Много военных наград на продажу, но никто не желает их покупать

«Торонто Стар Уикли», 8 декабря 1923

Какова рыночная цена воинской доблести? В мага­зине монет и медалей на Аделейд-стрит продавец ска­зал: - Нет, мы их не покупаем. Нет спроса.

 - А много приходят продавать их? - спросил я.

 - О, да. Приходят каждый день. Но мы не покупаем орденов и медалей этой войны.

 - А что приносят?

 - В основном орден «За победу», «Звезду 1914 года», много «Военных медалей», реже «За боевую доблесть» или «Военный крест». Мы советуем им пойти в ломбард, где они смогут получить свои награды назад, когда у них появятся деньги.

Репортер отправился дальше на запад по улице Ко­ролевы мимо сверкающих поддельными кольцами вит­рин, лавочек старьевщиков, мимо дешевых парикмахер­ских, магазинов, торгующих поношенной одеждой, улич­ных торговцев в поисках аукциона, где устанавливается рыночная цена воинской доблести.

В ломбарде повторилась та же история.

 - Нет, мы их не принимаем, - сказал молодой чело­век с блестящими волосами, стоявший за прилавком, на котором лежали невыкупленные заклады. - Они совсем не идут. О, да, приносят все, что угодно. Да, и «Военные кресты». А на днях приходил человек с орденом «За от­личную службу». Я отсылаю их в магазины подержан­ных вещей на Йорк-стрит. Там покупают все.

 - Что вы мне дадите за «Военный крест»? - спро­сил репортер.

 - Очень сожалею, Мак. Мы не торгуем ими. И репортер опять оказался на улице Королевы и во­шел в первый попавшийся магазин подержанных веще». На витрине была вывеска: «Покупаем и продаем все».

106

Дверь открылась с резким дребезжанием звонка. Из глубины магазина вышла женщина. На прилавке в кучу были свалены треснувшие дверные звонки, будильники, ржавые плотничьи инструменты, старые железные клю­чи, биллиардные кии, игральные кости, разбитая гитара и тому подобный хлам.

 - Что вам угодно? - спросила женщина.

 - Вы продаете медали?

 - Мы не держим подобного рода вещей. Что вы хо­тите? Продать мне что-нибудь?

 - Да, - сказал репортер. - Что вы мне дадите за «Военный крест»?

 - А что это? - подозрительно спросила женщина, пряча руки под передник.

 - Это - орден, - сказал репортер, - серебряный крест.

 - Из настоящего серебра? - спросила женщина.

 - Думаю, что да, - сказал репортер.

 - Точно не знаете? - спросила женщина. - У вас его с собой нет?

 - Нет, - сказал репортер.

 - Ну, что ж, принесите его. Если настоящее серебро, я, возможно, предложу вам хорошую цену, - улыбну­лась женщина. - Постойте, а это не одна из тех военных наград?

 - Что-то вроде, - сказал репортер.

 - Тогда не беспокойтесь напрасно. Эта вещь не го­дится для продажи.

Репортер зашел еще в пять магазинов, торгующих подержанными вещами. Но нигде не торговали ордена­ми. Нет спроса.

Вывеска на одном магазине гласила: «Мы покупаем и продаем все, имеющее ценность. Хорошо платим».

 - Что хотите продать? - ухватился бородатый чело­век за прилавком.

 - Не купите ли вы военные ордена? - неуверенно спросил репортер.

 - Послушайте. Может быть, эти ордена имели цену на войне. Я не говорю, что не имели, понимаете? Но биз­нес есть бизнес. Почему я должен покупать то, чего не могу продать?

Торговец был очень любезен и предупредителен.

107

 - Что вы дадите мне за часы? - спросил репортер. Торговец тщательно изучил их, открыл крышку и по­смотрел ход. Повертел в руках и послушал.

 - Очень приятно тикают, - заметил репортер.

 - Сейчас цена таким часам, - сказал обросший бо­родой торговец беспристрастно и положил часы на при­лавок, - цена таким часам центов шестьдесят.

Репортер продолжил свой путь по Йорк-стрит. В на­стоящее время каждая вторая дверь на этой улице - магазин подержанных вещей. Репортеру оценили пальто, он получил еще одно предложение на часы в семь­десят центов, и прекрасное предложение в сорок центов на портсигар. Но никто не покупал и не продавал орденов.

 - Каждый день приходят продавать эти ордена. Вы первый за много лет, кто желает купить их, - сказал старьевщик.

В конце концов в грязной лавчонке репортер нашел несколько орденов. Продавщица достала их из ящика кассы.

Это были «Звезда 1914 - 1915 года», медаль «За службу», медаль «За победу». Все три новенькие и бле­стящие лежали в коробочках, в которых их рассылали. На каждой были написаны одна и та же фамилия и номер. Они принадлежали пулеметчику канадской артиллерии.

Репортер внимательно рассмотрел их.

 - Сколько? - спросил он.

 - Они продаются все вместе, - сказала женщина оборонительно.

 - Сколько вы хотите за них?

 - Три доллара.

Репортер продолжал разглядывать медали. Они сви­детельствовали о воинской доблести канадца и чести, оказанной ему королем. Имя владельца было на ободке каждой медали.

 - Пусть вас не смущает это имя на медалях, - уго­варивала женщина, - вы легко можете счистить его. Эти медали очень вам подойдут.

 - Я не уверен, что именно такие я искал, - сказал репортер.

 - Вы не ошибетесь, если купите эти, мистер, - уго­варивала женщина. - Лучших медалей и желать нечего.

108

 - Но, к сожалению, мне не такие нужны, - возра­зил репортер.

 - Хорошо, предложите сами цену.

 - Нет.

 - Предложите сами. Предложите любую цену, какую вы считаете справедливой.

 - Не сегодня.

 - Предложите любую цену. Это хорошие медали, ми­стер. Взгляните на них. Дадите мне доллар за все?

На улице репортер взглянул на витрину. Вы, очевид­но, можете продать разбитый будильник. Но вы не мо­жете продать «Военный крест».

Вы смогли бы сбыть подержанную губную гармошку. Но нет спроса на медаль «За боевую доблесть».

Вы могли бы продать даже ваши старые портянки. Но не нашли бы покупателя на «Звезду 1914 года».

Итак, какова рыночная цена воинской доблести, воп­рос остается открытым.

ПОСЛЕДНЯЯ СТАВКА МАРКИ

«Торонто Стар Уикли», 8 декабря 1923

 -Конечно, если джентльменам нужны эти двадцать пять центов на пищу и ночлег...

Уличный торговец расположился в узком переулке напротив Озгуд Холла в Торонто. Перед ним возвышал­ся ящик с несколькими конвертами иностранной валюты.

Перед ящиком стояла толпа безработных, перемина­ясь с ноги на ногу в грязи, и с понурым видом внимала его обольстительным речам.

 - Я говорю, - продолжал он, облизывая губы под седыми усами, - если джентльменам нужны двадцать пять центов на кусок хлеба, мне таких денег не надо. Но если джентльмены готовы выгодно поместить свои деньги, я предоставляю им возможность разбогатеть на всю жизнь.

 - Только двадцать пять центов, джентльмены. Толь­ко двадцать пять канадских центов, а Россия восстано­вится. За двадцать пять центов - 250000 советских руб­лей. Кто купит?

Казалось, никто не собирался раскошеливаться. Но все слушали его очень серьезно.

109

Это были русские рубли, австрийские кроны, немец­кие марки, не стоившие той бумаги, на которой они бы­ли напечатаны. Здесь в одном из районов Торонто на них делалась последняя ставка как на настоящие деньги.

 - Обычно цена этому банкноту 125000 долларов. Представьте себе, что он подорожает, и рубль поднимет­ся до одного цента. У вас - 2500 долларов. Вы идете в банк и получаете 2500 долларов за один такой билетик.

У одного из слушателей загорелись глаза, и он облиз­нулся.

Торговец взял за краешек розовую, ничего не стоя­щую бумажку и любовно взглянул на нее.

- А Россия восстанавливается, джентльмены. С каж­дым днем ее деньги дорожают. Не слушайте тех, кто го­ворит, что Россия погибла. Уж если страна становится республикой, она не свернет с этого пути. Взять хотя бы Францию. Она уже давно республика.

Мужчина в старой шинели, стоявший в первом ряду, кивнул головой. Другой почесал затылок.

Торговец вытащил большой сине-зеленый банкнот и положил его рядом с русским.

Никто не объяснил собравшимся, что эти на вид де­шевые бумажные русские деньги достоинством в милли­он рублей были напечатаны с такой быстротой, с какой только способны были работать печатные станки, чтобы уничтожить ценность старых царских денег, а следова­тельно, и класс, державший эти деньги. Теперь Советы выпустили деньги, которые обеспечиваются золотом. Но их нет у уличных торговцев.

- Тому, кто первый заплатит двадцать пять центов за эти 250000 рублей, я бесплатно отдаю немецкий банк­нот в 10000 марок в придачу.

И торговец поднял два банкнота для обозрения.

 - Боже упаси вас думать, что Германия выдохлась. В утренних газетах вы читали, что Пуанкаре слабеет. Пуанкаре слабеет, а марка дорожает.

Он подбадривал толпу. Мужчина вытащил двадцать пять центов.

 - Дай мне.

Он взял два билета, сложил их и спрятал во внутрен­ний карман. Он улыбался, а торговец продолжал. Он опять делал ставку на Европу.

110

Иностранные новости неиссякаемым потоком лились теперь из его уст. Еще четыре или пять человек купили за двадцать пять центов полмиллиона рублей. Рубли да­же не значатся в валютном курсе, но все же они и ничего не стоящие марки продаются по всей Канаде как ценные бумаги.

Валютчик наклонился и вытащил конверт с тысяч­ными купюрами немецких марок. Это были отпечатан­ные на добротной бумаге довоенные марки, которые име­ли хождение в Германии до недавнего времени, но прош­лой весной валютный курс с 20000 марок на доллар рез­ко упал, и теперь вы можете потребовать биллионы марок за доллар и получить их. Эти марки потеряли вся­кую ценность, как, впрочем, и другие. Это просто бумага для оклейки стен или обертка для мыла.

 - О, это особые марки, - сказал валютчик. - Я продаю их за доллар штуку. Раньше они стоили пятьдесят центов. Но теперь я повысил цену. Кому они не нужны, пусть не покупает. Это настоящие довоенные марки.

Он нежно погладил их. Настоящие довоенные марки.

Они стоили 15 центов триллион, но на прошлой не­деле нью-йоркские банки перестали их котировать.

 - А чем они лучше тех, что вы продавали? - спро­сил худой мужчина, который стоял облокотившись о с ге­ну дома. Он был одним из тех, кто вложил свои двад­цать пять центов в Европу, и потому подозрительно от­несся к этим новым маркам, неожиданно свалившимся на него.

 - Эти марки были узаконены договором в Верса­ле, - оказал торговец доверительно. - Каждая из них была узаконена Версальским мирным договором. Герма­ния в течение тридцати лет обязана платить за них но номинальной стоимости.

Люди, стоявшие перед импровизированной трибуной, посмотрели с уважением на марки, утвержденные мир­ным договором. Они явно были не по карману вкладчи­кам. Но даже находиться вблизи них было уже что-то.

Пока торговец ораторствовал, молодой человек, сто­явший в стороне и покуривавший трубку, прикрепил к стене одноэтажного дома газетные вырезки и образцы иностранной валюты. В основном это были заметки о восстановлении экономики Советской России и другие оптимистические сообщения из-за рубежа.

111

С помощью указательного пальца валютчик изобра­зил этапы долларного займа какому-то австрийскому банку.

 - Итак, кто купит 100000 австрийских крон за дол­лар? - обратился он к толпе, подняв большой пурпур­ный билет старой габсбургской валюты.

На сегодняшний день австрийская крона стоит 0,0014 1/2 цента. Другими словами, 14 центов соответ­ствуют 10000 крон. На доллар за 10000 крон приглаша­лись собравшиеся в переулке принять участие в афере с австрийской валютой.

 - Я лично имею ровно столько канадских денег, сколько мне нужно для того, чтобы оплачивать счета, - продолжал он завлекать толпу. - Никто не знает, что может произойти с канадскими деньгами. Взять хотя бы эту валюту различных стран. Самое разумное иметь нем­ножечко русских денег, немножечко немецких, немно­жечко австрийских и немножечко английских.

Большинство толпившихся здесь людей, казалось, не прочь были иметь хотя бы немножечко канадских денег. Но они продолжали слушать, и на каждое предложение, сопровождавшееся потоком красноречия, у кого-нибудь находилось двадцать пять центов, и надежда разбога­теть поселялась еще в одном человеке.

 - Вот, например, эти австрийские банкноты, - про­должал валютчик. - За один такой билет я брал два доллара. Теперь продаю за один вместе с миллионом русских рублей.

При этом заявлении те, кто купил четверть миллиона русских денег за двадцать пять центов, помрачнели.

 - О, это совсем другие рубли, - успокаивал их тор­гаш, - за них я не взял бы и 10 долларов за штуку. Пусть кто-нибудь предложит мне 10 долларов, и я по­смотрю, удастся ли ему получить эти деньги.

Никто из джентльменов не предложил.

 - Я не скрываю, что у меня есть конкуренты, - про­должал он завлекать покупателей. - Они пытаются про­давать по более низкой цене, чем я. Они режут мне цены. Но теперь я собираюсь подрезать их. Мой самый серь­езный конкурент просит 40 центов за миллион рублей. Я собираюсь сбить цены до предела. Он начал соревно­вание. Посмотрим, выдержит ли он его. Джентльмены, отдаю миллион рублей вместе с десятью тысячами крон. Все за доллар.

112

Ни у кого не оказалось доллара. Тогда купил ре­портер.

 - Вот джентльмен, который, будьте уверены, увели­чит свои сбережения, - сказал торговец. - Да, джентль­мены, Австрия восстанавливается. Она не может не вос­становиться. Скажем, австрийская крона поднимется только до полцента - у вас сразу же наличными 50 дол­ларов.

Но это был не тот класс вкладчиков, у.которых во­дился доллар в кармане.

И уличный делец вынужден был вернуться к более умеренным суммам.

 - Итак, кто желает внести двадцать пять центов, - начал он и вытащил розовую бумажку в четверть мил­лиона рублей.

Опять его аудитория была с ним. Все пошло по-преж­нему, И еще несколько двадцатипятицентовых монет бы­ло внесено. Что значит один обед, когда предоставляется возможность получить четверть миллиона долларов?

 

РОЖДЕСТВО НА КРЫШЕ МИРА

«Торонто Стар Уикли», 22 декабря 1923

Когда было еще темно, служанка Ида, маленькая немочка, вошла в комнату и развела огонь в большой изразцовой печке, и вспыхнувшие сосновые дрова загу­дели в трубе.

За окном далеко внизу лежало серо-стальное озеро с возвышающимися над ним снежными громадами остроконечных гор, а еще дальше над всем этим тяже­лый гребень Дан-дю-Миди сиял от первого прикоснове­ния утра.

На улице было очень холодно. Когда я глубоко вдох­нул воздух, я почувствовал, как он влился в меня. Ка­залось, его можно было пить глотками, как холодную воду.

Я дотянулся ботинком до потолка и громко стукнул.

 - Эй, Чинк! Рождество!

 - Урраа! - донесся голос Чинка сверху из малень­кой комнаты под самой крышей шале.

113

Сама уже встала. Она была в теплом шерстяном ха­лате и толстых лыжных носках из козьей шерсти.

Чинк постучал в дверь.

 - С рождеством, mes enfants *! - сказал он, широко улыбаясь. На нем тоже был утренний наряд из шерстя­ного халата и толстых носков, точно мы были членами одного монашеского ордена.

В столовой гудела и потрескивала печка. Сама от­крыла дверь.

На высокой белой изразцовой печке висели три длин­ных лыжных носка, раздувшихся странными шишками и буграми. Вокруг печки были сложены коробки, а на полу лежали две новенькие блестящие пары ясеневых лыж. Они были слишком длинные, чтобы поместиться под низким потолком шале.

В течение недели каждый из нас совершал таинст­венные поездки в швейцарский городок, вниз на берег озера. Хэдли и я, Чинк и я, Хэдли и Чинк возвращались в сумерках с загадочными коробками и свертками, кото­рые потом прятались по углам шале. И наконец мы были вынуждены совершить поездки поодиночке. Это было в день накануне рождества. Потом поздно вечером мы тащили жребий, кому первому набивать носки. Каж­дый поклялся не шпионить.

Чинк с 1914 года проводил рождество в армии. Он был нашим лучшим другом. Впервые за многие годы мы почувствовали, что наступило рождество.

Мы позавтракали, как обычно едят ранним рожде­ственским утром, не разбирая вкуса, поспешно глотая, вскрыли носки до леденца в самом кончике, и сложили в кучу подарки, чтобы потом их разглядеть как следует.

После завтрака мы быстро оделись и помчались ни обледенелом дороге в голубовато-белом сиянии альпий­ского утра. Поезд уже отходил. Мы с Чинком бросили лыжи в багажный вагон, и все трое вскочили на ходу.

Вся Швейцария была в движении. Лыжники - муж­чины, женщины, девушки и парни - ехали на поезде вверх в горы в своих плотно облегающих голубых ка­пюшонах, девушки в крагах и бриджах для верховой езды. Они шумели, перекликались друг с другом в за­битых до отказа вагонах.

* Мои детки (фр.).

114

Швейцарцы обычно ездят третьим классом, но по таким большие праздникам, как рождество, третий класс переполнен, и те, кому не хва­тает места, толпятся в неприкосновенном красноплюшевом первом классе.

Шумный, веселый поезд ползет по склону, карабкаясь вверх к вершине мира.

В Швейцарии на рождество не бывает днем празд­ничного обеда. Все на улице, в горах, с завтраком в рюкзаках и в предвкушении обеда вечером.

Когда поезд достиг высшей точки подъема, все вы­сыпали наружу, н груда лыж была разобрана и пере­несена из багажника в открытый вагон тряского малень­кого поезда, который побежал вверх прямо по склону горы на своих зубчатых колесах.

С вершины мы увидели весь мир, белый, сверкающий от снега и бесконечные горные хребты, протянувшиеся во всех направлениях.

Здесь начиналась трасса бобслея, которая петляла и кружила в обледенелых изгибах далеко внизу. Мимо нас пронеслись санки, вся команда работала ритмично, а когда они со скоростью экспресса устремились к пер­вому повороту, команда крикнула: «Пронеси!», и санки, описав кривую в ледяной пыли, помчались дальше вниз по зеркальной дорожке.

Как бы высоко вы ни были в горах, всегда найдется склон, поднимающийся вверх.

К нашим лыжам были прикреплены ворсом назад полоски тюленьей шкуры, что позволяло продвигаться по снегу при подъеме. Если бы лыжи начали катиться назад, то это движение предотвратил бы ворс тюленьей шкурки. Лыжи гладко скользят вперед, но в конце каж­дого рывка притормаживаются.

Вскоре мы поднялись выше отрога горы, которая нам казалась вершиной мира. Мы продолжали идти гуськом, делая длинные зигзаги по гладкому легкому снегу.

Позади остались последние сосны, и мы выехали на плато. Здесь начинался первый спуск длиной в полмили. На краю обрыва показалось, что лыжи ушли из-под ног, и одним рывком мы все вместе камнем упали вниз, как птицы.

115

На другом склоне мы опять долго карабкались вверх. Солнце нещадно пекло, и мы, обливаясь потом, изнемогали от жары. Нигде нельзя так загореть, как зимой в горах. И так проголодаться. И так сильно испы­тывать жажду.

Наконец мы дошли до места завтрака, старого дере­вянного сарая, занесенного снегом, где летом, когда эта гора превращается в зеленое пастбище, крестьяне дер­жат скот. Все, казалось, исчезло под нами.

Воздух на такой высоте (около 6200 футов) как вино. Мы надели свитеры, которые поднимались снами, вытащили завтрак и бутылку белого вина и, улегшись на рюкзаках, растворились,в солнце. При подъеме на нас были темные очки, защищающие от блеска снежных полей, а теперь мы сняли их и смотрели на этот яркий сверкающий новый мир.

 - Мне очень жарко, - сказала Сама. Она сожгла лицо, несмотря на свежий загар и веснушки.

 - Тебе надо мазать лицо сажей, - предложил Чинк.

Но вряд ли вы найдете женщину, пожелавшую поль­зоваться этим популярным среди горнолыжников сред­ством, предохраняющим от снежной слепоты и загара.

После завтрака и легкого дневного сна миссис Хе­мингуэй, во время которого мы с Чинком отрабатывали повороты и торможение на склоне, пока солнце не отда­ло весь жар, надо было начать спускаться. Мы сняли тюленьи шкурки и натерли лыжи воском.

А потом одним длинным, стремительным, падающим, душу захватывающим броском оказались внизу. Ника­кое ощущение в мире не может сравниться с этим се­мимильным спуском с горы. Вы не делаете семь миль с одинаковой скоростью. Вы едете так быстро, как только можете себе представить, потом вы едете еще и еще бы­стрее, потом в вашем сознании не остается ничего, потом вы не понимаете, что произошло, но земля приближает­ся и обступает вас со всех сторон, и вот вы уже сидите, освобождаетесь от лыж и озираетесь. Обычно мы пада­ли все вместе. Иногда никого не было видно.

Но ехать некуда, только вниз. Вниз в стремительном, то взлетающем, то ныряющем полете быстрых ясеневых лыж по легкому, разлетающемуся, как порошок, снегу.

Еще рывок - и мы выскочили на дорогу, проходив­шую по отрогу горы, где остановился фуникулер. Теперь мы влились в быстро несущийся поток лыжников. Швейцарцы тоже спускались вниз. Бесконечный поток стре­мительно несся по дороге.

116

Дорога крутая и скользкая, и остановиться невоз­можно, поэтому ничего не остается делать, как беспо­мощно нырять дальше, точно вы попали в мельничный лоток. Так мы шли вниз. Сама где-то впереди. Времена­ми мелькал ее синий берет, пока не стало совсем темно. Вниз, вниз, вниз по дороге спускались мы в сумерках мимо шале, которые в темноте вспыхивали веселыми рождественскими огоньками.

Потом длинная вереница лыжников устремилась в чернеющий лес, держась одной стороны, чтобы пропу­стить команду и сани, поднимавшиеся по дороге. Нача­ли чаще попадаться шале с окнами, освещенными свеч­ками рождественских елок. Когда мы, глядя перед со­бой на обледенелую дорогу и на человека впереди, про­скочили шале, мы услышали окрик из освещенной две­ри.

 - Капитан! Капитан! Остановитесь!

Это был швейцарский немец, хозяин нашего шале, В темноте мы чуть не пробежали мимо.

Впереди на повороте мы нашли упавшую миссис Хемингуэй. Притормозив скользящим движением лыжи, мы остановились, сбросили их, и уже втроем пошли пеш­ком вверх по холму к огням шале. Огни весело горели на фоне темных сосен, а в доме нас ждала большая рождественская елка и настоящий рождественский обед с индейкой, на столе сверкало серебро, стояли высокие рюмки на тоненьких ножках и бутылки с узкими гор­лышками, а индейка была большая, поджаристая и кра­сивая, и все десертные тарелочки были выставлены, и Ида прислуживала в hobom накрахмаленном фартуке.

Такое рождество возможно только на крыше мира.

РОЖДЕСТВО НА СЕВЕРЕ ИТАЛИИ

Милан, расползшийся, старо-новый, желто-бурый го­род севера, застыл на декабрьском морозе.

Лисы, олени, фазаны, зайцы висят на витринах мяс­ных лавок. Продрогшие солдаты бредут по улицам с по­ездов, привезших их на рождественскую побывку. Все пьют горячий ромовый пунш в кафе.

Офицеры всех национальностей, рангов и степеней трезвости забили кафе «Кова» напротив «Ла Скала», у них одно желание - быть на рождество дома.

117

Молодой лейтенант полка Ардитти рассказывает мне, какое рождество бывает в Абруццах, «где охотятся на медведей и мужчины как мужчины, и женщины как женщины».

Появляется Чинк с потрясающей новостью.

Потрясающая новость состоит в том, что на улице Манцони есть магазин, торгующий омелой, который со­держит «молодость и красота» Милана в благотвори­тельных целях или чего-то в этом роде.

Мы быстро формируем боевой патруль, исключив итальянцев, алкоголиков и все ранги выше майора.

Мы приближаемся к магазину. «Молодость и красо­та» четко просматривается сквозь стекло витрины. Боль­шой куст омелы висит у входа. Мы вваливаемся гурь­бой. Покупка омелы в.гигантских размерах закончена. Мы изучаем позицию. Мы удаляемся с огромными буке­тами омелы и раздаем их уборщицам, нищим, полицей­ским, политиканам и кэбменам.

Мы возвращаемся в магазин. Мы покупаем еще больше омелы. Сегодня грандиозный праздник благотво­рительности. Мы удаляемся, унося еще больше омелы, которую мы предлагаем проходящим по улице журна­листам, владельцам баров, дворникам и трамвайным кондукторам.

Мы снова возвращаемся в магазин. На этот раз «мо­лодость и красота» Милана начинает проявлять к нам интерес. Мы требуем, чтобы нам продали большой куст омелы, что висит у входа в магазин, бывшее здание банка. Мы платим огромную сумму за куст и потом тут же у магазина просим принять его у нас очень бла­гопристойного мужчину в цилиндре и с тростью, кото­рый прогуливается по Виа-Манцони.

Очень благопристойный джентльмен отказывается принять наш дар. Мы убеждаем его, что он должен его принять. Он учтиво отказывается. Это слишком большая честь для него. Мы заявляем ему, что для нас это тоже вопрос чести, и он должен принять наш дар. Это - ка­надский рождественский обычай. Джентльмен уступает.

Мы вызываем кэб для джентльмена, и все это на ви­ду у «молодости и красоты», помогаем ему забраться на сиденье и кладем огромное дерево омелы позади него.

118

Он уезжает, рассыпаясь в благодарности и в некото­ром замешательстве. Люди останавливаются и глазеют на него.

К этому времени «молодость и красота» Милана сов­сем заинтригована.

Мы возвращаемся в магазин и пониженными голо­сами объясняем, что в Канаде существует определен­ный обычай, связанный с омелой.

«Молодость и красота» проводят нас в заднюю ком­нату магазина и представляют патронессам, графине ди Эта, очень толстой и веселой, княгине ди Та, очень ху­дой, костлявой и аристократичной. Это очень почтенные дамы. Нас выводят из задней комнаты и сообщают ше­потом, что патронессы собираются через полчаса уйти попить чаю.

Мы удаляемся, унося бездну омелы, которую мы це­ремонно преподносим старшему официанту «Гран-Италиа». Официант тронут этим канадским обычаем и со своей стороны не остается в долгу.

Мы отправляемся в магазин, жуя по дороге чеснок. Под жалкими остатками омелы мы демонстрируем ка­надский священный рождественский обычай. Наверное, возвращаются патронессы. Нас предупреждают свистом с улицы.

Так правильное предназначение омелы было прине­сено в Северную Италию.

 

РОЖДЕСТВО В ПАРИЖЕ

Париж в снегу. Огромные раскаленные докрасна угольные жаровни пылают перед кафе. У столиков в кафе зябко жмутся мужчины с поднятыми воротниками, вертя в руках стаканы с американским грогом, и маль­чишки выкрикивают заголовки вечерних газет.

Автобусы грохочут, точно зеленые джаггернауты, сквозь сыплющийся в сумерках снег. Белые стены до­мов проступают сквозь сумеречный снег. Снег нигде не бывает так красив, как в городе. Хорошо в Париже сто­ять на мосту через Сену и смотреть сквозь завесу мяг­ко кружащегося снега на серую громаду Лувра, на реку, перекрытую множеством мостов и окаймленную серыми домами старого Парижа, и дальше, где в сумер­ках дремлет Нотр-Дам.

119

Очень красиво в Париже, и очень одиноко там на рождество.

Молодой человек и девушка идут по улице Бонапарт со стороны набережной в тени высоких домов к ярко освещенной маленькой улице Якова. В маленьком рес­торане на втором этаже, настоящем ресторане Треть­ей республики с двумя залами, с четырьмя крошечны­ми столиками и кошкой, подаются специальные рожде­ственские обеды.

 - Не очень-то все это похоже на рождество, - ска­зала девушка.

 - А мне хочется клюквы, - сказал молодой чело­век.

Они набрасываются на специальный рождественский обед. Индейка разрезана на странные геометрические порции, в которых немного мяса, огромное количество хрящей и большая кость.

 - Помнишь индейку дома? - спросила девушка.

 - Не говори об этом, - сказал молодой человек. Они набрасываются на картошку, поджаренную на жиру.

 - Интересно, что сейчас делают дома? - спросила девушка.

 - Не знаю, - ответил молодой человек. - Как ты думаешь, вернемся мы когда-нибудь домой?

 - Не знаю, - сказала девушка. - Как ты думаешь, повезет ли нам когда-нибудь в искусстве?

Хозяин вошел с десертом и маленькой бутылкой красного вина.

 - Я совсем забыл про вино, - сказал он по-фран­цузски.

Девушка начинает плакать.

 - Не думала, что Париж такой, - говорит она. - Я думала, что он веселый, полон света и очень красивый.

Молодой человек обнимает ее. По крайней мере это можно сделать в парижском ресторане.

 - Ну, перестань, дорогая. Мы здесь всего три дня. Париж будет другим. Вот увидишь.

Они ели десерт, и никто из них не заметил, что он был слегка подгоревшим. Потом они расплатились и спустились вниз по лестнице на улицу. Снег продолжал падать. И они пошли по улицам старого Парижа, который знал рыскающих волков и охотящихся людей, а высокие старые дома, которые были тоже свидетелями всего это­го, сейчас стояли застывшие и не тронутые рождеством.

120

Молодой человек и девушка тосковали по дому. Это было их первое рождество на чужбине. Вы не узнаете по-настоящему, что такое рождество до тех пор, пока вы не потеряете его в какой-нибудь чужой стране.

СНЕЖНЫЕ ОБВАЛЫ В АЛЬПАХ

«Торонто Стар Уикли», 12 января 1924

В городе, на дне долины, Андрэ услышал страшный грохот.

Сначала раздался треск, а потом ужасный грохот, как будто наступил конец света.

 - Как раз на твоем пути, Андрэ, - сказал почтмей­стер значительно.

Двое находившихся на почте тревожно посмотрели на Андрэ.

 - Не стал бы там жить, предложи мне хоть все деньги нашего кантона, - сказал один из них. Почтмейстер рассмеялся:

 - Никто так не боится гор, как тот, кто там живет. Он дал Андрэ пачку газет и отвесил два фунта кис­лой капусты из бочки.

 - Надеюсь все будет в порядке, Андрэ.

 - Не беспокойся за меня, - сказал Андрэ и, пере­кинув за спину рюкзак, открыл дверь на улицу, залитую ярким альпийским солнцем.

Волоча на себе лыжи, привязанные веревкой вокруг пояса, Андрэ начал свой путь на полусогнутых ногах широким шагом горца по обледенелой дороге, которая круто вилась вверх по склону долины. На душе у него было неспокойно. Он знал, что означал этот грохот. Это был снежный обвал.

Весной снежные обвалы происходят периодически. У них есть свои проторенные дороги. Летом можно ви­деть эти голые полосы, прорезающие лес на отвесном склоне. большинство весенних обвалов случаются в од­но и то же время почти каждый год. Все большие весен­ние обвалы имеют прозвища. Подобная фамильярность как бы выражает презрение к ним.

121

Но зимние обвалы не имеют прозвищ. Они обруши­ваются неожиданно и грозно и несут смерть.

Итак, Андрэ тяжело тащился вверх по дороге, пока не свернул в направлении, не предвещавшем ему ниче­го хорошего. Потом он встал на лыжи, застегнул креп­ления и начал рывками взбираться вверх, держась того подъема, который мог преодолеть, не рискуя ска­титься вниз.

Миля за милей он шел на лыжах, которые для жи­телей гор являются тем же, чем каноэ для индейцев, а снегоступы - для охотников тощих земель Севера. Не­ожиданно он вышел к повороту в долине и оказался на месте низвержения лавины, грохот которой он слышал в городе. Он поблагодарил бога, что не женился на Эльзе тогда в деревне.

Долина исчезла. Вместо нее был снег, столько снега, сколько Андрэ в жизни не видел. Снег вертикальной стеной в 200 футов стоял перед ним. Гигантский снеж­ный валун, похожий на гребень волны, вздыбленный, за­мерзший, неподвижный. Стволы деревьев торчали из него.

Направо склон был совсем голый. Оттуда с треском и грохотом лавина сорвалась вниз, наполнив долину своей массой в тысячи тонн. В молниеносном падении, с каким снег съезжает с крыши, она увлекла за собой по дороге весь снег, превратясь в эту гигантскую глыбу.

Андрэ посмотрел на нее снизу вверх и почувствовал себя очень маленьким. «Где же дом, - думал Андрэ. - Ведь он стоял как раз на пути обвала». У Андрэ сжа­лось сердце. Теперь много времени пройдет, прежде чем он сможет жениться.

Он начал карабкаться по левой стороне долины. Это был очень большой обвал. Н он разорил Андрэ. Все же нужно посмотреть, что произошло.

И Андрэ проделал зигзагообразный путь, пока не достиг высоты, с которой обрушилась лавина. Здесь он увидел нечто странное. Около ста ярдов над ним, как раз на склоне долины, противоположном тому, где он его оставил, стоял его дом! Он, правда, несколько по­кривился. Но он действительно был на той стороне. Это он стоял там. Никакой ошибки.

Андрэ стало жутко. Он не знал, бежать ли ему вниз, в город, или встать на колени. Но он поступил иначе.

122

Он перекрестился и направился к дому. Это был действительно его дом. Все в порядке. Все на месте. Только немного побилась посуда.

«Ясно, это мне знак, - подумал Андрэ, - что эта сторона долины безопаснее. Весной я здесь вырою но­вый фундамент. Хорошо было бы, если бы добрый бог передвинул и сарайчик в целости и сохранности!".

Произошло же следующее. Воздушная волна, воз­никшая при падении лавины, подхватила дом, как буд­то бы была твердым телом, и переставила его на про­тивоположную сторону долины на триста ярдов от преж­него места.

Снежные обвалы очень редко совершают добрые деяния, подобно этому. Я видел, как металлический мост, весивший, не знаю, сколько тонн, порывом ветра от огромной падающей лавины был поднят на 200 фу­тов над альпийской долиной. И еще я видел плешь на месте леса, который был просто стерт лавиной, а стволы деревьев подрезало под корень, словно это были спички.

Киплинг очень хотел, чтобы Канада называлась «Наша снежная мадонна», но канадцы спокон веку стремятся освободиться от этого названия. Очень много снега в Канаде. Во всяком случае было много до этой зимы. И восточная часть Скалистых гор не знает снеж­ных обвалов.

Некоторые страны считают снег благом, а не чем-то унижающим их достоинство. В горах снег дает возмож­ность спускать лес вниз. Он делает дороги твердыми и гладкими, что позволяет альпийское сено, скошенное и заготовленное еще летом, свозить на больших санях, которыми управляют наклоном туловища, стоя на загну­тых вверх полозьях.

Ну, и, наконец, снег привлекает туристов. Он прино­сит их сотнями тысяч. И в то время как Канада с не­годованием отрицает, что она «Снежная мадонна», мы наблюдаем интересное зрелище, как пять европейских государств шумно кричат, что у них больше всего снега и самый глубокий снег во всем цивилизованном мире. Они тратят тысячи долларов, рекламируя свое снежное превосходство. Но об обвалах они умалчивают.

Снежные обвалы - это тайный грех зимнего спорта. Они являются причиной 90 процентов смертей в горно­лыжном спорте. Если вам приходилось сидя дома слышать резкий, ухающий звук, когда большая глыба сне­га срывается с крыши, то вы можете представить, с ка­кой быстротой начинается снежный обвал. Он срабаты­вает мгновенно, как стальной капкан.

123

Обычно лыжникам рекомендуют, если их застигнет снежный обвал, попытаться повернуть и бежать вниз по склону и опередить его. Этот совет написан у ка­мина.

Пытаться на лыжах обогнать низвергающийся снег - это все равно, что пытаться убежать от выстрела из направленного вам в спину пистолета. Есть только один способ. Плыть в лавине, как в воде, и пытаться дер­жать голову так, чтобы ее не накрыло снегом. Если вам удастся сбросить лыжи, у вас будет больше шансов остаться в живых. В противном случае крутящийся снег налепится на лыжи и затянет вас.

Если обвал движется по склону горы и разбрасы­вается в плоской долине, у вас есть все возможности выбраться благополучно. Но если он срывается в глубо­кое ущелье или в долину с отвесными склонами - несча­стен тот лыжник, которого он настигнет: если его не раздавит лавиной, он задохнется в ней.

Хотя зимние обвалы коварнее весенних и их труд­нее предвидеть, человек, попадающий в них, имеет больше шансов уцелеть, так как только что выпавший зимний снег рыхлый. Один кубический ярд такого снега весит 60 килограммов, а старого, мокрого, весеннего снега - около 750 килограммов. К тому же рыхлый снег полон воздуха, и, находясь в нем некоторое время, вы не задохнетесь. Но весенний снег, тяжелый и мок­рый, почти не содержит воздуха. Весь его вес составля­ет вода, и, если вас не раздавит лавиной, вы утонете в ней.

Многие лыжники оставались целы и невредимы пос­ле того, как их проносило лавиной вниз на сотни фу­тов, если им удавалось держать голову на поверхности и если снег разбрасывался по отлогому склону. Но прошлой зимой молодой человек был убит недалеко от места, где мы катались на лыжах, лавиной, которая протащила его всего на пятьдесят футов. Таким брос­ком его перенесло через пропасть.

Первый снежный обвал