Из пепла его костров возникли города

 

 

Путешественника экзаменует дорога. Но то, что предстояло пережить Джону Фримонту, походило скорее на кошмар, чем на испытание сил. «Наш след напоминал путь отступающей и разбитой армии: повсюду валялись сёдла и вьюки, одежда и павшие мулы. Метель совершенно парализовала нас и приостановила всякое дальнейшее продвижение. Мы находились на высоте 12 тысяч футов над уровнем моря. Вся местность на западе была засыпана глубоким снегом, мы не могли продвинуться ни на шаг вперёд, но вернуться назад было бы не меньшим безумием…»

 

 

* * *

 

Эти строчки из письма Фримонта жене походят на реляцию с поля боя – начальник экспедиции был человеком военным. Возможно, он не хотел волновать своих близких трагическими подробностями. Но всё же они должны были знать, что произошло на непроходимых склонах Сан‑Хуана. Мало ли что может случиться…

Отряд вышел на голые кряжи, что высятся над безлесной местностью и образуют водораздел между Атлантическим и Тихим океанами. На этих мрачных скалах почти всю зиму не утихают яростные ветры. Об этом предупреждали Фримонта знающие люди. Но он и сам не новичок в горах (слава Богу, четвёртая экспедиция!). И слушая добрые советы, решился всё‑таки пробиться через перевалы Сангре‑де‑Кристо именно зимой, чтобы познакомиться с условиями худшего времени года. Вот и познакомился…

Гонимые свирепым ветром, тучи сухого снега забивали глаза, валили с ног. Идти вперёд не было никакой возможности. Многие обморозили лица, руки и ноги. Пурга продолжалась. С огромным усилием люди пробили траншею в снегу, пересекли кряж, разбили лагерь на опушке ближайшего леса. А дальше вынуждены были отдаться тому безумию отступления, которого так опасались…

До этого дьявольского перевала Джон Фримонт всё как‑то выкручивался. Ему, можно сказать, даже везло в выборе жизненных маршрутов. Прекрасную школу он прошёл в экспедиции Жана Николе ещё будучи молодым офицером. Изучение отрогов Аллеганских гор в южных штатах, широкое использование такой новинки, как барометр, для получения высотных отметок дало возможность составить карты, которые стали ценнейшим вкладом в американскую географию. А Джон Фримонт как‑никак был первым помощником у Николе. Жаль, учитель умер, так и не успев осуществить своих замыслов.

Видимо, мечту нельзя откладывать надолго, как и свидание с любимой девушкой. Кстати, о любимой девушке: Джесси, первая красавица Вашингтона, увидела в Джоне Фримонте бесстрашного, умного и даже красивого парня. И он её, кажется, не разочаровал. Под обнадёживающим взглядом самой блестящей девушки американской столицы у него вырастали крылья. Но Джона и Джесси хотели разлучить, помешать их браку только из‑за того, что она была дочерью сенатора, а он – всего лишь лейтенант топографического корпуса, да вдобавок ещё и небольшого роста. С этой целью начальство и нашло предлог – услать его подальше на новую топографическую съёмку.

На удивление быстро он вернулся с выполненным заданием. И уже через год, в 1842‑м, отправился в следующую, по‑настоящему самостоятельную экспедицию. В этот раз Джесси провожала его уже как жена. Путь Фримонта лежал на Дикий Запад. И хоть особых подвигов и открытий он не совершил, но его идеально выполненную съёмку в районе Скалистых гор, в верховьях Колорадо, заметили не только географы. Напечатанный им отчёт стал знаменитым – он не только захватывал воображение, но и, по признанию колонистов, помогал им в дороге на Запад. Кстати, тогда же, в 1842 году, Фримонт поднялся на одну из высоких гор Уинд‑ривер, и она сохранила его имя на карте.

…Озеро Тахо, обрамлённое дикими обрывистыми склонами, производит незабываемое впечатление. Фримонт увидел его с перевала Карсон 14 февраля 1844 года. В своём дневнике он записал: «У наших ног открылось горное озеро миль 20 длиной и так плотно окружённое горами, что нельзя было разобрать, имеет ли оно сток». По современным справочникам, это крупнейшее горное озеро в Северной Америке имеет размеры 22 на 12 миль и расположено на высоте около 2000 метров над уровнем моря; окружающие же его горы поднимаются выше 3,5‑километровой отметки. Озеро покорило путешественника своей красотой, как захватывает и сегодня каждого, кто бывает на его берегах. Подступающие со всех сторон горы обрамляют этот водоём, как оправа – драгоценный камень. Оно будто вбирает в себя всю голубизну неба, и погода словно играет красками на его воде: от чернильных цветов при облачном покрове до бирюзовых, лазурных и ультрамариновых при ясном солнце. Когда солнечный диск погружается за склоны Сьерра‑Невады, озеро темнеет до индиговых и сапфирных оттенков…

Во второй и третьей экспедиции к Скалистым горам, в район Большого Бассейна, Большого Солёного озера, многочисленных рек, долин, переходов через Сьерра‑Неваду в Калифорнию Фримонта подстерегали опасности не только среди горных снегов, лавин и обвалов. Появилась и такая угроза, против которой были бессильны и обретённый в походных невзгодах опыт, и его верный Кит Карсон – знаменитый знаток Скалистых гор. Он был для Фримонта не только опытнейшим проводником, охотником, но и близким товарищем. Их связывало и счастливое взаимопонимание, и большая дружба. Позже о них скажут, что «вдвоём в ходе трёх экспедиций, изобилующих опасностями, насильственными смертями и важными открытиями, они сделали больше для исследования, составления карт и опубликования маршрутов на Дальний Запад, чем кто‑либо иной».

Но в новом деле мог запутаться и всеведущий следопыт Кит Карсон: Фримонт ввязался в политику и угодил под трибунал. Правда, уже в чине полковника. И его не только не расстреляли, что вполне могло случиться в горячке, но и оправдали. И вот в 1848 году он снова в походе. Направление нового похода всё то же – Дальний Запад, к Тихому океану. На этот раз задачей является поиск удобного прохода для железной дороги в верховьях Рио‑Гранде‑дель‑Норте. За государственными интересами Фримонт не забывал и личных: он купил себе землю в Калифорнии и был не прочь, чтобы железная дорога была построена поскорее и проходила где‑то неподалёку от его владений. Жена, благословляя его на это странствие, назначила ему свидание на тихоокеанском берегу в Сан‑Франциско. Но судьба распорядилась иначе – получит ли она его письмо? Не станет ли оно последним? Но прежде письма до неё дошло известие о гибели мужа в снегах. Впрочем, она не поверила в эту смерть и терпеливо ждала его.

…Ситуация в горах складывалась крайне неблагоприятно. Вот как её описывал полтора века спустя по воспоминаниям участников американский писатель, автор документальной книги «Достойные своих гор» Ирвинг Стоун:

«На пути их лежали огромные завалы снега. Их встречали ревущие ветры. Невозможно было поддерживать лагерные костры. Ветры метались по долине и не могли оттуда вырваться, они дули с бешеной силой, казалось, сразу во всех направлениях… На третий день, чтобы отыскать место для ночлега, экспедиции пришлось передвигаться и после наступления темноты. Фримонт и сопровождавшие его горцы начали подозревать, что старый Билл заблудился (проводника Кита Карсона на этот раз не было с ними)… Сильный холод (20° ниже нуля) и большая высота затрудняли дыхание. Начались кровотечения из носа… Людям приходилось трудиться целыми днями и большую часть ночей, чтобы поддержать в мулах жизнь. Однако мулы медленно опускали головы всё ниже и ниже, пока окончательно не падали. Время шло в непрекращающемся кошмаре. Люди не могли спать из‑за грома снежных лавин, ревущих порывов ветра и больше всего из‑за жалобного рёва мулов».

…Сплочённая прежде партия постепенно начала распадаться. Казалось, Джон Фримонт полностью утратил свой талант руководителя. Он разрешил людям спускаться с гор мелкими группами, которые растянулись по тропе на семь – девять миль.

…Они двигались вниз по реке Рио‑Гранде. Запасы продовольствия были на исходе, дичь им не попадалась. Зубы выпадали, лица почернели. Любая царапина превращалась в гнойный нарыв. Даже на ровных участках пути они проделывали не более двух миль в день.

…К 28 января одиннадцать человек – более трети экспедиции – были мертвы. Люди не выдерживали единоборства с горами. Впрочем, Фримонту повезло и на этот раз. Встретившая его жена была убеждена, что спастись мужу помогла её вера. Всё закончилось, как в романе с хеппи‑эндом: на своём калифорнийском ранчо Фримонт нашёл золотоносную жилу и стал миллионером, жители Сан‑Франциско избрали его сенатором, он получил генеральский чин, удачно выдал замуж свою прекрасную дочь, его заслуги путешественника‑пионера получили признание со стороны ряда заграничных обществ. Постепенно его имя стало забываться…

Но Фримонт не был бы Фримонтом, если бы не предпринял на свой страх и риск новую экспедицию в 1853 году для завершения того маршрута, что сорвался пять лет тому назад. Стариком он себя не считал. И правильно сделал – это дало ему возможность прожить ещё добрых 37 лет!

Был преодолён и перевал через Скалистые горы, и массив Васач, но уже по более лёгкому южному пути. Ещё один напечатанный отчёт как заключительный аккорд, как дополнительный документ для благожелательного суда потомков. «Значительная часть его работы отличается высокой точностью; у него был верный глаз, и он быстро схватывал структуру рельефа местности. Если несколько излишняя торопливость по временам вовлекала его в трудности и опасности, то, с другой стороны, надо иметь в виду, что никакими другими способами он не мог бы достигнуть поставленных себе целей».

Так написал о последней экспедиции Фримонта Дж. Бейкер в своей известной «Истории географических открытий и исследований».

Дожил Фримонт и до результатов своих поисков. По его следам через Кордильеры хлынула волна переселенцев. Как скажут позже о Фримонте – «из пепла его костров возникли города». А со временем вдоль колеи, оставленной колёсами его повозки, через горные плато и перевалы, пролегли и железнодорожные рельсы…

 

Тропой Ливингстона

 

 

…Стоит удушающая влажная жара. Полог тропического леса накрыл маленькую группку людей, белых и чёрных, пробирающихся через неизведанные дебри Африканского континента. Худого, как палка, человека, возглавляющего экспедицию, туземцы зовут «Ищущий реки» – с помощью рек он надеется найти естественные проходы вглубь континента. Несколько лет спустя он напишет: «Всё сильнее и сильнее овладевала мною надежда на открытие водного пути в совершенно ещё не исследованную и густонаселённую область…»

 

 

* * *

 

Давид Ливингстон появился в Южной Африке в 1841 году, приехав сюда в качестве миссионера. Местные жители сразу же оценили его медицинские познания, охотно учились у него грамоте, старались перенять новые приёмы ведения сельского хозяйства. Он же, в свою очередь, обучался их языку.

В 1849 году Ливингстон, увлечённый рассказами африканцев о «прекрасном и обширном» озере Нгами, первым из европейцев пересёк пустыню Калахари с юга на север. Эту иссушенную местность населяли бушмены и так называемые «люди Калахари» – проникшие в пустыню пришельцы‑тсвана. Первые вели кочевой образ жизни, добывая пропитание охотой и собирательством, вторые жили оседло, разводили коз и коров. Владение скотом здесь было равнозначно богатству. Ливингстона часто спрашивали: сколько коров у английской королевы Виктории?

Оказалось, что за Калахари лежат плодородные саванны, изобилующие дичью, а не выжженная солнцем пустыня. Эта страна была совершенно неизвестна европейцам. Ливингстон ожидал невероятных открытий – и они последовали почти немедля. В 1851 году путешественник вышел к реке Замбези – одной из величайших рек Африки. «Это было дело огромной важности, потому что о существовании этой реки в Центральной Африке прежде не знали, – писал Ливингстон. – Все португальские карты представляют её поднимающейся на восток далеко от того места, где мы теперь находились». Может быть, этот могучий поток – приток Нила или Конго? Выяснить это можно было, лишь отправившись по её течению…

11 ноября 1853 года Ливингстон начал плавание вверх по Замбези. Маршрут экспедиции пролегал из южных районов Замбии до Луанды в Анголе. С «Ищущим реки» двинулись в поход 27 африканцев. Путешественники плыли в лодках вниз по извилистой реке, не без приключений минуя водные стремнины и увёртываясь от бегемотов. В декабре реку пришлось оставить – все надежды на не слишком утомительный переход разбились о её стремнины и пороги. К тому же начался сезон дождей. Путешественников донимали москиты, то и дело приходилось преодолевать полноводные потоки и залитые водой низины. В феврале 1854 года Ливингстон поднялся к чуть заметному водоразделу, за которым все потоки текли уже не в южном направлении, а в северном. Идя на северо‑запад, отряд Ливингстона пересёк долины нескольких крупных рек – Касаи, Чиумбе, Лвашимо, Чикапы, Квилу. В начале апреля, перевалив через горы Тала‑Мугонго, экспедиция вышла в бассейн реки Кванзы. Это была уже территория Анголы, португальской колонии, и дальнейший путь пролегал по известным европейцам местам. Совершенно обессиленный, измученный малярией, в конце мая 1854 года Ливингстон достигает побережья Атлантического океана. Первая часть задуманного плана выполнена.

Обратный путь занял одиннадцать месяцев. Теперь Ливингстону предстояло проследить течение Замбези вплоть до Индийского океана. В поход отправились в октябре 1855 года. Полноводная Замбези змеилась через лесные чащи, образуя местами укромные заводи, кишащие гиппопотамами и крокодилами. 18 ноября путешественник увидел поразительное зрелище: русло реки вдруг как будто обрывалось, и миллионы тонн воды одной клокочущей массой обрушивались в бездну. Ревущий поток поднимал столбы водяной пыли, и та, клубясь и завихряясь, тучами оседала на окружающие леса. Пять громадных столбов дыма были видны уже издали. Они выглядели будто пожар в степи и сливались с облаками. Это был водопад Виктория – величайшее из творений природы…

Ливингстона сопровождали триста африканских воинов во главе с вождём Чекту, но к водопаду они идти побоялись – африканцы были уверены, что там обитает грозное божество. Местные жители называли водопад Моси‑оа‑Тунья – «Рокочущий дым». Ливингстон отправился к нему вместе с двумя смельчаками‑африканцами – Такеленгой и Макоро. С риском для жизни они подплыли с верхнего бьефа к острову Казеруку (ныне остров Ливингстон), расположенному у самого гребня водопада, откуда путешественник смог заглянуть в зияющую бездну. Ливингстон с восторгом описывает необычные кольцевые радуги над водопадом – одна над другой: «Зрелище настолько прекрасное, что им наверняка восхищались пролетавшие ангелы».

Дальнейший путь вниз по реке привёл Ливингстона к устью её левого притока Лвангвы, за которым начинались места, уже известные европейцам. Экспедиция отказалась от дальнейшего исследования основного русла Замбези, которое уже было нанесено на карту, и 20 мая 1856 года северным рукавом вышла к Индийскому океану, закончив путешествие в приморском городке Келимане. Впервые в истории европейский исследователь пересёк Африканский континент!

Вернувшись на родину, Ливингстон в 1857 году издал прославившую его книгу «Путешествия и исследования миссионера в Южной Африке». Королевское Географическое общество наградило его золотой медалью. В мае 1858 года Ливингстон вновь возвращается на Замбези. На небольшом пароходике, доставленном в разобранном виде из Англии, он уходит вверх по реке, открывает Шире – северный приток Замбези. Местные жители говорили, что Шире вытекает из огромного озера, которое даже на быстроходных лодках можно переплыть лишь за полтора дня. Но путь к озеру преградили водопады. Экспедиция вынуждена была повернуть назад.

Через четыре месяца Ливингстон вновь уходит к верховьям реки Шире. Преследуемая москитами, его экспедиция 16 сентября 1859 года выходит к огромному озеру Ньяса: 500 километров в длину, более 50 километров в ширину. Вокруг вставали высокие горные цепи. Вода, грязно‑зелёная у самого берега, далее на глубину приобретала густой цвет индиго…

В сентябре 1861 года Ливингстон вновь побывал на озере Ньяса и прошёл на север по его западному берегу. Далеко проникнуть не удалось – помешало враждебное отношение приозёрных жителей. На озере Ньяса и в долине реки Шире свирепствовала работорговля: то и дело попадались разорённые и опустошённые деревни, то тут, то там попадались человеческие скелеты, вниз по реке плыли вздувшиеся трупы.

В январе 1866 года, когда Ливингстон вновь ступил на африканскую землю, он выглядел человеком утомлённым, разочарованным, ищущим уединения. Войдя под полог тропического леса, путешественник… пропал на несколько лет. Никто не знал, что в это время, сопровождаемый многочисленным караваном носильщиков, Ливингстон успел обогнуть озеро Ньяса с юга и запада, а затем, взяв направление на северо‑запад, перебраться через крупные реки Лвангву и Чамбеши, разделённые горным кряжем Мучинга. Местные жители рассказали, что Чамбеши вливается в «очень большое озеро». И 1 апреля 1867 года Ливингстон достиг его южного побережья. Это было озеро Танганьика, одно из крупнейших в Африке, протяжённостью около 650 километров. Его лазурную гладь окружали буйные тропические леса, зелень которых резко контрастировала с серыми и красными песчаниковыми скалами. За озером начинались уже совсем неисследованные места.

Весь переход от побережья до Танганьики был полон трудностей и неудач. Достать продовольствие в этой безлюдной местности было невозможно. Часть носильщиков сбежала, захватив с собой экспедиционное имущество, в том числе ящик с медикаментами, что было для путешественника настоящей катастрофой: «У меня было ощущение, что я теперь получил смертельный приговор». Ливингстон страдал от малярии и так ослабел и исхудал, что, по его собственным словам, «превратился в мешок с костями». Большую часть пути его пришлось нести на койке.

8 ноября 1867 года Ливингстон обнаружил озеро Мверу со множеством островов, а 18 июля 1868 года – озеро Бангвеулу. В конце марта 1871 года Ливингстон вышел к реке Луалабе: «Это могучая река, шириной не меньше трёх тысяч ярдов и всюду глубокая. Нигде и ни в какое время года нельзя перейти её вброд… Река течёт здесь на север со скоростью около двух миль в час». Он не представлял себе ясно, к какой системе – Нила или Конго – принадлежит эта большая река. Исследователь установил лишь, что поток движется на север. Повернув обратно к Танганьике, совершенно истощённый Ливингстон достиг селения Уджиджи, и 23 октября 1871 года остановился здесь на отдых.

В Европе Ливингстон уже считался пропавшим без вести. На его поиски было отправлено несколько экспедиций. Одну из них возглавил журналист Генри Стэнли. Отправившись из Занзибара с группой вооружённых белых и двумя сотнями носильщиков, он двинулся на запад к горам Усагара. Прямая дорога на Танганьику оказалась отрезанной из‑за восстания африканцев против арабских работорговцев, так что экспедиции пришлось сделать большой крюк к югу. 10 ноября 1871 года Стэнли вошёл в Уджиджи, где встретил измотанного малярией Ливингстона…

Он отказался вернуться вместе со Стэнли в Европу, так как хотел закончить исследование Луалабы. Его крайне интересовал вопрос об истоках Нила. 31 мая 1872 года он записывает в дневнике: «Всё время нахожусь в сомнении и беспокойстве по поводу источников Нила. У меня слишком много оснований испытывать неуверенность. Великая Луалаба… может оказаться рекой Конго, а Нил в конце концов более короткой рекой. Источники текут на север и на юг, и это как будто говорит в пользу того, что Луалаба – Нил, но сильное отклонение к западу говорит в пользу того, что это Конго». И в 1873 году, как только позволили силы, «Ищущий реки» вновь отправляется к Луалабе.

Он шёл вдоль юго‑восточного берега Танганьики и вокруг его южной оконечности в страну Касембе. Утомительные походы в дождливое время года окончательно подорвали здоровье путешественника. Его последняя остановка была в селении Читамбо, к югу от озера Бангвеулу. Утром 1 мая 1873 года слуги Ливингстона нашли его мёртвым, лежащим на полу у койки.

Чернокожие спутники путешественника похоронили его сердце в окрестностях озера Бангвеулу, а тело забальзамировали и десять месяцев несли на носилках до берега Индийского океана, почти за полторы тысячи километров. Останки Ливингстона были перевезены на родину и погребены в Вестминстерском аббатстве – пантеоне славы Британии.

 

«Человек с Луны»: жизнь как приключение

 

 

Кто он? Русский антрополог и этнограф, исследователь Новой Гвинеи и Океании. Впервые изучил население и природу северо‑восточного берега Новой Гвинеи (с тех пор называемого «Берегом Маклая»), Путешественник. Прожил несколько лет на другом конце земли, посетил Филиппины, Индонезию. Крупнейшая научная заслуга Миклухо‑Маклая – вывод о видовом единстве и взаимном родстве человеческих рас. Он первым поднял голос против расизма.

 

 

* * *

 

…Он побывал в Германии и Франции, Италии и Турции, Испании и на Канарских островах, изучал фауну Средиземного моря, пешком прошёл по Марокко. В обличье араба его видели на улицах Суэца. Под палящим африканским солнцем он путешествовал вдоль побережья Красного моря, посетил Суакин, Ямбо, Джидду. Потом Миклухо‑Маклай не раз вспоминал, каким опасностям он подвергался: болел, голодал, не раз встречался с разбойничьими шайками. В Суакине и Джидде он впервые в жизни увидел рынки невольников.

Однажды в руки Миклухо‑Маклая попал труд Отто Финша «Новая Гвинея». Рассказ о жизни этой далёкой и загадочной страны буквально захватил его. С большим трудом удалось уговорить вице‑председателя Русского географического общества адмирала Фёдора Литке отправить его в Океанию…

В конце октября 1870 года из Кронштадта вышел корвет «Витязь». На его борту Миклухо‑Маклай пересёк Атлантический океан, побывал в Бразилии, в Чили, на островах Полинезии и Меланезии. 20 сентября 1871 года Миклухо‑Маклай высадился на северо‑восточном берегу Новой Гвинеи – в заливе Астролябия, близ селения Бонгу. На берегу ручья, у моря, матросы и корабельные плотники срубили «дом Маклая». Здесь вместе с двумя слугами – шведом Ульманом и полинезийцем Боем ему отныне предстояло жить…

Племена Новой Гвинеи были разобщены и постоянно враждовали друг с другом. Любой чужеземец, будь он белый или чёрный, считался нежелательным гостем. Поговаривали, что дикари не брезгуют человеческим мясом…

Перед тем как впервые отправиться в деревню Горенда, Миклухо‑Маклай долго колебался: не надо ли взять с собой револьвер? В конце концов решил оставить оружие в хижине, взяв лишь подарки и записную книжку. Папуасы не очень приветливо встретили белого человека. Они пускали стрелы над ухом иноземца, размахивали копьями перед его лицом. Миклухо‑Маклай сел на землю, спокойно развязал шнурки башмаков и… улёгся спать.

Он заставил себя заснуть. Когда, проснувшись, Миклухо‑Маклай поднял голову, он с торжеством увидел, что папуасы мирно сидели вокруг него. Луки и копья были спрятаны. Папуасы с удивлением наблюдали, как белый неторопливо затягивает шнурки своих ботинок. Он ушёл домой, сделав вид, что ничего не случилось, да и случиться ничего не могло. Папуасы решили, что раз белый человек не боится гибели, то он бессмертен.

Так началось знакомство со страшными «людоедами».

«Папуасы разных береговых и горных деревень, – писал Миклухо‑Маклай, – почти ежедневно посещали мою хижину, так как молва о моём пребывании распространялась всё далее и далее… Незнакомые с огнестрельным оружием, которое я им до того времени не показывал, чтобы не увеличить их подозрительности и не отстранить их ещё больше от себя, и, предполагая большие сокровища в моей хижине, они стали угрожать убить меня… Я принимал их угрозы в шутку или не обращал на них внимания… Не раз потешались они, пуская стрелы так, что последние очень близко пролетали около моего лица и груди, приставляли свои тяжёлые копья вокруг головы и шеи и даже подчас без церемоний совали остриё копий мне в рот или разжимали им зубы.

Я отправлялся всюду невооружённый, и индифферентное молчание и полное равнодушие к окружающим были ответом на все эти любезности папуасов… Я скоро понял, что моя крайняя беспомощность в виду сотен, даже тысяч людей была моим главным оружием».

Учёный вставал на рассвете, умывался родниковой водой, пил чай. Рабочий день начинался наблюдениями за приливной волной океана, измерением температуры воды и воздуха, записями в дневнике. Около полудня Миклухо‑Маклай шёл завтракать, а потом отправлялся на берег моря или в лес для сбора коллекций. Он без опаски входил в хижины папуасов, лечил их, беседовал с ними (местный язык он освоил очень быстро), давал им полезные и нужные советы. Спустя несколько месяцев жители ближних и дальних селений полюбили Маклая. Он всюду был желанным гостем.

Миклухо‑Маклай ознакомился с бытом, обычаями, хозяйством, культурой и повседневным жизненным укладом папуасов, начал собирать коллекцию папуасских черепов (черепа своих умерших родственников папуасы обычно выбрасывали в кусты возле хижин, зато нижняя челюсть свято сберегалась подвешенной к потолку хижины) и образцы волос папуасов. Чтобы не обидеть их, он отрезал пряди своих густых волнистых волос и выменивал их на пучки волос папуасов. Благодаря этой мене они охотно позволяли Маклаю не только выстригать волосы, но и производить антропометрические измерения. В результате Миклухо‑Маклай установил, что волосы папуасов ничем не отличаются от волос европейцев – сегодня это кажется смешным, но по тем временам это было настоящее научное открытие!

Путешественник накопил бесценные наблюдения об искусстве и промыслах папуасов. Он составил первый словарик их наречия, а обнаружив в районе горной деревни Теньгум‑Мана знаки, вырезанные на деревьях, решил, что у папуасов имеются зачатки письменности.

Больше года прожил русский путешественник в хижине на берегу океана. «Я готов остаться на несколько лет на этом берегу», – писал он в своём дневнике. Миклухо‑Маклай успел сделать многое: посадил в землю Новой Гвинеи семена культурных растений – тыкву, бобы, кукурузу. Около его хижины прижились плодовые деревья. Многие папуасы сами приходили на его огород за семенами. Миклухо‑Маклай заметил, что папуасы ценили в первую очередь те новые для них предметы, из которых он и могли извлечь прямую пользу: так, они довольно быстро приспособили для бритья бутылочное стекло взамен привычных осколков кремня.

Папуасы верили, что при желании Маклай способен прекратить дождь, а если рассердится, то может поджечь море. Однажды путешественник специально разыграл туземцев: подлил в блюдце со спиртом немного воды и зажёг спирт. Рассказы об этом и подобных чудесах переходили из деревни в деревню, преодолевая языковые и племенные барьеры. Миклухо‑Маклай казался папуасам настолько необычным, что они окрестили его «караан‑тамо» – «человек с Луны».

Вокруг залива Астролябия, в окрестных горах жило не менее трёх‑четырёх тысяч папуасов. Миклухо‑Маклай жадно изучал страну. Он уже знал хорошо дороги в деревни Бонгу, Мало, Богатим, Горима, Гумбу, Рай, Карагум. Он поднимался в горы, на папуасской пироге пересекал заливы, открыл и нанёс на карту неизвестную реку. Миклухо‑Маклай открыл новый вид сахарного банана, плодовые и масличные растения. Тетради его были полны записей, заметок и рисунков, среди которых – множество портретов его новых друзей‑папуасов. Болезни, недоедание, змеи, ползающие по письменному столу, подземные толчки, сотрясающие хижину, – ничто не могло помешать Миклухо‑Маклаю в его трудах.

В декабре 1872 года в залив Астролябия вошёл клипер «Изумруд». Наступил час прощания. Папуасы проводили «караан‑тамо» грохотом барумов – длинных церемониальных барабанов. Во время плавания на «Изумруде» Миклухо‑Маклай получил возможность изучить народы Молуккских островов. Он совершил экскурсию на остров Целебес (Сулавеси), побывал в Тидоре – столице султаната на одноимённом острове. 22 марта 1873 года путешественник вместе с проводником в рыбачьей лодке пересёк обширный Манильский залив. После ночлега в прибрежной деревне он поднялся в Лимайские горы и на краю лесной поляны наткнулся на ряд наклонных пальмовых щитов. Под ними укрывались от зноя и непогоды чернокожие пигмеи‑негритосы. Рост их не превышал полутора метров. Больше двух дней провёл Миклухо‑Маклай среди этого бродячего народа.

Во второй половине мая 1873 года Миклухо‑Маклай был уже на Яве. «Изумруд» ушёл, а учёный остался. В Батавии (ныне Джакарта) свирепствовала тропическая лихорадка, поэтому путешественник перебрался в Бюйтензорг (ныне Богор), расположенный высоко в горах, в здоровой и нежаркой местности. Семь месяцев провёл здесь Миклухо‑Маклай. Здесь же исследователь начал готовиться к новой экспедиции. На этот раз он намеревался проникнуть на берег Папуа‑Ковиай, на юго‑западе Новой Гвинеи. Дело предстояло весьма опасное: малайцы в один голос уверяли, что жители побережья Папуа‑Ковиай – самые страшные людоеды.

В декабре 1873 года Миклухо‑Маклай прибыл на Молуккские острова. Город Амбоина, столица этого «гвоздичного царства», славился на весь мир как центр торговли пряностями. Отсюда на большой морской лодке «урумбай» Маклай отплыл к побережью Папуа‑Ковиай. В течение нескольких дней плавал он между мелкими островами в узких проливах в поисках удобного места для высадки. В конце концов его выбор пал на мыс Айва. Отсюда открывался великолепный вид на море, на островки Айдума и Мавара. 8 марта 1874 года Миклухо‑Маклай записывает в дневнике: «Наконец могу сказать, что я снова житель Новой Гвинеи…»

Путешественник бесстрашно двинулся в неисследованные дебри. Поднявшись на высокий горный хребет, он увидел внизу озеро Камака‑Валлар. В его водах Миклухо‑Маклай открыл новый вид губок, собрал коллекцию раковин. На островке Лакахия Миклухо‑Маклай нашёл выходы каменного угля, а в заливе Телок‑Кируру путешественник едва не подвергся нападению враждебно настроенных туземцев. Экспедиция на берег Ковиай кончилась тяжелейшей болезнью. Почти на месяц она уложила путешественника в постель и заставила в итоге вернуться на Яву. В августе 1874 года Миклухо‑Маклай возвращается в Бюйтензорг, чтобы в конце года вновь отправиться в путь – на этот раз по Малаккскому полуострову, в глубине которого обитали таинственные племена. Малайцы назвали их «оранг‑утан» – «лесные люди».

Идти пришлось по пояс в воде или плыть на лодке по затопленным лесам, между огромными пнями, поваленными стволами деревьев и крепкими лианами. По дороге небольшой караван вспугивал диких зверей, устья рек кишели крокодилами, нередко дорогу пересекали огромные змеи.

Первых «лесных людей» Миклухо‑Маклай встретил в верховьях речки Палон. Это были пугливые, низкорослые, чернокожие люди. Всё их имущество состояло из тряпья на бёдрах и ножа. Они скитались в диких лесах, давали своим детям имена в честь деревьев, добывали камфору, которую выменивали у малайцев на ножи и ткани, ночевали на ветвях, и ростом напоминали негритосов Филиппин, а обликом – папуасов Новой Гвинеи.

Пятьдесят дней провёл Миклухо‑Маклай в дебрях Джохора. Он писал свои заметки при свете факелов, питался дикими лимонами, спал в жилищах «оранг‑утанов», изучал их облик, образ жизни, верования и язык. Ему удалось собрать образцы таинственных ядов из растительных соков и зубов змей, которыми оранги отравляли свои стрелы.

В январе 1875 года учёный двинулся в обратный путь. Миклухо‑Маклая трясла лихорадка, он с трудом преодолевал слабость. Русла рек Сомброн и Индао вывели его к берегу моря. В феврале он уже гостил во дворце Джохорского махараджи, а в июле – октябре того же года совершил второе путешествие по Малаккскому полуострову.

В 1875 году в Бейтензорге Миклухо‑Маклай закончил заметки о своих странствиях среди «лесных людей» Малаккского полуострова. К тому времени картографы уже нанесли на карту Новой Гвинеи гору Миклухо‑Маклая. Это был своего рода прижизненный памятник – редкая честь для учёных.

В 1876–1877 годах Миклухо‑Маклай совершил путешествие в Микронезию и Меланезию. На острове Яп учёный с любопытством рассматривал «каменные деньги» – огромные, грубо обтёсанные камни с отверстиями посередине, имевшие форму мельничных жерновов различной величины, иногда в несколько тонн весом. А на островах Адмиралтейства учёный увидел большую туземную пирогу, мачта и рея которой были украшены человеческими скальпами. У многих поднявшихся на палубу корабля туземцев на спине или груди были привешены какие‑то странные предметы вроде метёлок: тонкие ветки, собранные в пучок, были прикреплены к ручке, выточенной из берцовой кости человека. Неужели это и есть пресловутые людоеды? Но мрачные талисманы вскоре получили разъяснение: это был обычай «руен‑римата», ношения костей отца или ближайших родственников, если они были знатными или выдающимися людьми.

В июне 1876 года путешественник вновь оказался на Новой Гвинее, на памятном берегу Маклая. Матросы выгрузили припасы, ящики, бочки, подарки для папуасов. Все старые знакомые были ещё живы и очень радушно приняли «караан‑тамо». Корабельные плотники построили дом из крепкого строевого леса в окрестностях деревни Бонгу. Новоселье путешественник справлял в кругу папуасов, двух слуг и повара.

Миклухо‑Маклай не умел отдыхать. Вновь и вновь неутомимый путешественник поднимался в горы, углублялся в джунгли, пересекал быстрые реки. Из горных деревень он приносил новые черепа, утварь и… новые приступы лихорадки. Ему удалось описать людей и природу берега Маклая на протяжении двухсот миль. Миклухо‑Маклай в совершенстве изучил обычаи папуасов, знал их язык, искусство. Он понимал, что вторжение белых неизбежно, поэтому задумал создать из деревень берега Маклая Папуасский союз и самому встать во главе его. Русское правительство отказалось поддержать его в этой затее.

В этот раз учёный прожил на берегу Маклая 14 с половиной месяцев. В ноябре 1877 года в залив Астролябия зашла английская шхуна «Флауэр оф Ярроу». Миклухо‑Маклай решил отправиться на ней в Сингапур – привести в порядок коллекции, засесть за книги и статьи о своих открытиях. На прощание он созвал папуасов из окрестных деревень и предупредил их, что приходящие к их берегу белые люди могут оказаться работорговцами и пиратами. Если же здесь появятся белые люди, которые подадут особый «знак Маклая», то папуасы должны доверять им во всём.

Миклухо‑Маклай прибыл в Сингапур совершенно больным. В июле 1878 года он переезжает в Сидней. Его сопровождала почти мировая слава и… огромные долги. Письма в Русское географическое общество, содержащие просьбы о помощи, остались без ответа – взамен денег он получил титул барона. Единственную реальную помощь учёному оказал Австралийский музей. При его поддержке Миклухо‑Маклай отправляется в новое путешествие – в самое сердце Меланезии, в места, куда ещё не отваживались проникнуть европейские исследователи. На рассвете 29 марта 1879 года он на шхуне «Сэди Ф. Келлер» покинул порт Джексон. Впереди были сто шестьдесят дней плавания по бурному морю, двести тридцать семь дней, проведённых на берегах далёких неисследованных островов, где учёный стал свидетелем случаев каннибализма. Миклухо‑Маклай спокойно бродил по селениям людоедов, ел туземный суп из мяса диких голубей, спал прямо под звёздами. Из «страны людоедов» он увёз много новых зарисовок, записок, антропометрических измерений и составленный им словарь местного языка.

В 1882 году, после двенадцати лет странствий, Миклухо‑Маклай вернулся в Петербург. На какое‑то время он стал героем дня. А потом – новое путешествие. В начале февраля 1883 года Миклухо‑Маклай отплывает на Яву. В Бата<