КонецформыначалоформыОсновные мировоззренческие системы

Одним из широко распространенных в недавнем прошлом мифов было утверждение, что основой мировоззрения подавляющего большинства советских людей является не какая–то иная, а именно марксистско–ленинская философия. Причины возникновения этого мифа уже исследованы в нашей литературе.96
Здесь же достаточно сказать, что на самом деле в массовом сознании, а также в сознании многих людей, изучавших философию, но не овладевших (в силу многих обстоятельств) методологией философствования, используются разнообразные способы объяснения мира, природы человека, его сознания, его отношения с природной и социальной действительностью: от вульгарно–материалистических до откровенно идеалистических.
Более того, одной из характерных тенденций нашего времени можно считать дальнейшую эклектизацию индивидуальных мировоззренческих систем, сопровождающуюся повышением терпимости к иным мировоззренческим системам. Разумеется, встречаются журналисты, обладающие стройной мировоззренческий системой, сформированной в рамках одной доктрины, равно как есть и такие, кто тоскует по временам, когда все члены общества – по крайней мере формально – придерживались одной мировоззренческой системы. Однако все чаще и чаще мы встречаемся с людьми, в сознании которых причудливо переплетаются казалось бы совершенно несочетаемые мировоззренческие представления.97
В процессе поиска ответа на мировоззренческие вопросы журналист перебирает несколько мировоззренческих систем, выработанных обществом и предлагаемых ему на своеобразном "рынке мировоззрений" и либо выбирает себе то мировоззрение, которое по каким–либо причинам в наибольшей степени отвечает его потребности в идентичности, либо создает свое собственное мировоззрение. Иногда в процессе личностного развития журналист довольно радикально меняет свое мировоззрение. Один из таких случаев проанализирован Ольгой Чайковской, которая, размышляя над опубликованной в "Правде" статьей журналиста из "Огонька" Александра Терехова, писала: "Когда талантливый и работящий человек вдруг меняет свой общественный знак на обратный, когда он отказывается – да еще публично, демонстративно – от прежних взглядов и заменяет их противоположными, это серьезно. Это серьезно не только как факт его собственной биографии – невольно думаешь, нет или тут какого–то общественного явления, и хочется понять причину, трагедия ли это личного перелома, знак ли времени, требующего смены вех?"98
Для анализа постоянно расширяющегося множества мировоззренческих систем целесообразно воспользоваться некоторыми ориентирами, позволяющими уловить некую логику в развитии мировоззренческих представлений. Т.И.Ойзерман предлагает три относительно независимых друг от друга принципа разграничения мировоззрений: "Первый из них можно назвать эпистемологическим, поскольку имеются в виду научные, ненаучные и антинаучные виды мировоззрений. Второй принцип разграничения носит предметный характер: речь идет о реальности – природной и социальной, которая получает свое обобщенное выражение в том или ином мировоззрении. Третий принцип следует определить как универсальный и синтетический, благодаря которому становится возможным общее, или философское, мировоззрение."99
По мнению ученых, разделяющих такую точку зрения, различие между научной и другими формами мировоззрения проходит по линии используемого для формирования мировоззрения знания, воплощенного в соответствующих языковых формах. Научным может считаться только такое мировоззрение, которое исходит из признания фундаментального значения для собственного формирования результатов именно научного познания мира. Именно наука рассматривается в качестве необходимого и достаточного "орудия формирования" мировоззрения, его содержания и способа выражения. Другие формы мировоззрения рассматриваются как "ненаучные" потому, что используют для выражения мировоззренческого отношения человека к миру иные виды знания, обретенного в эстетическом, нравственном, социально–политическом, практическом, обыденном освоении мира. "Если "ненаучные" формы мировоззрения оказываются в противостоянии к науке, вступают в конфронтацию с ней, замещая научные данные о мире и человеке религиозными, мистическими, идеалистическими либо невежественно–предрассудочными представлениями, то в этом случае "ненаучность" превращается в "антинаучность".100
Не отрицая правомерности этой классификации, полагаем возможным рассмотреть и другие подходы. В частности, проводя собственную исследовательскую работу, мы исходили из представления о трехмерности индивидуального мировоззренческого пространства, векторами которого являются фундаментальные представления:
а) о мире и космосе (речь идет о различных формах архаико–мистического, религиозного и атеистического мировоззрения);
б) о месте человека в этом мире (по этому критерию выделяются такие мировоззренческие системы, как возрожденческий гуманизм, "инструментальный гуманизм", новый гуманизм);
в) о возможных способах взаимоотношений между миром и человеком, основных стратегиях жизнедеятельности (фанатическое, трагическое и творческое мировоззрение).
Выбирая или разрабатывая свою мировоззренческую систему, журналист определяет для себя некую точку в этом мировоззренческом пространстве. Выбор этот весьма труден и чтобы убедиться в этом, рассмотрим обозначенные выше типы мировоззренческих систем несколько подробнее.
Атеизм как мировоззренческая система опирается на отрицание мистических и религиозных представлений и культов, на утверждение самоценности бытия мира и человека. Атеисты полагают, что мир возник сам по себе, без вмешательства надличностного абсолюта. С точки зрения атеиста вера в бога связана с детским периодом развития человечества и по мере его взросления человек способен взять на себя всю полноту ответственности за то, за что ранее отвечал бог, понимая собственную свободу (в том числе и от бога) как форму реализации ответственности. Другими словами, атеисты "...ищут иные духовные опоры, не связанные с Богом, прежде всего в самом человеке, в раскрепощении сознания, в грандиозном творчестве людского рода".101
Атеизм, каким мы его знали в качестве составной части марксизма–ленинизма, уходит в прошлое и теснится другими мировоззренческими системами. Это неудивительно. Тот массовый атеизм, представлявший собой коммунистическую псевдорелигию, давно мифологизировался и закостенел в своем традиционализме. Освобождение от такого атеизма столь же желанно для человека, как и освобождение от любых других оков. Так что поворот многих людей к религии можно рассматривать как парадоксальную форму демифологизации и дедогматизации традиционного атеизма.
Вместе с тем не следует забывать о том, что атеизм, как мировоззрение, пытается сохранить нравственное богатство христианства и других вероучений, но без опоры на идею верховного божества. Мы не будем вдаваться в анализ недостатков современного атеизма или трудностей, с которыми сталкивается этот тип мировоззрения. Хотелось бы лишь отметить, что подлинных атеистов у нас еще меньше, чем действительно верующих людей. К сожалению, наиболее распространенным в настоящее время является языческое мировоззрение чуть ли не самого первобытного пошиба.
Языческий мистицизм есть особая форма мировосприятия и самосознания, основанная на ощущении более или менее полной идентичности духовного начала индивида как субъекта культовой деятельности с силами, обусловливающими бытие всего мира, со сверхъестественной реальностью.
"Магическому сознанию свойственно стремление управлять сверхъестественными силами посредством магического закона. В результате этого культ божества заменяется определенной формальной техникой, которой владеет заклинатель. Вместо божества, являющегося в сфере религии абсолютной индивидуальностью и подчиняющегося только своей воле, в сфере магии действуют абстрактные субстанции, управляемые магической техникой... Магия основана на глобальном детерминизме (то есть на таком понимании структуры мира, когда все может быть причиной всего и, следовательно, предполагает всеобщую взаимосвязь как основной принцип) без выделения преимущественных связей...".102
Образ человека с мистическим мировоззрением ярко нарисован П.Гуревичем: "Я верю в существование иных миров. Истово собираю сведения о гуманоидах и супербогах из космических цивилизаций. В мистических трактатах пытаюсь отыскать древнее утраченное знание, в мантре – возможность слиться в Духом. Откровенно побаиваюсь всесильного, как вдруг выясняется, дурного глаза. Неукоснительно пью воду, заряженную Чумаком, впадаю в транс от голоса Кашпировского. Неустанно надеюсь на внезапное и иступленное богообщение. Мне ужасно хочется набросить на себя желтое сари и поставить чудодейственную точку на переносице. Я – мистик...".103
В шестистах километрах от Москвы в деревне Весенино Кировской области уже несколько лет в ночь с 23 на 24 июня съезжаются на языческий праздник Купалы язычники из Москвы, Санкт–Петербурга, Кирова, Перми, Екатеринбурга и других городов России. Возглавляет праздник русский Волхв Доброслав – Алексей Добровольский. Доброслав призывает к крестовому походу против мирового империализма, сионизма и коммунизма. В Москве, в одном из столичных парков раз в неделю собираются два–три десятка молодых язычников. Жрец и старейшина московской общины язычников Александр Белов воздевает руки к небу, обращаясь с молитвой к Перуну – богу грозы и войны. Затем жрец коротко объясняет, что каждый присутствующий должен наполниться "явью" – белой энергией, светлой силой, противостоящей "нави" – темной силе, и показывает, какими именно телодвижениями можно этого добиться. Неподалеку от поляны растет священное дерево московских язычников, символизирующее для них Перуна.
Существенным признаком языческого мировоззрения является уверенность, что он вправе распоряжаться как чужой, так и собственной жизнью. (В то время как для христианина любая жизнь – святого или убийцы – дар Бога.) Именно поэтому кровная месть есть сугубо языческий обычай. Нынешняя пресса полна описанием ужасающих примеров проявления языческого отношения к жизни человека, той дикой радости, которую испытывают люди, получившие с чьего–то разрешения или сами себе присвоившие право убивать и пытать себе подобных.
Казалось бы, на пути этого потока должна встать высокая плотина, воздвигнутая представителями науки и всеми образованными людьми. К сожалению, этого не происходит по целому ряду причин. Во–первых, наука у нас ныне не в чести и иногда поносится с самых высоких трибун. Якобы именно наука "не обеспечила" обилия продуктов, разумной экономической политики и т.д. Поэтому многие ученые чувствуют себя как бы прибитыми и предпочитают "не высовываться". Во–вторых, борьба со лженаукой – это ассенизаторская деятельность. А ассенизация – дело грязное и непрестижное. В–третьих, культура в нашем обществе (особенно, так сказать, естественнонаучная культура) находится в целом на невысоком уровне. В результате лженаука нередко падает на благодатную почву, а научная аргументация воспринимается с трудом или просто игнорируется.
Говоря о причинах возрождения мистицизма, обычно отмечают гносеологические, социальные и психологические факторы. Гносеологические связаны с длительным диктатом рационализма, аналитического разума в европейской культуре. Сжатая до предела, но никогда не угасавшая совсем многовековая мистическая духовная традиция в настоящее время разворачивается, стимулируя духовные брожения, новую религиозность, ориентальные культы, новый сатанизм и т.д. (В истории Европы отчетливо видны так называемые волны мистицизма. Есть эпохи, словно безразличные к тайноведению, а есть буквально зачарованные им. Средневековье, например, одухотворено ренессансом древней мистики. Возрождение, напротив, тянется к античным постижениям разума.)
Социальные прочины обусловлены напряженным состоянием социальной системы, тем, что обычно именуется предреволюционной ситуацией, сигнализирующей о неотвратимых социальных метаморфозах.
Психологические причины заключаются в том, что мистика есть форма реализации специфических способностей человека, дара воображения, интуитивного постижения трансцендентного мира. Как констатирует П.Гуревич, "язычество гораздо ближе непосредственным человеческим запросам, нежели христианство. Оно не только доступнее, но и воплощает собой многое из того, что несет в себе человеческая природа. В нем сокровенные вожделения, голос крови, необоримые страсти. Христианство все же одушевлено идеей рождения иного человека. Мои инстинктуальные влечения, понятное дело, его не устраивают...".104
Отсюда и постоянное возобновление язычества во всех странах, где сохраняется видимость господства христианства католического или православного образца. Еще Владимир Соловьев разъяснял, что в средневековом миросозерцании и жизненном строе новое духовное начало не овладело старым языческим; христианство было принято как внешний факт. Известный публицист Зоя Крахмальникова, анализируя процессы, происходящие в России и на ее окраинах, писала, что победа большевиков открыла новую эру в истории христианской России. Суть этой эры заключается в том, что дремавшая в глубинах мировой истории религиозная драма меж язычеством и Христианством обрела свою актуальность.105
Впрочем, справедливости ради надо сказать, что язычество вовсе не покидало нас, а в нашей стране культивировалось на государственном уровне. В книгах, изданных в прошлые десятилетия, ни слова о духовном превосходстве христианства над язычеством. Напротив, древние верования оценивались даже как более исторически значимые. Само же христианство объявлялось просто религией рабов. Язычество проявлялось в искусстве, архитектуре, праздниках. Но это было, так сказать, государственное, эстетизированное язычество. Теперь же мы являемся свидетелями реанимации и своеобразного ренессанса мистико–языческого мировоззрения на уровне индивидуально–личностном.
Что касается религиозных форм мировоззрения, то и они в последнее время получили мощный импульс к развитию. Нынешняя творческая интеллигенция (и журналисты в том числе) ринулась в религию.
Одна из причин повального интереса к религии – крушение устоявшейся привычной жизни, страх перед неопределенным будущим. Другая – разрушение прежних, не подвергавшихся рефлексии верований. Третья – разочарование в науке, которая не может ответить на все задаваемые ей вопросы.
Следует учитывать и относительную простоту и понятность мировоззренческих констатаций религии. Немаловажную роль играет широко распространенное мнение, что именно религия позволяет связать воедино практическую жизнь человека с его высшим предназначением, обеспечить нравственное начало в процессе его самоосуществления, хотя любому трезвому исследователю ясно, что религия столь же мало может помочь человеку быть нравственным, как и атеизм.
Не следует сбрасывать со счетов и существенную государственную поддержку. Православная церковь, самая крупная отечественная конфессия, рассматривается некоторыми государственными деятелями как эффективный транквиллизатор, и вот после мучительных лет размолвок и взаимных непониманий ей снова предлагают занять привычное место у стремени государственной власти.
Некоторые публицисты впадают по этому поводу в совершеннейшую эйфорию. Так, например, Ю. Кублановский, рисует нам утопию новейшую, можно сказать стерильно христианскую: "Вся Россия должна быть покрыта огромной, сложной сетью церковных братств... Заражаясь вдохновением и наставлениями от церкви, члены братств специально общественного назначения вносили бы во все каналы культурного творчества и национальной жизни мощные струи евангельского, православного духа". В конце статьи автор провозглашает завет И.Ильина: "Собственность и творчество, изобилие и щедрость" и добавляет от себя: " А что сверх того – пусть принадлежит христианству".106
Для автора статьи нет вопроса о возможности и необходимости клерикального пути для России, его занимает лишь, как пройти между Сциллой "образованщины" и Харибдой "параноидального неосоветского патриотизма". И он находит путеводную нить "в непосредственном целеустремленном вживании в евангельский текст, не доморощенном, но выверяемом воцерковленностью и регулярной литургической практикой".
Дело не в отдельно взятой статье, дело в тенденции – в том, что все упорнее звучат христианские и псевдохристианские мотивы, а отдельные средства массовой информации рекламируют православие уже не только как мировоззренческую систему, но как новую государственную идеологию.
Все это приводит к тому, что, как заметил один читатель "Известий": "Уж если (окунаясь в до боли знакомый всем нам мир коммунистических образов) какой призрак и бродит сейчас по бескрайним российским просторам, то явно не либерализма, а клерикализма." Автор констатирует, что уже сейчас на атеистов смотрят с неодобрением. "Несколько странно в наш просвещенной век иметь репутацию вольнодумца и вольтерьянца за те же взгляды, что и у Вольтера! Если так пойдет дальше, то, сдается мне, жуткие картинки патриархально–монархической диктатуры из кабаковского "Невозвращенца" и зловещая фигура отца Звездония из "Москвы–2042" Войновича могут обернуться явью."107
Разумеется, православие, расматриваемое с мировоззренческой точки зрения, неоднолико. Здесь можно найти и ориентированный на монархизм и неприятие западной культуры православный фундаментализм, с его резко выраженным антиамериканизмом, и другие, демократически ориентированные мировоззренческие формы. Однако ситуация складывается так, что нынешнее религиозное возрождение связано с регенерацией тоталитарных структур традиционного для России типа и возвращением к идеям и ценностям, не выдержавшим испытания временем.
Например, М.Ямпольский пишет: "Было бы, конечно, нелепостью считать православие идеологией тоталитаризма. Речь идет о другом. В обществе, чьи властные структуры сформировали определенный тип сознания, формы этого сознания сохраняются и после того, как породившие их структуры начинают отмирать. И эти формы сознания ищут новую идеологию, на которую они могли бы опереться, даже если она по видимости носит радикально иной характер, чем та, которая обеспечивала жизнедеятельность властных структур. Мне кажется, мода на православие, ставшая одним из знаков перестроечных процессов в культуре, в какой–то мере объясняется как раз тем, что религия в совершенно ином виде воспроизводит те же структуры массовой психологии, которые были основой тоталитаризма. Православие, со всей свойственной ему риторикой духовности, парадоксальным образом обеспечивает выживание тоталитарной психологии и ее воспроизводство... Обращаясь к православным стереотипам, общество стремится сохранить себя в неизменном виде. Этим, возможно, и объясняется очевидное покровительство церкви со стороны истеблишмента, интуитивно ощущающего спасительную роль церкви по отношению к структурам власти в стране".108
Другой автор, Григорий Амелин, считает, что православие изначально формировало те властные структуры и тот тип сознания, о которых говорит Ямпольский. И "выход из тотальной мистифицированности культурного самосознания возможен только при условии понимания того факта, что историческирусское православие и христианский гуманизм отечественной словесности обслуживали тоталитарную идеологию".109
Как бы то ни было, православие как мировоззренческая система сейчас, после Освенцима и ГУЛАГа, после Маркса и Ницше стоит перед выбором: меняться или не меняться. Все чаще раздаются голоса, утверждающие, что православию необходимо коренным образом преобразовать свое социальное и вероучительное бытие.110
Но не мало и таких, кто считает, что православию не надо меняться, а наоборот, все усилия необходимо направить как раз на сохранение целостности православной традиции, все элементы которой признаются ценными и важными.
Что касается отношения к религии, то результаты, полученные в ходе опроса журналистов, показали следующее. Журналистов, для которых религия в личной жизни не имеет никакого значения, 41% от числа опрошенных. Это позволяет сделать вывод о том, что среди журналистов атеисты по–прежнему составляют большинство. Верующих в единого Бога не очень много – 22%. Необходимые для православных христиан деяния: регулярное посещение богослужения, ежедневная молитва и соблюдение постов – практикуют около 7% опрошенных. Даже те журналисты, которые откровенно говорили, что верят в бога, уходили от ответа на вопросы, связанные с пониманием таких категорий, как "рай" и "ад", "дьявол" и т.п.111
Доминирующее состояние значительной части журналистов – колебание между верой и безверием, вера не в Бога, а в некие сверхъестественные силы. Отсюда довольно высокий интерес к нетрадиционной религиозности: восточным верованиям (буддизм, кришнаизм); различным "подпольным" верованиям (астрология, вера в общение с потусторонним миром); вера в телепатию, НЛО, экстрасенсов и т.п.
Естественно, разводя мистико–языческие, религиозные и атеистические мировоззренческие системы, следует указать на возможность их совмещения. И на практике такие случаи встречаются довольно часто.112
Другое измерение мировоззренческой системы связано, как уже указывалось, с выделением сущностных представлений о "человеке" и его взаимоотношениях с "миром", кристаллизующихся в несколько взаимосвязанных и одновременно оппозиционных друг другу мировоззренческих систем: возрожденческий, инструментальный и новый гуманизм.
Для возрожденческого гуманизма характерно представление о человеке как главной ценности, определяющей иерархию оценочных и деятельностных приоритетов, как средоточии мира, его властелине. Предтечи западно–европейской цивилизации, а затем и гуманисты Возрождения полностью восприняли слова Цицерона о том, что "все в этом мире, чем пользуются люди, именно для них создано и уготовано".113
Не прошла мимо их внимания и идея Аристотеля, который полагал, что животные существуют для человека, как трава – для животных, что "у бедняков бык служит вместо раба", тем самым как бы узаконивая рабский статус домашних животных.114
Рассматривая человека как цель, возрожденческий гуманизм еще на заре своего становления был вынужден решать проблему средств, использование которых позволяло бы человеку быть человеком, то есть давало бы ему источники и ресурсы физического и духовного развития. Речь шла о выборе одной из двух прошедших через всю историю человечества традиций взаимоотношения с природой и другими людьми, традиций, формирующих индивидуальные представления. Одна из этих традиций обозначается как "традиция сотрудничества", другая – "традиция управления". "Традиция сотрудничества" связана с представлением о том, что человек призван совершенствовать природный мир и раскрывать его нереализованные возможности, которые не могут выявиться и раскрыться сами без творческого участия человека. В основе этой традиции – неутилитарное и неинструментальное отношение к миру.115
"Традиция управления" опирается на идею господства над природой. Суть этой идеи заключается в утверждении, что вся природа существует только для человека и для удовлетворения его потребностей.116
Формирование этих двух традиций связано с объективными условиями, в которых возникало то или иное общество, определенным способом жизнедеятельности членов данного общества ("надиктованным" данными природными условиями) и мировоззрением, мировосприятием, которое формируется в данном обществе и передается от поколения к поколению.
Одним из негативных следствий выбора традиции управления явилось повсеместное распространение (по крайней мере в странах европейско–американской цивилизации) мысли о том, что реальный "мир" и реальный "человек" есть лишь средство для создания, построения чего–то иного, более прекрасного и возвышенного. Поэтому в качестве центральных категорий мировоззрения многих людей стали выступать понятия "прогресс", "развитие", "революция" и т.п. Мировоззрение, опирающееся на эти категории, мы и называем "инструментальным гуманизмом".
Существенной особенностью инструментального гуманизма является взгляд на человека как на обучаемый, программируемый компонент системы, как на объект самых разнообразных манипуляций, а не как на личность, для которой характерна не только самодеятельность, но и свобода по отношению в возможному пространству деятельностей.
Инструментальный гуманизм существует по крайней мере в двух формах. Одна из них связана с атеизмом и называется технократическим мировоззрением, а вторая ориентирована на религию и пока никак не называется. Что касается технократического мировоззрения, то его сейчас не критикует только ленивый. Отмечается, что культ техники, средств, характерный для технократического мировоззрения, естественно формирует неумение ценить духовные богатства вообще, а прошедших эпох в особенности, нежелание понимать и терпимо относиться к иным культурам. Многие мыслители с тревогой пишут о том, что "бездуховность" охватила не только наше общество, она характерна для нынешнего времени в целом и для всего человечества. Во всяком случае отчетливо заметно падение роли духовной культуры, отсутствие интереса к высшим ступеням культуры, отсутствие простого знания того, что такое культура, элементарной осведомленности. Особо подчеркивается, что технократическое мировоззрение поставило средство (технику) выше цели (человека) и превратило человека в придаток техники.
Признавая, что ни охотничья, ни чисто земледельческая цивилизация не только не смогли бы создать тех духовных богатств, которыми мы сейчас владеем, но и просто прокормить те пять миллиардов человек, которые населяют сейчас Землю, критики технократизма указывают, что тот вариант интенсивного развития, который реализован в технократической цивилизации, явно начинает носить болезненный характер. Как писал И.Шафаревич, "Несмотря на свои колоссальные достижения в некоторых конкретных областях (например, почти полное уничтожение детской смертности, увеличение продолжительности жизни), этот вариант в целом утопичен... Это всего лишь другой путь осуществления уже знакомой нам утопии об "организации" природы и общества по принципу "мегамашины" с максимальным исключением человеческого и вообще живого начала".117
Был ли этот выбор ошибкой? Вряд ли. Самые активные противники технократического мировоззрения, и Шафаревич в том числе, признают, что созданная на его основе цивилизация позволила решить те возникавшие перед человечеством проблемы, которые никакая другая цивилизация решить бы не смогла. Другое дело, что порожденные в рамках этой цивилизации проблемы приобрели такую остроту, что требуют не простых, локальных решений, но существенного пересмотра мировоззренческих основ человеческой жизнедеятельности. Но и в этом случае вряд ли стоит рассчитывать не то, что человечество откажется от идеи безграничного развития, которая на протяжении столетий вдохновляла гуманистов. Вряд ли дальнейшее развитие человечества пойдет по пути эклектического "соединения хорошего" из деятельностной и созерцательной традиций. Они никогда не сольются в некое единое целое, как бы этого ни хотелось некоторым мыслителям. Думается, прав Н.Н.Моисеев, считающий, что европейская гуманистическая традиция, присущие ей научные взгляды и картина мира окажутся тем фундаментом, на котором будет выстроено будущее человечества. Как ни велика роль других культур, значение и важность разнообразия цивилизаций, тем ни менее именно мировосприятие гуманного рационализма, возникшее в античном мире, Древней Греции, позволит людям найти проход между Сциллой дальнейшего технического развития и Харибдой порожденных техническим прогрессом опасностей.118
Другой вариант инструментального гуманизма связан с представлением о том, что человек есть "раб божий" и целью его жизни должно быть не самовозвеличивание, а возвеличивание бога и достижение нравственного совершенства в религиозной интерпретации этого понятия. Немало мыслителей стремятся разрушить гуманизм в целом, объявляя это мировоззрение "ересью". Основной ошибкой гуманизма считается то, что это мировоззрение провозглашает человека высшей ценностью, исповедует человеколюбие. "Однако достоин ли человек быть мерой всех вещей", задается вопросом Томас Уолш, исполнительный директор Международного религиозного фонда (США) и категорически утверждает "нет".119
Русский писатель Юрий Мамлеев часто повторяет, что человек в своей земной истории предал самого себя и что ныне мы живем в эпоху постгуманизма, ибо гуманизм потерпел совершенный крах и аннулировал таким образом необходимость отвечать на вопросы о добре и зле.120
Основания для такого приговора общеизвестны. Во–первых, человек – едва ли не единственное существо на Земле, которое уничтожает себе подобных; во–вторых, гуманистической риторикой активно пользуются все тоталитарные режимы современности; в – третьих, гуманизм, как правило, перерождается в антигуманизм и т.д. Каждый из этих тезисов может быть легко опровергнут. Но дело не в идеологических диспутах и терминологических спорах. За наскоками на гуманизм прослеживается явная тенденция воспользоваться крахом конкретной формы этого мировоззрения как аргументом в борьбе против гуманизма вообще, за новое, более утонченное закабаление человека. Особенно активно выступают против возрожденческой идеи суверенной личности, самостоятельно определяющей траекторию своего жизненного осуществления носители православного мировоззрения. Православие мыслит человека по максимуму, абсолютно, ведь человек – подобие божие. Но реальный человек слаб и греховен. И мораль преодоления расхождений между абсолютом и реальностью может быть только императивной, насильственной. Поэтому чаще всего реальный человек в православном мировоззрении рассматривается как средство, инструмент достижения чего–то другого, нереализованного.
В этой связи есть смысл указать на интересный анализ мировоззрения А.И.Солженицына, осуществленный В.Воздвиженским. Рассматривая произведения этого известного автора, критик пишет: "Идея, которой он стал служить, состоит в утверждении национального развития России не по западному образцу, не на путях свободы. Свобода для Солженицына вообще сама по себе ценности не имеет; она лишь условие, "форма для осуществления других, высших задач". "... Всякая свобода, – цитирует автор Солженицына, – дар не самоценный, а – проходной, лишь разумное условие, лишь средство, чтобы мы с его помощью могли бы достичь какой–то другой цели, высшей" и констатирует: Именно здесь ядро его мировоззрения. И, начиная именно отсюда, с ним невозможно согласиться. Солженицын настаивает, что свобода – отнюдь не главное достояние человека, не обязательна ни для общества, ни для личности. Он противопоставляет ей нечто иное – "возможность развиваться к целям нравственным". В этом настоящая земная задача человека, его главная ценность. Чтобы развиваться к целям нравственным, достаточно "свободы внутренней"; ее же, по убеждению Солженицына, "мы можем твердо осуществлять даже и в среде внешне несвободной".121
Третья версия гуманизма, которую связывают с именами А.Швейцера, В.Вернадского, Э.Фромма и других мыслителей ХХ века, опирается на представление о том, что все люди рождаются разными, но равными, и единственное предназначение каждого человека – полностью реализовать себя в этом мире, выявить все свои потенции не благо всех других людей. Тезис, что люди рождаются равными, предполагает, что "все они обладают основными человеческими качествами, все они разделяют общую трагическую судьбу и все имеют одинаково неотъемлемое право на свободу и счастье".122
Но принцип равенства вовсе не предполагает, что все люди одинаковы. Новый гуманизм ценит в каждом человеке его оригинальность, особенность, спонтанность и категорически выступает против нивелирования людей, навязывания им однообразных шаблонов мышления, чувствования и поведения. Сторонники нового гуманизма требуют подлинного освобождения каждого человека от внешних оков, мешающих индивиду поступать в соответствии с собственными мыслями и желаниями. (Разумеется, речь идет о человеке, который действительно обладает собственными мыслями и желаниями.)
Свобода и творчество – вот основные ценностные ориентиры нового гуманизма. Смысл человеческой жизни, с этой точки зрения, заключается в развитии индивидуальности человека, реализации его личности. Это высшая цель, которая не может быть подчинена другим, якобы более достойным целям.
Разумеется, может возникнуть сомнение: если индивидам дозволено действовать свободно, спонтанно, если они не признают под собой никакой власти, то не ведет ли это к неизбежной анархии? Ответ на этот вопрос звучит следующим образом: "Человек сам по себе не хорош и не плох; человеческой жизни присуща внутреняя тенденция к развитию, проявлению способностей; если индивид изолирован, охвачен сомнениями, подавлен чувством одиночества и бессилия, то имено тогда он стремится к власти или подчинению, тогда он склонен к разрушительности. Если же свобода человека станет позитивной, если он сможет реализовать свою сущность полностью и без компромиссов, то основополагающие причины антисоциальных стремлений исчезнут, а опасны будут лишь ненормальные, больные индивиды."123
Но новый гуманизм требует не просто свободы для человека (в этом случае речь шла бы о свободе и для бандита – в каком бы обличье он ни появлялся), а свободы для общего дела, дела возвышения всех живущих на Земле людей. Понятие "личность", как оно оформилось в европейской персоналистской традиции, не имеет ничего общего с обожествлением индивида. Личностью становится не каждый человек. Понятие "личность" предполагает предельное напряжение нравственных усилий, неустанную работу самосознания.
Вместе с тем, действительно, персоналистская идея иногда доводится до абсурда, освобождается от нравственных критериев, от размышлений о природе человека и его предназначении. Особенно это характерно для социальных систем, освобождающихся от оков тоталитаризма. Выступая в телевизионной программе "Ступени" философ Ю.Р.Фурманов сказал: "Все должно быть подчинено человеку – и общество, и церковь, и Бог...". Комментируя это высказывание, другой философ, П.С.Гуревич замечает: "Ничего не скажешь, затейливый изгиб мысли: Бог подчинен человеку. Такого индивида, в распоряжении которого оказались силы небесные, начинаю страшиться."124
Единственным типом межчеловеческих отношений, признаваемым в рамках нового гуманизма, является солидарность или деятельная любовь всех ко всем (а не господство или подчинение). При этом любовь рассматривается как такой способ соединения с другими людьми, который позволяет в наибольшей степени выявить индивидуальность каждого. (Не растворение в другом и не обладание другим, как воспринимается любовь в рамках технократического мировоззрения, а союз на базе сохранения личности каждого.)
Другая важнейшая категория человеческого существования – труд – рассматривается в рамках нового гуманизма как процесс, соединяющий человека с природой в акте творения. (В то время как технократическое мировоззрение рассматривает труд как вынужденную внешними обстоятельствами деятельность, обеспечивающую господство человека над природой.) Новый гуманизм характеризуется признанием самоценности и "человека" и "мира", рассматривая их как взаимосвязанные внецелевые категории.
И, наконец, характеризуя взаимоотнош<