Краткая история колечка № ф-197357

 

Лёгкое металлическое колечко № Ф-197357 надел на ножку птенчика полярной крачки — тоненькой чайки — один наш русский молодой учёный. Было это в Кандалакшском заповеднике на Белом море — за полярным кругом — 5 июля 1955 года.

В конце июля этого же года, как только птенцы поднялись на крыло, полярные крачки собрались в стаю и отправились в своё зимнее путешествие. Направились сперва на север — к горлу Белого моря, потом на запад — вдоль северного берега Кольского полуострова, потом к югу— вдоль берегов Норвегии, Англии, Португалии, всей Африки. Обогнули мыс Доброй Надежды и подались на восток: из Атлантического океана в Индийский.

16 мая 1956 года молодая полярная крачка с кольцом № 197357 была поймана одним австралийским учёным на западном берегу Австралии близ города Фримантла — за 24 тысячи километров по прямому направлению от Кандалакшского заповедника.

Чучело её с кольцом на ножке хранится в австралийском зоологическом музее города Перт.

С ВОСТОКА НА ЗАПАД

 

Тучи уток и целые облака чаек выводятся каждое лето на Онежском озере. Приходит осень,—эти тучи и облака подаются на запад - на заход. Стая уток-шилохвостов, стая чаек сизых тронулась в путь на зимовки. Полетим за ними на самолёте.

Слышите резкий свист? За ним плеск воды, шум крыльев, отчаянное кряканье уток, крики чаек!..

Это шилохвосты и чайки расположились было на отдых на лесном озерке, а перелётный сокол сапсан тут их и настиг. Как длинный пастуший кнут со свистом пронизал воздух, пронёсся над самой спиной поднявшейся в воздух утки — рассек её когтем заднего пальца, острым, как кривой ножичек. Плетью свесив длинную шею, раненая птица не успела упасть в озеро, как стремительный сокол круто повернул, скогтил её над самой водой, умертвил одним ударом стального клюва в затылок, и унёс себе на обед.

Сапсан этот — горе-злосчастье утиной стаи. Вместе с нею тронулся он в отлёт с Онежского озера, вместе с ней миновал Ленинград, Финский залив, Латвию... Когда сыт, — равнодушно смотрит, сидя где-нибудь на скале или дереве, как летают над водой чайки, как кувыркаются на воде вниз головой утки. Как они поднимаются с воды и, собравшись в кучку или растянувшись вожжой, продолжают свой путь на запад — туда, где в серые воды Балтийского моря жёлтым шаром опускается солнце. Но, как только сапсан проголодается, он быстро нагоняет свою стаю, и выхватывает из неё себе уточку.

Так он будет лететь за ними вдоль берегов Балтийского, Северного, Немецкого морей, перелетит за ними Британские острова — и только близ их побережья, быть может, отвяжется, наконец, от них этот крылатый волк. Здесь наши утки и чайки останутся зимовать, а он, если захочет, полетит за другими стаями уток на юг — во Францию, Италию, через Средиземное море в знойную Африку.

НА СЕВЕР, НА СЕВЕР —В КРАЯ ПОЛНОЧНЫЕ!

 

Гаги-утки — те самые, что дают нам для шуб такой изумительно тёплый и лёгкий пух, — спокойно вывели своих птенцов на Белом море — в Кандалакшском заповеднике. Уже много лет здесь охраняют гаг, а студенты и учёные кольцуют их: надевают им на ножки лёгкие металлические колечки с номерами, чтобы знать, куда гаги улетают из заповедника, где у них зимовки, много ли гаг возвращается назад в заповедник, к своим гнездовьям и разные другие подробности жизни этих чудесных птиц.

И вот узнали, что гаги летят из заповедника почти прямо на север —в полночный край, в Ледовитый океан, где живут гренландские тюлени и громко, протяжно вздыхают белухи-киты.

Белое море скоро всё покроется толстым льдом, и гагам тут зимой кормиться нечем. А там, на севере, весь год открыта вода, там ловят рыбу тюлени и огромные белухи.

Гаги сощипывают со скал и водорослей моллюсков — подводные ракушки. Им—северным птицам—главное, чтоб было сытно. И пусть тогда страшный мороз, и вода кругом, и тьма кромешная, — им это не страшно: у них шубки на гагачьем пуху, на непроницаемом для холода, самом тёплом в мире пуху! Да то и дело там сполохи — чудесные северные сияния на небе, и огромная луна, и звёзды ясные. Что ж такое, что солнце там несколько месяцев не выглядывает из океана? Полярным уткам всё равно хорошо,сытно и привольно проводить там долгую полярную зиму-ночь.

ЗАГАДКИ ПЕРЕЛЁТОВ

 

Почему одни птицы летят прямо на юг, другие — на север, третьи — на запад, четвёртые — на восток"?

Почему многие птицы отлетают от нас, только когда, замерзает вода, или выпадает снег, и им нечем уж больше кормиться, а другие,— например, стрижи— улетают от нас в свой срок — точно по календарю, хоть еды для них кругом сколько хочешь?

А главное, главное: почём они знают, куда им осенью лететь, где их зимовки и как путь туда?

В самом деле: вывелась птичка из яйца здесь — скажем, где-нибудь под Москвой или Ленинградом. А зимовать летит в Южную Африку или в Индию. А есть у нас такой быстрокрылый соколик — так он из Сибири на край света — в самую Австралию летает. Побудет там немножко, — и летит обратно к нам в Сибирь, к весне нашей.

(Окончание следует)

ВОЙНА В ЛЕСУ

(Окончание)

 

Наши корреспонденты нашли такое место, где война между лесными племенами была кончена.

Этим местом оказалась та страна елей, куда наши посланцы попали в самом начале своего путешествия.

Вот что они узнали об окончании этой страшной войны.

В рукопашных схватках с берёзами и осинами погибло много елей. И всё-таки ели побеждали.

Они были моложе врагов. Век осин и берёз короче, чем век елей. Состарившиеся осины и берёзы не могли уже так быстро расти, как их враги. Ели перерастали их, протягивали над их головами свои страшные мохнатые лапы, и светолюбивые лиственные деревья чахли.

А ели всё росли и росли, и тень под ними всё сгущалась. Подвал под ними становился всё глубже и темней. Там побеждённых ждали хищные мхи, лишаи, жуки-короеды, древоточцы. Там побеждённых ждала медленная смерть.

Проходили года.

Прошло сто лет с тех пор, как люди вырубили старый, мрачный еловый бор. Сто лет длилась война за освободившиеся земли. И вот на том же месте стоит такой же старый, угрюмый еловый бор.

Птицы не поют в нём, не селятся веселые зверюшки, и всякое случайно попавшее сюда молодое зелёное растеньице чахнет и быстро умирает в мрачной стране елового народа.

Подходит зима—ежегодное перемирие в войне лесных племён. Деревья засыпают. Спят они крепче медведя в берлоге. Спят — как не живут. В жилах у них остановился сок, они не едят, не растут, только сонно дышат.

Прислушайтесь — молчание.

Приглядитесь, — это поле битвы, усеянное мёртвыми телами бойцов.

Наши корреспонденты узнали, что нынешней зимой этот мрачный еловый бор будет уничтожен: тут по плану назначены лесозаготовки.

На будущий год тут будет новая пустыня — вырубка. И опять на ней начнётся война лесных народов.

Но теперь мы не допустим, чтобы ели победили. Мы вмешаемся в эту страшную вечную войну, переселим на вырубку новые, не виданные здесь лесные народы, будем следить за их ростом и, когда надо,прорубим в крыше окна для яркого солнечного света.

И всегда тут птицы будут петь нам свои весёлые песни.

 

ДЕРЕВЬЯ МИРА*

 

Недавно наши ребята обратились с призывом ко всем ученикам младших классов Раменского района Московской области посадить в Неделю сада по одному дереву мира. Юные мичуринцы и взрослые садоводы обещали им помочь посадить и вырастить деревья мира. Ребята будут учиться, расти, и вместе с ними будут расти в школьном саду их деревья мира!

Ученики 4-й школы.

Московская область,

город Жуковский

КОЛХОЗНЫЙ КАЛЕНДАРЬ

 

Опустели поля. Снят богатый урожай хлебов. Уже едят колхозники и горожане пироги и булки и хлеб нового урожая.

Разостланный в полях по логам да склонам лён и под дождями мок, и под солнышком сох, и ветром продувался. Пришла пора опять его собрать, свезти в гумна, мять его там и теребить,

Уж месяц, как пошли ребята в школу. Без них теперь кончают копать картошку, возят её на станции, закапывают себе про запас в ямах на сухих песчаных горках.

Опустели огороды; последними убрали с гряд тугие кочаны капусты.

Густо зеленеют поля озимых хлебов. Это на смену собранному урожаю готовят колхозники Родине новый урожай, — ещё более обильный.

Полевые петушки и курочки — серые куропатки — уже не семьями держатся у озимых хлебов, а соединяются большими стадами — по сто и больше птиц.

Скоро конец охоте на них.

 

ПОКОРИТЕЛИ ОВРАГОВ*

 

На наших полях образовались овраги. Они растут, врезаясь в колхозное поле. Озабочены этим колхозники, а вместе со взрослыми беспокоятся и наши ребята — пионеры. Один из своих сборов мы посвятили тому, как лучше бороться с оврагами, как приостановить их рост.

Мы знаем, что для этого нужно обсадить овраги деревьями. Корни деревьев свяжут почву, укрепят края и склоны оврагов.

Этот сбор был весной, а сейчас, осенью, в специальном питомнике у нас выросли саженцы — около тысячи саженцев тополей, много кустов лозы и акации,—и мы уже сажаем их.

Пройдёт несколько лет —и склоны оврагов покроются деревьями и кустарниками. А сами овраги будут покорены навсегда.

Председатель совета дружины Коля Агафонов

В ПОХОД ЗА СЕМЕНАМИ

 

В сентябре созревают семена и плоды очень многих деревьев и кустарников. В это время особенно важно заготовить побольше семян для посевов в питомниках и для озеленения каналов и новых прудов.

Собирать семена значительного большинства деревьев и кустарников лучше всего накануне окончательного их созревания или немедленно по их созревании, в самый короткий срок. Особенно нельзя запаздывать со сбором семян клёна остролистого, дуба, лиственницы сибирской.

В сентябре начинают собирать семена яблони и груши дикой, яблони сибирской, бузины красной, гледичии, калины, каштанов — конского и съедобного, лещины (лесной орех), лоха узколистого, облепихи, сирени, тёрна и шиповника, а также кизила, встречающегося в Крыму и на Кавказе.

ЧТО МЫ ПРИДУМАЛИ

 

Большим и прекрасным делом занят весь наш народ: сажает леса.

Мы тоже провели „День леса". Весной. Этот день превратился в настоящий праздник лесонасаждения. Мы обсадили деревцами колхозный пруд, чтобы он не высыхал на солнце. Засадили высокий берег реки, чтобы укрепить кручу. Озеленили нашу школьную спортивную площадку. Все эти деревца принялись и выросли за лето.

А теперь мы придумали вот что.

Зимой у нас заносит все полевые дороги. Каждую зиму приходится рубить целые леса ёлочек, огораживать ими проселки от заносов, а где — ставить вехи, отмечая направления пути, чтобы не сбиться в метель, не завязнуть в сугробах.

Мы решили: зачем каждый год губить столько ёлочек, — лучше раз навсегда посадить по обочинам дороги живые ёлочки, — и пусть себе растут, защищают дорогу от снега и указывают путь.

Так мы и сделали.

Ёлочки выкопали на опушке леса и в корзинах перенесли к дорогам.

Мы хорошо полили их, — и все деревца весело принялись расти на новом месте.

Лескор Ваня Замятин

Колхозные новости

Сообщила Н. Павлова

ОТБОР КУРИЦ

 

Вчера на птицеферме колхоза „Ударник" провели отбор лучших куриц. Их осторожно загоняли в угол ширмой, ловили и по одной передавали специалисту.

Вот у него в руках длинноносая долговязая курица с маленьким бледным гребешком и глупыми сонными глазами: „Ну что ты меня тревожишь?"

Специалист отдал её и сказал:

— Такие нам не нужны.

А вот он держит коротконосую большеглазую курочку. Голова у неё широкая, а ярко-красный гребень свалился набок. Глаза блестят. Курица вырывается и кричит: „Пусти, сейчас же пусти! Нечего загонять, нечего хватать, от дела отрывать! Сам червей не выкапываешь и другим не даёшь!"

— Эта хороша, — говорит специалист,— эта нам яиц нанесёт.

Оказывается и для того, чтобы яйца нести, надо быть живым, энергичным, весёлым.

МЕНЯЮТ КВАРТИРЫ И ИМЕНА

 

подрастающие рыбки — карпы. Их мать снесла весной икру в мелком — маленьком пруду. Из икринок вывелось семьсот тысяч мальков. Чужих рыб в этом пруду не было, и стала в нём жить одна семейка: семьсот тысяч братишек и сестрёнок. Но уже через полторы недели им стало тесновато, и их переселили в большой летний пруд. В нём мальки подросли — и к осени стали называться сеголетками.

Сейчас сеголетки собираются переселяться в зимний пруд. Перезимуют— будут годовиками.

В ВОСКРЕСЕНЬЕ

 

школьники помогали колхозу „Заря" убирать корнеплоды: выкапывали свёклу, брюкву, репу, морковь и петрушку. Ребята отметили, что брюква была больше головы самого головастого школьника — Вадика Петрова. Но больше всего их удивила своей величиной кормовая морковь. Гена Ларионов приложил морковь к своей ноге, — и вышло ровно по колено! А вверху морковь была шириной в ладонь.

— В старину, верно, корнеплодами воевали, — сказал Гена Ларионов.—Вместо гранат метали во врага брюквой. А когда дело доходило до рукопашного боя — трах! — по башке такой вот морковищей!

— В старину таких корнеплодов и выращивать-то не умели, — возразил Вадик Петров.

ВОРОВ В БУТЫЛКИ!

сказал пасечник колхоза „Красный Октябрь".

Пчёлы в тот день из-за прохладной погоды остались в улье. Этого-то только и дожидались разбойницы-осы. Они прилетели на пасеку, чтобы воровать из ульев мёд. Но, не долетев до них, почуяли запах мёда и увидели расставленные по пасеке бутылки с медовой сытой. Тут осы раздумали прокрадываться в ульи. Должно быть, решили, что из бутылок воровать мёд как-то более культурно и не так опасно, как из ульев.

Попробовали — и попали в ловушку: утонули в медовой сыте.

РАССКАЗЫ КИТА ВЕЛИКАНОВА

У КОСТЕРКА

 

Ходил я со стариками на охоту — в лес да на озеро.

Взяли вечернюю зорьку, — побахали, как полагается, здорово. Ну, маленько всё-таки и дичи взяли. Грудок — костёр это по-новгородски, — грудок, значит, распалили, утячьей похлёбки нахлебались — и за чай. Хорош на грудке чаёк — с дымком!

Рассказы, само собой, начались: надо же как-то ночку коротать, чуть свет — опять на засидку.

Дед Евсей своё завёл:

— У вас тут што, птица-зверь простая, обыкновенная, таких нет, как бывало, у нас в Крыму. В Крыму я служил, так чего-чего там не навидался, какой только птицы удивительной!

„Вот, — думаю про себя, — начинается!" Меня хоть хлебом не корми, дай только эти самые охотничьи рассказы послушать; страсть люблю! Другие говорят: „Сказки Мюнхаузена!" А я так думаю: конечно, охотник на охоте волнуется, — ему всё не так видится, как равнодушному человеку. Бывает, конечно, и присочинит охотничек, пересолит маленько, что называется. Эка штука! Так уж и пошла про охотников слава: дескать, всё враки! А на самом деле в их рассказах такая часто скрывается правда удивительная и редкая, какой никто из людей ещё никогда и не видел. Ну и пусть — сказки. В них постоянно тоже что-нибудь да правда. Что ж от них уши-то затыкать!

Вот я и спрашиваю деда:

— А что, дедушка Евсей, что у вас там за невиданные птицы попадались?

— Да ведь всё одно не поверишь. К примеру сказать, есть там одна дикая утка. Хоть прозывается уткой, а ростом будет с гуся.

Галагаз называется. А карактер у той утки — прямо сказать — зверский. Углядит где в степи лисицу у норы, — сейчас ту лисицу за шиворот, об землю —да и съест. А ейную нору займёт, да сама там и поселится. Яйца отложит, детей выведет.

—Какая ж она на вид?—спрашиваю.

А дед Иван ухмыляется себе в бороду: „Мели, мол, Емеля, твоя неделя".

— Говорю —с гуся. Нос красный, голова, как у селезня, сама вся пегая. После неё у лисьей норы один лисий хвост валяется да клочья шерсти, — этому сам свидетель.

Дед Иван говорит:

— Сильных да свирепых таких у нас, и верно, птиц не водится. А вот мелкие есть — прямо на удивленье! Мальчонка тут один, Витенька, с городу приехавши, стрельнул тут по одной. Дробь у него, вишь, из гильзы высыпалась, так он в еловую ветку прицелился, — я рядом стоял, своими глазами видал: — бах! А с ели птюшка, — ну вот хоть верьте, хоть нет, — ну что твоя муха. Стрекоза — и та больше! И ведь что дивно-то: нежна как! Ведь сказывал я вам: патрон-то вовсе холостой, ни дробинки в нём. С перепугу, выходит, милая, обомлела, от одного пустого звука. Витенька её взял, за пазуху себе опустил, домой себе отнёс, — на даче они у нас жили. На стол положил птюшку, — лежит на спинке, ножками не дрыгает: вот до чего перепугалась! А потом и очухалась: вспорхнула, полетела на окно, как ни в чём не бывало! Целый месяц потом у мальчика в клетке жила. Сероватенькая такая, а темячко — ну, чистый огонёк!

— Кого удивлять собрался! — сердито буркнул Евсей, выслушав деда Ивана. — Пичужка с перепугу обомлела! Так ведь сам говоришь,— неизвестно, в чём у неё и душа держится. Сердчишко-то поди меньше горошинки. А вот не угодно ли хозяина леса, самого генерала Топтыгина, до смерти напугать?

Дед Иван только крякнул. А дед Евсей продолжал:

— В бытность мою на военной службе был случай. Однажды майор Ерошкин в лесах медведя увидал с горы, как тот своим мирным делом занимается: камни с места ворочает, жуков там, слизняков, мышов ищет себе на пропитание. Майор Ерошкин и дёрни с обоих стволов разом в зверя. А в ружье-то бекасинник был: майор за рябчиками ходил, на них эту мельчайшую дробь зарядил — да и забыл про то.

Медведь-то, правда, под горкой был, близёхонько, — рукой подать. Ну, да ведь бекасинником в него хоть в упор стреляй, — ему и до шкуры не дойдёт, в шерсти запутается.

А майор ка-ак грохнет по нему, — мишка мой как подскочит, как рявкнет, кувырком через голову с кручи, там в кусты врезался — только треск пошёл! Обхохотались мы тут с майором. А потом всё-таки решили пойти взглянуть, — какие он следы оставил?

Следы, прямо скажу, некрасивые: медвежья болезнь приключилась с ним от испугу. Да это бы еще ладно. А спустились мы в кусты, — он тут и лежит. Мёртвый как колода. Со страху помер... Вот это выстрел!

Обсудили этот случай. Потом старики свои выстрелы стали вспоминать интересные.

Дед Иван рассказал, как он однажды приметил на опушке леса, под кустом, какую-то белую птицу; ударил по ней, подошёл— в кустах семь белых куропаток лежат мёртвые, — только собирай. Единым махом семерых побивахом.

Потом вспомнил, как возвращался с охоты, а перед ним с земли здоровый ястребина поднялся. Дед Иван и выстрелил ему в спину: тетеревятников этих, ястребов, он всегда истребляет, где может.

Ястреб упал, разбросал крылья. Подошёл дед Иван к нему, а под ним рябая курица без головы. Принёс в деревню — старуха ему и говорит:

— Наша рябуха-то! Сейчас разбойник утащил. Вот и ладно: одним выстрелом двух зайцев. И грабителя уничтожил, — вся деревня за это тебе поклонится, и завтра суп сварю курячий.

Дед Евсей, чтоб не отстать, опять про своего майора Ерошкина случай рассказал.

— Стрелок майор был, надо сказать, неважнецкий. Стреляет, как говорится, в ворону, а попадает в корову. Ну, да ведь на охоте какое кому счастье. А ечастье-то майору шибко везло.

Другой раз с ним — там же, на Кавказе, — вот что случилось.

Майор с собакой своей, с пойнтером легавым, на фазанов охотился.

Пойнтер подвёл к камышам, стал, одну лапу поджал, — ну, как говорится, стойка. Майор к нему подошёл, послал вперёд. Пойнтер шагнул, фазан из-под него — фррр! — майор — бац! Фазан летит себе преспокойно, а в камышах как зашуршит, как заорёт, как захлещет! Что такое натворил опять?

Подошли, — здоровый котище лежит, бьётся. Там такие камышовые коты водятся, дикие, конечно. Матерущие,—против наших домашних так вдвое.

Майор ему, видишь ты, вместо фазана-то весь заряд в голову закатил. Хорошо ещё пойнтера не кончил тем зарядом.

С воспоминаний об удивительных выстрелах перешли на охотничьих собак.

Дед Иван рассказал про своего гончака, который так стар был, что совсем уж слепой сделался, а зайцев лучше прежнего гонял.

—Как же он в лесу о деревья не разбился? — спросил дед Евсей, покачивая головой: „Ох, мол, и заливаешь!"

— А пешим ходом, не торопясь. И заяц от него не спеша уходил. А пёс всё равно его на меня пригонял.

— Эко дело! — не соглашаясь и не отрицая, пробормотал дед Евсей. — А вот, слыхать, у одного охотника собака была — тоже, как у господина майора, легавая, вроде только сеттер. Так та в городе над бумажками стойку делала.

—Как это — над бумажками? — не понял дед Иван.

— А очень просто. Напишет хозяин на бумажке слово „Тетерка" там или „Бекас", а собака разыщет —и стойку. А на которых ничего такого, на те бумажки внимания не обращала.

— Экхым! Кхым! Кхы! — нещадно вдруг закашлялся дед Иван. — Комары проклятые! Мало им кровь пить, — ещё и в горло забиваются почём зря. В лесу от этих кавалеров спасу нет, дома — от мух.

Чуют мухи, что им недолго гулять, — такие стали злые, хуже комаров жигают.

— Глянь-ка, — прибавил он, — уж и грудок потух. То-то комары за нас и взялись! Зорька занялась. Пора на засидку.

Кит Великанов

ОХОТА

ОДУРАЧЕННЫЕ ТЕТЕРЕВА

 

К осени тетерева сбились в большие стаи. Тут и тугопёрые чёрные косачи, и рыжеватые рябенькие тетёрки, и молодые птицы.

Стая шумно падает вниз на ягодник.

Птицы разбредаются по земле. Кто щиплет крепкую красную бруснику, кто, разрыв лапками траву, глотает мелкие камешки и песок. Камешки и песок помогают пищеварению, перетирают твёрдую пищу в зобе и желудке.

Шуршат чьи-то быстрые шаги по сухому, опавшему листу.

Тетерева поднимают головы, настораживаются.

Сюда бежит! Между деревьями мелькает голова лайки с острыми ушами торчком.

Тетерева неохотно взлетают на сучья. Некоторые притаились в траве.

Лайка бегает по ягоднику и вспугивает всех до последнего.

Потом она садится под дерево и, выбрав одного, глядит на него и лает.

Тетерев тоже глядит на собаку во все глаза. Скоро ему становится скучно сидеть на дереве. Он прогуливается по суку, всё время поворачивая голову к лайке.

Вот ведь какая надоедливая! Ну чего сидит, не уходит! Есть хочется... Бежала бы своей дорогой — опять бы вниз слететь, ягоду поклевать...

Вдруг выстрел — и мёртвый тетерев падает на землю: пока он был занят лайкой, охотник подкрался и неожиданно срезал его зарядом с дерева. С треском поднимается стая и летит над лесом — подальше от охотника. Внизу мелькают поляны, перелески. Где опуститься? Не спрятались ли и здесь охотники?

На голых вершинах опушки березника чернеют сидящие тетерева. Их три. Вот где безопасно спуститься: птицы не сидели бы так спокойно, если б кто-нибудь был в березнике.

Стая летит всё ниже и ниже — и вот шумно рассаживается по вершинам. Сидевшие тут косачи даже голов к ним не поворачивают — неподвижно сидят, как пни. Новоприбывшие внимательно разглядывают их. Косачи как косачи: сами чёрные, бровь красная, на крыле белое, хвост разводами, чёрные блестящие глазки.

Всё в порядке.

Бах! бах!

Что такое, откуда? Отчего двое из новоприбывших свалились с веток?

Над вершинами деревьев поднимается лёгкое облачко дыма и быстро тает. Но здешние трое тетеревов сидят, как сидели. Сидит, глядя на них, и стая. Внизу никого нет. Куда же лететь?!

Покрутили головами, поглядели кругом — успокоились.

Бах! Бах!..

Один косач — комом на землю, другой взметнулся высоко над вершинами, — подскочил в воздух и упал. Вспугнутая стая сорвалась с деревьев и пропала из глаз раньше, чем смертельно раненный тетерев стукнул с высоты об землю. Только три косача как сидели, так и остались неподвижно сидеть на вершинах.

Внизу из незаметной шалашки вышел человек с ружьём, подобрал добычу. Потом приставил ружьё к дереву и полез на берёзу.

Чёрные глаза косача на вершине берёзы задумчиво глядели куда-то поверх леса. Чёрные глаза неподвижного косача были — бусинки. И сам неподвижный косач был из чёрной суконной тряпки. Только клюв у него был настоящий тетеревиный, да хвост разводами был сделан из настоящих перьев.

Охотник снял чучело, спустился, полез за другими двумя.

А вдали, пролетая над лесом, перепуганная стая тетеревов недоверчиво вглядывалась в каждое дерево, каждый куст: откуда ждать новой опасности? Куда спрятаться от хитрого на выдумки человека с ружьём? Никогда не узнаешь наперёд, на чём он тебя подденет...

ГУСИ ЛЮБОПЫТНЫ

 

Дикие гуси любопытны — это хорошо знает охотник. И ещё знает: нет птиц осторожнее гусей.

Вот большое стадо их сидит на песчаной отмели за целый километр от берега. Ни подойти, ни подползти, ни подъехать. Завернули голову под крыло, поджали одну лапу,-—спят спокойно.

Чего им бояться: у них сторожа. С каждого края стада стоит старый гусь, не спит, не дремлет — зорко глядит по сторонам. Поди-ка, возьми их врасплох!

Показалась собачонка на берегу, — сразу вытянули шеи сторожевые гуси. Глядят,— что она станет делать?

Собачонка по берегу бегает — то в одну сторону, то в другую. Что-то подбирает на песке. На гусей и внимания не обращает.

Ничего подозрительного. А любопытно: что это она всё взад и вперёд мечется? Надо поглядеть поближе...

Один из сторожевых заковылял в воду, — поплыл. От лёгкого плеска волн проснулись ещё три — четыре гуся. Тоже увидели собачонку, тоже поплыли к берегу.

Ближе видно: из-за большого камня на берегу вылетают катышки хлеба, — то в одну сторону, то в другую; падают на песок. Собачонка, виляя хвостом, кидается за ними.

Откуда же катышки?

Кто за камнем?

Гуси — ближе, ближе, к самому берегу жмутся, шеи тянут — стараются разглядеть... И разом падают в воду их любопытные головы от метких выстрелов выскочившего из-за камня охотника.

ШЕСТИНОГАЯ ЛОШАДЬ

 

Жируют дикие гуси на полях. Стадо пасётся, а сторожевые стоят по сторонам. Они не допустят ни человека, ни собаки.

Вдали ходят по полю лошади. Гуси их не боятся. Лошадь — всем известно — животное мирное, травоядное, на птиц не кидается.

Одна из лошадей, пощипывая короткие жёсткие остатки колосьев, подходит ближе и ближе к стаду гусей. Ну что ж: если уж очень близко подойдёт, можно и сняться.

Странная какая лошадь: шесть ног у неё. Урод какой-то... Четыре ноги обыкновенных, а две ноги в штанах.

Сторожевой гусь предостерегающе загоготал. Стадо подняло головы от земли.

Лошадь медленно подходит.

Сторожевой поднялся на крылья и полетел на разведку.

Сверху он увидел: за лошадью прячется человек, и в руках у него ружьё.

— Го-го-го, гонг-гонг! — подал разведчик сигнал к бегству.

Всё стадо разом замахало крыльями и тяжело поднялось от земли.

Раздосадованный охотник пустил вслед ему два выстрела. Но далеко, — дробь не достала.

Гуси спаслись.

НА ТРУБУ

 

А в лесу в это время по вечерам громко звучит боевой рог сохатого:

— Выходи на битву, кому жизни своей не жаль!

И встал со своей моховой лёжки старый лось. Широкие рога его с тринадцатью отростками, ростом он в два метра, весом в четыре центнера.

Кто смеет кинуть вызов первому богатырю леса?

Глубоко погружая в сырой мох тяжёлые копыта, ломая на своём пути мелкие деревца, старый лось гневно спешит на вызов.

Опять раздаётся рёв боевого рога противника.

Страшным рёвом ответил старый лось, таким страшным, что с треском сорвалась с берёз стая тетеревов, а робкий зайчишка с перепугу высоко подскочил от земли и сломя голову кинулся в чащу.

Кто смеет!..

Кровью замутились глаза. Не разбирая дороги, ринулся навстречу противнику. Лес реже, поляна... тут!

Смаху вылетел из-за деревьев — сшибиться рогами, напором тяжёлого тела сбить врага, растоптать его острыми копытами.

И только когда грохнул выстрел, старый лось увидал за деревом человека с ружьём и большой трубой на поясе.

Лось кинулся в чащу, шатаясь от слабости и теряя кровь из раны.

ОТКРЫТИЕ ОХОТЫ НА ЗАЙЦЕВ

(От нашего специального корреспондента)

Выезд охотников

 

Как обычно, 15 октября газеты объявили начало охоты на зайцев.

Опять, как в начале августа, толпы охотников наполняют вокзалы. Опять с ними собаки, у некоторых даже по две и больше на сворке. Но это уже не те собаки, с которыми охотники ездили летом: не легавые.

Это крупные, здоровые псы на высоких прямых ногах, с тяжёлой головой и волчьей пастью, с грубой шерстью всевозможных мастей: тут и чёрные, и серые, и коричневые, и жёлтые, и багряные; тут черно-пегие, желто-пегие, багряно-пегие и коричневые, жёлтые, багряные с чёрным чепраком.

Это гончие — выжлецы и выжловки. Их дело — найти по следу зверя, поднять его с лёжки и гнать, гнать с голосом, лая, чтобы охотник знал, как идёт зверь, какой делает круг, — и, став на лазу, встретил бы зверя выстрелом.

Держать таких крупных, грубых собак в городе трудно. Многие едут совсем без собак. Наша компания — тоже.

Мы едем к Сысой Сысоичу на заячью облаву.

Нас двенадцать человек, и мы заняли целых три отделения вагона. Все пассажиры с удивлением смотрят на одного нашего товарища, улыбаются и перешёптываются.

И есть на что посмотреть: товарищ наш — громадный человек. Он так толст, что не во всякие двери пройдёт. Весит он центнера полтора.

Он — не охотник, но доктора велели ему побольше гулять. Стрелять он мастер, в тире нас всех обстреливает. Вот, чтобы в прогулке был интерес, он и решил попробовать съездить с нами на охоту.

Простая облава

 

Вечером на маленькой лесной станции нас встречает Сысой Сысоич. Мы ночуем у него и с рассветом отправляемся на охоту. Идём большой и шумной гурьбой: двадцать человек колхозников сговорил Сысой Сысоич в кричане-загонщики.

У леса остановка. Я бросаю в шапку свёрнутые трубочками бумажки с номерами, и каждый из нас, двенадцати стрелков, по очереди тянет жребий: кому на какой номер становиться.

Кричане ушли за лес. Сысой Сысоич ведёт расставлять нас по порядку номеров на широкой просеке.

Мне достался номер шестой, нашему толстяку — седьмой. Указав моё место, Сысой Сысоич внушает новичку правила облавной охоты: вдоль стрелковой линии не стрелять, — угодишь в соседа; прекратить стрельбу, когда голоса загонщиков приблизятся; козуль не бить — запрещено; ждать сигнала.

Номер толстяка шагов за шестьдесят от меня. Заячья облава — не медвежья: тут можно и на полтораста шагов ставить друг от друга стрелков. И шуметь тут на стрелковой линии Сысой Сысоич не стесняется; мне слышно, как он наставляет толстяка:

— Куда вы в куст-то лезете? Стрелять не удобно. Рядом с кусточком станьте, вот здесь. Заяц — он понизу глядит. А ноги у вас — прощения прошу — что твои колоды. Расставьте их пошире: заяц, очень просто, за пни их посчитает.

Расставив всех стрелков, Сысой Сысоич вскочил на лошадь, поехал за лес расставлять загонщиков.

Ждать начала еще долго. Осматриваюсь.

Шагах в сорока передо мной стеной стоят голые ольхи, осины, наполовину облетевшие берёзы вперемежку с тёмными пушистыми елями. Оттуда, из глубины леса, сквозь смешанный строй прямых стволов, может быть, выбежит на меня скоро косой, вылетят косачи, а если очень повезёт, так и самый крылатый лесной великан — мошник — пожалует. Неужели промажу?

Ползут, как улитки, минуты. Как-то толстяк себя чувствует?

Переминается с ноги на ногу, — верно, хочет так расставить их, чтобы больше были похожи на пни.

Вдруг за притихшим лесом звонко и гулко раздаются две протяжные ноты охотничьего рога: то Сысой Сысоич двинул цепь загонщиков вперёд — к нам; даёт сигнал.

Толстяк поднял руки-окорока; двустволка в них, — как тонкая тросточка. И застыл.

Чудак! Уж больно рано приготовился,—руки устанут.

Голосов кричан еще не слышно.

Но вот уже выстрел — где-то справа, по цепи, потом слева два. Пошла пальба! А у меня — еще ничего.

Вот и толстяк палит дуплетом — ба-бах! А, это по тетеревам! Высоко пролетели, зря и стрелял.

Уже слышна негромкая перекличка загонщиков, стук палок о деревья. С флангов — трещотки... А на меня всё еще ничего не летит, ничего не бежит!

Наконец-то! Белое с серым мелькает за стволами деревьев — не совсем еще вылинявший беляк.

Ну, этот будет мой! Ах, шут, свернул! Скачет на толстяка... Ну, что медлишь? Бей же, бей! Ббах!

Промазал!..

Беляк лупит прямо на него.

Ббах!

Что-то беленькое отлетает от зайца. Насмерть перепуганный зайчишка кидается между ног-пней. Толстяк разом сдвигает ноги и...

Да разве ногами ловят зайцев?

Беляк проскользнул, а великан всем своим громадным телом плашмя валится на землю.

Хохот меня раздирает. Сквозь выступившие на глаза слёзы вижу сразу двух беляков, выскочивших передо мной из лесу, но не могу стрелять. Зайцы удирают вдоль стрелковой линии.

Толстяк медленно поднимается на колени, встаёт. Он протягивает мне какую-то белую пушинку в ручище, что-то показывает.

Кричу:

— Не расшиблись?

— Ничего. А хвостик остриг всё-таки! Зайчику-то.

Чудак!

Пальба прекратилась. Кричане выходят из лесу, все направляются к толстяку.

— Попом, дяденька?

— Поп и есть; гляди, брюхо-то!

— Да рази мыслимо — такая толщина! Он дичь-то, видать, кругом себя под одежду запихал,— вот и толстый.

Бедный стрелок! И кто бы этому поверил в городе, в нашем тире?

Но Сысой Сысоич уже торопил нас на новый загон — в поля.

Шумной гурьбой мы возвращаемся назад лесной дорогой. За нами на подводе едет добыча обеих облав и с нею — толстяк. Он устал, у него одышка.

Не щадят беднягу охотники: насмешки так на него и сыплются.

Вдруг над лесом из-за поворота дороги показалась большая, как два тетерева, чёрная птица. Она летит через нас — прямо вдоль дороги.

Все срывают ружья, неистовая пальба оглашает лес: каждый спешит свалить редкую добычу торопливым выстрелом.

Чёрная птица летит. Она уже над подводой.

Толстяк тоже поднимает ружьё. Сидя. Двустволка в руках-окороках, как тростиночка.

Он стреляет.

И все видят: большая чёрная птица совсем как-то неправдоподобно складывается в воздухе и, резко оборвав полёт, чуркой падает с высоты на дорогу.

— Ну, хват! — ахает кто-то из колхозников. — Видать, что стрелок.

Мы, охотники, смущённо молчим: ведь все стреляли, все видели...

Толстяк взял мошника —старого бородатого лесного петуха весом тяжелее зайца. Взял дичь, за которую каждый из нас охотно отдал бы всю сегодняшнюю свою добычу.

Кончились насмешки над толстяком. Забыли даже, как он ловил зайца ногами.

С РАЗНЫХ КОНЦОВ СОЮЗА

РАДИОПЕРЕКЛИЧКА

Внимание! Внимание!

 

Говорит Ленинград — редакция „Лесной газеты". Сегодня 22 сентября, в день осеннего равноденствия, продолжаем радиоперекличку из разных концов нашего Союза.

Вызываем тундру и тайгу, пустыни и горы, степи и моря. Расскажите, что происходит у вас сейчас— осенью.

Слушайте! Слушайте!

 

ГОВОРИТ ТУНДРА ЯМАЛЬСКАЯ

 

У нас всё кончилось. Не слышно больше крика и писка на скалах, где летом были шумные птичьи базары. Улетела от нас мелкая певчая братия, улетели гуси, утки, чайки, вороны. Тишина. Только изредка раздаётся жуткий костяной стук: это бьются рогами самцы-олени.

Утренние морозы начались еще в августе. Сейчас уже вся вода скована льдом. Давно ушли рыболовные парусники и моторки. Па<