Это глубоко смехотворно и нездорово, более того.

Ты понимаешь, как только было увидено, в чем дело — полностью увидено, почувствовано и пережито — все стало успокаиваться. Не могу сказать, что все уже в порядке, далеко не так, но, как бы там ни было, я думаю, что наихудшая катастрофа была предотвращена.[93]

Гротеск.

В чем-то стало лучше. Все еще есть некое трение… «Предатели», «враги», ох!… Теперь они говорят, что Индонезия и Пакистан готовят что-то… И со ВСЕМ, ты понимаешь, от самого большого до самого маленького, от того, что кажется самым важным (что возмущает большинство вещей, в любом случае) до малейшего физического дискомфорта, это так: очень маленькое, такое очень маленькое сознание, бедное, ограниченное и узкое, которое делает из мухи слона.

Вот так.

 

(молчание)

 

В том, что было, нет ничего нового, такое происходило много раз и раньше, но переживание тела было другим… Раньше присутствовало сознание всех внутренних существ, и оно, к счастью, уравновешивало эту идиотскую тенденцию: даже витал, витальное существо, которое также любит большие эффекты, но при условии, что они, по крайней мере, велики, обширны и достаточно мощны, чтобы быть крупномасштабными, даже витальное существо спасало от смехотворного состояния; и затем, над всем этим, все другие существа с улыбкой. Но на этот раз тело было предоставлено САМОМУ СЕБЕ, так чтобы оно училось. И оно училось.

Но и смерть является результатом вкуса к драме — что за бедная драма, уф!

 

(молчание)

Вот какие дела.

И поскольку, естественно, стало невозможно есть, другим следствием стало то, что стало невозможно делать какую-либо работу… Доктор давал мне протеины, которые не нужно переваривать, они напрямую вводятся в кровь, но он заставлял меня глотать их. Затем я смогла возобновить некоторую работу — я не могла больше говорить, не могла больше есть, не могла больше…

Все милым образом ухудшалось, пока однажды (я забыла, на какой день) я не сказала с «большим возмущением» [Мать принимает драматический тон]: «Что это за творение…» (я сказала это по-английски) «в котором жизнь является страданием, смерть является страданием, все является страданием…» [Мать смеется] Как только это было произнесено, этого было достаточно. И сознание было здесь, говоря: «Есть только одно лекарство, но мир отвергает это лекарство.» Затем меня поставили перед фактом, лицом к лицу с ним, это стало очевидным для меня — о, что за миленькая драма!

 

(молчание)

Я гадала, специфично ли это для земли, и не в такой же идиотской ситуации находятся другие планеты и солнца?… На внешнем уровне это было бы интересно знать. Но я почти уверена, что смерть, например, является чем-то, что принадлежит исключительно земной жизни — смерть, как мы ЧУВСТВУЕМ ее, как мы понимаем ее. Все же животные разделяют ее, но у них нет ментального человеческого искажения… Вкус к драме принадлежит исключительно человеку, поскольку те животные, что живут с человеком, подхватили у него эту болезнь, но у «диких» животных ее вообще нет.

 

(молчание)

Я видела этого ребенка [Суджату] в воскресенье; я выглядела неважно, не так ли?

 

[Суджата:] Нет, Мать!

Я не могла больше говорить…

Вот, это более или менее что-то из моего переживания. О, это было… гораздо, гораздо больше, чем это.

В течение двух дней ощущение того, что не знаешь, жив ты или мертв (но все это слова на поверхности), и при этом не очень-то уверен, есть ли разница… И, затем, тело задавало себе этот вопрос: «Но у всех своя теория: один говорит, что смерть – это это, другой говорит еще что-то другое, но каково наше СОБСТВЕННОЕ переживание?…» И тело было вот так [жест подвешенности между двумя мирами].

Затем тело внезапно вспомнило (это было довольно интересно; это было совсем недавно: вчера или позавчера), тело внезапно вспомнило, что оно однажды уже возвращалось к жизни. Я сказала: «Но ты знало в то время, ты знало, поскольку возвращалось к жизни.»[94] Затем я собрала все, что обычно знала (и перестала знать, поскольку это знание было совсем неполным — это было полностью внешнее знание, которому не хватало высшего знания), я собрала опыт, и эти две вещи [старое знание и новое] соединились друг с другом. «Вот», - сказала я, - «это интересно!»

Ты знаешь, эта история о «душе, оставляющей тело», что это за ребячество! Ведь я имела это переживание оставления (не души! это полностью независимо, всегда и в каждом), оставления психического существа, индивидуального психического существа. Когда я уезжала отсюда в 1915 году, я умышленно оставила здесь свое психическое существо. Я оставила его здесь, не взяла с собой. Так что тело может жить без психического существа (оно, между прочим, было в довольно болезненном состоянии, но не из-за этого — это опять вкус к драме!… О, всегда этот вкус к драме!).

Вот так.

Так что проблема все сужается… Если выйдет твой самый материальный витал, это не вызовет твою смерть — это введет тебя в каталепсию, но это не смерть. Что же вызывает смерть?…

Есть две вещи, вызывающие смерть. Первое (то, что стоит над драматическим человеческим существованием), это износ. Но откуда приходит износ? От Неведения, очевидно. Неведение и неспособность возобновить силы; так и работает вся низшая жизнь: она разлагает, восстанавливает, снова разлагает… Но только с животностью и началом ментального функционирования возникает [Мать принимает напыщенный тон] «смерть», как мы ее понимаем. Но это тогда, когда ломается витальный элемент (что мы называем «жизнь»), дающий жизнь. На это есть несчетная масса причин, и все они идут из одного источника. Конечно, если взглянуть в целом, это неспособность следовать за движением прогресса: необходимость снова смешивать все вместе, чтобы начать все сначала. Но для тех, кто начинает думать, в этом больше нет никакой причины.

Несчастный случай?… Несчастный случай для материальной комбинации. Но какой несчастный случай, ведь сердце может остановиться и снова начать работать? Вопрос в том, сколь долго длится этот «несчастный случай».

Если этот износ и старение, эту порчу (которая приходит от Несознательного и является результатом СОПРОТИВЛЕНИЯ Несознательного), если это мы сможем заменить на стремление к прогрессу и трансформации (не словами — вибрацией)… Это переживание давалось мне несколько раз. Предположим, что что-то довольно расстроено, есть боль где-то, что-то дезорганизовано и не работает больше должным образом; если есть видение и понимание в вере (в вере и посвящении Всевышнему), что это преднамеренно, что Всевышний допустил это (как выразить? Все слова бессмысленны), допустил или пожелал этого, поскольку для Него это было наилучшим способом трансформации чего-то, заставить это сделать необходимый прогресс, если клетки, которые в чем-то дезорганизованы и «больны», способны почувствовать это… тогда мгновенно происходит чудесный поворот к лучшему — мгновенно, за пять-десять минут. Я могла бы привести конкретные, точные примеры, со всеми деталями. Так что это означает приведение в контакт друг с другом крайностей, я могла бы сказать. И если это может стать нормальной жизнью элементов, составляющих внешнюю форму, тогда нет причины, почему бы…

Нет, нет необходимости умирать, нет никакой необходимости. Достигается точка, когда смерть теряет всякий смысл.

И в малейшей детали, в маленькой клетке или в ощущении дурноты (и когда вы подходите к чувству, есть нечто вроде зародыша мысли — о, тогда…), вы ловите вкус к драме. Ах, тогда все объясняется.

Вкус к драме, необходимость катастроф.

Вот что было здесь, давя и давя на землю, чтобы вызвать все условия для лязгающего и грохочущего великого финала [Мать пожимает плечами].

И единственное лекарство: расширяться в вечный покой… Ломать пределы, становиться безмерным.

 

(долгое молчание)

Ты сказала, что когда-то твое тело помнило раннюю смерть…

О, да.

 

Но ты не сказала, как тело вернулось к жизни.

Да, это известная история: это случилось в Тлемчене, когда я работала с Теоном. Я вышла из тела самым материальным образом, тело оставалось в каталептическом состоянии, и что-то пришло, что-то случилось, что обрезало связь. Так что связь была прервана.