КонецформыначалоформыЗнаем ли мы то, что знаем? — КиберПедия 

Археология об основании Рима: Новые раскопки проясняют и такой острый дискуссионный вопрос, как дата самого возникновения Рима...

Семя – орган полового размножения и расселения растений: наружи у семян имеется плотный покров – кожура...

КонецформыначалоформыЗнаем ли мы то, что знаем?

2017-08-11 233
КонецформыначалоформыЗнаем ли мы то, что знаем? 0.00 из 5.00 0 оценок
Заказать работу

Дальнейший анализ смысловой сферы и составляющих ее элементов связан с переходом на микроуровень, обеспечивающий выделение знаниевых, ценностных и нормативных элементов смысловых образований.
Знания, как было указано выше, представляют собой образ внешнего мира "как он есть". Другими словами, знания отвечают на вопрос "что это?" и выступают во внутреннем мире в роли представителей внешнего мира, оперируя которыми журналист находит (сначала в идеальном плане, а затем и в действительности) оптимальные способы жизнедеятельности.17
Рассматривая сущность категории "знание", невозможно избежать вопрос о взаимоотношениях между категориями "знание" и "информация". В разных работах встречается различное толкование этих терминов. Одни исследователи рассматривают информацию как инертное знание, полагая, что информация – это мера того нового в сообщении, что неизвестно получателю, в то время как знание есть не просто отражение предмета, а целенаправленное отражение, побуждающее к деятельности, знание это та информация, которая используется для практической деятельности.
Сторонники другой точки зрения пользуются этими понятиями в принципиально противоположном значении. Знание рассматривается как инертные сведения, а информация как та часть знаний, которая используется для управления.
Многие исследователи рассматривают знания как то, что принадлежит человеку, а информацией знание становится только будучи "оторванным" от человека. С этой точки зрения информация – это знания минус человек.18
Данная концепция представляется нам более отвечающей сути развиваемого в этой работе подхода.
Система знаний журналиста в той или иной мере выражает и отражает сеть объективно складывающихся отношений того мира, в котором он живет и действует. Эта сеть узловых точек действительности отражается в системе категорий, которые выступают опорными точками его познавательной и практической деятельности.19
Система имеющегося во внутреннем мире журналиста знания, выступающего в качестве предпосылки его деятельности, обладает чрезвычайно сложной и во многом еще неисследованной структурой. Однако некоторые выводы можно сделать уже на основе достижений современной науки.
Прежде всего речь идет о понимании того, что знание не является аморфным собранием разнообразных фактов, сведений и представлений, а всегда каким–то образом структурировано. Поэтому необходимо выделение в общем корпусе знаний журналиста различных комплексов, связанных со спецификой тех предметных областей, отражением которых эти знания являются. Здесь возможны (и разрабатываются) самые различные классификации.
В одной из работ по проблемам эффективности журналистской деятельности указывается, что в структуре журналистских знаний выделяются четыре основных блока. Прежде всего это система общественно–политических, исторических, философских, политэкономических, социологических знаний о закономерностях и процессах функционирования и развития общества. Затем это совокупность знаний о журналистике, видах и типах профессиональной деятельности, приемах и способах работы журналиста, объекте журналистской деятельности – аудитории, способах взаимодействия с нею. В третьих, крайне важными для журналистов являются филологические знания. В четвертых, речь идет о совокупности знаний в той сфере, области жизни, которую журналист освещает: промышленность, сельское хозяйство, наука и т.п.20
Другим критерием классификации знаний выступает мера системности, организованности, взаимоувязанности знаний. С точки зрения этого критерия выделяют такие формы существования знаний как понятия (категории), суждения (совокупности понятий), теории (совокупности суждений) и картины мира.
Категории – предельно общие, фундаментальные понятия, отражающие наиболее существенные, закономерные связи и отношения реальной действительности и познания (единичное и особенное, часть и целое, форма и содержание и др.) – являются узловыми пунктами познания, "ступеньками", моментами проникновения мышления в сущность вещей. Категории, образующие как бы внутренний каркас мышления журналиста, представляют собой инструмент отражения и воспроизведения необходимых, устойчивых, повторяющихся связей между явлениями действительности, инструмент познания законов объективной реальности.
Человеческая (а не натуралистическая) сущность любых категорий хорошо иллюстрируется следующим примером. Чтобы предметное содержание, данное каждому человеку в понятии "дерево", могло мгновенно возникнуть во всей своей многосложности, понадобилась историческая по длительности жизнь общества в постоянном контакте с лесом, работа лесоруба, строителя, плотника, столяра, художника, садовода и т.д. Все человеческие усилия по обработке и использованию дерева, в ходе которых оно было поставлено в связь с огнем, водой, железом, камнем, землей, воздухом, растительными организмами и неорганическими материалами, позволили открыть такие многообразные свойства дерева и представить их в совокупном, связном виде. Только человеку, как инициатору всех мыслимых преобразований дерева, ведомо, что вся сумма свойств живого дерева и древесины и все многообразие дреревянных изделий суть лишь модификации единой исходной субстанции – дерева как такового, т.е. потенциального носителя всех возможных "деревянных" форм, свойств и проявлений.21
Для человека, сформированного определенной культурой, смысл системы ее категорий чаще всего выступает как нечто само собой разумеющееся, как единая "презумпция", в соответствии с которой он строит свою деятельность и которую он обычно не осознает в качестве глубинного основания своего миропонимания и мироощущения. Типы миропонимания и мироощущения, которые свойственны разным типам общества, определены различным содержанием категорий, лежащих в основании культуры.22
В лингвистике существует положение, что, слушая чужую речь, мы узнаем лишь те звуки, из которых строятся значимые элементы нашего родного языка. В соответствии с этим положением петухи кукарекают, собаки лают, а кошки мяукают на разных языках по–разному, их "язык" воспроизводится на основе принятых в соответствующих человеческих языках значимых звуков (фонем). В известной мере также обстоит дело и со словами. Мы видим только те вещи, для обозначения которых в нашем языке есть слово. Так, для говорящих на русском языке снег просто снег и ничего больше, а эскимос различает здесь шесть разных вещей, для которых в его языке есть шесть слов. Для нас песок только песок, а для араба здесь много разных вещей. Существуют слова, которые вообще не переводятся с одного языка на другой или же переводятся описательно, хотя соотносятся с элементарными вещами. Ни в одном из (во всяком случае индоевропейских) языков нет эквивалента для русских слов сутки или авось. Когда А. Дюма переводил на французский язык одно из стихотворений Некрасова, он вынужден был слово душечка передать описательно моя маленькая милая душа. 23
Если категориальная система, составляющая каркас знаниевого комплекса внутреннего мира журналиста, не соответствует качественным особенностям воспринимаемых объектов, то последние будут восприниматься через неадекватную сетку категорий, что не позволит раскрыть их существенные характеристики. Адекватная категориальная структура выступает как предпосылка и условие познания и понимания новых объектов.
Аналогичные проблемы возникают и при анализе процессов функционирования таких носителей знания, как суждения24, теории25, идеи26, картины мира.
Особый интерес вызывает в этом контексте "журналистская картина мира" – целостная система представлений об общих свойствах и закономерностях мира, в котором живет журналист. "Без карты нашего природного и социального мира – некой определенным образом организованной и внутренне связанной картины мира и нашего места в нем – люди просто растерялись бы и были бы неспособны к целенаправленным и последовательным действиям, ибо без нее невозможно было бы ориентироваться и найти отправную точку, позволяющую упорядочивать все обрушивающиеся на каждого индивида впечатления".27
Особенностью любой индивидуальной картины мира является ощущение ее естественности и единственности. "Люди могут отрицать, что у них есть такая всеобъемлющая картина мира, и считать, что они реагируют на различные явления и события жизни от случая к случаю, в соответствии со своими суждениями. Можно однако легко доказать, что они просто принимают свою собственную философию за нечто само собой разумеющееся... И когда такие люди сталкиваются с диаметрально противоположными взглядами на жизнь, они называют их "сумасшедшими", "иррациональными" или "наивными", тогда как себя они неизменно считают "логичными".28
Таким образом, картина мира выступает не как некая специфическая форма знаний, существующая наряду с понятиями, суждениями и теориями, а как естественный способ организации понятий суждений и теорий в системную целостность.
Картина мира представляет собой высшую степень систематизации имеющихся в сознании журналиста содержательных представлений о действительности во всех ее проявлениях. Другими словами, картина мира выступает как целостная, опирающаяся на мировоззренческие представления, концептуальная модель мира в единстве его сущностных и явленческих сторон. Она определяет, что журналист видит в действительности, какие взаимосвязи между явлениями представляются ему существенными, а какие случайными; обеспечивает структуризацию и систематизацию разнообразных впечатлений, сведений о реальном мире. "Толчки, идущие из среды, преобразуются в сознании по его собственным законам и в соответствии с той картиной мира, которая в нем заложена, преобразуются подчас до неузнаваемости".29
Картина мира журналиста строится из понятий и образов. В зависимости от того, какие элементы преобладают, говорят о понятийном (концептуальном) или образном (художественном) мышлении. Иногда выделяют понятийно–образное мышление, в котором, по мнению некоторых исследователей, понятия и образы сплавлены настолько прочно, что говорить о преобладании каких–либо из элементов неправомерно.30
Картина мира журналиста всегда ценностно окрашена. Оценки различных явлений действительности – экономических, политических, нравственных, эстетических и т.д. – опираются на сопоставление этих явлений с теми эталонами, которые заложены в журналистской картине мира.
Содержание самих представлений, включенных в картину мира, может в большей или меньшей степени соответствовать достигнутому обществом уровню: полностью соответствовать, обгонять или отставать. Именно тип содержательных представлений, входящих в картину мира, имеют в виду, когда говорят о современном или устаревшем, консервативном или прогрессивном, научном или утопическом мышлении.
Особый интерес вызывают в настоящее время разнообразные утопические представления, включенные в журналистскую картину мира. Характеризуя бытующие сегодня формы утопического мышления, И.Кон выделяет в качестве основных, во–первых, утопический коммунизм, безосновательно присвоивший себе титул научного и уверявший всех и каждого, что общественная собственность на средства производства автоматически обеспечит людям рост материального благосостояния, социальное равенство и прочие блага; во–вторых, это бюрократически–техническая утопия, по которой беспечальное будущее всем нам обеспечит наука: то ли кибернетика, то ли физика, то ли социология, то ли они, вместе взятые; в–третьих, традиционалистская утопия, согласно, которой все пойдет как по маслу, если восстановить то, что было когда–то порушено, и вернуться к историческим истокам народного бытия.31
Большую роль в настоящее время играют такие элементы журналистской картины мира, которые связаны с фундаментальными представлениями о сущности журналистики, то есть то, что может быть обозначено как профессиональная идеология.
Существует несколько источников, из которых журналист черпает свои представления, аккумулируемые в картине мира. Один из них – обыденное сознание, важной составной частью которого является социальная мифология. Другой источник – элементарная наука, представленная в учебниках, справочниках и популярных изданиях. Третий – "высокая" наука, доступ к которой имеют очень немногие.
Разумеется, влияние этих источников различно, роль каждого из них определяется стечением многих обстоятельств. Нам важно подчеркнуть, что в результате взаимодействия журналиста с названными выше компонентами общественного сознания в его внутреннем мире формируется своеобразная, противоречивая картина внешнего мира, которая, по доминирующему типу содержательных элементов смысловой сферы, может быть обыденно–мифологизированной, элементарно–научной и системно–научной.
Главное отличие научной картины мира от других заключается в том, что она строится на основе определенной фундаментальной научной теории и возникает в результате обобщения и синтеза основных естественно–научных понятий и приципов. Различают общенаучную картину мира и конкретные картины мира, созданные в рамках отдельных наук.32
Очевидно, что каждая предметная область знаний, которыми обладает журналист, может представлять собой либо целостную картину мира (точнее, картину данной предметной области), либо совокупность более или менее связанных друг с другом (а значит, более или менее противоречащих друг другу) теорий, либо вообще конгломерат разнообразных категорий и понятий, создающих видимость отображения данной предметной области.
Мера цельности, системности, связности знаний, входящих в каждую предметную область и в смысловую сферу в целом, выступает основным условием цельности мировоззренческой позиции журналиста. С точки зрения этого критерия, все виды смысловых сфер можно расположить на шкале, конечными пунктами которой являются мозаичное (войлокообразное) и целостное, систематизированное знание.33
Но цельность – это не единственная характеристика знаниевого комплекса регулятивно–смысловой сферы журналиста. Не менее важно, каково качество элементов, входящих в этот комплекс. Оценивая с позиции этого критерия понятия, суждения, теории, содержащиеся в знаниевом комплексе журналиста обычно "помечает" их специфическими "метками": "истинное знание", "искаженное знание" (заблуждения, иллюзии и др.) и "ложные знания". Разумеется, мера истинности гносеологического образа, приписываемая ему журналистом, может быть весьма далека от его реального соответствия действительности.
В качестве истинного знания выступает относительно точное воспроизведение в сознании журналиста объективно существующего предмета, закономерностей его существования и развития. Соответственно знание рассматривается как полностью ложное, если между образом предмета и его объективными характеристиками нет ничего общего.
"Иллюзия – не просто заблуждение разума или произвольный вымысел", –указывает В.Н.Шердаков. Иллюзия всегда имеет в виду нечто реальное, но искажает это реальное, выдавая желаемое за действительное. Иллюзии связаны с желанием и надеждами людей, они коренятся скорее в сердце, чем в его разуме. Поэтому люди так упорно держаться за свои иллюзии даже вопреки фактам и логике. Держатся даже тогда, когда самообман становится очевидным.34
Рассматривая иллюзии как элементы смысловой сферы журналиста следует ясно понимать, что они представляют собой не просто результат незнания или ложного отражения действительности, легкомыслия или глупости. Иллюзорное знание, если можно воспользоваться таким понятием, есть естественный для обыденного сознания образ действительного мира во всей его очевидности. "Почему в течение тысячелетий человечество считало виды неизменными, время – субъективным, различные вида неравенства – естественными, а Солнце – вращающиеся вокруг Земли? Потому ли, прежде всего, что так утверждала господствующая идеология, или скорее потому, что эти метафизические представления обобщили опыт, накопленный человечеством? Все свидетельствует о том, что в отношении к этим или другим проблемам ложная идея более непосредственно зависит от жизненной реальности, чем идея истинная. Последняя, напротив, чаще всего противоречит опыту и побуждает своих защитников длительное время противодействовать общему мнению. Идеологи, заинтересованные в ложном видении природы и истории, не могут поддерживать все что угодно: они лишь систематизируют и усиливают иллюзии, которые рождаются в самой сердцевине практики, всегда побуждающей нас сначала видеть абсолютное там, где господствует относительное, а вечное – там, где царит преходящее".35
В системе знаний журналиста определенное место занимают заблуждения, предрассудки и суеверия.36 К сожалению, вопрос о специфике этих форм сознания в журналистике пока совершенно не исследован, хотя в сфере научной деятельности есть немало интересных работ, анализирующих эти явления.37
Говоря об источниках, из которых журналист черпает свои знания, и которые, естественно, влияют на их "качество", можно выделить три типа знаний: знания здравого смысла, знания элементарной науки и знания развитой науки. Относительно одного и того же объекта журналист может обладать представлениями, находящимся на одном из этих уровней, двух или даже всех трех. Как и любое знание, знание любого из этих типов не отменяет, не уничтожает, не стирает знание другого типа.38
Таким образом, можно констатировать, что в рамках одной смысловой сферы могут сосуществовать знания научные, ненаучные, вненаучные и даже антинаучные.
Характеризуя организацию знаниевого комплекса смысловой сферы журналиста в целом, следует выделить, как уже говорилось выше, два основных уровня. На первом размещены знания, о которых журналист знает, что он их знает. Это так называемые осознаваемые знания. На втором находятся знания, о существовании которых журналист до поры до времени не подозревает (неосознаваемые знания). Возможен промежуточный слой – полуосознаваемые знания. В эту совокупность входят разнообразные представления мировоззренческого, общекультурного характера.
В сфере науки многослойность личного знания была осознана в терминах "парадигма" (Т.Кун), "базисные предположения науки" (Р.Коллингвуд), "исследовательская программа" (И.Лакатос) и др.
Все сказанное выше подводит нас к следующему выводу. Поскольку любое познание, и журналистское в том числе, всегда опосредствовано некоторыми исходными предпосылками видения мира, представлениями о бытии39, постольку система знаний журналиста выступает в качестве необходимой предпосылки любых актов его профессиональной деятельности. Являясь инструментом описания, интерпретации, объяснения и понимания явлений и ситуаций действительности, знания журналиста могут реализовать эту свою функцию только тогда, когда они выступают для самого журналиста в качестве так называемых парадигм, концептуальных схем, то есть привычных, "затвердевших", часто употребляемых знаниевых комплексов, образующих в своей совокупности картину мира, в которой, конечно же, есть странные, необъясненные предметы и явления, но которая в своей центральной, сущностной части объяснима и в целом понятна. Объяснительные, упорядочивающие картину мира принципы могут иметь какую угодно природу, важно, что журналист уверен в их абсолютности и превосходстве над всеми другими принципами. Кроме того, надо быть уверенным в том, что объяснительные принципы не выдумка, что они укоренены в самой действительности. Другими словами, надо верить в идентичность мира самому себе. Отсутствие такой веры практически парализует познавательную деятельность, поскольку лишает журналиста каких бы то ни было гносеологических опор.
Особенно отчетливо эта закономерность проявляется в переходные периоды общественного развития. Одна из проблем, постоянно поднимавшихся в первые годы перестройки на семинарах редакторов газет, которые проводил автор этой работы, была проблема потери веры в то, что люди в принципе способны понять этот мир и уж тем более построить рациональный миропорядок. Раньше, говорили редакторы, в культуре были ключевые, центральные понятия, позволяющие отличать главное от второстепенного. Сейчас, после краха утопической идеологии, рухнули и "основополагающие фундаменты", а жизнь превращается в океан событий, для понимания и обобщения которых уже не годятся никакие казавшиеся универсальными принципы и общие знаменатели. Более того, упорядоченные модели мироздания вообще стали невозможны; наше дело – осваивать хаос – вот, очень приблизительно, контекст тогдашних размышлений маститых журналистов.
Многое из того, что журналисты рассматривали как безусловную истину, оказалось заблуждением, ложью или иллюзией. То, что считалось заблуждением, вдруг стало рассматриваться как истина. Для реализации практической деятельности остро нужны новые знания, но они либо недоступны, либо выражены в такой категориальной форме, которая не воспринимается из–за ее принципиальной несовместимости с привычными понятийно–терминологическими системами. Таким образом, можно говорить о том, что в отечественной журналистике происходит смена парадигм, сопровождаемая тотальной релятивизацией знания.

 

Что и за что мы ценим?

Однако одной лишь картины мира недостаточно, чтобы журналист мог ориентироваться в действительности и своих действиях: нужны ценностные указатели, организующие его деятельность, направляющие ее на достижение одних целей и уводящие в сторону от других. В терминологии Фромма, речь идет о религиозной структуре личности, то есть о системе объектов поклонения, позволяющих человеку интегрировать свои усилия в одном направлении, выйти за пределы своего изолированного существования со всеми его сомнениями и ненадежностью, удовлетворить потребности в осмыслении жизни.40
Действительно, система ценностей журналиста в определенном смысле может быть отождествлена с религиозной структурой. Однако такое использование понятия "религия" не позволяет различить светские и действительно религиозные (в строгом смысле этого слова) системы ценностей. Поэтому, на наш взгляд, все–таки предпочтительнее пользоваться для обозначения этого комплекса смысловой сферы нейтральным термином "ценностная структура личности", а для элементов этой структуры понятием"ценности".41
Существует множество подходов к определению понятия "ценность".42 Во–первых, ценность рассматривается как предмет некоторого интереса, желания, стремления и т.п., или, короче говоря, как объект, способный удовлетворить какую–то потребность, нужду, выступить средством достижения каких–либо целей и в силу этого значимый для человека или группы лиц. С этой точки зрения, ценность предмета или явления определяется способностью удовлетворять те или иные потребности человека (общества) и, разумеется, местом этой потребности в иерархии потребностей субъекта. Другими словами, ценности будут иметь тем больше значимости, чем выше находится в иерархии потребностей личности та потребность, средством удовлетворения которой являются данные ценности. И обратно, чем меньше данная ценность связана с удовлетворением каких–то очень существенных для личности потребностей (целей), тем менее значимой она является, тем менее устойчив ее смысл для личности.43
Внимательный анализ этой концепции свидетельствует о необходимости уточнить некоторые положения. Во–первых, прежде всего, ценность есть не сам предмет, а его особый, общественно заданный способ существования. Другими словами, вещь, предмет становятся ценностью только в том случае, если, включаясь в мир общественных отношений, они могут быть использованы для удовлетворения человеческих потребностей. Кроме того, так понимаемая ценность выражает лишь одну из форм функционального бытия вещей, а именно – социально–позитивную.44
Другой подход предложен А.А.Ивиным, по мнению которого, ценность есть не свойство предмета (выражающееся в его способности удовлетворять наши желания и потребности), а особое отношение между мыслью и действительностью. Специфичность этого отношения наглядно проявляется при сопоставлении истинностных и ценностных утверждений. В первом случае отправным пунктом сопоставления является объект. Мера истинности утверждения определяется мерой его совпадения с характеристиками объекта. Во втором случае исходным пунктом выступает утверждение, и мера соответствия объекта этому утверждению является мерой ценности объекта.45
Если сторонники первого подхода рассматривают ценность как свойство объекта, то вторая концепция акцентирует внимание на содержании утверждений (представлений), присущих субъекту. Вещь, соответствующая идеальному представлению об этой вещи, "хранящемуся" в сознании человека (как представителя рода человеческого), есть, попросту говоря, хорошая, ценная вещь. Сопоставляются, допустим, план здания и само здание. Если за исходное принимается здание, тогда говорят о мере истинности плана (мере его соответствия зданию). Если за исходное принимается план, тогда фиксируются отклонения от плана, допущенные при строительстве здания, и оценивается качество здания, причем мерой оценки выступает степень соответствия здания плану.
Вместе с тем А.А.Ивин неоднократно подчеркивает, что ценности – неотъемлемый элемент человеческой деятельности как мотивированной активности. "Всякая деятельность связана с постановкой целей, следованием традициям, нормам и правилам, систематизацией и иерархизацией рассматриваемых объектов, подведением их под образцы и стандарты, отделением важного и фундаментального от менее существенного и второстепенного и т.д. Все эти понятия – "цель", "традиция", "норма", "правило", "система", "иерархия", "фундаментальное", "второстепенное" и т.п. – являются оценочными или несут важное оценочное содержание."46
Сторонники третьего подхода связывают категорию "ценность" с целенаправленной человеческой деятельностью. С их точки зрения, ценностью является лишь то, в чем в той или иной форме запечатлена человеческая деятельность.
Преследуя определенные цели, человек создает средства (орудия, инструменты и т.п.), с помощью которых данные цели достигаются. При этом как сами цели, так и средства их достижения выступают в качестве ценностей. Включая элементы реальности в сферу своей целесообразной деятельности, человек тем самым рассматривает реальность как сложную систему ценностей. В качестве ценности могут выступать не только предмет, орудие, инструмент, сам человек, но и слово, знак, действие, отношение – любой элемент человеческой культуры.47
Ценности, с этой точки зрения, создаются в ходе общественной практики. Это означает, что ценностные отношения не существуют вне человеческого общества, предметы природы приобретают значимость, только будучи вовлеченными в круг человеческой деятельности. С этой точки зрения такие вещи, как яблоки, деревья, столы, стулья и т.п. имеют ценность (или являются ценностью) не потому, что они удовлетворяют некие потребности, а потому, что в них заключена обширная социально–культурная информация, – все они сделаны, выращены, куплены, подарены, то есть "погружены" в социальные отношения и имеют в них определенное назначение. Это назначение, "выступающее как бы внутренним свойством вещи, указывает, каким образом данная вещь реализуется в качестве элемента социальной деятельности, определяет ее социальный смысл", а следовательно, и ее ценность.48
В процессе целенаправленной общественной практики человек наделяет значением различные предметы и явления окружающего мира, которые благодаря этому становятся ценностями – средствами для достижения определенных целей. Причем речь идет не только о так называемых прагматических ценностях, но также об этических, эстетических и других отношениях, связанных с ценностями добра, красоты, истины, поскольку они тоже необходимы для достижения соответствующих целей культурной деятельности.
Таким образом, всякое явление, всякий элемент действительности, преобразованный и освоенный в человеческой деятельности, становясь элементом определенной культуры, приобретает значение и смысл для социальной общности и отдельной личности, с ней связанной, то есть становится ценностью.49
Нам представляется, что эти три подхода развивают разные потенции, заложенные в исходном понимании ценности как сформировавшегося в ходе общественной практики представления (понятийного или образного) о значимости тех или иных элементов внешнего и внутреннего мира для жизнедеятельности человека. Другими словами, сущностью ценности является зафиксированная тем или иным образом человеко–(культуро)–созидающая значимость явлений жизненного мира.50
С этой точки зрения, можно выделить три группы ценностей: собственно ценности, в качестве которых выступают явления и предметы, фиксирующие в своем "теле" определенное социокультурное содержание; эталоны, в качестве которых выступают материальные или духовные образования, конденсирующие в себе громадный объем социокультурного содержания (эталонные меры, эталонные произведения искусства и т.д.); идеалы, выражающие саму сущность человека в его представлениях о должном.
Примером собственно ценностей можно считать такие вещи, предметы и факторы, которые связаны в нашем сознании с понятиями "благосостояние", "комфорт", "свобода передвижения", "порядок", "культура", "образование", "отдых", "престиж" и многое другое.51
Особенностью нынешнего периода российской истории является коренное преобразование как в содержании многих из названных выше ценностей, так и в их структурных взаимосвязях. Изменяется, например, понятие о благосостоянии. В определенных социальных группах в число ценностей, объединяемых этим понятием, наряду с такими традиционными благами, как качественное продовольствие, просторное жилище, стильная одежда, все более активно включаются предметы роскоши, свободное время, отдых на престижных курортах и проч.
Автомобиль, который во все советские времена был либо символом принадлежности к "особым" слоям общества, либо признаком определенного уровня благосостояния и доказательством социальной активности, приспособляемости, оборотистости, сохранил эту свою знаковую характеристику. Однако это уже другой автомобиль. "БМВ", "Мерседесы", "Вольво" и вся их компания переняли повадки и родовые признаки незабываемого гонца и символа советской власти – черной "Волги" с "мигалкой" и "блатными" номерами. Но этот "другой" автомобиль, сохраняя ценностное наполнение прошлой эпохи, добавляет в него новые краски. "По моему убеждению, – писал в "Московских новостях" Михаил Шевелев, – автомобиль должен занять место в ряду великих символов индивидуальной свободы – рядом с Биллем о правах, Всеобщей декларацией прав человека... Машина – это мечта о независимости, миф о свободе, иллюзия собственного достоинства...".52
Особо следует сказать об иерархии таких фундаментальных ценностей, как "свобода" и "равенство", стремление к обладанию которыми является двигающей силой деятельности и поведения многих людей. В свое время Ф.М.Достоевский, характеризуя ценностную систему большинства сограждан, писал, что свобода в устремлениях людей занимает далеко не первое место, "ибо ничего и никогда не было для человека и человеческого общества невыносимее свободы!".53
Выстраивая иерархию ценностей, без которых обычный человек не может обойтись, Достоевский, многие другие мыслители оставляют естественное стремление к свободе единицам, почти что богам, полагая, что для подавляющего большинства людей самым естественным является стремление к сытости, покою и безопасности. Еще одним сокровенным желанием масс, по мнению этих мыслителей, является их страстное стремление к тому, чтобы все находились в одинаковом состоянии и чтобы никакие отличия одних людей не омрачали их безмятежного существования.
В свое время Алексис де Токвиль в своей книге "Старый порядок и революция" писал о том, как невозможность одновременного обретения равенства и свободы привела к тому, что французы, забыв о свободе, пожелали сделаться только равными рабами властителя мира, а новое правительство, гораздо более сильное и гораздо более абсолютное, чем то, которое было низвергнуто Революцией, захватило и сосредоточило в себе все виды власти, подавив все вольности, купленные такой дорогой ценой, и поставив на их место пустые призраки, называя верховенством народа голосование избирателей, не имеющих возможности ни сноситься, ни вступать между собой в соглашения, ни выбирать, называя свободным вотированием налога изъявление согласия со стороны безмолвных или порабощенных собраний; и как это правительство, лишая нацию всех средств самоуправления, отнимая у нее основные гарантии права, свободу мысли, слова и печати, т.е. все, что было самого драгоценного и благородного в победе 89 года, все–таки украшало себя великим именем этой эры. Токвиль далее делает совершенно неутешительный вывод для общества, совершившего подобную революцию. Он считает, что в таких обществах "никогда не окажется великих граждан и тем менее – великого народа, и я не боюсь утверждать, что общий уровень сердец и умов никогда не перестанет понижаться, пока равенство и деспотизм будут соединены в них".54
В другой своей работе А.Токвиль вновь вернулся к этой же проблеме: "В самом деле, – писал этот проницательный мыслитель, – существует мужественное и законное стремление к равенству, которое заставляет людей желать, чтобы все были сильны и уважаемы. Это стремление направлено к тому, чтобы низших поднять на уровень высших: но в человеческом сердце бывает и извращенная склонность к равенству, вследствие которой слабейшие желают низвести до своего уровня более сильных, и которая ведет людей к предпочтению равенства в рабстве неравенству при свободе. Это не значит, что народы, имеющие демократический социальный строй, естественно пренебрегают свободой; напротив, они имеют инстинктивное стремление к ней. Но свобода не есть главный и постоянный предмет их желаний; то, что они любят вечной любовью, это – равенство; они устремляются к свободе быстрыми порывами и внезапными усилиями и если не достигают цели, то безропотно покоряются судьбе; но ничто не могло бы удовлетворить их без равенства, и они согласились бы скорее погибнуть, чем его лишиться.
Поставленные в необходимость разрешить эту страшную альтернативу, англо–американцы довольно счастливо избегли неограниченной власти. Обстоятельства, происхождение, образованность и в особенности нравы дали им возможность сохранить верховную власть народа".55
В этом пассаже в сжатом виде изложена концепция всех социальных революций с обещанием свободы, которая в конечном итоге подменяется равенством, понимаемым в своем самом извращенном виде.
Однако история нашей страны и других государств так называемого реального социализма показала, что борьба за равенство неизбежно приводит к тому, что в заложники берется свобода личности. Поэтому, несмотря на всю болезненность отказа от милой сердцу многих россиян идеи равенства, все большее количество людей начинают осознавать утопичность мечтаний об обществе всеобщей справедливости, где будет достигнуто гармоничное сочетание равенства и свободы для всех.
Известный биржевой деятель, своеобразный символ "новых русских" Константин Боровой писал в "Независимой газете": "Есть только одна вещь, ради которой человек готов всем пожертвовать, – СВОБОДА".
Не право прийти на работу на час позже или возможность получать зарплату, ничего не делая, или право удовлетворять свое мелкое тщеславие издевательством над людьми, от т<


Поделиться с друзьями:

Историки об Елизавете Петровне: Елизавета попала между двумя встречными культурными течениями, воспитывалась среди новых европейских веяний и преданий...

Индивидуальные и групповые автопоилки: для животных. Схемы и конструкции...

Своеобразие русской архитектуры: Основной материал – дерево – быстрота постройки, но недолговечность и необходимость деления...

Поперечные профили набережных и береговой полосы: На городских территориях берегоукрепление проектируют с учетом технических и экономических требований, но особое значение придают эстетическим...



© cyberpedia.su 2017-2024 - Не является автором материалов. Исключительное право сохранено за автором текста.
Если вы не хотите, чтобы данный материал был у нас на сайте, перейдите по ссылке: Нарушение авторских прав. Мы поможем в написании вашей работы!

0.019 с.