Д. П. Штеренберг - Н. Н. Пунину

<1920 год. Москва> <...>

Те картины, которые были у Вас куплены в прошлом году, прошу срочно рассмотреть, выделив из них те, которые предназначены для Музея живописной культуры, оставить те, ко­торые могут быть приняты в Русский музей, а остальные при­слать к нам в Москву в Государственный фонд для распределе­ния по провинции. Мы таких распределений уже сделали для восьми провинциальных музеев и нуждаемся в материале. От­носительно приема студентов на военную службу могу сообщить следующее: все наши школы признаны Главным бюро по учету техническими, и учащиеся берутся на учет, кроме того, мы ста­раемся милитаризировать московские школы, представляя По­литотделу пользоваться нашими учащимися на месте. Вопрос еще не закончен, мы добиваемся, что Вам было бы сообщено телеграфно Военным же ведомством, остальное зависит от Ва­шей энергии.

С товарищеским приветом Д. П.Штеренберг.

 

Н.Н.ПУНИН - Д.П.ШТЕРЕНБЕРГУ

<1921 год. Петроград>

Дорогой Давид Петрович, до чрезвычайности удивился Вашему письму относительно Иса­кова и Академии. Разве Вам не известно, что Академия, наря­ду с другими учебными заведениями, по Вашему же предписа­нию из Москвы подведомственна Главпрофобру, к которому ни я, ни кто-либо иной не имеет никакого отношения. Разве Вам не известно, что из Москвы в Петропрофобр был назначен не­кий Кораблев, по-видимому, получивший от Преображенского определенные директивы не приглашать в Петропрофобр работ­ников старого ИЗО. Так по крайней мере говорит заведующий Петропрофобром. Ввиду этого Кораблев в течение целого ме­сяца искал себе кандидатов ИЗО Петропрофобра и нашел на­конец некоего Лепилова, которого и провел через Союз. Так что никакого отношения к Академии я сейчас не имею, и вся бес­стыдная контрреволюция, которая в ней происходит, вплоть до наименования Академией, лежит на ответственности либо Глав-профобра, либо Кораблева. Что касается моей кандидатуры в Петропрофобр, то она поддерживается и Отнаробразом в лице тов. Кузьмина, и Союзом, но, встречая решительное сопротив­ление в Москве, не может быть реализована.<...>

А.В.КОРСАКОВА - Н.Н.ПУНИНУ

8 мая 1921 года. Мюнхен

Юксинька, друг милый, какое неожиданное, чудесное событие! Ваше письмо. И как и что отвечать и с чего начинать. Эти два с половиной года для меня обозначают разрыв и разлом и новую жизнь. В феврале 1919 года я перестала быть Frau Broel. Теперь я Galston. Может быть, Вам, петербуржцу, знакомо это имя? Он еще в 1914 году много кон­цертировал в России и Петербурге, судя по некоторым уцелев­шим рецензиям, пользовался очень большим успехом и извест­ностью.

С Жоржем мы никогда очень близки «душой» не были, не понимали и даже не одобряли друг друга, но пока была легко­мысленная молодость и еще более легкомысленная влюблен­ность... все шло еще. Долгая разлука (три года на войне) отда­лили меня, затем я сошлась с многими русскими, узнала другие взгляды, развивалась в другом направлении — а он был всегда «немец», а за войну стал самым крайним и узким шовинистом. Потом было еще и еще... и я дошла до полнейшего отчаяния и потери всякого пути, когда случайно познакомилась с Galston'oM. Его игра потрясла меня и совершенно перевернула. Он тоже был три года на войне, мы почти два года ежедневно переписывались,

.и это время было очень схоже с нашей дружбой. К концу вто­рого года случилась революция*, он при первой возможности приехал в Мюнхен и через 6 недель по его приезде я уже была разведена и затем, после его развода (он женат был тоже), мы женились. Вот уже два года. У меня ребенок, чудесная девоч­ка. Я была больна, долго и больно. Кажется, 11 раз лежала под хлороформом и три почти месяца в клинике... Я наружно, ка­жется, очень мало изменилась, так же тонка или худа. Но, ка­жется, внутри - все иное. Вы так хотите меня видеть, со мной говорить. Милый друг, я очень боюсь встречи с Вами. Настоль­ко, что почти не хочу. Вы имеете какое-то чудесное представле­ние обо мне, а я... ну, самая простая женщина. Вожусь с моим ребенком. Шью, штопаю, готовлю обеды (у нас нет прислуги, только приходящая). Очень много самого прозаического и обык­новенного дела. Но я все же счастлива и радуюсь жизни, и это бремя труда легко...

ДНЕВНИК. 1921 год

<Без даты>

Седьмой час 29 июля 1921 г. Время ползло ужасно медлен­но, оно ползло мимо, в то время как я сидел за письменным сто­лом и ждал семи часов, чтобы идти в свой коллектив. (Состою в коллективе коммунистов (кандидат) Дворца искусств с января этого года.)

Еще накануне я записал в дневнике: «Последние дни — дни. из которых взято последнее, так что весь я был, как всякий вы­ходящий, совершенно без чего бы то ни было лишнего...» Ника­ких видимых причин; я только что договорился получить доволь­но значительную сумму денег (около 2 000 000 р.) за свою книгу о Татлине; рассчитывал через 3—4 дня поехать в Псков, где бы­ла жена в отпуску; работа, правда, из рук вон плоха, но к этому была уже привычка; за четыре года мы привыкли узнавать, что девять единиц наших усилий совершенно не имеют никакого сле­да. Впрочем, почему за четыре года. Крестовые походы имеют тоже 7 или 8 единиц неначертанных усилий. Персидские войны также, герцог Альба и большинство революций. Это не могло быть причиной моего подавленного, самого скверного настрое­ния; думаю, кто-то все-таки во мне изнывал тонкой и крученой тоской по революции.

Мне всегда было очень трудно не оправдывать доверия или надежды; я не мог забыть доверия Луначарского: «Назначая вас комиссаром, я и мои товарищи надеются...» это было сказано четыре года тому назад совершенно одинокими людьми. (Как одиноки были большевики после Октября, знает лучше всего наша интеллигенция.)<...> Такая романтика обязательно будет одиночеством; так, действительно, я и писал в той же записи накануне: «от всего этого сознал себя начисто одиноким». Впе­реди была стена, предел. Даже думать было нечего; и бесчувст­венный, я бессмысленно ждал семи часов, когда позвонили. Я слышал, как отец моей жены (Евгений Иванович) шел от­крывать дверь, открыл и покричал мне: «К вам, Николай Ни­колаевич». Я вышел в прихожую. Невысокий человек спраши­вал меня...*

1 августа

Бруни сказал: «Что мне в вас нравится, это легкость ваша. Легко вы выходите. (Помолчав.) Это у вас ангел-хранитель, хорошо он вас бережет. При ваших чертах вам бы была тяжелая жизнь».

ПРОТОКОЛ

На основании ордера Петроградской Чрезвычайной комиссии за № 1065 от 3 августа 1921 г. в гор. Петро­граде произведен арест Пунина Николая Николаевича* в доме № 4, кв. № 5, Инженерная ул. <...>

3 августа 1921 г.

Н.Н. ПУНИН- Е.И.АРЕНСУ*

7 августа 1921 года. <Петроград>. Шпалерная, 25

Пока никаких существенных перемен, не получил еще ни одной от Вас передачи, и это меня беспокоит — все ли вы здоро­вы. При первом случае пришлите мыла, зубн. щетку и спичек, очень хочу папирос. Привет Веруну*, передайте ей, что, встре-тясь здесь с Николаем Степановичем*, мы стояли друг перед другом, как шалые, в руках у него была «Илиада», которую от бедняги тут же отобрали. Когда будете приносить передачу, по­лучайте обратно то, в чем была прислана предыдущая.<...> VI отд. камера 32. Пунин.