В которой тайные агенты блуждают во тьме

 

– Рудольф!

– А?

– Вы где?

– Сам не знаю. Подождите, я к вам подойду… О, черт!

– Осторожнее!

– Дьявол, как тут темно!

– Вы себе ничего не сломали?

– Нет! Какого черта, спрашивается, я послушался вас и приперся сюда? Ради каких‑то дамских пан… А‑а!

– Осторожно, там где‑то валяется галстук.

– Спасибо, я уже зацепился за него и упал. Вы очень добры!

– Рудольф!

– Ну что?

– Кузен, вы целы?

– Да. Знаете, чего я сейчас хочу?

– Чего?

– Быть круглым сиротой. Не иметь ни отца, ни матери, ни дяди, ни тети, ни отдаленной кузины!

– Ай, кузен! Это вы?

– Я. По‑моему, меня нельзя спутать с мышью. Даже в темноте…

– Что вы делаете, кузен?

– Ищу фонарь.

– Вы не там его ищете!

Пощечина, как артиллерийский салют, прогремела на весь трюм.

– Знаете что, если вы так истолковываете мои самые невинные намерения, ищите свет сами!

– Кузен, вы не могли бы помолчать немного?

– Молчу. Надо же, по вашей милости я теперь замурован в трюме… Тьфу! Вся венская разведка будет надрывать животы, когда узнает, что…

Во мраке, как бабочка, вспыхнул огонек, и в его свете обнаружилось лицо Рудольфа – красное, удивленное.

– Что это? – моргая от неожиданности глазами, выдавил из себя он.

– Свеча, – довольно сказала Амалия. – Отправляясь сюда, я захватила с собой на всякий случай свечу и спички. За предусмотрительность.

– Знаете, кузина, – пробормотал вконец ошарашенный Рудольф, – я должен вас поцеловать.

– Вы уже пытались это сделать, – сухо оборвала его Амалия. – Учтите, что расплавленный воск очень горячий, так что лучше не злите меня. Идем!

– Куда?

– Искать «Леду».

– Вы в св‑воем уме? – воскликнул Рудольф. От изумления он даже начал заикаться.

– Тогда сидите тут один в темноте и продолжайте мечтать осиротеть, я не буду вам мешать, – съязвила Амалия и повернулась, собираясь уйти.

Представив себе, как по нему во мраке начнут прыгать развязные мыши, германский агент похолодел.

– Ну, нет, – с жаром возразил он, кидаясь следом за огоньком, – ни за что!

Однако Амалия внезапно остановилась и посветила немного вбок. Взорам агентов предстали четыре простеньких чемодана, накрытые сеткой.

– Мой коричневый, – быстро сказала Амалия. Коричневый чемодан был больше остальных.

– Мой черный, – буркнул Рудольф нехотя.

– Тот, что с железной ручкой, тоже мой.

– Я беру серый.

Родовитый граф фон Лихтенштейн и его прелестная кузина (тоже, между прочим, из дворян), как самые обычные воришки, вцепились в сетку и обоюдными усилиями содрали ее. Корабль застонал и заохал. Рудольф позеленел.

– Не время страдать морской болезнью, друг мой, – деловито произнесла Амалия, завладевая тяжеленным коричневым чемоданом и тем, что с железной ручкой.

Свеча, криво прилепленная на полу, освещала лица кузенов, колдующих над застежками. Наконец крышки откинулись, и на лице Рудольфа проявилось разочарование.

– Четыре сорочки и серый фрак, – объявил он. – А у вас?

– Дюжина платков.

– Если бы мне кто‑нибудь когда‑нибудь сказал, – ворчал Рудольф, роясь в стопках одежды, – что я буду копошиться в чужих вещах…

– Кузен!

Побледнев, Амалия извлекла из чемодана продолговатый предмет, напоминающий футляр для трубы. Рудольф тяжело задышал и стал лихорадочно перекидывать вещи в своем чемодане. Вскоре второй футляр оказался у него в руках.

– Держу пари, это багаж музыкантов, – проворчал он, чтобы успокоить себя.

– В первом классе из музыкантов едут только сеньора Кристобаль и ее аккомпаниатор Шенье, – напомнила ему Амалия. – Но Шенье – пианист, а сеньора и вовсе певица.

Она открыла футляр, заглянула туда и побледнела еще больше. Рудольф, следуя ее примеру, глянул в свой – и побагровел.

– Какие‑то холсты, – пробормотал он. Голос плохо ему повиновался. – Но ведь «Леда» была на дереве…

Он вывалил добычу на чемодан. Амалия, не мешкая более, извлекла на свет божий свою находку.

– Кажется, у меня Рафаэль, – произнес Рудольф через несколько мгновений.

– А у меня – Боттичелли. Рудольф! Эта картина принадлежала Висконти, я знаю ее!

– Какой‑то портрет, возможно, голландской школы… А у вас что?

– Тициан, но очень маленький… Рудольф, я гений!

– Так. Это…

– Дайте‑ка посмотреть… Себастьян, как же его…

– Ну да. Себастьян Секунд, прозванный двуликим Янусом… Помню. Живописец пятнадцатого века. У него еще была манера рисовать половину лица нормальной, а другую – обезображенной. То это была голая кость черепа, то животное, то вообще какое‑то немыслимое уродство…

– А мне нравится. Человек ведь двойственен по своей природе… У меня Грез.

– Тут что‑то венецианской школы, судя по колориту… Художника не знаю.

– Боже! Арчимбольдо! Лицо, сотканное из цветов. Тоже фантастический художник, как и Секунд.

– У меня… Этого живописца я не знаю. Не бог весть что. Начало века, судя по всему… Натюрморт.

– У меня больше ничего.

– У меня тоже…

Огонек свечи трепетал, волны ревели за бортом, и мыши, притаившиеся во мраке, испуганно пищали. Амалия, убедившись, что в коричневом чемодане больше ничего нет, взялась за баул с железной ручкой. Рудольф сражался с серым чемоданом.

– Вот будет забавно, – пропыхтел он, – если мы и в самом деле ее найдем… А, черт, опять панталоны, чтоб им провалиться! И корсет!

– Два мужских костюма.

– Позвольте, тут какие‑то деревяшки…

– У вас?

– Угу… Нет, это не «Леда», она должна быть крупнее.

– Вы знаете, каких она размеров?

– Наш эксперт все измерил… Примерно девяносто сантиметров на семьдесят.

– Погодите, тут какая‑то коробка… А, тоже картины!

– Так… Посмотрим… Портрет какого‑то из Висконти. Полено.

– Кузен!

– Рожа, как полено, рисовало полено и нарисовано на полене…

– Рудольф, прошу вас… У меня… погодите… черт, плохо видно… Герцогиня Валерия Висконти. 1526 год.

– У меня Мадонна. Говорят, некоторые живописцы придавали мадоннам черты своих любовниц. Глядя на эту картину, верится с трудом…

– Да уж… У меня и вовсе что‑то непонятное. Какая‑то одалиска из гарема. Из тех времен, когда Восток был в моде… Жуткая мазня.

– Дайте‑ка взглянуть… Ну и окорока!

– Рудольф, имейте совесть!

– Не хочу. У этого Висконти начисто отсутствовал вкус. Так, у меня… Не понял…

Наступила тишина.

– Это сюда, а это… Ну и хитрец!

– Что там у вас?

Рудольф глубоко вздохнул.

– Можете убить меня, кузина, но у меня «Леда» Леонардо. Все три части.

Свеча догорала на полу. Амалия, услышав слова своего напарника, медленно повернула голову.

– Правда, «Леда»?

Рудольф развел руками.

– Вы же сами оставили мне серый чемодан. Я не виноват, что она там оказалась.

– Так… – пробормотала Амалия. – Надо зажечь новую свечу… Я сейчас.

Она завозилась, шумно дыша. Щеки ее пылали, прядь волос выбилась и повисла вдоль щеки. Рудольф с беспокойством наблюдал за ней.

Амалия вытащила свечу, зажгла ее от старой, а старую загасила и огарок убрала в ридикюль.

– Покажите…

Рудольф уступил ей место.

Кассиано дель Поццо не солгал. «Леда» действительно была написана на трех досках. Висконти или кто‑то из его сообщников окончательно разделил их, после чего их без труда удалось уместить в чемодане. Рудольф сложил три части вместе, прямо на полу, так что картина предстала в своей целостности. На ней была изображена необыкновенно красивая женщина со сложной прической из множества кос. Справа возле ее ног, касаясь их крыльями, стоял белый лебедь, выписанный с удивительной точностью. Слева были изображены два разбитых яйца, из которых вылезали четверо пухленьких младенцев. Позади виднелись горы, окружавшие озеро, и легчайшие облака в вышине. Хотя картина значительно потемнела, как и говорил Амалии Волынский, и часть краски вдоль стыков осыпалась, видно было каждое перышко в воздетых крыльях птицы, каждый волосок на головах детей. Характерная полуулыбка на устах женщины, ее полуопущенные ресницы, тончайшая прорисовка пейзажа – все указывало на то, что на полу трюма судна, следующего из Европы в Америку, действительно лежала работа великого Леонардо.

Амалии не часто приходилось испытывать такое разочарование, как сейчас. Она едва не разрыдалась, и только гордость помогла ей держать себя в руках. Глаза ее сухо блестели.

– Да… Похоже, действительно она.

Девушка взяла одну из панелей, поднесла к лицу и, не удержавшись, осторожно потрогала волосы Леды пальцем. Не каждый день выпадает счастье прикоснуться к работе самого Леонардо… Амалия вернула панель на место, села на пол, осторожно сняла пылинку с крыла лебедя, чуть поерзала, устраиваясь то так, то эдак, чтобы получше рассмотреть композицию. Позади нее Рудольф переминался с ноги на ногу, не находя себе места.

– Поздравляю вас, кузен, – грустно сказала Амалия, поднимаясь на ноги.

– Она принадлежит моему кайзеру, – пробормотал Рудольф, словно оправдываясь.

– Да… – задумчиво сказала Амалия, глядя на прекрасную женщину с неземной улыбкой. – «Леда» воскресла. Кто бы мог подумать!

Она со вздохом поглядела на лежащие рядом другие картины – на надменную Валерию Висконти в жемчугах и на голозадую «Одалиску», таращившую бессмысленные глаза.

– До чего же вульгарная баба, – промолвила Амалия с тоской. Контраст и впрямь был разителен.

Она сложила друг на друга два портрета и начала медленно скатывать четыре холста, которые нашла в коричневом чемодане.

– Кузина, – воскликнул расстроенный Рудольф, – умоляю вас, стукните меня роялем по башке!

– Уй, Рудольф, – сказала Амалия, болезненно морщась, – прошу вас… У нас был уговор. Вы мне ничем не обязаны.

Агент вцепился обеими руками в волосы.

– Но как же… но ведь это вы догадались…

– Рудольф, – сердито проговорила Амалия, – перестаньте. Впрочем, если вам так уж хочется удружить мне, отдайте мне лучше одну картину из ваших, и покончим с этим.

– Рафаэля? – встрепенулся Рудольф. – Я… Амалия, я с радостью!

– Не Рафаэля, а Себастьяна, – уточнила Амалия.

– Но Рафаэль ценится гораздо дороже! – не утерпел агент. – Кузина…

– Я не люблю Рафаэля, – отозвалась Амалия с раздражением в голосе. – Он какой‑то… приглаженный, что ли. Себастьян Секунд мне больше по душе… И потом, там изображено совершенно потрясающее лицо.

Рудольф тихо вздохнул.

– Держите, – сказал он, протягивая ей полотно.

Это был портрет человека лет тридцати или около того, поразительно белокурого, красивого, с тонкими чертами лица. Правая его половина была здоровой, левая же покрыта какими‑то уродливыми пятнами и походила на лик разлагающегося трупа. Рудольфа передернуло.

– Странный у вас вкус, – заметил он.

– Вы говорите совсем как моя мама, – со смешком ответила Амалия. – Она из всех картин признает только виды озер.

Рудольф замолчал. Амалия бережно свернула Секунда и уложила его в футляр.

– А вы?

Рудольф подобрал галстук миссис Рейнольдс, связал им вместе три части «Леды» и забрал свои картины, после чего агенты водворили платки и сорочки обратно в чемоданы и затолкали их под сетку.

– Вы на меня сердитесь? – неожиданно спросил Рудольф.

– Я? – удивилась Амалия. По‑видимому, она совершенно овладела собой, потому что улыбалась как ни в чем не бывало. – За что мне на вас сердиться?

– За «Леду», – коротко ответил Рудольф. – Я знаю, вы бы хотели, чтобы она досталась вам. Я ведь такой же, как и вы, – всегда болезненно переживаю неудачи. Верьте, если бы это зависело только от меня, я бы отдал эту чертову картину вам с легкой душой, но… мой повелитель должен получить «Леду», потому что заплатил за нее огромные деньги и не может себе позволить, чтобы над ним смеялись во всем мире.

Часы в глубине трюма прохрипели половину второго.

– Уже поздно, – сказала Амалия просто. Держа под мышкой футляр с холстами и два громоздких портрета, она нагнулась и отлепила свечу от пола. – Пора возвращаться.

На их счастье, страж дремал, и они смогли выбраться из трюма незамеченными.

Стояла глубокая ночь, когда Амалия наконец вернулась к себе. Затылок у нее ломило, глаза слипались. Она бросила футляр с картинами, «Одалиску» и портрет Валерии Висконти на кровать, села, обхватила пальцами виски и задумалась.

В номере напротив Рудольф крепко запер дверь, снял с кровати перину и положил под нее все три части «Леды», после чего спрятал остальные картины в декоративный камин, который никогда не топили, вернул перину на место, вновь застелил постель и через некоторое время уже спал крепким сном.

Если бы он не был так утомлен и догадался бы поплотнее задернуть штору, он бы наверняка заметил тень, которая, притаившись сбоку от окна, внимательно наблюдала за его манипуляциями. Убедившись, что Рудольф уснул, тень исчезла. Через некоторое время ручка на двери, ведущей в каюту Рудольфа, начала поворачиваться, но тому, кто стоял снаружи, это ничего не дало. Дверь была закрыта на два оборота, и Рудольф предусмотрительно оставил ключ в скважине. Поняв, что к германскому агенту проникнуть не удастся, тень изрыгнула витиеватое проклятие и канула во тьму.

 

* * *

 

Из дневника Амалии Тамариной (зашифровано)

«23 ноября. Второй день плавания.

Похороны мадам Эрмелин. Труп Висконти в пустующей каюте.

«Леда» найдена.

С этим делом – все. Но меня волнует другое: не была ли мадам Эрмелин отравлена? И если да, то кем?

2 ч. 15 мин. ночи. Ложусь спать».

 

– Молись! – страшным голосом вскричал убийца и занес кинжал.

– Ах, сударь, – простонала несчастная герцогиня, падая на колени, – заклинаю вас всем, что вам дорого: не убивайте меня…

«Господи, до чего же глупы эти детективные романы! – подумалось Амалии. – Вместо того чтобы падать на колени и произносить мелодраматические монологи, надо было взять предмет потяжелее и как следует стукнуть им нападающего по голове».

Она захлопнула книгу и откинулась на спинку кресла. По правде говоря, ей даже не слишком хотелось читать. Амалия хорошо знала себя. Бесполезно было даже надеяться на то, что ей удастся отвлечься, пока она не нашла ответа на тот самый, решающий вопрос.

В дверь постучали.

– Войдите! – недовольно крикнула Амалия.

На пороге возник Рудольф фон Лихтенштейн. Вид у кузена был малость смущенный. Он замешкался у двери, не решаясь войти.

– Доброе утро, кузен, – сказала Амалия. – Как вы себя чувствуете?

– Прекрасно, – уныло ответил Рудольф, – просто прекрасно. – Он глубоко вздохнул. – Скажите мне… только честно, кузина! Вы на меня не в обиде?

– Из‑за чего? – удивилась Амалия.

– Из‑за дамы с лебедем, – лаконично ответил Рудольф.

Амалия улыбнулась. До чего же он мил, бедный Рудольф!

– Нет, – совершенно искренне отозвалась она. – Я на вас не в обиде, кузен.

– Да? – Рудольф смешался. – А то вы тут сидите взаперти и не выходите… Я решил, что вы не хотите меня видеть.

– Я всегда рада вас видеть, кузен, – возразила Амалия, принимаясь за десерт. – Просто я никак не могу выкинуть из головы мадам Эрмелин. Меня не покидает ощущение, что ее смерть вовсе не была естественной. У нее определенно был жесткий характер, и мистер Дайкори считает, что семья не слишком горевала, потеряв ее. Может быть, она кому‑то сильно мешала, и тот человек решил, что настал момент убрать ее с дороги раз и навсегда? Тело хоронят в воде, и никто не обнаружит никаких концов. Как вы думаете, кузен?

Рудольф широко улыбнулся.

– Я полностью согласен с вами, кузина, и готов подписаться под каждым вашим словом.

– Значит, вы тоже полагаете… – начала Амалия.

– Совершенно неважно, что я полагаю, – перебил ее кузен. – После того, как вы вчера оказались правы, а я кругом не прав, я готов оказывать вам поддержку в любом начинании, которое вам угодно будет предпринять.

– Вот как? – подняла брови Амалия.

– Да, – серьезно ответил Рудольф. – Значит, по‑вашему, ее мог убить кто‑то из семьи?

– Пока это только мои догадки, – заметила Амалия.

– А мотив? Полагаете, деньги?

– Возможно, – поколебавшись, согласилась Амалия. – Или чье‑то ущемленное самолюбие.

– Хм, – сказал Рудольф. – Мне кажется, я понимаю, что вы имеете в виду. Лично я считаю, что если уж они терпели ее столько лет, то терпели бы и дальше. Домашние тираны всегда выбирают таких жертв, которые не станут сопротивляться. В этом и состоит весь их гнусный расчет. Они ставят на то, что между бунтом и смирением человек почти всегда выбирает последнее, потому что внешне оно не требует таких усилий, как бунт. Но, что бы там ни говорили, смирение – выбор малодушных, и расплата за него бывает очень жестокой.

– А расплата за бунт? – подала голос Амалия.

Рудольф усмехнулся:

– В нашем мире за все приходится платить, кузина. Кстати, я должен сообщить вам кое‑что. – Он подался вперед. – Сегодня я совершенно случайно заглянул в ту пустующую каюту…

– Позвольте мне закончить, – сказала Амалия. – Вы не нашли в шкафу… нашего знакомого. Так?

– Именно, – со вздохом подтвердил Рудольф. – Кажется, сам он уйти не мог. Как вы думаете, куда он делся?

– Уплыл, – отозвалась Амалия. – Как и мадам Эрмелин.

Рудольф мечтательно зажмурился.

– Наверное, мерзавец Вернер постарался. Надо бы разок применить к нему ваш метод. Канделябром по голове, связать и кинуть за борт.

– Руди, я нахожу, что вы чересчур кровожадны, – мягко заметила Амалия.

– Это, наверное, во мне заговорил прадедушка Боэмунд, – доложил Рудольф, весело блестя глазами. – Так что вы намерены предпринять по поводу мадам Эрмелин?

– А что бы вы сделали? – напрямик спросила Амалия.

– Для начала, – спокойно ответил Рудольф, – я бы побеседовал с врачом.

 

Они нашли доктора Ортегу в бильярдной, где он с азартом гонял шары на пару с аккомпаниатором Шенье.

– Доктор, – сказала Амалия, – можно вас на минуточку?

Ортега отложил кий и подошел к ним. Амалия отвела маленького доктора к окну, где, немного смущаясь, завела разговор о мадам Эрмелин. Мол, ее смерть была такой внезапной… Не думает ли он, что мадам могли попросту убить?

– Странно, – заметил Ортега, с любопытством поглядывая на молчавшего Рудольфа фон Лихтенштейна. – Очень странно.

– Что именно? – насторожилась Амалия.

– Да то, – беззаботно ответил доктор, – что вы, мадам Дюпон, не первая, кто задает мне сегодня этот вопрос.

Амалия вся обратилась в слух.

– В самом деле? Значит, кто‑то еще спрашивал у вас…

– К вашим услугам, мадам Дюпон, – произнес мягкий баритон в двух шагах от нее.

Амалия резко обернулась и увидела сыщика из страховой компании, Деламара. Он стоял, заложив руки в карманы, и пристально смотрел на нее.

– Доброе утро, месье Деламар, – проговорила Амалия, улыбаясь самой очаровательной из своих улыбок, которой было бы вполне достаточно, чтобы заменить солнце в ненастный день. Однако месье Деламар, похоже, был не слишком чувствителен к женским чарам, потому что смотрел на Амалию с неприкрытым подозрением.

– Все в порядке, Ортега, – сказал сыщик врачу. – Можете идти.

Недоуменно пожав плечами, доктор вернулся к прерванной партии.

– Можно вопрос, мадам Дюпон? – очень вежливо осведомился Деламар. – Что побудило вас, постороннего, в сущности, человека, интересоваться подробностями кончины мадам Эрмелин?

Амалия и Рудольф тревожно переглянулись. Требовалось срочно подыскать какое‑нибудь объяснение, и желательно как можно более убедительное. Как всегда, Амалия нашлась первая.

– Видите ли, – сказала она, – дело в том, что мой муж, месье Дюпон, всегда говорил мне… – Она запнулась.

– Молодчина этот Дюпон, – встрял Рудольф, чтобы заполнить паузу.

– Да. – Амалия улыбнулась. – Так вот, месье Дюпон всегда говорил мне, что случайных смертей не бывает, – выпалила она.

Брови сыщика поползли вверх.

– А ваш месье Дюпон… он кто? – спросил он.

– Месье Дюпон – полицейский, – бодро ответила Амалия. И, послав Рудольфу многозначительный взгляд, добавила: – Был.

– Ах вот оно что… – медленно проговорил Деламар. – Да, теперь все понятно, я имею в виду, ваш интерес к этому делу. – Он кашлянул и поправил галстук.

– Значит, дело все‑таки есть? – вклинился Рудольф.

Сыщик приоткрыл рот, покосился на Ортегу и Шенье, которые сосредоточенно сражались вокруг обитого зеленым сукном стола, подхватил агентов под локти и не спеша зашагал прочь из бильярдной.

– Не поймите меня превратно, – сказал он, когда дверь за ними захлопнулась. – Я всего лишь представитель страховой компании. И поэтому, когда сегодня утром Кристиан Эрмелин принес мне вот это, я оказался в довольно сложном положении.

– Что принес? – насторожился Рудольф.

– Сейчас вы сами увидите. – Деламар запустил руку во внутренний карман и извлек оттуда маленький голубой конверт. Внутри оказался вчетверо сложенный листок простой бумаги.

– Можно? – спросила Амалия, завладевая листком.

Она развернула его и удивленно моргнула.

На листке черными печатными буквами было жирно выведено: «Ты умрешь первой». И подпись: «Л.».

 

* * *

 

– Опа! – воскликнул Рудольф, с интересом изучая листок. – Что это?

Деламар вздохнул и вытер вспотевший лоб.

– Кристиан Эрмелин нашел письмо, разбирая вещи матери. Естественно, у него тут же возникло множество вопросов.

– И он обратился к вам, – закончила Амалия. – А вы первым делом отправились к врачу. – Она прищурилась. – Что именно вам сказал Ортега?

Деламар отвернулся.

– Похоже, он и сам ни в чем не уверен, – нехотя признался он. – Немолодая дама поперхнулась шампанским, сильно кашляла, у нее лопнул в горле сосуд, и она скончалась. Это мог быть и просто несчастный случай, но Ортега не отрицает, что некоторые яды могут вызвать схожую картину смерти. Все зависит от особенностей конкретного организма. – Он поморщился. – Странно, впрочем, то, что и Кристиан, и Гюстав в один голос утверждают, что у матери не было абсолютно никаких проблем со здоровьем. А теперь, когда обнаружилась эта зловещая записка, все окончательно стало на свои места. Смерть мадам Эрмелин вовсе не была случайной. Ее убили.

– Да, но кто ее убил? – вмешался Рудольф. – Кто этот «Л.», подписавший записку? – Он озадаченно уставился на сыщика. – Неужели Луиза Сампьер?

– Н‑да, я тоже первым делом так подумал, – довольно кисло ответил Деламар. – Однако обоих братьев мое предположение чрезвычайно возмутило, хотя сами они так и не смогли предложить мне другого объяснения.

– Ясно одно: кем бы ни был этот человек, он не питал добрых чувств к мадам Эрмелин, – заметила Амалия. – И вряд ли преступником является Луиза, потому что подозрение первым делом падает на нее. Куда проще было бы в таком случае не подписываться вовсе.

– Возможно, кто‑то нарочно подписался так, чтобы сбить нас с толку, – добавил Деламар. – Откуда мы знаем, что инициал соответствует действительности?

Он со значением поглядел на агентов, после чего забрал конверт и листок у Амалии и спрятал их обратно в карман.

– И что же вы собираетесь делать? – спросила девушка у сыщика.

Деламар мгновение поразмыслил.

– Скажите, мадам Дюпон… Вы видели что‑нибудь, что заставило вас предположить, что мадам Эрмелин была убита, или это только ваши догадки?

Амалия медленно покачала головой:

– Нет. К сожалению, я ничего не видела.

– Жаль, – вздохнул Деламар. – А я‑то надеялся, что вы сумеете мне помочь. Значит, мне придется допросить мадемуазель Сампьер.

Однако Луиза Сампьер была не одна. У нее в каюте сидели Гюстав Эрмелин и адвокат. Едва сыщик возник на пороге, младший Эрмелин смерил его испепеляющим взглядом.

– Я знаю, зачем вы сюда пришли! – сердито сказал юноша. – Но это же просто смешно, поймите! – Он повернулся к девушке: – Луиза, не слушай его! Он всего лишь работник страховой компании, и ты вовсе не обязана отвечать на его вопросы!

– Успокойся, Гюстав, хорошо? – попросила девушка. – Иначе господин Деламар может подумать, что я и впрямь в чем‑то замешана. – И она дружески улыбнулась сыщику и его спутникам. – Садитесь, месье, прошу вас, и вы тоже, месье и мадам. Уверяю вас, мне совершенно нечего скрывать.

– Луиза, – вмешался адвокат, – то, что делает месье Деламар, абсолютно незаконно, и я хочу, чтобы ты знала об этом.

– Полно вам, Фелисьен, – твердо проговорила девушка. Она обратилась к сыщику: – Гюстав все твердил о какой‑то записке, которую его брат нашел в тетином столе. Можно на нее взглянуть?

– Да, пожалуйста, – ответил Деламар, протягивая девушке конверт.

Луиза вытянула листок и развернула его. Мгновение она смотрела на написанное, как бы не понимая смысла, но потом ее лицо страшно изменилось. Губы задрожали, на глазах выступили слезы, между бровями показались страдальческие морщинки.

– Луиза, Луиза, – забормотал Гюстав, бросаясь к ней, – что с тобой?

– Ничего, – почти беззвучно ответила девушка. – Ничего. – Она опустила письмо и взглянула на кузена блестящими от слез глазами. – И вы с братом так и не сумели вспомнить, кто такой этот «Л.», который мог бы желать тете смерти?

– Ну, – пробормотал Гюстав, – я, правда, подумал о Луи Валле. Помнишь того конюха, которого мама посадила в тюрьму, когда узнала, что он воровал овес… А что?

– Бедный Гюстав, – с сожалением промолвила Луиза. – У тебя одни только лошади на уме! – Она отвернулась.

Адвокат Боваллон подался вперед.

– Мне кажется, – негромко начал он, – я знаю, о ком подумала мадемуазель Сампьер. – Он обернулся к девушке. – Вы ведь тоже о нем вспомнили?

– О ком? – забеспокоился Деламар. – Назовите имя! Разве вы не понимаете, насколько это важно?

Боваллон откинулся на спинку кресла. Он мог ответить сразу же, но предпочел, как хороший оратор, растянуть паузу. Тем более сильным было впечатление, которое произвели его слова.

– Леонар Тернон, – сказал он.

 

Глава двенадцатая,

в которой проясняются кое‑какие подробности

 

– Леонар Тернон? – ошеломленно повторил Гюстав. – Нет, этого не может быть!

– Почему? – удивился Рудольф.

– Да потому, – с вызовом ответил юноша, – что это просто нелепо! Он давным‑давно умер!

– Ну, не так уж и давно, – снисходительно отозвался адвокат. – Лет восемь или девять тому назад. И, кроме того, он не умер, а пропал без вести. Тело ведь так и не было найдено.

– Его нашли потом, – уже раздраженно проговорил Гюстав, – и похоронили. Перестаньте морочить нам голову! Кем бы ни был автор записки, но точно не Леонар!

– Погодите, погодите, – вмешался сыщик, у которого голова пошла кругом. – Давайте по порядку, хорошо? Кто такой Леонар Тернон? Когда он погиб? И, наконец, какие у него были причины желать смерти мадам Эрмелин?

Гюстав отвернулся.

– Это довольно старая история, сударь, – заметила Луиза. – Не уверена, что она будет вам интересна.

– Позвольте мне, Луиза, – мягко промолвил адвокат. – Вряд ли вы хорошо ее помните, вам ведь было тогда лет десять‑двенадцать, если я не ошибаюсь. – Он сцепил руки на животе и располагающе улыбнулся Деламару и его сопровождающим. – Наверное, лучше всего будет начать издалека. В 1870 году скончалась уважаемая госпожа Бежар, троюродная бабушка мадам Эрмелин. Все свое состояние (а госпожа Бежар была чрезвычайно богата) она оставила Констанс. – Боваллон шевельнул усами. – Молодой Леонар Тернон был дальним родственником госпожи Бежар, и при ее жизни многие полагали, что именно он унаследует ей. Но госпожа Бежар решила иначе, – адвокат улыбнулся, – и в результате самоуверенный юноша не получил ничего.

– Что же было дальше? – спросила Амалия.

– Дальше? – Боваллон заерзал, поудобнее устраиваясь в кресле. – Поскольку завещание госпожи Бежар было абсолютно законно, молодому Тернону не оставалось ничего, кроме как отступить. Само собой, мадам Эрмелин дала ему кое‑какие деньги, и он отправился в Африку – попытать счастья в наших доблестных колониальных войсках. – Адвокат вздохнул. – К сожалению, Леонару не повезло. После одного из сражений он бесследно исчез. Вот и вся история, дамы и господа.

– Он не исчез, – упрямо заметил Гюстав. – Он был убит! Сколько вам можно повторять!

– Минуточку, – вмешался Деламар. – Смерть Леонара Тернона была установлена достоверно, или все‑таки имеется возможность того, что он мог остаться в живых?

– Гм, – недовольно пробурчал адвокат. – Ну, какие‑то останки были найдены, но опознать их, я думаю, было чрезвычайно трудно. Сами понимаете – Африка, жара… Тем не менее было все же решено, что это тело Леонара Тернона, и его родственникам направили соответствующее извещение.

– Ага, – со значением промолвил сыщик. – То есть имеются доводы как за, так и против того, что он погиб. Хорошо. – Деламар потер подбородок. – Скажите, а когда именно он исчез?

– Когда? – Боваллон прикинул что‑то в уме. – Госпожа Бежар умерла в апреле… Да, верно. Леонар Тернон пропал осенью 1870 года.

– Это произошло 22 ноября, – подала голос Луиза. Адвокат недоуменно обернулся к ней.

– Что? – Гюстав Эрмелин тоже был удивлен.

– Вы что, не поняли? – с досадой спросила она. – Леонар пропал 22 ноября 1870 года. А 22 ноября 1880 года, день в день, умерла тетя Констанс. Неужели вам до сих пор не ясно? Он вернулся. Вернулся спустя десять лет. Чтобы мстить.

 

* * *

 

На мгновение в комнате повисло ошеломленное молчание. Потом адвокат рассмеялся – жидким, неуверенным смехом. Гюстав Эрмелин фыркнул, и Луиза с негодованием покосилась на него.

– Что тут смешного? – Голос ее почти срывался на крик. – Ну, скажи на милость: что тут смешного?

– Действительно, – поддержал ее Деламар. – Прошу меня простить, господа, но я тоже не вижу повода для веселья. Была убита женщина, близкий вам человек, и наш долг – разобраться в ее смерти, отыскать преступника и передать его в руки правосудия. Разве не так?

– Ради бога, извините, – промолвил адвокат, вмиг становясь серьезным. – Просто все это… чересчур неожиданно. – Он ослабил узел галстука, который, очевидно, слишком сильно давил на шею. – Видите ли, я немного знал Леонара. Когда вы показали мне записку, я тоже вначале грешным делом решил, что она – его рук дело, но теперь, вспомнив его… Скажу вам откровенно, Тернон последний человек, которого можно представить в роли мстителя. Он был, знаете ли, этаким беззаботным, беспечным шалопаем. Ему ни до чего в жизни не было дела, кроме его удовольствий, и, я полагаю, госпожа Бежар сделала правильный выбор, оставив свое состояние не смазливому прожигателю жизни, а надежному человеку, который куда более заслуживал его.

– Я уже не в первый раз слышу это слово – состояние, – вмешался Рудольф. – Вы бы не могли уточнить, господин Боваллон, о какой именно сумме идет речь? Так, для ясности.

Адвокат замялся, кашлянул и наконец назвал сумму, которую почтенная госпожа Бежар оставила надежному человеку Констанс Эрмелин. Амалия открыла рот. Рудольф бесцеремонно присвистнул, а затем столь же бесцеремонно заявил:

– Ого! И вы хотите убедить меня, что из‑за таких денег нельзя убить человека? Однако вы идеалист, господин Боваллон! При вашей профессии надо бы получше разбираться в людях.

Адвокат побагровел.

– Кроме того, – не упустил случая вставить свое слово сыщик, – вы забываете, что за десять лет люди меняются, и очень сильно. Сколько лет было Леонару в момент его исчезновения?

– Двадцать три, – ответил Боваллон, злобно косясь на невозмутимого Рудольфа.

– Значит, сейчас ему тридцать три, – заметил Деламар. – И в какой‑то момент он решил добраться до мадам Эрмелин и убить ее.

– Но за что? – вскинулся Гюстав. – За что?

– За то, что, если бы не она, деньги достались бы ему, – жестко ответил сыщик. – Вот за что. Он отравил ее, а чтобы все знали, кто это сделал, оставил записку. – Деламар покачал головой. – Говорят, в Африке есть такие яды, какие нам в Европе и не снились. Неудивительно, что мадам Эрмелин умерла менее чем за час.

Гюстав содрогнулся.

– Она… она… – Голос его задрожал. – Она умирала в таких муках… Боже мой! – На его лице было написано отчаяние. – Неужели это правда? Проклятый Леонар!

– Вот видите, – спокойно заметил Деламар, – теперь уже вы не так уверены, что Леонар Тернон мертв. Во всяком случае, если он и в самом деле остался жив, то у него и впрямь был веский повод ненавидеть вашу семью.

– Но если этот убийца Леонар, – вскричал Гюстав, не слушая его, – во что бы то ни стало надо его найти! Если маму убили, то преступник не должен уйти безнаказанным!

– Успокойтесь, господа, – веско произнес сыщик. – По крайней мере, в одном нам несомненно повезло. Кем бы ни был злоумышленник, от нас он не скроется. Просто некуда деваться – мы на корабле, и кругом вода. – Он поднялся с места. – Со своей стороны, я обещаю сделать все, от меня зависящее, чтобы найти этого человека. Однако мне необходима ваша помощь.

– Все, что хотите! – поспешно ответил Гюстав.

Деламар на мгновение задумался.

– Мне нужно подробное описание внешности Леонара Тернона, включая особые приметы. Шрамы, родинки и так далее. Если у кого‑то из вас сохранился его фотографический портрет, не скрою, это существенно упростило бы мою задачу.

Адвокат сконфуженно переглянулся с Гюставом и Луизой.

– Боюсь, что ни у кого из нас его фотографии нет, – извиняющимся тоном промолвил Боваллон. – Видите ли, он не был членом семьи и более того – находился с нами в довольно натянутых отношениях.

– Очень жаль, – вздохнул Деламар. – Фото Леонара сильно облегчило бы поиски. Кроме того, я бы хотел, чтобы вы в мельчайших подробностях вспомнили тот обед, на котором была отравлена мадам Эрмелин. Возможно, кто‑то из вас что‑то заметил, но не придает значения тому, что он видел, а ведь это может оказаться крайне важным. Яд не мог попасть к мадам сам по себе – его должны были во что‑то подмешать. Чем скорее мы отыщем убийцу, тем лучше. Для всех нас.

– В самом деле, – поддержал его Рудольф фон Лихтенштейн. – Иначе номеру второму придется несладко.

– Какому еще номеру второму? – надменно удивился адвокат.

– Ну как же, вы что, забыли? – вопросом на вопрос ответил Рудольф. – Ведь в записке черным по белому сказано: «Ты умрешь первой». Что это значит? Что ваш хваленый Леонар не собирается ограничиться убийством одной мадам Эрмелин. Раз она была убита первой, значит, будет и вторая жертва, и третья. – Луиза, Гюстав и Боваллон в ужасе уставились на него. – Я прав? Конечно, я прав! Так что думайте быстро, дамы и господа. От этого может зависеть ваша жизнь!

 

Глава тринадцатая,