VIII. Рождение дочери — Матюшин  Пуни — Митурич — Болезнь и смерть Велимира Хлебникова

ДНЕВНИК. 1921 год.

октября

Для меня важнее другого в жизни — творчество. Ему мо­гут быть подчинены другие части, если оно серьезно и знает цель, даже — человеческая жизнь, если оно особо крупно и точ­но знает.

Второе для меня человеческая жизнь и ценность ее. Спо­соб осуществления и того, и другого — любовь, одержимая и страшная — в первом случае, благодатная и внимательная — во втором. Это мои простые слова об этике..

октября

Встретил сегодня академика Марра. Замечательный. Шел от Кузьмина Н.Н.

- Какой это революционер? Он просто погибший и погас­ший человек, огня в глазах даже нет. Я ему говорю, а он отве­чает: «Ничего не могу сделать». Какой это революционер, кото­рый ничего не может сделать? Не можешь — уходи, пусти тех, кто может.

Затем рассказал интереснейшие вещи по языку. Открыл язык, на котором говорили до всех известных нам языков. Язык без обозначения чувств и процессов мышления и движения, где одно и то же значило кувшин и хлеб. Дверь в небо — утренняя заря. Дверь в море — вечерняя. Собака — сыночек, усыновлен­ное животное..

октября

В самом деле, начинаем эпоху времени. Время соберет хвост трех измерений, показывая начало еще и еще продвинувшейся жизни.

Глупости — разговоры о распаде современной культуры, ко­гда животное линяет, какой тут распад. Распад для того, кто ви­дит только покидаемое.

.В «Разине» Хлебникова слова уже во времени и живом про­странстве Татлина.

8 ноября

5 часов 8 минут — родилась девочка*..

ноября

Где глубокий реализм незаметно переходит в сияющий спиритуализм.

Глез и Метценже. «О кубизме»

Вечер, елка, книги. Дорога жизни, иногда кажущаяся мне совершенно бессмысленной и пустой, а иногда, как сейчас!

Смолоду был у него (меня) смысл. Смысл штурма, натиска и войны. Весь он как бы атака на мир или на вечность. Дико ле­зет на штурм с Шопенгауэром в кармане, через месяц тот же штурм в цепи революции; затем самый полный, какой он толь­ко мог дать, всплеск через эту женщину*, но и падение полное. Потом долгая и мучительная борьба за Ницше и с Ницше; сияю­щий прорыв фронта с эстетами, Верой Арене и изнеможенной религией. А потом одоление неба доказательствами («Опору ду­ха в самом деле ты в доказательстве искал»*). И опять от­брошен — минная атака через реализм. И еще, и еще есть смысл, но не записывается.

В.Н.ЧЕКРЫГИН* - Н.Н.ПУНИНУ.

декабря 1921 года. <Москва>

Многоуважаемый Николай Николаевич!

Читая Ваши статьи, давно уже намеревался написать Вам, т.к. считал для себя необходимым поговорить с Вами о новом ис­кусстве, деле, работниками которого мы оба являемся.

Летом этого года, случайно встретясь на улицах Москвы с Владимиром Евграфовичем Татлиным, мы разговорились об ис­кусстве, о деле его (Татлина), и так как Вы достаточно близки к новому искусству, будучи его идеологом и пропагандистом, мы, конечно, не могли обойти и Ваших статей. <...>

Я вижу и знаю, что Вы необходимы как художникам, так же и зрителям, но еще больше Вы нужны искусству. Не согла­шаясь ни с одной из Ваших статей — все же считаю Вас (из пи­шущих) за самого необходимого человека, наиболее чуткого и умного.

Кроме Ваших статей я знаю о Вас понаслышке от общих знакомых: Петникова (поэта) и еще некоторых.

И я решил поговорить с Вами, чтобы совместно выяснить окончательно и разрешить, если это представится возможным наиболее резкие проблемы нового искусства. <...>

Вопрос о синтезе является вопросом модным, многое чис­ло раз касались и Вы его и <...> впадали в темное глубокомыс­лие, а в конце и в запутанность.

Этот же вопрос имеет значение глубочайшее и священней­шее. Разрешение его будет откровением. <...>

Синтез, рождающий иллюзию прежде жившего, бывшего,— есть рождение непрочного — явления. Подобный синтез Ь ил­люзия, бессильная соединить живые искусства прочно = герой умирает. Что могут родить искусства, устанавливаемые чрез ис­кусственно создаваемую среду? Ограниченность, тленность, ил­люзию; в ней призрачно, грезя как бы во сне (вспомните театр, зритель видит сон. происходящий на сцене) = зритель соединен с актером. Призрак же — сон, не есть действительность. <...>

Современные дерзкие и невежественные художники: кон­структивисты, абстрактивисты и т.д.— полагали, что стоят на правильном пути — это было самообманом, они делали те же ил­люзии, что и натуралисты и натуро-реалисты, т.е. оставались в неистинном отвергнутом мышлением и знанием птоломеевском мировоззрении. <...>

Человек есть синтез. <...> Построенный им образ самого себя и вселенной — есть храм, действие литургии, есть план Вос­крешения. Мысль архитектуры храма — плановое преображение Космоса. <...>

Полный же синтез есть Преображение Космоса (вселен­ной), овладение космическим процессом, преображение косно­го закона притяжения, тяготения масс (тел гибнущей вселенной, ищущей опоры) в высший закон, истинную опору — Любовь. <...> Завершение — Слово в Слове — воплощение трех Ипоста­сей. <...>

А. В. КОРСАКОВА - Н.Н.ПУНИНУ.

декабря 1921 года. Берлин

Мой милый друг Юкс!

Как странно, что можно писать Вам и даже надеяться, что Вы будете читать эти строки. Я так привыкла лишь мысленно беседовать с Вами! Итак, Вы живы, здоровы. Это чудно. И же­наты, и у Вас девочка. Ну это расчудесно, и я рада. Если теперь в Петербурге существуют фотографии и их можно посылать, при­шлите вас всех троих. Напишите мне о Вашей жене, как ее зо­вут и кто она, Kunstlerin? [художник, - нем.] Есть ли у Вас доктора и медикамен­ты и все, что нужно для маленького ребенка? и белье? и молоко? У меня теперь, благодаря здешним газетам и рассказам бежен­цев, представление о Петербурге и России вообще как о полуразрушенном городе, где среди развалин и трупов бродят уми­рающие от голода и холода люди. Все, кого мне пришлось встре­тить, рассказывают ужасы и опять ужасы. Получаете ли Вы ино­странные газеты?

Теперь я опять начинаю думать об искусстве. Еще не знаю, что именно. Вы пишете — я должна работать в России и для России и с каким восторгом я бы это делала! Но... как? Ка­кие пути и какая возможность? Узнайте, есть ли какая возмож­ность, чтобы Гальстон концертировал в России? Он раньше играл с Зилоти, Кусевицким, всегда был приглашен Император­ским музыкальным обществом, был дружен с доктором Ботки­ным, убитым в Сибири с царем. Был гостем великого князя Ки­рилла, князя Горчакова и т.д. Но это только, чтобы узнать от Вас - кто теперь заведует этой отраслью искусства? Об Гальсто-не я могла бы написать целую книгу, столь интересен и замеча­телен этот человек. Полувенгр, полуполяк, венец по рождению, очень серьезный, всесторонне образованный (у него библиотека 3000 книг на 4-х языках), прекрасно пишет, декламирует, ри­сует, лазит по горам, бегает на лыжах, плавает и к тому - не­обыкновенный музыкант. Честен до прозрачности, добр, умен и нежен. Ревнив, как турок, и на женщин имеет также несколь­ко «восточные» взгляды. У Вас было бы много точек соприкос­новения. Он за всем следит, все читает..

декабря 1921 года

Вчера вечером были на «Братьях Карамазовых». Так назы­ваемый «Московский Художественный театр»*.— Обломки и ос­колки. Станиславского нет. Половина сцен выпущена. Немцы па­дают в обморок от восхищения и по сравнению с их деревянными куклами, конечно, Качалов, Павлов, Германова и т.д.— недос­тижимый идеал. Отдельные актеры — действительно, чудные. Но все исковеркано и смято. Очень жаль. И почему? Но мама ила кала. Я сидела затая дыханье. Достоевский все же велик и един. Я не понимаю, как Вы пишете: «любовь должна быть от крытой» — разве человек может вообще когда-либо быть откры­тым? Мы соприкасаемся нашей внешней оболочкой, и иногда есть минуты молчанья, когда возможно слияние и безусловное понимание. Но вообще каждый живет и страдает в одиноче­стве, у каждого, как у небесного тела — своя орбита. Я это всего года два-три как поняла и... примирилась. Мой загар, мой задор и сила прошли, и я думаю, насколько человек может сам о себе судить, что я тиха и молчалива. Есть люди, которых я очень охот­но слушаю, например, композитор и пианист Бузони, близкий друг Гальстона. Но тогда я только слушаю и чувствую себя ма­ленькой девочкой.

Простите, если письмо бессвязно и неинтересно. Я так тя­жело и глубоко погребена, и Ваши письма должны еще разбу­дить и выкопать меня из-под спуда прожитых лет. Будьте все здо­ровы и счастливы. Привет от мамы. Юкси.

А.В.КОРСАКОВА - Н.Н. ПУНИНУ

П января 1922 года. Берлин

Мой дорогой друг.

Спасибо за письмо и Ваши слова, такие мягкие, теплые и «русские». В благодарность ~ снимок этого лета. Моей дочке здесь один год и 4 месяца. Она была необыкновенно взрослая, и я все­гда боялась, т.к. она уж слишком выделялась среди детей. По­думайте, ее звали Ирина. Как Вашу девочку. Ее звали Ирина-Флора, и она была, как росток какого-то экзотического цветка, с элементарной силой разбивающий землю и стремящийся к све­ту. Она была концентрированная «жизнь» -- темперамент, быст­рота и нежность. За свою коротенькую жизнь — год и 5 ¹А ме­сяцев — она прошла все чувства. И кто знает, может, она закончила чью-нибудь давно-давно уже начатую жизнь. Я так много и так отчаянно искала разъясненья. Ведь это же не мо­жет быть «просто так», слепой случай, что человек рождается или умирает? Я так думаю, что каждый умирает, когда свер­шил свой круг. Нам это все непонятно, потому что мы стоим перед колоссальной горой и видим лишь то, что прямо перед на­шим носом. Поэтому и ничего, ничего не понимаем. Но ведь су­ществует «die grosse Kurve» [большая линия, - нем.]— линия. Ах, надо бы поговорить с Вами. Я ведь так плохо пишу. Я не привыкла. Что Вы о детях говорите — хорошо и верно. Они - бессмертие. И еще больше: наша любовь, наше счастье, принявшее осязаемую форму и единственно полное, абсолютное слияние двух человек, это та самая тайна, о которой говорится в Евангелии: «И да будут во плоть едину». — Помните?

Дай Вам Бог счастья и здоровья. Поклон жене и дочке, пи­шите, это всегда событие первой важности — Ваше письмо. Знае­те ли Вы художника Кандинского? — он завтра у нас.

Привет от Юкси.

ДНЕВНИК. 1922 год

1 марта

Был сегодня у Матюшина*. Замечательный все-таки чело-век. Силен органическим началом. После Татлина мне трудно, но Матюшин сейчас лучше Татлина вооружен. Татлин в тупике

¹ «большая линия» (нем.).

.и вот уже года два мрачен, Матюшин — весел, как весна, кое-что предвидел лучше Татлина. Организм.. марта

Не организм (к Матюшину), а физиология, Татлин ор­ганизм.

Л.Ю.БРИК - Н.Н.ПУНИНУ.

 марта <1922 года. Москва>

Николай Николаевич, я за Осю: он никогда не ответит. Думаю, что 25-го ему можно будет выехать в Петербург. Володе и мне тоже очень хочется к вам — не знаю, удастся ли.

У вас есть что-то маленькое? Ком-Футик? Он? Она? Как зовут? Ужасно интересно! Такой же прелестный, как вы и Ан­на Евгеньевна?

В Риге мне было очень хорошо — прожила там 4 месяца. Могла поехать в Берлин, но соскучилась по своим, а Берлин отнял бы еще несколько месяцев. Поеду осенью.

Сняли дачу в Пушкине. Володя написал «Люблю» - на днях выйдет из печати. И «Пролог» к «4-му интернационалу».

У нас дома все такое же народное гулянье — очень часто вешаем на дверь записку «Брики никого не принимают».<...>

Привет Анне Евгеньевне. Лиля Брик.

И. ПУНИ - Н.Н.ПУНИНУ

<1922 год. Берлин>

Дорогой Николай Николаевич, опять пользуюсь оказией, чтобы послать Вам письмо. Вашему письму я очень обрадовал­ся, рад очень, что в Питере все-таки меня немножко помнят, еще больше приятно было услышать про Вашу организацию, в которой я бы очень хотел быть действительным членом. Вместе со мной возьмите и Карла Залита - скульптора, он тоже здесь, вместе с ним работаем и друзья. И еще есть один — его приятель Дзеркаль, тоже скульптор, молодой и способный. Есть тут мно­го молодежи, которая около меня крутится, только я-то нынеш­нюю молодежь не слишком люблю, нахальноваты и плохо еще работают. С Эренбургом и Лисицким я на ножах, на конгрессе повели против них кампанию и со скандалом выставили отту­да*.<...>

Зимой у Интернационала будет выставка в Брюсселе и по­том, может быть, в Латвии. Хорошо было бы получить вещи из Питера. Гешефтштелле — «Деловой центр» — с этой бумагой, быть может, Вам удастся достать разрешение на вывоз картин и репродукций, тем более, что мы имеем немецкую прессу. При-

.сылайте мне статьи о русском искусстве, о питерских художни­ках, отчеты и рецензии о разных питерских книгах, выставках и т.д., то есть хронику.<...>

Пришлите статью о Питере, о художниках и течениях — хо­рошо бы с репродукциями, ее устрою к Вестхейму в «Kunst-blatt» — самый известный здесь журнал, будет очень важно, ес­ли там будете сотрудничать - влиятельный журнал (немножко снобы). Присылайте статьи уже напечатанные,— здесь они не­известны. Может, у Вас есть книжка, наберется хоть небольшая, можно будет ее издать - все 10—15 тысяч марок заработаете. Ес­ли будете писать о питерских, напишите уж и обо мне пару теп­лых слов, очень благодарен буду, ведь тоже питерский, так как «берлинским» себя считать никак не могу. Осенью, может быть, съезжу в Париж, тогда можно будет устроить статьи в «Esprit Nouveau»*.<...>

Я с беспредметным искусством распрощался, то есть не за­рекаюсь от него, как от искусства «аналитического», но будуще­го в самом искусстве у него не вижу для себя, синтетическое искусство не там, по-моему. Интересно, что простые беспред­метные живописи выдерживаю, а чуть-чуть сложные становят­ся декоративными, ковром.

Делал натуралистические вещи вроде моих, что и раньше, но лучше. Чувствовал, что все таки они меня при всем том, что совмещают конструкцию с мотивировкой предметной, никак не удовлетворяют, - начал завастривать и углублять и пришел к то­му, что разлагали предмет не только для того, чтобы сейчас его собрать, что все равно единственный реализм только реализм жи­вописи, подам же я предмет так или иначе, все равно ближе к нему не буду. Вместе с тем увидел, что деформация, например, не только негативна — создает эстетический положительный «ос­таток», который в натуралистических конструктивных вещах отсутствует или в закрытом только виде присутствует. Так как искусство есть в общем развитие и манифестация такта, то де­формация и собранный предмет равнозначащи, будучи сопос­тавлены, контрастируют как мотивировки (по Шкловского тер­минологии), значит, подчеркивают друг друга. Собственно, если современный натурализм есть собранный предмет после долгих над ним и передавших нашу способность ощущать предмет экс­периментов, то я думаю, надо собрать человека — то есть худож­ника. Видел выставку Архипенки — все путь, путь. Вижу его пальцы всюду, но вижу, что внутри себя он разметанный и дол­жен изобрести самого себя, пора уж, чтобы самому выразиться вполне и не во времени, вот, мол, так, а потом так, я, мол, сей­час добрый, сейчас злой, сейчас у меня нос толстый, а сейчас на трамвае поеду, потом буду благороден, через пять минут жулик,

.сейчас влюблен в жену, а потом видеть ее не могу, и все демон­стрирует себя по «очереди», на самом же деле уживается все ра­зом, и движется автомобиль не одним колесом, а потом другим, а всеми лапами сразу. Видел прекрасную натуралистическую вещь Пикассо (Арлекин), хорошо очень, в ней много предыду­щего заключается — но Пикассо-то сам в ней совсем не цели­ком — вещь собрал, себя не собрал. Говорят, он на натурализ­ме не удержался и стал большие руки и глаза делать — то есть опять величинами играться.<...>

Дорогой Николай Николаевич, приезжайте сюда отдохнуть,
пришлите сведения, визу достанем. Кланяйтесь Вашей и дочку поцелуйте. Кланяйтесь Володе Лебедеву, Саррочке*, пусть тоже приезжают. Володя здесь работу найдет. Мы ужасно все время халтурили, довольно нелегко на Западе халтурить. Пишу я, к сожалению, немного, хотя мог бы писать целые дни, да нет времени. Кланяйтесь Татлину. Очень бы хотелось с Вами пови­даться, а от Вашего письма в Питер засосало, не то бы Вас сю­да, не то бы самому обратно. Ксана* Вам очень, очень кланя­ется. Жизнь здесь трудная, главное, друзей мало. Шухаев то левеет, подкубикивает в картинах чуть-чуть, годика через три все академисты кубистами будут. В общем это не худо — за­крепление позиций, раньше забранных. Пусть и сей овощ про­израстает.

Жму руку, пишите, родной. Ваня Пуни.

П.В.МИТУРИЧ - Н.Н. ПУНИНУ

1 июня 1922 года. <Санталово>

Дорогой Николай Николаевич!

Беда большая, Велимир* разбит параличом, пока что от­нялись у него ноги, парез живота и мочевого пузыря.

Приехал он ко мне в деревню и начал было оправляться от малярии, которая его нещадно две недели трепала в Москве на Пасху, а спустя неделю начался медленный паралич, который уже к 24 маю его окончательно приковал к постели.

Мы его свезли в Крестецкую больницу и там положили. Врач говорит, что его еще можно поставить на ноги, но... Но необходимо следующее: оплата за уход, лечение и содержание больного, т.к. больница переведена на самоснабжение, и потом необходимые медицинские средства.<...>

Итак, нужна немедленная реальная скромных размеров по­мощь, иначе ему грозит остаться без медицинской помощи, мы же можем скудно кормить здорового человека.

Сообщите об этом Исакову, Матюшину, Татлину и Фи­лонову.

.Если можно, в печати сделайте сообщение. Последнее вре­мя Виктор Владимирович был занят своим многолетним тру­дом законами времени, который он приводил к окончатель­ному порядку для издания «Доски судьбы». Первый лист уже напечатан в 5-ти тысячах экземпляров в долг. Нужно еще ми­нимум 10 листов, но пороху не хватило издательского — и на­бор застрял.

Множество вещей еще не напечатано и ждут «очереди». По тем искаженным редакциями отрывкам многие (Якобсон) дога­дывались о чудесном гении Велимира, но если бы знали все, то не оставило бы его общество!

О многом мог бы я рассказать, но об этом после, а сейчас помогите, дорогой Николай Николаевич, чем можете, а сердце у меня разорвется, как ничтожна моя помощь. Ветимир просил не обращаться к Маяковскому и К⁰.

Крестцы Новгородской губернии, мне.

Ехать так: ст. Боровенка Николаевской железной дороги. На лошадях 35 верст до Санталова, деревни (через Борок), где мы живем, и 15 верст до Крестец.

П.В.МИТУРИЧ - Н.Н. ПУНИНУ.

июня 1922 года. <Санталово>

Спасибо, дорогой Николай Николаевич! Вы первый отклик­нулись на мои письма, и за Вашу помощь*. Письмо я получил в Санталове, и завтра иду в Крестцы к Хлебникову с приятными для него вестями.

Но, кажется, уже поздно его везти, он очень плох; четыре дня тому назад мне говорил врач, что у него началась гангрена от пролежней, и сам он, указывая на черные пятна на боках, ска­зал: «гангрена».

Но если он захочет ехать, мы его все-таки повезем к вам в Петербург. Последнее время у него все время высокая темпера­тура и очень раздраженное состояние. Он всех от себя гнал, чем очень затруднял за собой уход, что, может быть, еще ускорило его разложение.

Мнение врача — положение безнадежное, и теперь только вопрос в неделях, сколько протянет. Больница отказывается его дальше держать, и я хочу завтра перевезти Велимира к себе.

Хлебников был всегда и везде без всякого мещанства Наш («один ты наш..!»), но мы (впрочем, не я) не были его, потому «наши» никакого права сказать «мы твоя» не могут, а потому во­прос об участниках в концерте отпадает совершенно*. (Таково мнение Велимира.) <...>

П.В.МИТУРИЧ - Н.Н.ПУНИНУ

<29-30 июня 1922 года. Санталово>

Дорогие друзья, Пунин, Аренс, Полетаев! Велимир ушел с земли 28 июня в 9 часов утра, за сутки потеряв сознание и так постепенно затухая.

Наташа моя сейчас сказала: «Какой он таинственный че­ловек, как-то странно, как он жил и откуда явился такой про­стой, но прекрасный человек».

Будьте здоровы, целую. П.Митурич..-го его похоронили на уголке кладбища в Ручьях. Свя­щенник было не пускал в ограду кладбища, так как мы устраи­вали гражданские похороны. Но так как тут нет другого клад­бища, то исполком распорядился пустить в ограду и ему отвели место в самом заду, со старообрядцами «верующими».

На крышке гроба изображен голубой земной шар и над­пись: «Председатель Земного Шара Велимирный».

Положили гроб в яму, и, закурив «трубку мира», я расска­зал мужикам про друга Велимира, Гайавату*, который также заботился о всех людях полсвета, а Велимир о всем свете, в этом разница.

И зарыли, а на сосне рядом, в головах, написали имя и дату.

Я сделал с Велимира два портрета. Один за день до смер­ти, необычайно точный и пространственный, и второй с мерт­вого.

Ваш П.Митурич.

П.В.МИТУРИЧ - Л.Е.АРЕНСУ и Н.Н.ПУНИНУ.

августа 1922. <Санталово>

Дорогие Лев Евгеньевич и Николай Николаевич!

Вот какое письмо я вынужден написать Маяковскому*, что­бы выяснить положение со многими вещами Хлебникова.

В личной беседе с Л.Ю.Брик ответа не получено хоть сколь­ко-нибудь удовлетворительного, и думаю, с этим парнем мягко­стью ничего не добьешься.

Получил извещение, что «Зангези» приобретен Госиздатом, и теперь у нас имеется возможность издать «Доски судьбы». Я собрал материал к ним и посылаю Исакову П.К., чтобы он их пустил в набор, и скоро, можно надеяться, они выйдут.

Боюсь, чтобы Госиздат не замариновал «Зангези», для чего необходимо что-либо предпринять, то есть кому-либо затребо­вать известное количество экземпляров.

Если вы наберете, как думали, денег больше 100 миллионов, то присылайте их, я должен поехать скоро в Москву делать «Дос­ки судьбы», а может быть, и еще кое-что удастся выпустить.

Послал вам «Азбуку неба», которую приготовил друзьям, не надеясь на то, что скоро удастся ее напечатать. Мне. по всей вероятности, к зиме придется искать службу, ибо есть будет не­чего, а также носить. Как полагаете, не мог бы я рассчитывать на мастерскую в Академии и кормит ли она? Вместе с тем меч­тается завести будетлянский* угол, чтобы можно было бы хо­рошо поработать?

Я теперь не имею понятия об укладе Академии, но, по всей вероятности, мало отличимо от того, когда я там учился. Прин­ципиально я ее, конечно, не признаю по-прежнему, но, может быть, теперь с этим посчитаются коллеги и допустят сносное су­ществование, к тому же я утратил воинственный пыл и мне бы хотелось не воевать, а просто серьезно, не спеша работать, не обращая ни на кого особенного внимания.

Там ли С.К.Исаков и имеет ли отношение к Академии?

Будетлянские идеи, по существу, неоспоримы, но могут вы­зывать страшные споры в поисках последовательного и логиче­ского подхода к их предложениям, который теперь почти все­гда возможен к пройденным.

Напишите по этому поводу, что думаете. От вас давно пи­сем нет. Что писали о Хлебникове? Пришлите. Кланяйтесь ва­шим женам и чадам от меня и моей сложной половины.

П.В.МИТУРИЧ - Н.Н. ПУНИНУ

<Осень 1922 года. Санталово>

Николай Николаевич!

К Вам большая просьба: хотим печатать поэмы Хлебнико­ва. Я собрал их все из дому, но почему-то не положил двух: «Ра­зина со знаменем Лобачевского»* и «Царапины по небу» <...>

Дело с изданием «Досок судьбы» движется очень медленно денег нет. Открыли подписку на издание. Попытайтесь сделать это и у себя.

Комиссия по изданию Хлебникова существует из следую­щих лиц: Председатель П.Митурич. Идеологическое ядро: Куфтин, Андриевский, Пунин. Администрация: П.Исаков, С.Исаков, Н.О.Коган, Л.Арене.

Так что Вы действуйте смато, мы Вам очень верим.

Задача: донести в сохранности живую пыль почерка Вели-мира до всеобщего сведения и невозможное делать возможным.

За душевной пустотой наступает материальный голод и ни­щета, и тогда люди придут к нам, неслыханным богачам, и мы откроем им свои житницы и расцветут Азийские Соединенные Штаты под знаменами Предземшаров с их Советами.

Посылаю Вам несколько графических работ, которые, ес­ли можно, продайте или напечатайте, а гонорар в деревню при­шлите.

Целую всех крепко. П.Митурич.

IX. После ночного разговора с Лурье и Ахматовой — <<Во мне два человека теперь» — Записки Ахмато­вой — «Можешь без меня? Не могу...» — Русская вы­ставка в Берлине - «Душа в угаре» - Ревность — «Люблю, какая ты есть» — «Ты одна останешься правой» ~ «Ан., зову тебя»

ДНЕВНИК. 1922 год.

августа

Вчера после ночного разговора с Лурье и Ахматовой* по­чувствовал еще одно, последнее одиночество.

Средств выражения не дано. Наиболее полное выражение, какое может встретиться на земле, — сгорание (Блок). Другой вид творчества для каждого художника гораздо больше не его, чем его. «Труба марсиан» это и есть Хлебников, но личному на­шему чувству разве не хочется себя конкретного, со всеми мело­чами, в быту выразить, ибо «Труба марсиан» план Хлебнико­ва, а не он сам.

Павловск. Осень. Вечера темные. Ветер шумит, как тогда, так же; болит душа, о том же.<...>.

августа

Кто эта недостижимая и единственная? Дама Луны? — нет. Это, может быть революция? Вчера проходил мимо окон быв­шего РОСТА на Невском, где вскоре теперь открывается «До­миник». Закрашивали вывеску ~ буквы Р-О-С-Т-А. Там в окнах были раньше агитплакаты на буржуев. Как я обозлился, а по­том горькая обида. Куда ты ушла? Мне снится плащ твой синий.. августа

Во мне два человека. Я ничего не понимаю из всех этих цитат Блока теперь; что со мной было, это же болезнь. И я вспоминаю, что всю жизнь у меня эти два человека были. Один ~ болезнь. Тоска, ходишь, как отравленный, присмертный и близ­ко к небу и против неба, грешный и все более грешащий, и мрач­ный, безверный, отчаянно-бесшабашный, пьяный и готовый пьянствовать и разнуздываться, а другой светлый и спокойный, но первый — без разума и воли, второй — без души.

5 сентября

После заседания говорила об Артуре*.

 

А.А.АХМАТОВА - Н.Н.ПУНИНУ

<Август - начало сентября 1922 года. Петроград>

Николай Николаевич, сегодня буду в «Звучащей раковине»*. Приходите.

А.Ахматова

 

<Приписка Н.Пунина:>

Я сидел на заседании в «Доме искусств»*, когда мне подали эту записку; был совершенно потрясен ею, т.к. не ожидал, что Ан. может снизойти, чтобы звать меня, это было еще до разго­вора об Артуре.

 

А.А.АХМАТОВА - Н.Н.ПУНИНУ

<Сентябрь 1922 года. Петроград>

Милый Николай Николаевич, если сегодня вечером Вы сво­бодны, то с Вашей стороны будет бесконечно мило посетить нас*. До свидания.

Ахматова. Приходите часов в 8 9.

 

АННА АХМАТОВА

И говорят нельзя теснее слиться*,

Нельзя непоправимее любить...

Как хочет тень от вещи отделиться,

Как хочет дух от...?

Так я хочу теперь забытой быть..

сентября 1922 Петербург

Небывалая осень построила купол высокий, Был приказ облакам этот купол собой не темнить, И дивилися люди: проходят осенние сроки, А куда провалились студеные, темные дни.