квартирку и забыли. Первым ударом был арест Андрея Григорьевича 26 мая…

28-го собрали офицеров, как бы на совещание. Отец накануне вернулся из госпиталя, так как после перехода повторилось воспаление легких. Мы уговаривали его не ехать, но он, как всегда исполнительный, ответил, что раз приказано ехать всем офицерам, должен ехать и он.

Их погрузили на автомобили и вывезли в неизвестном направлении. Потом еще три дня приезжали за оставшимися офицерами. Мало, кто остался. Вывезли около двух тысяч человек. Забирали отовсюду — из станиц и полков. Как потом мы узнали, они были привезены в городок Шпиталь, а потом след потерялся.

Слухов масса. У меня волосы шевелятся на голове при мысли, что они могут быть отосланы в советы. Здесь все обвиняют Доманова, что он предал казаков, по недомыслию или намеренно — Бог его знает.

Первого июня нас насильственным путем отправляли в советы. Что мы пережили, Вам, наверное, известно. Многие из нас до сих пор носят следы этой погрузки, в том числе и мама. Спасло нас то, что 2 июня пришло распоряжение выделить старых эмигрантов, мы остались, многие разбежались горам, многих увезли.

Также вывозили и полки, и они также разбегались.

Сейчас здесь югославенский лагерь. Русских тысяча с лишним человек (из бывшего Стана), а остальные словенцы.

Под Клагенфуртом находится корпус во главе с Рогожиным (Русский Корпус. — П. С), он тоже наводит справки о наших офицерах.

Вячеслав Григорьевич! Мы Вас очень просим взять нас к себе, мы только и успокоимся, когда будем где-нибудь около Вас, а с нами и многие другие.

Если бы Вы видели, как сегодня все плакали от радости, что Вы нашлись и думаете о нас. У всех одна мысль к Вам, к своему «батьке».

Прошу Вас очень о наших офицерах. Только Вы их можете выручить, как уже много раз выручали. Да поможет Вам Господь Бог! Бедный мой Папа!

Л. Задохлина

Пометка Науменко: бедные, бедные казаки и казачки. Страшная беда постигла их! Знаю и верю, что ждут они помощи от меня. Но я сам в таком бесправном положении (в лагере в Кемптене. — П. С), что сделать ничего не могу.

Думал, что удастся собрать их где-нибудь в Америке или Австралии на земле, но удастся ли это, теперь сказать трудно.

 

Сотнику А. Н. Шпаренго

 

Александр Николаевич Шпаренго — сотник Кубанского Войска в Казачьем Стане, чьи воспоминания помещены в первой части книги; один из первых офицеров, которому удалось выпрыгнуть на ходу из английской машины по дороге из Лиенца в Шпиталь и таким образом избежать выдачи. В эмиграции, в своем письме к генералу Науменко от 10 февраля 1956 года он просит его ответить на ряд вопросов, непосредственно касающихся событий казачьей истории Второй мировой войны и их главных лиц.

В. Г. Науменко — А. Н. Шпаренго. 15 февраля 1956 года.

<…> Вы сообщили мне очень интересные сведения о себе, а именно то, что Вы были вывезены из Лиенца и по пути выпрыгнули.

Я слышал о таких случаях, но впервые встречаю человека, который сделал такой смелый шаг. Это интересно не только для меня, но и для других казаков, а для собираемых мной материалов о трагедии казачества — дополнение, иллюстрирующее русскую поговорку «Смелым Бог владеет».

… Постараюсь ответить на Ваши вопросы.

О генерале П. Н. Краснове. Какого он политического направления? Убежденный монархист. Потеряв Россию, впредь до ее возрождения, он считал Дон самостоятельным и всячески старался быть полезным ему. В свое время для получения возможности его существования он связался с немцами. Конечно, он самостийником никогда не был. Самостийность его была «впредь до…».

К сожалению, у него была отвратительная черта, свойственная довольно большому числу донцов. Дон — это все, а остальные Войска ничто. Эта черта отталкивала от него многих. Он не терпел наряду с собой людей самостоятельных, но слепые исполнители его воли, были милы его сердцу. Этим широко пользовался злой гений Петра Николаевича, Семен Краснов. Не будучи человеком умным, он был хитер. Он если не главный, то крупный виновник того, что произошло. Он умел льстить старику, а тот не мог разобраться, где лесть, а где правда. Хорошие слова ему нравились. Занятый многими делами, П. Н. Краснов не всегда разбирался в том, что предлагает Семен. А Семен, задумав что-либо, хитро подходил к выполнению своего плана. «Ваше Высокопревосходительство! — говорил он. — Вы изволили как-то высказать пожелание, чтобы это было сделано так. Ваше желание исполнено».

То, о чем говорил Семен раньше, и в голову не приходило старику, но он, не то делал вид, не то сам верил, что он об этом говорил, и благодарил «Сему». Оба довольны.

Скажу Вам пример из моего личного соприкосновения с П. Н. Красновым. По прибытии казаков в район Джемоны, я поехал туда, чтобы лично убедиться и, если надо, доложить Начальнику управления о том, что я там найду. А нашел я многое. Доманов был человек совершенно не понимающий дела, случайно возглавивший Казачий Стан. В нем, как Вы сами знаете, многое было неладно, начиная от взаимоотношений Доманова с командным составом и более видными казаками. Нашел, что в строевых частях было весьма слабо поставлено дело вооружения и снабжения. Например, на вооружении было несколько сортов винтовок и автоматов. Казалось, надо бы было распределить его по полкам так, чтобы в одной части по возможности было одного типа вооружение. В частях же Доманова была полная неразбериха — все перемешано. Совершенно безобразно было поставлено дело с ковкой лошадей, плохо с обмундированием и питанием. Все это при умелом подходе к делу можно было устранить, так как немцы широко шли навстречу просьбам Походного атамана. К сожалению, последний, не будучи способным, во всем разобраться и все сделать как надо, сваливал все на немцев — что они, де, не дают. Это была неправда, а лишь самооправдание.

Так вот, вернувшись в Берлин, я на следующий день правдиво все доложил П. Н. Краснову. Он ничего не сказал. А на следующий день встречаю Семена Краснова, а он возбужденно мне говорит: «Что ты наделал! Из-за твоего доклада старик целую ночь не спал». А дальше, в тот же день, он поехал в Италию, через несколько дней вернулся и доложил старику, что все в полном порядке. Доклад этот случайно происходил в присутствии начальника нашего Войскового штаба, тогда штаб-офицера для поручений при мне, полковника Зарецкого.

П. Н. Краснов, выслушав Семена, был весьма доволен и сердечно благодарил его за прекрасный доклад. Старик успокоился.

И вот такая система успокоения его и была главной заботой Семена Краснова. «На Шипке все спокойно».

Я полагаю, что этого достаточно, чтобы Вы имели представление о характере П. Н. Краснова и о тактике окружающих его лиц.

Как я отношусь к его приказу № 12? Я считаю это делом рук Семена и Доманова. Сам П. Н. Краснов не додумался бы до такого абсурда, что я был избран на Лемносе чуть ли не двадцатью человеками, когда всем известно, что там было до 20 тысяч человек, представителями которых, собравшимися в Раду, я и был избран Атаманом.

Что же касается отношения Краснова к Власову, то тут, как мне кажется, играли роль два явления. Первое — представители немецкого командования неодобрительно смотрели на объединение всех русских под чьим бы то ни было возглавлением, а тем более для них был неприемлем Власов, что он стоял за единую Россию. Это первое, а второе — честолюбие П. Н. Краснова, который, подогреваемый Семеном и другими, никак не допускал возможности подчинения казаков кому бы то ни было.

Но, возможно, в таком понимании действий П. Н. Краснова я ошибаюсь.

Что касается обращения, подписанного Соламахиным, Есауловым и прочими, то я полагаю, что вызвано было оно исключительно желанием подписавших угодить Краснову. Один из вернувшихся из советского плена, писал мне, что он сидел с Соламахиным один год в лагере и говорит, что однажды он задал Соламахину вопрос, почему он подписался под этим письмом. «Тот вздохнул, — пишет он, — и сказал: бывают в жизни ошибки».

То обстоятельство, что Соламахин, будучи освобожден из лагеря, не поехал за границу, а остался в СССР, он объясняет тем, что ему после этого поступка стыдно смотреть в глаза казакам. Я же думаю, что Соламахина остаться в СССР заставили другие соображения.

… Духопельников. Впервые я услышал эту фамилию от П. Н. Краснова. Он мне говорил, что перед ним стал вопрос, кого назначить Походным Атаманом: Павлова или Духопельникова. И что он назначил первого, а на мой вопрос [о втором], он, Петр Николаевич, всегда воздержанный в словах, ответил: «Это просто сволочь!»

Насколько я узнал Духопельникова, это определение к нему не подходило. Он как организатор — ничто, но человек неплохой. Но,… может быть, информация моя неправильная…

Кулаков, это, несомненно, честный и порядочный человек. К сожалению, он не был образованным человеком, а просто хорошим и честным казаком. П. Н. Краснов держал его, как члена Главного Управления Казачьих Войск, в черном теле — Кулаков все время был при дивизии Паннвица, в 6-м Терском полку в роли «Полкового Атамана». Среди казаков и немцев он пользовался уважением.

… Прошу Вас не считать, что я свожу с кем-либо из описанных людей личные счеты. Таковых у меня с ними не было. Пишу, как понимаю то, что пережил. Взвесивши все, Вы возьмете от меня то, что соответствует Вашим намерениям.

Я Вас понимаю, что самое тяжелое, это незаслуженно оклеветать или очернить человека.