Качало на суше, как на море в шторм

«Торонто Дейли Стар», 25 сентября 1923

Здесь вы не встретите имен. Действующие лица - репортер, девушка-репортер **, очень красивая дочь в японском кимоно и ее мать.

* Французский преступник, убил десять женщин и одного муж­чину. Получил прозвище «Синяя борода».

** Мэри Лаури, репортер «Торонто Стар», с которой Хемингуэй выполнял ряд заданий газеты.

84

Небольшой хор - друзья дома, которые разговаривают некоторое время в сосед­ней комнате, а когда репортер и девушка-репортер про­ходят через эту комнату, они встают.

В четыре часа дня репортер и девушка-репортер стоя­ли у парадного подъезда. Только что прозвонил звонок входной двери.

 - Они не хотят нас впускать, - сказала девушка-репортер.

Внутри дома послышалось какое-то движение, а по­том чей-то голос сказал: «Мама, я спущусь и отвечу им».

Дверь приоткрылась узкой щелью, и где-то посере­дине показалось очень смуглое и очень красивое лицо с мягкими волосами, разделенными пробором.

«Во всяком случае, она красивая», - подумал репор­тер. Его часто посылали на задания, в которых должны были фигурировать красивые девушки, но далеко не все потом оказывались красивыми.

 - Что вам нужно? - спросила девушка в дверях.

 - Мы из газеты «Стар», - сказал репортер. - Мисс Такая-то.

 - Мы не хотим иметь дело с газетой. Я не могу вас впустить, - ответила девушка.

 - Но... - сказал репортер и уже не мог остановиться. У него было такое чувство, что если он сейчас замолчит, дверь захлопнется. Поэтому он продолжал говорить. В конце концов девушка открыла дверь. «Хорошо, вой­дите, - сказала она, - я поднимусь и позову маму».

 Она пошла наверх, быстрая и ловкая, в японском ки­моно. Его, правда, следовало бы назвать по-другому. В кимоно есть что-то от раннего утра и беспорядка. Это кимоно было яркое, резко подчеркивающее фигуру и очень короткое. Казалось, его надо носить с двумя ме­чами на поясе.

Девушка-репортер и репортер сели на диван в пе­редней.

 - Извини, что я один все время говорил, - прошеп­тал репортер.

 - Напротив, продолжай и дальше. Только не оста­навливайся. Я уже не надеялась проникнуть сюда, - сказала девушка-репортер. - А она хороша. (Репортер успел раньше заметить, что она красива.) - И знает, что кимоно ей идет.

85

 - Ш-ш, они приближаются.

По лестнице спускалась девушка в японском кимоно. С ней была ее мать. Мать была настроена решительно.

 - Единственное, что я хочу знать, - сказала она, - это где вы достали фотографии?

 - Фотографии восхитительны, не правда ли? - спро­сила девушка-репортер.

Оба, девушка-репортер и репортер, отрицали, что они знают что-либо об этих фотографиях. Они ничего не знают. Нет-нет, решительно ничего. В конце концов им поверили.

 - Мы ничего вам не скажем. Мы не хотим попасть в газету. С нас уже хватит. Много людей пострадало в землетрясении гораздо больше, чем мы. Мы не хотим говорить о нем.

 - Но, мама, я же их впустила, - сказала дочь. Она повернулась к репортеру. - Скажите, а что бы вы хоте­ли от нас услышать?

 - Нам хотелось бы, чтобы вы рассказали, как пом­ните, просто что произошло, - ответил репортер.

 - Если мы вам расскажем, что вы хотите, можете ли вы нам обещать не называть наших имен? - спросила дочь.

 - А почему бы и не назвать имена? - предложил репортер.

 - Мы не скажем ни слова, если вы нам не пообещае­те, - сказала дочь.

 - Всем известно, что такое репортеры, - сказала мать. - Пообещают, а потом непременно упомянут ваше имя.

Похоже было, что интервью сорвется. Замечание сильно рассердило репортера. Это было незаслуженное оскорбление. Хватало и заслуженных.

 - Миссис Такая-то, - начал он, - президент Соеди­ненных Штатов доверяет репортерам весьма секретные вещи, огласка которых стоила бы ему поста. Каждую неделю премьер-министр Франции сообщает пятнадцати журналистам факты, которые, будь они повторены еще раз, привели бы к отставке всего французского прави­тельства. Конечно, я говорю о репортерах, а не о про­дажных жучках.

86

- Хорошо, - сказала мать, - допустим, что это спра­ведливо в отношении репортеров.

Дочь начала рассказ, и мать его продолжала.

- Пароход (тихоокеанский лайнер «Empress of Australia») был готов к отплытию, - сказала дочь. - Если бы мама и папа не пришли на мол проводить нас, я не уверена, что им удалось бы спастись.

- Этот пароход всегда отходит по субботам в пол­день, - сказала мать.

- Как раз около двенадцати послышался страшный гул, и потом все вдруг начало раскачиваться. Мол на­кренился и подпрыгнул. Мы с братом стояли на палубе парохода, держась за металлические поручни. Люди вы­брасывали вымпелы. Все продолжалось каких-нибудь тридцать секунд.

 - Нас распластало на молу, - продолжала мать. - Это был огромный бетонный мол, и он все время раска­чивался. Мы с мужем повисли друг на друге, и нас швыряло из стороны в сторону. Многих выбросило в море. Помню, как рикша барахтался в воде, пытаясь вылезти на берег. Машины и вообще все было в море. Кроме нашей машины. Она стояла на молу рядом с машиной князя де Бэр, французского консула, пока не начался пожар.

 - Что вы делали, когда толчок прекратился? - спросил репортер.

 - Мы вышли на берег. Нам пришлось ползти. Места­ми мол треснул, и огромные куски бетона откололись. Мы пошли по Банду, вдоль берега моря, и кругом были провалившиеся большие склады. Банд - это шоссе, ко­торое тянется по самому краю берега. Мы дошли до зда­ния британского консульства, оно тоже обрушилось. Осе­ло, как печка. Просто осыпалось. Стен не было, и через фасад можно было заглянуть во двор. Потом последовал еще толчок, и мы поняли, что бесполезно идти дальше или пытаться дойти до нашего дома. Муж слышал, что люди вышли из помещений, где они работали, еще до того, как все началось, и что нельзя помочь тем, кто продолжал работать в складах. Все обволокло огром­ное облако пыли, поднятой рухнувшими домами. Из-за него ничего не было видно, и по всему городу вспыхивали пожары.

 - А люди? Как они себя вели? - спросил репортер.

87

 - Паники не было. Даже странно. Я не видела ни­кого в истерике. Впрочем одна женщина из русского кон­сульства... Здание русского консульства находилось рядом с английским. Оно еще не обвалилось, его сильно покачнуло. Женщина выбежала из ворот вся в слезах. У чугунной ограды сидели кули. Она умоляла помочь ей вытащить дочку из здания. «Она такая крошка», - сказала она по-японски. Но они так и остались сидеть. Казалось, что они не могут пошевельнуться. Конечно, никто не помогал тогда. Все думали только о себе.

 - Как вам удалось вернуться на пароход? - спроси­ла девушка-репортер.

 - В порту были джонки, и мужу удалось достать од­ну, и мы отправились к пароходу. Но тогда уже свиреп­ствовал пожар и дул береговой ветер. Некоторое время был очень сильный ветер. Наконец мы добрались до мо­ла. Конечно, трап никак нельзя было спустить, но нам выбросили канат, и мы по нему поднялись на палубу.

Теперь мать не надо было заставлять рассказывать и задавать ей вопросы. События того дня и всех после­дующих дней и ночей в Йокогамском порту опять завла­дели ею. Только сейчас репортер понял, почему она не хотела, чтобы у нее брали интервью, и что никто не имел права этого делать и заставлять ее переживать все снова. Ее руки чуть заметно дрожали.

 - Сын князя (французского консула) оставался до­ма. Он был болен. Родители пришли на мол только про­водить пароход. Квартал, где живет дипломатический корпус, расположен на холме, и холм съехал на город. Князь ушел с парохода и добрался до развалин своего дома. Мальчика откопали, но спина его была сильно по­вреждена. Работали несколько часов, чтобы его выта­щить. Не удалось откопать дворецкого. Люди были вы­нуждены уйти оттуда и оставить его, потому что огонь подступил слишком близко.

 - И они ушли, оставив его там живым надвигавше­муся огню? - спросила девушка-репортер.

 - Да, вынуждены были оставить дворецкого там, - сказала мать. - Он был женат на экономке, и ей ска­зали, что его спасли.

Мать продолжала дальше глухим, усталым голосом:

 - На пароходе, на котором я возвращалась в Канаду была женщина. Она потеряла мужа. Я даже не узнала ее. И еще молодая пара. Они совсем недавно приехали. Только что поженились. Жена пошла в магазин когда это случилось. Он не мог добраться до нее из-за огня. Спасли главного врача американского госпи­таля, но не удалось откопать его заместителя и жену. Огонь очень быстро распространялся. Весь город был сплошной пожар.

Мы остались на пароходе, конечно. Некоторое вре­мя берега совсем не было видно из-за плотной стены дыма. Совсем стало плохо, когда взорвались резервуа­ры подводных лодок и загорелась нефть. Огонь двигался к молу из порта. Когда он дошел до мола, мы подумали:

неужели мы спаслись на пароходе, чтобы сгореть?! Капи­тан спустил все шлюпки и готов был нас высадить на берег. К борту, со стороны которого надвигался огонь, нельзя было даже подойти. Так было жарко. Шланги были направлены на огонь, но он продолжал наступать.

Матросы пытались обрубить якорную цепь, которая запуталась в винте. Просто обрубить. В конце концов удалось отвести пароход от мола. Это - чудо, что уда­лось его вывести без буксирного катера. Просто нельзя было поверить, что такое возможно в Иокогамском пор­ту. Это - чудо.

Конечно, весь день и всю ночь возили раненых и лю­дей, лишившихся крова. Ездили на джонках и тому по­добных суденышках. Забирали всех на пароход. Мы спали на палубе.

 - Муж сказал, что он почувствовал облегчение толь­ко тогда, когда мы вышли за брекватер, - сказала мать. - Он очень боялся, что два старых вулкана неда­леко от гавани начнут действовать.

 - А прилив был? - спросил репортер.

 - Нет. Ни одной приливной волны. Когда мы плыли в Кобе, наконец покинув Иокогаму, было еще три или четыре толчка. Но ни одной приливной волны.

Мысли ее были в Иокогаме.

 - Люди, которые всю ночь стояли в воде, очень ус­тали, - начала она.

 - О да, те люди, которые всю ночь стояли в воде, - тихо сказал репортер.

 - Да, чтобы спастись от огня. Там была одна очень старая женщина, наверное, лет семидесяти шести. Она стояла в воде всю ночь. Многие спасались в каналах. Иокогама вся изрезана каналами.

89

 - Это не усложнило обстановку во время землетря­сения? - спросила девушка-репортер.

 - О нет, напротив. Они были просто спасением во время пожара, - ответила мать совершенно серьезно.

 - Что вы подумали, когда началось землетрясе­ние? - спросил репортер.

 - Мы знали, что будет землетрясение, - сказала мать. - Никто только не предполагал, что будет такое страшное. Там часто бывают землетрясения. Однажды девять лет тому назад, |было пять толчков в один день. Мы просто хотели пойти в город и посмотреть, все ли в порядке. Но когда увидели, что произошло, все осталь­ное уже перестало иметь значение. Я не собиралась до­мой. Мои дети должны были уехать. Муж еще в Кобе. У него много работы по восстановлению.

Как раз в этот момент раздался телефонный звонок «Мама занята, она дает интервью репортерам», - ска­зала дочь. Она разговаривала с друзьями в соседней комнате, которые только что пришли. О музыке. Репор­тер прислушался, не рассказывает ли она о землетря­сении. Нет, ничего.

Мать очень устала. Девушка-репортер поднялась. Репортер тоже встал.

 - Вы понимаете, никаких имен, - сказала мать.

 - Вы уверены, что не нужно? В этом нет ничего дурного.

 - Вы же обещали не называть наших имен, - ска­зала мать устало.

Репортеры вышли из комнаты. Друзья встали, когда они проходили мимо них.

Репортеры бросили последний взгляд на японское ки­моно, прежде чем дверь закрылась.

 - Кто будет писать, ты или я? - спросила девушка-репортер.

 - Не знаю, - сказал репортер.

ПАМПЛОНА В ИЮЛЕ

«Торонто Стар Уикли», 27 октября 1923

В Памплоне, белостенном, солнцем выжженном горо­де высоко в горах Наварры, каждый год в первые две недели июля проходит чемпионат по бою быков.

90

Любители боя быков со всей Испании стекаются в тот маленький город. В гостиницах удваиваются цены и заполняется каждый свободный угол. Кафе под колон­надой, которая тянется вокруг площади Plaza de la Constitucion *, забиты, и за одним столиком можно увидеть высокие сомбреро отцов-пилигримов из Андалузии, со­ломенные шляпы мадридцев и голубые плоские береты басков из Наварры или из Страны басков.

Необыкновенно красивые девушки в ярких шалях, наброшенных на плечи, смуглые и черноокие, с черными кружевными мантильями на головах прогуливаются с эскортом поклонников в гуще толпы, которая с раннего утра и до позднего вечера движется в проходах между столиками в тени колоннады, спасающей от слепящего солнечного блеска площади Де-ля-Конститусион. Ни днем, ни ночью на улицах не прекращаются танцы. Крестьяне в голубых рубахах, составляющие маленькие оркестры, кружатся, извиваются, раскачиваются вместе со своими барабанами, флейтами и дудочками в ритмах древнего баскского танца Riau-Riau. А по ночам грохо­чут большие барабаны и военный духовой оркестр, по­тому что весь город танцует на огромной открытой пло­щади.

Мы приехали в Памплону вечером. Улицы были за­пружены густой толпой танцующих. Музыка грохотала и ревела. На центральной площади непрерывно вспыхи­вал фейерверк. Все карнавалы, какие я видел в своей жизни, бледнели в сравнении с этим. Над нашей головой ослепительной вспышкой взорвалась ракета, и гильза, крутясь со свистом, полетела вниз. Группа танцоров, сце­пившись за руки, кружась в стремительном темпе, нале­тела на нас, прежде чем мы успели снять наши вещи с крыши автобуса. В конце концов, протискиваясь сквозь толпу, я дотащил наши рюкзаки до гостиницы.

Мы послали телеграмму за две недели до приезда с просьбой оставить для нас комнату. Но никаких комнат не оказалось. Нам предложили одну-единственную с единственной кроватью и вентиляционной трубой из кухни за семь долларов в день.

* Площадь Конституции (исп.).

91

Последовала перебранка с хозяйкой, которая, стоя за конторкой, упершись руками в бока, с безмятежным выражением на своем широком индейском лице, объясняла нам, вставляя из­редка несколько французских слов в непрерывный поток баскского диалекта, что она выручает всю годовую при­быль за эти десять дней. Люди еще приедут и будут пла­тить столько, сколько она запросит. Она может показать нам комнату получше - за десять долларов. На это мы ответили, что лучше, наверное, спать на улице со свинья­ми. Хозяйка согласилась с нами. Мы сказали, что пред­почитаем улицу такому отелю. И все совершенно дру­желюбно. Хозяйка задумалась. Мы не сдавали своих по­зиций. Миссис Хемингуэй села на рюкзак.

 - Я могу достать вам комнату в городе. Вы там мо­жете столоваться, - сказала хозяйка.

 - Сколько будет стоить?

 - Пять долларов.

Мы тронулись в путь по темным и обезумевшим от веселья улицам в сопровождении мальчика, тащившего наши вещи. Комната в старом испанском доме с толсты­ми крепостными стенами оказалась очень удобной и про­сторной. В ней было прохладно и очень приятно, и крас­ный кафельный пол, и две большие удобные кровати, стоящие глубоко в алькове. Окном и балконом с чугун­ной решеткой она.выходила на улицу. Нам было там очень хорошо.

Всю ночь внизу не умолкала музыка. Несколько раз за ночь раздавался дикий треск барабанов, и я вставал с постели и шел босиком по кафельному полу на балкон. Но на улице не было ничего нового. Мужчины в голубых рубахах с непокрытыми головами кружились и плыли по улице в диком фантастическом танце со своими от­бивающими дробь барабанами и пронзительно свистящими флейтами.

На рассвете на улице под нами грянула музыка. На­стоящая военная музыка. Сама, уже одетая, стояла у окна.

 - Иди сюда, - сказала она - там что-то проис­ходит.

Внизу улица была полна народу. Было пять часов утра. Вся толпа текла в одном направлении. Я быстро оделся, и мы двинулись вслед за всеми.

Толпа хлынула на большую площадь Конститусион. Людские потоки вливались в нее со всех улиц и неслись дальше за город в открытое поле, которое нам было вид­но через узкие щели в высокой стене.

92

 - Давай выпьем кофе, - сказала Сама.

 - По-моему не совсем подходящее время для этого, Послушай, - спросил я мальчишку-газетчика, - что там происходит?

 - Encierro *, - ответил он с презрением, - encierro начнется в шесть.

 - Что такое «encierro»? - спросил я его.

 - О, лучше спроси меня об этом завтра, - сказал он и бросился бежать. Вся толпа теперь бежала.

 - Я выпью чашку кофе, что бы там ни начиналось, - сказала Сама.

Официант налил нам из двух больших чайников две длинные струи кофе и молока. Толпа продолжала бе­жать, устремясь со всех улиц на Plaza.

 - Но что же такое это «encierro»? - спросила Сама, поспешно глотая кофе.

 - Я знаю только, что они выпускают быков на улицу.

Мы побежали за толпой и через узкие городские во­рота выскочили на огромное желтое поле, где новый бе­тонный белый цирк для боя быков чернел людьми. Жел­тый с красным испанский национальный флаг развевал­ся на легком утреннем ветерке. Через поле и внутрь цир­ка - и мы на самой высокой площадке, откуда нам от­крылся вид на весь город. Подняться туда стоило песету. На остальные площадки вход бесплатный. Там уже было около двадцати тысяч человек. Все теснились на наруж­ных балконах огромного бетонного амфитеатра, выходя­щего в сторону желтого с ярко-красными крышами горо­да, и глядели на длинный деревянный забор, тянувший­ся от самых городских ворот через открытую местность к цирку.

Это был обыкновенный деревянный забор в два ряда, образующий проход длиной около двухсот пятидесяти ярдов от главной улицы к цирку. Люди, толпясь плотной стеной, стояли по обе его стороны. Все смотрели в нап­равлении главной улицы.

Потом где-то далеко раздался глухой выстрел.

 - Они побежали! - закричали все вокруг.

 - Что это значит? - спросил я человека, свесивше­гося за бетонный барьер.

 - Прибытие быков (исп.).

93

 - Быки! Их выпустили из корраля. Они сейчас бегут по городу.

 - Ну и ну, - сказала Сама. - Зачем это? Вдруг в узком.проходе, обнесенном забором, появи­лась бегущая толпа мужчин и парней. Они неслись во весь дух. Ворота в цирк были открыты, и они пробежали беспорядочной толпой прямо в нижние ряды амфитеатра. Потом появилась еще одна группа людей. Они бе­жали еще быстрее. Прямо по длинному проходу из го­рода.

 - А где же быки? - спросила Сама.

И они появились. Восемь быков, тяжелые, черные, блестящие, мчались галопом во весь опор, зловеще кру­тя рогами. И с ними три вола с колокольчиками на шеях. Быки бежали сбившись в кучу, а впереди них удирал, несся сломя голову арьергард мужчин и парней Памплоны, ради забавы пожелавших, чтобы быки преследовали их через весь город.

Парень в голубой рубашке, с красным шарфом, в бе­лых брезентовых тапочках и с неизменным адехом вина за спиной споткнулся на ходу. Первый бык наклонил голову и резко отбросил его в сторону. Парень ударился в забор и остался неподвижно лежать, а стадо, по-преж­нему держась вместе, пробежало мимо, не обратив на него никакого внимания. Толпа ревела.

Все ринулись в цирк, и мы успели добраться до сво­их мест как раз в тот момент, когда быки выскочили на арену, забитую народом. Мужчины ib панике начали ме­таться по ней от одного конца к другому. Быки, направ­ляемые дрессированными волами, стадом пробежали че­рез арену и скрылись в загоне. Это было начало. Каж­дое утро в Памплоне во время праздника святого Фермина быков, предназначаемых для выступления днем, выпускают из корраля в шесть утра, и они несутся пол­торы мили по главной улице города до цирка. Мужчины, которые бегут впереди них, делают это ради забавы. Это повторяется из года в год и повелось еще за двести лет до исторической встречи Колумба с королевой Изабел­лой в лагере недалеко от Гранады.

Несчастные случаи происходят редко, потому что бы­ки, держась стадом, не проявляют свой норов, а также потому, что волы, сопровождающие их, не дают им оста­навливаться.

94

Но бывает и так. Бык откалывается от стада, когда оно, сбившись в кучу, вбегает в загон, и разъяренный, несущийся с огромной скоростью, со вздувшимся загривком, опустив острые, как иглы рога, начинает нападать на мужчин и парней, толпящихся на арене. Им некуда бежать. Арена забита, и они не могут перелезть через ban-era, или красный забор, который тянется вокруг аре­ны. Они вынуждены оставаться там и принимать бой. В конце концов волы уводят быка с арены и загоняют его в корраль. Но он успевает ранить и убить до тридца­ти человек. Выходить на быка с оружием запрещено. Вот какому риску подвергаются любители боя быков каждое утро на протяжении всего праздника. Такова традиция Памплоны - дать возможность быкам в по­следний раз нанести удар любому человеку в городе, прежде чем они войдут в корраль, где останутся до тех пор, пока не придет время выскочить на ослепительный блеск арены, чтобы умереть там после полудня.

Поэтому бой быков в Памплоне считается самым от­чаянным в мире. Любительские корриды, которые начи­наются сразу же после того, как быки войдут в загон, доказывают это. |В амфитеатре нет ни одного свободного места. Около трехсот мужчин с плащами, со странными тряпками, или старыми рубашками, или еще с чем-ни­будь, что может имитировать плащ матадора, поют и танцуют на арене. Раздается клич, и ворота корраля распахиваются. Оттуда с невероятной скоростью выска­кивает молодой бык. Его рога обмотаны кожей, что де­лает их безопаснее. Он нападает на человека, подхваты­вает его, подбрасывает в воздух, и толпа ревет от вос­торга. Человек падает на землю, бык устремляется к не­му и начинает крутить его своей головой. Несколько лю­бителей-матадоров размахивают плащами перед мордой быка, чтобы увести его от упавшего человека и заста­вить нападать на других. Бык кидается и сбивает следу­ющего. Толпа неистовствует.

Потом бык разворачивается проворно, точно кошка, и ловит кого-нибудь, кто очень храбро действует плащом позади него футах в десяти. Или вдруг перебросит чело­века через забор арены. Лотом выберет одного и пресле­дует его, свирепо крутясь по арене, кидается на него че­рез всю толпу, пока не собьет с ног. Barrera забита муж­чинами и парнями, которые сидят на перекладине, и бык вдруг решает расчистить ее от них.

95

Он бежит вдоль красного забора, поддевая одним рогом сидящих, и сбра­сывает их с перекладины, подкидывая на рогах, точно крестьянин разбрасывает вилами сено.

Каждый раз, когда бык подцепит кого-нибудь, толпа ревет от восторга. В основном она состоит из местных знатоков. Чем больше храбрости проявляет выступаю­щий и чем элегантнее он действует своим плащом, тем неистовее ревет толпа, когда бык его повалит. Никто не выходит на быка с оружием, и никто не ранит и не разд­ражает его. Когда один любитель схватил быка за хвост и попробовал повиснуть на нем, толпа освистала его и выгнала с арены, а когда он во второй раз попытался проделать то же самое, кто-то хорошенько нокаутировал его. Самое большое удовольствие получает сам бык.

Как только бык начинает подавать признаки устало­сти и лениво нападать, два старых вола, один бурый, а другой, напоминающий огромного гольштейнца, рысцой выбегают на арену и подходят к нему, и молодой бычок послушно, как собака, следует за ними, смиренно делает круг вдоль арены и удаляется.

За ним сразу же выскакивает следующий бык, и на­падения, подбрасывания в воздух, неумелое взмахивание плащом и чудесная музыка повторяются снова. Но всег­да по-разному. Несколько животных, выступающих се­годня в любительской корриде, - волы. Это тоже быки, предназначавшиеся для боя, но из-за каких-нибудь не­достатков или в экстерьере, или еще в чем-нибудь они не смогли побить высокие цены 2000 - 3000 долларов, которые платятся за быков. Их боевой дух от этого, правда, не страдает.

Подобное представление повторяется каждое утро. Весь город высыпает из домов в половине шестого, ког­да по улицам проходит военный оркестр. Многие, чтобы не пропустить такое зрелище, совсем не ложатся спать. Мы не пропустили ни одного. Это захватывающее спор­тивное состязание поднимало нас в пять тридцать утра в течение шести дней подряд.

Насколько мне известно, мы были единственными го­ворящими на английском языке в Памплоне на празд­нике в прошлом году.

Тогда случилось три небольших землетрясения. В го­рах прошли сильные ливни, и река Эбро залила Сарагоссу.

96

B течение двух дней на арене стояла вода, и коррида впервые за сто с лишним лет была отложена. Это произошло как раз в середине праздника. Все были в отчаянии. На третий день погода сделалась еще мрач­нее, дождь хлестал все утро, но вдруг днем облака уво­локлись за долину, и выглянуло солнце, яркое и паля­щее, а после полудня состоялся самый прекрасный бой быков, какой мне только довелось видеть в жизни.

В небо взлетали ракеты, и когда мы сели на наши постоянные места, цирк был уже полон. Солнце нещад­но пекло. Напротив нас на другой стороне арены стояли) матадоры, готовые к выходу. На них были старые кос­тюмы, потому что вся арена была покрыта грязью. Мы навели бинокли на трех матадоров, выступавших в тот день. Среди них только один был новый. Это - кругло­лицый, жизнерадостный Ольмос. Двух других - смугло­го худощавого Маэру, одного из величайших матадоров всех времен, и Альгабено, стройного молодого андалузца с красивым индейским лицом, сына известного матадо­ра, - мы уже видели. На всех были костюмы, которые они, наверное, надевали на свои первые выступления. Уж очень они были узки и старомодны.

Церемониальное шествие началось, играла дикая му­зыка боя быков, но предварительные мероприятия быст­ро закончились, пикадоры верхом на лошадях двинулись вдоль красного забора к выходу, прозвучали трубы ге­рольдов, и двери корраля распахнулись. Бык стремитель­но выскочил на арену, увидел человека, стоящего у barrera, и кинулся на него. Человек перемахнул через забор, и бык со всей силой своего нападения врезался в доску забора и разнес ее в щепки, сломав один рог. Зрители потребовали нового быка. Вышколенные волы рысцой выбежали на арену, и бык покорно, такой же рысцой поплелся за ними, и они скрылись в коррале.

Следующий бык появился так же стремительно. Это был бык Маэры, и Маэра после блестящего маневра с плащом вонзил в него бандерилью. Маэра - любимый торреро миссис Хемингуэй. Если вы хотите в глазах сво­ей жены остаться храбрым и мужественным, никогда не берите ее на настоящий бой быков. Я ходил на люби­тельские корриды по утрам и старался, как мог, вер­нуть хоть малость ее былого расположения ко мне.

97

Но я все больше убеждался, что бой быков требует совсем иного рода мужества, каким я не обладаю, и в конце концов мне стало ясно, что если у нее и возникнет какое-нибудь чувство ко мне, то это будет лишь средство изба­виться от того истинного, которое вызывают в ней Маэра и Виляльта. Нельзя соревноваться с матадорами на их поприще, если вообще в чем-нибудь стоит. И если мно­гие мужья все же пользуются расположением своих жен, то объясняется это, во-первых, тем, что число матадоров ограничено, и, во-вторых, что совсем мало жен видело бой быков.

Маэра вонзил первую пару своих бандерилнй, сидя на краю barrera, красного забора. Он подразнил быка, и когда животное бросилось к нему, он откинулся назад и крепко прижался к забору. Рога ударились в забор, и Маэра, оказавшись между рогами, рванулся вперед и, перегнувшись через голову животного, всадил два корот­ких ножа ему в загривок. Он вонзил два других таким же образом и так близко от нас, что, наклонившись впе­ред, мы могли бы дотронуться до него. Потом Маэра вышел на быка, чтобы убить его, и, проделав несколько совершенно невероятных манипуляций с красной ма­ленькой тряпкой - мулетой, он выхватил свою шпагу и вонзил ее в тот момент, когда бык кинулся на него. Шпа­га вырвалась из его руки, и бык подхватил Маэру. Маэ­ра взлетел вверх и упал. Молодой Альгабено взметнул плащом перед мордой быка, и бык набросился на него. Маэра с трудом поднялся. Он растянул связки руки.

Каждый раз, когда Маэра, целясь, поднимал руку, чтобы вонзить шпагу, лицо его покрывалось бусинками пота. Но Маэра пытался еще и еще раз нанести свои смертельный заключительный удар. Он снова и снова ронял шпагу, поднимал ее левой рукой с грязной земли арены и перекладывал ее в правую для удара. Наконец, ему удалось нанести заключительный удар, и бык опро­кинулся. Бык раз двадцать добирался до него. Когда Маэра, уходя с арены, остановился под нашей трибуной, я заметил, что его распухшее запястье стало вдвое боль­ше нормального. Я вспомнил профессиональных боксе­ров, которые покидали ринг с малейшим повреждением руки.

После того как мулы, волоча за собой пристегнутого быка, рысцой вбежали в корраль, почти не было пере­рыва, и на арене появился второй бык.

98

Пикадоры нанесли ему первые удары своими копьями. Поддразнивания быка и атаки следовали одна за другой, пикадор безуко­ризненно защищался копьем, так и не подпустив быка, а потом вышел Росарио Ольмос с плащом.

Он взметнул плащом перед мордой быка и одним очень легким и изящным движением описал полный круг. Он попытался повторить этот прием, классическую «ве­ронику», но бык не дал ему закончить. Вместо того что­бы застыть на месте в завершении вероники, бык набро­сился на матадора. Он поднял Ольмоса на рога и высо­ко подкинул его. Ольмос тяжело рухнул на землю, и бык, стоя над ним, бодал его рогами, всаживая их глуб­же и глубже. Ольмос лежал на песке, уронив голову на руки. Кто-то из его куадрильи бешено размахивал пла­щом перед мордой быка. Бык резко поднял голову и ки­нулся на человека из куадрильи, подцепив его на рога. Последовал еще один страшный бросок вверх. Потом бык развернулся и кинулся к человеку, стоявшему сзади него у barrera. Человек побежал что есть мочи, и в тот момент, когда он уже положил руку на красный забор, готовясь перепрыгнуть, бык настиг его и, вскинув на ро­га, бросил на зрителей. Потом он снова устремился к че­ловеку из куадрильи, пытавшемуся встать без всякой помощи, и тут Альгабено схватил быка за хвост. Он по­вис на нем, и мне казалось, что кто-то из них - бык или матадор - не выдержит и лопнет. Раненый поднялся и пошел прочь с арены.

Бык повернулся проворно, точно кошка, и набросил­ся на Альгабено, но тот встретил его широко разверну­тым плащом. Один, два, три раза матадор проделал кра­сивый, медленный, плавный маневр с плащом, изящно и жизнерадостно, стоя на каблуках, так и не дав быку ата­ковать себя. Он был хозяином положения. Такого еще не было ни на одной корриде чемпионата.

Матадорам запрещено иметь дублеров. Маэра вышел из строя. Его рука не способна была теперь поднять шпагу в течение нескольких недель. У Ольмоса было тяжелое сквозное ранение. Этот бык был быком Альга­бено. Этот и все пять остальных.

Альгабено справился с ними со всеми. Он победил их. Он работал плащом легко, грациозно, уверенно. Прекрасно действовал мулетой. И заключительный удар его был решительным и смертельным. Пять быков убил он, одного за другим.

99

И каждый был новой проблемой, которую он разрешал перед лицом смерти. В конце кон­цов его жизнерадостность пропала. Осталось только од­но - выстоять или быки одолеют его. Все быки были великолепны.

 - Он великий парень, - сказала Сама, - ему всего двадцать.

 - Жаль, что мы с ним не знакомы, - сказал я.

 - Возможно, когда-нибудь познакомимся, - ответила Сама. Потом подумала немного и сказала: - Он навер­ное, скоро испортится.

Матадоры зарабатывают двадцать тысяч долларов в год.

Все это было каких-то три месяца назад. Но когда сидишь и работаешь в редакции, кажется, что это было в другом веке. Так далеко от твоих утренних поездок на работу в автобусе до выжженной солнцем Памплоны, где мужчины по утрам ради забавы удирают от быков через весь город. А морем до Испании можно добрать­ся за две недели, и совсем не обязательно жить в замке. Там всегда можно остановиться в комнате на калле де Эслава, 5, а сын *, если ему суждено стать знамени­тым матадором и прославить семью, должен начать тре­нироваться в очень раннем возрасте.

 

ЛОВЛЯ ФОРЕЛИ В ЕВРОПЕ

«Торонто Стар Уикли», 17 ноября 1923

Билл Джоунс отправился в Довиль с визитом к фран­цузскому банкиру, владельцу ручья, в котором водится форель. Банкир был очень толст. Его ручей был очень тощ.

 - О, мосье Зшоунс. Я покажу вам настоящую ры­балку, - мурлыкал банкир за чашкой кофе. - У вас ведь в Канаде водится форель, не так ли? Но здесь! Здесь у нас поистине самое очаровательное место рыб­ной ловли во всей Нормандии. Я покажу вам. Остане­тесь довольны. Вот увидите.

* 10 октября у Хемингуэя родился сын.

100

Банкир был человеком слова. Его намерение показать Биллу рыбную ловлю заключалось в том, что Билл смот­рел, а банкир ловил. Они начали. Это было утомитель­ное зрелище.

Если бы снять с банкира все его обмундирование и разместить по полкам, то получился бы целый магазин спортивных товаров. Его крючки, разложенные цепочкой, протянулись бы от Киокака (Иллинойс) до Парижа (Онтарио). И цена его удочки, наверное, могла бы сде­лать существенную брешь в долгах союзников или спро­воцировать переворот в какой-нибудь стране Централь­ной Америки.

Банкир забросил удочку с самой ядовитой наживкой. К концу второго часа одна форель была поймана. Бан­кир ликовал. Форель была просто красавица, длиной полных пять с половиной дюймов и безукоризненной формы. Одно смущало в ней - странные черные пятна на брюшке и боках.

 - Мне кажется, что рыба не совсем здорова, - нере­шительно заметил Билл.

 - Не здорова? Вам кажется, что она не здорова? Эта очаровательная форель? О, она чудо! Разве вы не заметили, какое страшное сопротивление она мне оказа­ла, прежде чем я ее подхватил в сачок?

Банкир был взбешен. Красавица форель лежала на его широкой пухлой ладони.

 - Но что значат эти черные пятна? - спросил Билл.

 - Эти пятна? О, абсолютно ничего. Наверное, эго черви. Кто знает? Вся форель в этом сезоне была с та­кими пятнами. Но пусть они вас не смущают, мосье Зшоунс. Подождите до завтрака, когда вы отведаете ее.

Возможно, близость к Довилю испортила ручей бан­кира. Довиль принято считать чем-то вроде Пятой Аве­ню, Атлантик-Сити и Содома и Гоморры вместе взятых. На самом деле это - курортное место, которое стало на­столько популярным, что настоящая изысканная публи­ка туда уже не.ездит. Зато все остальные продолжают ставить рекорды, кто дольше там пробудет, и принимать друг друга за графинь, графов, знаменитых боксеров, греческих миллионеров и сестер Долли.

В Европе настоящая ловля форели в Испании, Гер­мании и Швейцарии. В Испании самая лучшая рыбная ловля в Галисии. Но места в Швейцарии и Германии ненамного уступают испанским.

101

В Германии очень трудно получить лицензию на рыбную ловлю. Все ручьи арендованы на год частными ли­цами. Если вы хотите порыбачите, вы должны сначала получить разрешение у лица, арендовавшего ручей. По­том вы едете в округ и получаете лицензию там, а потом уже только вам даст разрешение владелец земли.

Если у вас всего две недели на рыбную ловлю, воз­можно, что все это время пойдет на получение лицензии. Гораздо проще носить с собой удочку, и ловить рыбу там, где вам попадется хороший ручей. Если кто-нибудь начнет выражать недовольство, попробуйте всунуть ему марки. Если недовольство будет продолжаться, продол­жайте предлагать деньги. Если этой политики придер­живаться достаточно последовательно, недовольство прекратится и в конце концов вам будет разрешено удить рыбу.

Если же, напротив, вы кончите предлагать марки, прежде чем недовольство прекратится, вы можете по­пасть в тюрьму или больницу.

На этот случай хорошо иметь при себе долларовый банкнот где-нибудь во внутреннем кармане одежды. Предъявите долларовый банкнот. Десять против одного, что нападающая сторона, преисполненная благодарно­сти, рухнет на колени, а поднявшись, побьет все сущест­вующие рекорды по бегу, устремившись к грубошерст­ному носку немецкой ручной вязки - этому ближайше­му и секретнейшему банку южного немца.

Следуя подобному методу приобретения лицензии, мы рыбачили в Шварцвальде. С рюкзаками и удочками мы прошли всю местность, ориентируясь на высокие гребн<