Угри отправляются в последнее путешествие

 

Осень на земле. Осень и под водой. Холодеет вода.

Старые угри уходят в свое последнее путешествие.

Из Невы в Финский залив, через Балтийское море и Немецкое море идут они в глубокий Атлантический океан.

Ни один из них не вернется в реку, где провел всю жизнь. Все найдут себе могилу в океане на глубине тысячи метров.

Но прежде чем умереть, они вымечут икру. Там, в глубине, не так холодно, как можно подумать: там семь градусов тепла. Там из каждой икринки скоро выйдет крошечный, прозрачный, как стеклышко, малек угря - лептоцефал. Миллиардными стадами лептоцефалы отправятся в далекое путешествие. И через три года они войдут в устье Невы. Тут они вырастут и превратятся в угрей.

ОХОТА

С ГОНЧИМИ ПО ЧЕРНОСТОПУ

 

Свежим осенним утром охотник вышел в поле с ружьём за плечами. На короткой сворке у него две сомкнутые гончии, два крепких пса с широкой грудью, чёрные с рыжими подпалинами.

Дошёл до леска. Гончих спустил со смычка, „бросил" в остров. Кинулись псы по кустам.

Сам тихонько пошёл опушкой, выбирая лаз, где стать.

Стал за пень против кустов, где лесная незаметная тропинка выбежала из леса и скатилась в овражек.

Стать не успел — уже напали гончаки на след.

Первым подал голос старый выжлец Добывай: затявкал густо и глухо.

За ним залился, заголосил молодой Заливай.

Охотник по голосу слышит: зайца взбудили, подняли. Но черностопу — по грязной от дождей, почерневшей осенней земле — гонят теперь, опустив носы к следу.

То ближе гон, то дальше: кругами ходит заяц, кругами.

Вот опять ближе голоса, сюда гонят.

Эх, ротозей! Да вон же он, вон русачище мелькает рыжеватой шкуркой в овражке!

Проморгал охотник!..

Вот и гончаки: впереди Добывай, сзади, высунув язык, Заливай. Вслед за зайцем промчались овражком.

Ну, ничего: опять в лес завернут. Добывай — пёс вязкий, увяжется по следу, не стеряет, не сколется,— мастеровитый пёс.

Вот и пошли, и пошли — кругом, опять в лес.

„Всё равно опять этим же лазом вывалится русак, — думает охотник. — Теперь-то уж не пропущу!"

Перемолчка... Потом... — что это?

Отчего голоса вразнобой?

Вот и совсем смолк вожак.

Один Заливай звенит.

Перемолчка...

И снова голос вожака Добывая, только уже по-другому, куда азартнее, с хрипом. Визгливо и сдваивая голос, захлебываясь подхватил Заливай.

На другой след натекли!

На чей же? Только не на заячий.

Верно, по красному...

Быстро переменил охотник патроны в ружье: вложил самую крупную дробь.

Быстро проскакал по тропинке русак, помчал по полю.

Охотник видел, но ружья не поднял.

А гон всё ближе —с хрипом, со злым, досадливым взвизгом... И вдруг на лазу —между кустами, где сейчас только промчался заяц, — огненно-красная спина, белая грудь... Прямо на охотника катит.

Охотник вскинул ружьё.

Зверь заметил, метнул пушистым хвостом в сторону, потом — в другую.

Поздно!

Бах! —и, взметнувшись огнём в воздухе, убитая лиса растянулась на земле.

Из леса выскочили гончаки —и к ней. Вцепились зубами в красную шкуру, треплют — вот разорвут!

— Отрыщь! —грозно окликает их охотник и бежит, спеша отнять у собак дорогую добычу.

ПОД ЗЕМЛЁЙ

(От нашего специального корреспондента)

 

Есть в лесу недалеко от нашего колхоза знаменитая барсучья нора — вековая. Называется только „нора", а по-настоящему и не нора даже, а целый холм, вдоль и поперёк изрытый многими поколениями барсуков. Целое барсучье метро.

Показал мне „нору" Сысой Сысоич. Я внимательно осмотрел холм и насчитал в нём шестьдесят три входа-выхода. Да кой-где в кустах под холмом были ещё незаметные отнорки.

Легко было убедиться, что в этом обширном подземном убежище живут не только барсуки: у некоторых входов кишмя кишели жуки — могильщики, навозники и мертвоеды. Они трудились над валявшимися тут костями кур, тетеревов, рябчиков и над длинными заячьими хребтами. Барсук такими делами не занимается, кур и зайцев не ловит. И чистюля он: остатков своего обеда или другой какой грязи никогда не бросает в норе или около неё.

Кости зайцев, дичи и кур выдавали с головой лисье семейство, живущее тут же под землёй, рядом с барсуками.

Некоторые норы были разрыты и превращены в настоящие траншеи.

— Охотнички наши старались, — объяснил Сысой Сысоич. — Только зря всё: куда-то уходили под землёй и лисята и барсучата. Не вырыть их здесь нипочём.

Помолчал немного и прибавил:

— А вот давай попытаем выкурить отсюда хозяев!

Назавтра утром пришли мы к холму втроём: Сысой Сысоич, я и ещё парень, которого Сысой Сысоич по дороге в шутку величал то истопником, то кочегаром.

Втроём и то долго мы провозились, пока забили все выходы из подземелья, кроме одного внизу и двух на верху холма. К нижнему входу натаскали груду хвороста, можжевёловых и еловых лап.

Мы с Сысой Сысоичем стали каждый у своего выхода наверху, за кусточками. „Истопник" зажёг у входа костёр. Когда разгорелось пламя, завалил его еловыми лапами. Повалил густой едкий дым. Скоро его потянуло в нору, как в трубу.

Мы — стрелки — с нетерпением ждали в своих засадах, когда покажется дым наверху — из выходов. А может, раньше выскочит проворный лис, или вывалится наружу толстый увалень-барсук? Может, им уже защипало глаза дымом там, в подземелье?

Но велико терпение у отсиживающегося в норе зверя.

Вот, вижу, потянуло дымок у Сысой Сысоича за кустами. Закурилось и у меня.

Теперь уж недолго ждать: вот-вот выскочит, чихая и фыркая, зверь, а того верней — несколько зверей, один за другим. Ружьё уже у плеча: не прозевать бы проворных лисиц.

Дым гуще, гуще. Вот уж клубами повалил и стелется по кустам. Уж мне глаза щиплет, слезу прошибает, — как раз и пропустишь зверя, пока мигаешь, стряхиваешь слёзы.

А зверей всё нет.

Устали руки держать ружьё у плеча. Опустил ружьё.

Ждали-ждали, — парень всё хворосту и лап подкидывал в костёр. Но ни один зверь так и не вышел.

— Думаешь, задохлись?— говорил Сысой Сысоич на обратном пути. —Н-нет, брат, они не задохлись! Дым-то ведь тянет вверх по норе, а они вглубь ушли. У них там, кто их знает, сколь глубоко нарыто.

Маленький бородач был шибко расстроен неудачей. Тогда ему в утешенье я рассказал про таксов и жесткошёрстных фокстерьеров — собачек большой злобности, что идут в нору за барсуком и лисицей. И Сысой Сысоич вдруг загорелся: достань ему такую собачку; откуда хочешь возьми, а достань!

Пришлось обещать постараться.

Скоро после этого я уехал в Ленинград, и там неожиданно мне повезло: знакомый охотник дал мне на время своего любимого такса.

Когда я вернулся в деревню и показал собачку Сысой Сысоичу, он даже рассердился:

— Ты что — смеяться вздумал надо мной? Да эту крысу не то что старый лисовин, — лисёнок загрызёт да выплюнет.

Сысой Сысоич сам очень мал ростом, обижен этим, и в других — даже в собаках — маленького роста не уважает.

Такс и вправду был смешон с виду: маленький, низенький и длинный, на кривых, вывихнутых ножках. Но когда этот несуразный пёсик злобно зарычал, оскалив крепкие клыки, на Сысой Сысоича, неосторожно протянувшего к нему руку, и прянул на него с неожиданной силой, Сысой Сысоич поспешно отскочил, вымолвил только: „Ишь ты! Лют!" — и замолчал.

Только мы подошли к холму, пёсик стал рваться к норе так яростно, что чуть не вывихнул мне руку. Едва спустил я его с поводка, как он уже исчез в тёмной норе.

Удивительные породы собак выводит человек себе на потребу, и, может быть, одна из самых удивительных — такс, эта маленькая подземная гончая. Всё тело её —узкое, как у куницы,—как нельзя лучше приспособлено к лазанью по норам; кривые лапки — хороши царапать и рыть землю, крепко упираться в неё; узкий, длинный щипец — хватать добычу, впиваться в неё мёртвой хваткой. И всё-таки страшновато мне было стоять над норой и ждать, чем кончится там, в тёмном подземелье, кровавая схватка благовоспитанной комнатной собачки и дикого лесного зверя. А ну как не вернётся из норы собачонка? С каким лицом я покажусь хозяину, потерявшему своего любимого такса?

Под землёй шёл гон. Приглушённый толстым слоем почвы, до нас доносился звонкий, всё-таки, лай собаки. Казалось, голос гончей доносится откуда-то издали, не из-под ног.

Но вот лай стал ближе, слышней. Хриплый от великой злобы. Ещё ближе.. И вдруг опять стал удаляться.

Мы с Сысой Сысоичем стояли на холме, до боли в пальцах сжимая в руках бесполезные ружья. Лай доносился то из одного выхода, то из другого, то из третьего.

И вдруг оборвался.

Я знал, что это значит: маленькая гончая настигла где-то в тёмном коридоре зверя и сцепилась с ним.

И тут только я неожиданно вспомнил то, о чём следовало мне подумать, прежде чем пускать собачку в нору: ведь обычно охотники, отправляясь на такую охоту, берут с собой лопаты и, как только враги в подземелье схватятся, живо начинают разрывать над ними землю, чтобы помочь таксу, если ему придётся плохо. Это возможно там, где бой происходит в каком-нибудь метре от поверхности земли. Но в этой глубокой норе, откуда даже дымом не выкуришь зверей, и думать нечего прийти на помощь собачке. Что я наделал! Такс, конечно, погибнет там, в глубине. Там, быть может, ему пришлось схватиться даже не с одним зверем.

Вдруг снова послышался глухой лай.

Но не успел я обрадоваться, как он опять замолк, — теперь уж окончательно.

Долго-долго мы стояли с Сысой Сысоичем над немой могилой отважной собачки.

Я не решался уйти. Сысой Сысоич заговорил первый:

— Да, брат, дурака мы с тобой сваляли. Напоролся, видать, кобелишка на старого лисовина или язвука.

Язвуками зовут у нас барсуков.

И, помедлив, Сысой Сысоич прибавил:

— Что ж, пойдем? Или ещё обождём?

Совершенно неожиданно под землёй послышался какой-то шорох.

И из норы показался острый чёрный хвостик, потом кривые задние ножки и всё длинное, перепачканное в земле и крови тельце с трудом двигавшегося такса! Я так обрадовался, что кинулся к нему, ухватил за тело и стал тянуть его наружу.

За собачкой показался из тёмной норы старый, жирный барсук. Он не шевелился. Такс мёртвой хваткой держал его за шиворот, злобно тряс. И долго еще он не хотел отпускать своего смертельного врага, словно боялся, как бы он не ожил.

ТИР

Бей ответом прямо в цель!

СОСТЯЗАНИЕ ВОСЬМОЕ

 

1. — Куда зайцу бежать удобней — с горы или в гору?

2. —Какие птичьи тайны открывает нам листопад?

3. —Какой лесной житель сушит себе на деревьях грибы?

4. —Какой зверь летом живёт в воде, а зимой в земле?

5. — Собирают ли птицы себе на зиму запасы?

6. —Как готовятся к зиме муравьи?

7. — Что внутри птичьих костей?

8. —Какого цвета одежду лучше всего надевать охотнику осенью?

9. — Когда птица крепче на рану — летом или осенью?

10. — Чья это страшная голова нарисована здесь?

11. — Можно ли назвать паука насекомым?

12. — Куда исчезают на зиму лягушки?

13. — Здесь нарисованы ноги трёх разных птиц. Одна из этих птиц живёт на деревьях, другая на земле, третья на воде. Которая — где?

14.—У какого зверя лапы вывернуты ладошками врозь и наружу?

15. — Вот голова ушастой лесной совы. Кончиком карандаша укажите на рисунке уши совы.

16.— Пал Палыч пал на воду, сам не утонул и воду не замутил.

17. — Идёт-идёт, а пройти не может. Хоть лови не лови, — не изловишь.

18. — Однолетняя трава — выше двора.

19. — Бежать-бежать — не добежать, лететь — не долететь.

20. — Вороне через три года что бывает?

21. — В пруду купался, сух остался.

22. — Тело носим, кости бросим, а голову едим.

23. — Не княжеской породы, а ходит с короной; не всадник, а со шпорами. Сам рано встаёт и другим спать не даёт.

24. — С хвостом, а не зверь; с перьями, а не птица.

 

ОБЪЯВЛЕНИЯ

Объявляется седьмое испытание

НА ЗВАНИЕ

ОСТРОГЛАЗ

под названием „ЧЬЯ РАБОТА?"

 

а) Кто здесь поработал над еловыми шитиками и сбросил их на землю?

б) Кто, сидя на пеньке, доработал шишки, оставив лишь стержни?

в) Кто, проделав дырочки, выел лесные орешки?

г) Кто затащил грибы на деревья и насадил их на сучочки?

В коре старой берёзы видны одинаковые гранёные дырочки, расположенные кольцом. Чья работа и к чему она?

Кто обработал репейник?

Кто в тёмном лесу когтищами деревья портил, — себе еловые лыки драл? Зачем они ему?

Кто тут поработал — сокрушил столько деревьев, обглодал и просто поломал столько веток?

КАЖДЫЙ МОЖЕТ

 

вернуть украденное грызунами с полей первосортное зерно. Для этого надо только научиться разыскивать и раскапывать норки полёвок.

В этом номере „Лесной газеты" рассказано, какие большие запасы отборного зерна утаскивают эти вредные зверюшки с наших полей в свои кладовые.

ПРОСИМ НЕ ТРЕВОЖИТЬ

 

Мы приготовили себе тёплые зимние жилища и ложимся спать до весны.

Мы вас не трогаем, и вы нам дайте отдохнуть спокойно.

Медведь. Барсук. Летучие мыши.

КЛУБ КОЛУМБОВ

Месяц восьмой

 

— Отчёт летних экспедиций: — Орнитологической. - Териологической. —Дендрологической.— Воспитанники.

Пришло время посмотреть, что сделано колумбами за лето. Первыми на собрании Клуба отчитывались орнитологи.

— Всем пятерым, — докладывал Анд, — то есть Таль-Тину, Ре, Ми,Колк'у и мне, удалось установить пребывание в Земле Неведомой ста пятидесяти одного вида птиц, или, как мы их называем, крылато-пернатых племён.

— Ух ты! — вырвалось у Старого Морского Вовка. — Мы и малой части того не наберём наших млекопитов!

— И это совсем не так много, — продолжал Анд.—В сводке покойного заведующего Орнитологическим отделением Зоологического музея Академии наук — Валентина Львовича Бианки — „Наши сведения о птицах Новгородской губернии"—теперь области, — насчитывается 216 видов. Надо исключить из них 7 совершенно случайно залётных к нам птиц — вроде чёрной казарки или белощёкой крачки, — исключить 9 только на зиму прилетающих к нам птиц — вроде полярной совы или снежных и лапландских подорожников, которых летом мы никак не могли увидать, — да несколько десятков пролётных через нашу область видов, которых на нашей маленькой Земле Неведомой мы могли разве случайно увидать; тогда выйдет, пожалуй, что мы основательно познакомились с крылато-пернатым населением нашей Америки. Ручаюсь, что ни один местный старожил понятия не имеет, сколько разных птиц водится в его крае, из чего состоит его дикое птичье хозяйство. А мы обследовали его и записали все племена в инвентарный список.

Круглый год живущих пернатокрылых племён туземцев, то есть, попросту, оседлых видов птиц, 51. Таких, которые весной прилетают к нам в Землю Неведомую, строят себе в ней гнёзда и выводят птенцов, а осенью улетают, — то есть перелётных, — по нашему подсчёту 89.

Пролётных в конце лета с севера мы насчитали 10. Случайно залётных — всего одну камнешарку; и это настоящее открытие, потому что в „Наших птицах" В. Л. Бианки этот вид птиц вообще не значился и открыт здесь только Колк'ом. Гнездо чечётки, прежде считавшейся в Новгородской области только зимовавшей птицей, нашла Ре, а честь открытия гнездования в Земле Неведомой флейтоголосого щура принадлежит Ми: щур тоже считался прежде только на зиму прилетающей в наши края птицей. Случайно они остались тут летовать или они начали понемногу осваивать для своих гнездовий наши края, — покажет будущее. Значилась ведь в „Наших сведениях" чечевичка редкой птицей, а сейчас уже гнездится здесь в каждом подходящем месте.

Опытов перекладки яиц от одних птиц другим—„кукидов" — произведено было за лето 27. О неожиданных результатах их вы уже знаете.

Окольцовано нами птиц всего 57, из них птенцов 54, а три — случайно пойманные взрослые.

Выкормлено на месте 32 птенчика. Взято с собой на воспитание: кукш — одна, воронов — один и одна синичка-московочка. Результаты воспитания их будут продемонстрированы в конце собрания.

О всех работах вёлся подробный „судовой журнал" экспедиции и подробные записи особо интересных наблюдений.

После обсуждения доклада Анда выступил Старый Морской Вовк.

— Наша териологическая экспедиция, — сказал он, — таким огромным списком зарегистрированных видов похвастать не может. Всего мы наблюдали за лето 31 вид млекопитающих. Даже не наблюдали, а записали, потому что некоторых мы зарегистрировали по слухам, — как наш уважаемый Паф. Так ни с крошечной лаской, ни с прекрасным небольшим оленем — так называемой косулей или дикой козой, — ни с грозным косолапым медведем нам в Земле Неведомой встретиться не удалось, к сожалению.

— Скажи лучше —„к счастью", —вставил Сага. — Встретили бы медведя, да еще без ружья, так ой-ой!

Все засмеялись, и Вовк продолжал:

— В общем наших млекопитов так мало, что можно по пальцам пересчитать их. Хищные: медведь, волк. Волка до войны совсем уж не было, после неё развёлся. Лисицы, барсук, куница и хорёк — редки, горностай и, говорят, ласка есть. Рысь тут зверь проходной, последние годы не слыхать было. Вот и всё. Насекомоядные: крота много, ёж редок, землеройки — две сухопутных да водяная.

Копытных вовсе два: лось да косуля. Рукокрылых... Ну, это звери ночные, мало про них знаем мы. Всего трёх и поймали: большого кожана, вечерницу да ночницу одну. Грызунов, конечно, больше всех: два зайца—русак да беляк, две белочки — простая рыженькая и полетуха — летучая на парашютике, серенькая такая белочка. Мы бельчат её нашли в дупле осины; через полчаса прибежали за ними, а их уж нет: мамаша куда-то за шивороты перетаскала! Ни хомяка, ни сусликов в Земле Неведомой, к счастью, и следа нет: ужасные вредители.

Ну, обыкновенная крыса, серая, есть в достаточном, так сказать, количестве, равно как и мышь домовая. Водяная крыса, полевая мышь с чёрным ремнём на спине, лесная мышь и полёвок три разных вида. Вот и весь наш список.

— А медведь какой? — деловито спросил Сага. — Белых нет?

Вовк рассмеялся.

— Серых нет: они только в Скалистых горах в Северной Америке водятся, читал у Майн Рида, — гризли называются? И чёрного гималайского, что в дуплах живёт, нет. Да и белого морского медведя нет: он только в Северном Ледовитом океане живёт. Можешь спать спокойно.

Сага смутился.

— Я сам новгородский. У нас говорили, случаются и белые в лесах...

— Просто, верно, очень светлая шкура. Бывает. Из особо интересных наблюдений можно отметить, как семейство хорей тайно жило под крыльцом у одной колхозницы. Во дворе куры ходят, петух расхаживает, а они не трогают. Всё равно, как волки из ближней деревни никогда ягнят не берут, подальше стараются. Так хозяйка и не знала, что у неё целый выводок таких бандитов живёт, не подозревала даже.

А ещё здорово интересный у Ля Бибишка — барсучонок. Такой воспитанный — лучше нас! Ну, да Ля потом сама вам покажет.

Кончил свою речь Вовк сообщением об открытии им „американского жителя" на „Плавучей Америке" — ондатры на сплавине.

Отчёт дендрологической экспедиции начал делать Паф. Но он так тянул „э... э... э...", да „того...", да „этого...", что ребята замахали на него руками:

— Заткнись! Добро бы заикой был, а то так — одна распущенность! До, просим До!

Слишком горячая До, наоборот, как начала горох сыпать, — то и дело приходилось останавливать её и переспрашивать.

— Великанских племён туземных — больших деревьев — у нас в Земле Неведомой, — как на пишущей машинке хорошая машинистка тарахтела До, — тоже немного, совсем немного — раз, два и обчёлся, меньше, чем у териологов пород млекопитов. Особенно которые толпами живут: сосны, ели, берёзы — пушистая да бородавчатая; клейкая да серая ольха, осина — и всё. Некоторые в их толпе, но поодиночке живут: рябина, черёмуха, дуб, яблонька лесная, вязы там — гладкий и шершавый, тополёк, бывает, к ним в компанию затешется, клён, ясень, а у реки, у болот,—ветлы большие. А самое интересное — это ивы, то есть они, ивы, и ещё по-всякому называются: ракита, верба, тальник. Ужас сколько их: ива русская, и лопарская, и белая, и чернеющая, и синевато-серая, и пепельная, и ушастая, — вот чеслово, что ушастая! — сама себя прерывала До, заметив, что ребята улыбаются. „Честное слово" ей было не выговорить: слишком долго, — и она произносила в одно слово — „чеслово!"—Чеслово, ушастая, и ещё трёх- и пятитычинковая есть, и розмарино-листная и шерстисто-подбег... — тьфу! не выговоришь! — шер-сти-сто-побе-гая!

И то ещё не всё: двадцать ив всяких разных у нас растёт! А ещё кустарников сколько! Кустарниками считаются: можжевельник, или по-деревенски — верес, шиповник, малина, крушина, калина, лещина, волчья ягода, вороника, жимолости две, бересклет бородавчатый, смородины красная и чёрная, багульник, вереск, толокнянка, голубика...

— Стой, стой, стой! — взмолился Колк. — Эк ты куда хватила! Толокнянка, голубика, надеюсь, всё-таки ягоды, а не кусты?

— И ничего преподобного! —торжествовала До. — Хоть они и ягоды, а всё равно кустарниками считаются. А ещё есть и полукустарники: грушанки, кизиль, чабрец, паслён сладко-горький... И ещё кустарнички! Брусника, черника, клюква, подбел...

— Ой, ой, ой! — закричал Колк, хватаясь обеими руками за уши. — И вся эта благодать растёт у нас, в Земле Неведомой?

— Можешь спросить у Пафа, если мне не веришь, — обиделась До. —Я же всё это ему для гербария собрала.

Осмотр гербария — подклеенных на больших листах узенькими белыми полосками бумаги стебельков и листьев — занял много времени. На каждом листе было аккуратно написано название растения — русское и латинское. Колумбы хвалили Пафа: „Настоящий кабинетный учёный!"

— Я ещё не кончила, — сказала До. — А кусты и деревья — переселенцы, а знаменитое австралийское с ног до головы полное мёдом гигантское дерево алейна?

Все с интересом опять уселись.

— Много у нас в Земле Неведомой переселенцев, вроде Вовкиной ондатры, — важно начала До, стараясь сдержать свою тарахтелку. — Простая картошка, например, тоже ведь из Америки, а самый теперь наш овощ. В садах у нас — сирень, жёлтая акация, боярышник, барбарис, крыжовник, бузина, туя, серебристый тополь; это ведь тоже привезено — что с юга, что с востока. И вот привилось прекрасно и зимы наши терпит — ничего! А самое наше замечательное дерево-гигант из Австралии — глянешь, — шапка с головы валится! — алейна. Паф его открыл близ Земли Неведомой. Сказать, как оно ещё называется?

— Ну?! — зашумели все.—Давай, давай! — Один Паф отвернулся.

— Ты что же молчишь? — невинным голосом спросила До. — Тебе разве не интересно? А я нарочно сходила с подружками за тринадцать километров, чтобы разгадать, почему это пчёлы вокруг алейн жужжат. С ума сходят от радости, что им нектара столько с края света привезли да здесь вырастили, — а, Паф?

— Разузнала, так и... этого... выпаливай, — насупился Паф.

— Я-то разузнала. А ты у себя из пальца взял да высосал. Никакую алейну никакие помещики ни из какой Австралии не вывозили. Тут она, правда, редковато встречается, а в Средней России — сколько хочешь, прямо на каждом шагу. И называется это дерево — ли-па! Слыхал про такое, кабинетный учёный? Вот тебе её засушенную веточку. Получай для гербария: медоносное дерево-туземец — ли-па. Вот тебе и всё.

— А... — теперь уж по-настоящему заикаясь от неожиданности, начал Паф. — А... по-почему... этого... почему ж её тут алейной называют?

— А называется она здесь так, — объяснила До, — потому, что в лесу здесь крестьяне липы не примечали: тут только мелколистая, и то редка; а помещики у себя в усадьбах аллеи лип сажали.

Вот от незнакомого слова аллея и взялось название незнакомого здесь крестьянам дерева: аллейна.

— Замечательно! — сказал Таль-Тин. — Это если и не дендрологическое открытие, то, во всяком случае, филологическое. Красивое северяне-новгородцы сделали местное название для простого дерева липы!

Потом Ре, Ми и Ля показывали своих воспитанников.

Молоденький ворон, наученный Ре, кланялся всем по очереди и представлялся:

„Карл Карлч Клок!"

Он давал себя гладить по голове и при этом блаженно приспускал веки. „Строит глазки"—говорила Ре.

Черномазая московочка, воспитанница Ми, порхала по всей редакции, садилась на окна, с любопытством заглядывала во все щёлки на книжных шкафах, прицеплялась коготками за чуть отошедшие под потолком обои и оттуда осматривала всех быстрым глазком. Но стоило Ми тихонько свистнуть по-синичьему: Ци-ви! — и протянуть руку ладонью вверх, — как московочка сейчас же слетала к ней на пальцы.

Очень всем понравились воспитанники терпеливой Ля: её маленькая желтовато-кофейного цвета лесная ворона кукша, по имени Кук, и барсучонок Бибишка. Ля принесла их вместе, в одном ящике, с двух сторон затянутом проволочной сеткой. Поставила на пол и выпустила Кука. Барсучонок лежал, свернувшись пушистым клубочком,— и поднял голову, только когда Ля позвала его нежно: „Бибишка, Бибишечка!"

— Последнее время он сонный какой-то, — говорила Ля. — Ему, верно, время в зимнюю спячку погружаться.

— Ну, Бибишка, ну, милый, — обратилась она опять к нему.— Принеси-ка мне твою мисочку.

Ленивый толстячок нехотя поднялся, взял в зубы стоявшую в ящике мисочку и вышел с ней из клетки.

— Ну, послужи, послужи! — добрым голосом сказала Ля.

Бибишка, уже бросивший свою мисочку на пол, опять взял её и сел на задние лапы, как собачка по команде „служи!".

Пока он держал мисочку, Ля накрошила в неё принесённой с собой булки и кусочки печёной брюквы, взяла мисочку у барсучонка, поставила на пол и свистом подозвала Кука, прыгавшего по шкапу.

Кукша сейчас же слетела на край мисочки, нисколько не опасаясь зверя, уже принявшегося за еду. Склонила голову набок и — тюк! — носом кусочек булки.

— Кук! — строго сказала Ля.—А что надо сказать?

— Пожалуйста! — вдруг ясно, чуть только пришепётывая, произнесла кукша человеческим голосом. Все так и ахнули.

— Кук ведь тоже из вороньего рода, — объяснила Ля. — Ворон, грач, сорока, сойка, кукша — все они очень способные. И скворец тоже. У нас в Ленинграде на улице Плеханова у одной моей знакомой живут два скворца. Одному 9 лет. Он небольшого роста, тёмненький. Зовут Сашей. За свою жизнь он выучил целых 42 слова! Прямо талант! Хозяйка говорит, — такие способные редко бывают. Миша — тот молодой, ему всего три года, — и он не такой внимательный. А Саша, бывало, так и вопьётся в хозяйку глазами, — так, кажется, и ущипнёт её клювом за губы! Очень прилежный был ученик, не рассеивался, ничего себе под нос такого скворчиного не насвистывал, как это Миша себе позволял. А некоторые слова и сам выучивал. Когда ребята приходили, хозяйка им часто говорила: „Тише! Тише!" И вдруг скворец из клетки тоже им: „Тише! Тише!" А вот моей кукше очень долго пришлось твердить „пожалуйста! пожалуйста!" — пока выучила.

Ребята много раз заставляли чёрного ворона повторять своё имя, отчество и фамилию, а весёлую кукшу: „Пожалуйста, пожалуйста!" И просили, чтобы Ре и Ля научили их ещё каким-нибудь словам.

(Продолжение следует)

ЛЕСНАЯ ГАЗЕТА №9